Юрий Корчевский
Атаман царского Спецназа
Я выглянул из-за стены. В разных позах валялись убитые враги – кто без руки, кто без головы, кто с распоротым брюхом, из которого вывалились сизые кишки.
Очень неплохо. И что интересно – на какой-то миг все поле боя замерло, стихли крики и звон оружия. И наши и татары смотрели, где и что так бабахнуло.
Пока над полем боя царило оцепенение, мы с Кириллом перебежали чуть подальше, я снова поджег фитиль, бросил под лестницу, у которой толпился десяток басурман, присел. Бабахнуло здорово, оторванные конечности аж перелетали через стену. Таким образом я пробежал вдоль всей стены. Памятуя, что запас бомбочек мал, кидал их только там, где врагов было много и положение становилось угрожающим.
Неся тяжелые потери, татары не выдержали и побежали. Бой стих. Ко мне подошел десятник и с чувством обнял:
– Молодец, здорово выручил! Где ты так с огненным зельем обращаться научился? Я только слышал о таком, научи моих дружинников.
– Потом, уйдут татары – научу. Сейчас учить смысла нет – пороха-то нет, да и время нужно.
На стене остались дозорные, мы спустились вниз, было бы неплохо и подкрепиться. Навстречу нам скакал воевода:
– Удержали? Кто из пушки стрелял?
Десятник показал пальцем на меня:
– Он, только не из пушки. Бросал огненное зелье в железных трубках, татар поубивало – страсть!
Воевода окинул меня внимательным взглядом.
– Молодец, всегда московиты чего-нибудь учудят. Держитесь, голубь прилетел с донесением – из Ельца подмога идет, дня три бы продержаться.
Хлестнул коня и умчался.
Сели на чурбаны. Только поесть успели, снова дозорные руками машут:
– Идут! Тревога!
Все помчались на свои места. Я – в башню, к пушке, парни мои – со мною. Эх, жалко, бомбочка одна осталась!
Татары накатывались ближе и ближе. Среди клубов пыли, поднятой множеством ног, проглядывало что-то непонятное. Я пристально вглядывался – что еще удумали татары. Ба! Да это же они таран тащат! Человек двадцать несли здоровенное бревно, по бокам их прикрывали щитами от стрел еще два десятка воинов. Таран был как раз напротив ворот. Метров за сто татары с тараном начали разбегаться, предполагая со всей силой ударить в ворота. Давайте, не споткнитесь только!
Ополченцы и дружинники взялись за луки, у кого они были. Щелкали тетивы, выбивая одного за другим татар. Что было силы я заорал:
– По тарану не стреляйте, он мой!
Меня услышали, перенесли стрельбу на другие цели, благо их было в избытке.
Татары домчались до моста, взбежали, успели сделать три-четыре шага, и тут мост обрушился. Таран покатился в сторону, подмяв под себя татар, затем рухнул в ров, рядом упали остатки сломанного пролета, похоронив тех, кто нес таран и прикрывал щитами. Татары сначала оторопели, потом дико взвыли от неудачи и бросились на штурм. У башни их было много, и я тут же швырнул бомбочку. Бабахнуло! Из-за дыма неслись крики раненых и вопли ужаса оглушенных.
Вдвоем с Кириллом развернули пушку вдоль стены. Я подбил клинья, наклоняя ствол ниже, взял у Кирилла тлеющий трут, выгнал его из башни. Вдвоем тут делать уже нечего, случись что, пушку разорвет. Я это затеял, мне и жизнью рисковать. Поднес трут к затравочному отверстию и отбежал. Несколько мгновений ничего не происходило, потом пушка рявкнула, подскочила и отлетела к стене, назад. Я остался цел, и пушка тоже. Повезло! Я бросился к бойнице. Метров на пятьдесят стена была чистой – ни лестниц, ни татар. Здорово! Я побежал из башни на стену. Перезаряжать пушку долго и хлопотно, потом сделаем. Выхватил из-за пояса топор, но повоевать не пришлось, татары бежали. На радостях я заорал: «Ура!» Мой клич подхватили другие. Отступали, драпали мародеры, воры и насильники мурзы Бакжи.
Поскольку день клонился к вечеру, наверное, можно и отдохнуть. Не сунутся они сегодня сюда, а завтра – посмотрим.
Я высунулся со стены, хорошо повоевали – пространство у стены и во рву, рядом с остатками моста, – все было усеяно трупами неприятеля. Каждый раз бы так, и скоро от воинства мурзы ничего не останется. Все, устал я, надо передохнуть. Вместе с хлопцами спустились со стены, подошли к чурбачкам, приготовленным для котлов, сели. Напряжение боя постепенно отпускало, уступая место апатии, усталости. Подбежал возбужденный Панфил:
– Что ты сделал, а! Нет, что ты сделал?
Я вскочил и слегка перепугался – чего я мог натворить?
– Да ты один десятка воинов стоишь! Тебя сам Господь к нам послал. Сотни три на приступ шло, а сейчас половина под стенами лежит. Молодец! Благодарность и низкий поклон тебе от горожан. Не хочешь со своими молодцами в дружину к нам? Хороши воины, видно, опыт большой да смекалка воинская есть! Вишь что удумал – мост подпилить, а с огненным зельем как удачно вышло! Недооценивал я сие зелье, да, не прав был, при всех говорю – не прав.
– Ладно тебе, Панфил. Еще татары не ушли, осада не снята, а ты уже к себе в дружину сманиваешь. Я ведь купцу слово давал – до места довести обоз.
– Доведешь и возвращайся.
– Подумаем, а сейчас кушать охота.
Женщины уже раскладывали по оловянным мискам кашу с мясом.
– Герою нашему самолучший кусок положите! – прокричал Панфил и ушел, надо думать, к воеводе, хвалиться, что отбились удачно.
Поели не спеша, добрались до избы, скинули оружие и попадали на сено. Спать, так хочется спать. Эти двое суток урывками удалось вздремнуть часов шесть всего. Веки сомкнулись, я провалился в глубокий беспробудный сон.
Выспался на славу, проснулся сам, от того, что во сне было светло, очень светло. Парни мои сидели за столом и пили пиво.
– Полдень, атаман, вставать пора!
И дружно засмеялись.
– А татары?
– Снег выпал, татары утром лагерь свернули и ушли.
Хорошая новость, за такую и выпить не грех. Я встал, и парни налили мне самую здоровую кружку. Эх, хорошее пиво, крепкое, пенистое, аж язык пощипывает!
– Где взяли?
– Хозяйка угостила. Ты у нас теперь вроде как герой, дружинники с других участков стены утром приходили, посмотреть на тебя хотели, да мы не дали будить.
Я умылся, все вместе пошли на стену. Действительно, лагеря татарского не видно. Ни костров, ни юрт, ни лошадей, везде только снег режет глаза белизной. Уцелели, себя спасли, городу помогли. Надо на постоялый двор идти, купец с обозом там. Его надо проводить до места, да и домой возвращаться. Загостились мы в Ливнах. Дарья небось заждалась.
Собрали оружие, пошли на постоялый двор. Купец, живой и здоровый, уже хлопотал у обоза, проверяя подводы с грузом. Поздоровавшись, он сразу принялся за дело:
– Сегодня завалы у ворот разберут, пока снега мало, можно и на подводах добраться, недалеко уже. Все у вас живые? Ну и хорошо, ну и славно. А у меня двоих обозных убило на стене. Говорят, у вас там какой-то атаман воевал, просто герой. Вот бы поглядеть, наверное, здоровый, как Илья Муромец. Вы его видели?
– Нет, не пришлось.
Ребята мои еле сдерживали смех.
– Жалко, о нем здесь только и говорят. Десятник ваш, Панфил, приходил, рассказывал. Воевода городской обещал героя наградить, ежели не уедем – пойду посмотреть.
Парни пошли в комнату постоялого двора. Я же отправился искать Панфила. Если завтра уезжать, то надо показать его дружинникам, как делать бомбочки. Нашел я его, где и ожидалось, у дома наместника.
– Панфил, отбываем завтра, обещал я твоим воинам показать, как делать бомбы с огненным зельем. Надо, чтобы кузнец сделал несколько железных труб, да пороха немного взять, что у пушки остался.
– Конечно, бери. Я тебе сейчас дружинника дам, он и к кузнецу сводит, и бочонок зелья принесет.
Панфил окликнул проходящего мимо дружинника, дал ему наказ. Запутанными улицами вышли к кузнице Дмитрия, я попросил сделать три железных трубы, как вчера. Пока кузнец занимался делом, мы прошли к башне, забрали порох, нарезали фитилей, смочили земляным маслом.
Вернувшись к кузнице, забрали железяки, прошли к воинской избе – прообразу современных казарм. Панфил собрал свой десяток. Я медленно зарядил одну бомбочку, подробно объясняя, что и как делать. Две другие собрали сами дружинники. Теперь надо опробовать их в деле. Поднялись на городскую стену. Я подробно объяснил, как поджечь, бросить и самому укрыться от осколков. Вызвался самый смелый, остальные опасливо мялись. Вот интересное дело: с татарами бились – мечами, копьями, многие перевязаны – не боялись, а как до нового дела дошло – струхнули.
Воин поджег фитиль, швырнул за стену. Все сразу присели. Жахнуло хорошо, аж эхом по полю прокатилось.
– Ну вот, считай, что если удачно попал во врагов, в самую их гущу, то пять-десять человек из строя вывел. Быстро, просто, мечом махать не надо.
Воины опасливо жали плечами – а ну как в руках рванет? У самого кишки на дереве будут.
– Ну, я вам объяснил, решайте сами. Думаю, что, ежели прижмет, вспомните мою науку. Желаю счастливо оставаться, мне с утра в дорогу.
В ответ услышал нестройные голоса – желали легкой и удачной дороги.
Я сунул две оставшиеся бомбочки за пояс: ну, не хотят мужики приучаться к огненному бою – их дело. Только, хотят они или не хотят, жизнь все равно заставит.
Утром встали рано – купец спешил. Едва перекусили, как обоз тронулся со двора. У ворот меня ждал сюрприз: дорогу преградили дружинники. Обоз встал.
Из башни вышел воевода. Увидев меня, подошел, поздоровался.
Махнул рукой, вышли дружинники с узлами в руках. Подойдя к воеводе, они торжественно развернули узлы.
Воевода встряхнул сверток, и в его руках под лучами утреннего солнца заискрилась бобровая шуба, которую он протянул мне:
– Владей! От города подарок за доблесть воинскую, за то, что, не жалея живота своего, хоть город тебе и чужой, сражался с басурманами. Твоим сотоварищам дарим по тулупу. Одеты вы легко, а уж зима на дворе, вишь, снежок выпал. От людей, всех горожан, низкий тебе поклон.
Воевода поклонился, за ним, как по команде, – все дружинники. Я тоже поклонился в ответ, хотел сказать ответное слово, да ком в горле стал, слезы на глаза навернулись. Приложил руку к сердцу, еще раз поклонился, сел в телегу. Дружинники расступились, освобождая дорогу, и обоз тронулся. Надолго я запомню этот город Ливны, ставший для меня почти родным.
Я накинул теплую шубу, товарищи мои уже сидели в тулупах. Немного проехали, ко мне подбежал купец:
– Слушай, а где атаман-то? Говорили – воевода атамана награждать будет.
Парни мои так и покатились от хохота. Купец, по-моему, так ничего и не понял.
Дорогу присыпало первым снежком, она лишь угадывалась среди травы, что торчала из-под снега по обочинам. Но купец дорогу знал – почти свои места, многажды езженые.
За неделю успели добраться до Одоева. Конечно, на телегах ехать по снегу, пусть и небольшому, плохо, кое-где в лощинах встречались переметы, приходилось всем дружно толкать телеги, даже жарко было. В Одоеве купец отсчитал оговоренную сумму, поблагодарил за охрану; мы ударили по рукам и расстались. Все-таки довели мы его обоз до места, ни одной телеги с грузом не пропало; возничие не все дошли, так это уже не наша вина.
Спать пошли на постоялый двор. Сытно поужинали, улеглись на постели, стали размышлять – как до Москвы добираться. Осталось двести верст с небольшим. Пешком по снегу – долго, суда не ходят, реки уже замерзли. Придется попутный обоз ждать, коли охрана им не нужна будет, так хоть деньги заплатить и на санях ехать. Мороз нам теперь не страшен, тулупы овчинные да шуба бобровая грели хорошо.
До Москвы добирались муторно и долго. На перекладных до Тулы, затем где охранниками нанимались в обоз, где платили за извоз, но двадцатого декабря прибыли в Москву. Щеки и носы местами обморозили, теперь они шелушились, осунулись; но мы были веселы – домой вернулись живые, без единой царапины.
Я расстался с сотоварищами почти у своего дома, парни жили дальше. Постучал в калитку, открыла сама Дарья. Она меня не сразу и признала в бобровой шубе, шапке.
– Вам кого, барин? – Потом ойкнула и бросилась на шею: – Уж не чаяла живым увидеть, да думки разные ночью приходили – вдруг в чужом краю девицу встретил, что приворожила. Ни весточки никакой не прислал, испереживалась я.
– Полно, Дарья, вот он я, живой, к тебе вернулся. Домой-то пустишь или на улице стоять будем?
Дарья заойкала, потащила меня за рукав в дом.
– Как чувствовала, пряженцев напекла с зайчатиной, с печенкой, с картошкой. Раздевайся, за стол садись. Сейчас мужикам скажу – пусть баню топят.
Я от души наелся пряженцев с разной начинкой, домашних, с пылу с жару, запивая молочком. Пока ел, Дарья сообщала московские и свои новости, перемешав все в кучу. Потом начала расспрашивать меня, что видел, где был. Телевизоров и газет не было, скучно. Все новости передавались только устно.
Согрелась баня, вечерело. Работники разошлись по домам. Мы с Дарьей отправились в баньку. Давно я так не блаженствовал. Тот, кто путешествовал, возвращаясь домой, мечтает об одном – смыть с себя дорожную грязь, а с нею часто и неприятные воспоминания, как бы очиститься и телесно, и духовно.
После того как грязная вода с меня стекла на пол и кожа стала поскрипывать от чистоты, дышать, я улегся на полку. Тут уж Дарья прошлась веничком, поддала жару. Я терпел, сколько мог, но когда волосы стали трещать на голове, заорал благим матом и, выскочив из бани на улицу, бросился в снег. Тело обожгло, я снова заорал и кинулся в предбанник. Вот где хорошо – ни холодно, ни жарко. Да еще и квас свежий, холодный, прямо из погреба. Выпил здоровенный жбан, оделся в чистое, крикнул Дарье через дверь, чтобы заканчивала помывку, и пошел в дом.
Здесь, в трапезной, уже был накрыт стол – мясо, овощи, печеное-жареное. Но есть не хотелось, слишком давно я не был с женщиной, соскучился. И не успела Дарья войти, розовая после бани, как я схватил ее в охапку и понес наверх, в спальню. И пусть меня простят, если я откажусь от дальнейшего рассказа.
Пару дней я отъедался и отсыпался, пока не почувствовал, что пришел в норму. На кухне, сидя за столом, неожиданно для себя ляпнул: скоро Новый год, елку будем ставить? Дарья как-то странно на меня посмотрела:
– Новый год уж четыре месяца как, с первого сентября.
Вот это я лопухнулся, совсем забыл, что только Петр I ввел смену года с января, по западному образцу.
– Юра, а почему в церковь не ходишь? Уж два дня как приехал, надобно сходить.
М-да, сходить надо. В церковь народ ходил регулярно, не стоило вызывать подозрения, тем более что остался живым, без единой царапины. Стоило поставить свечку и поблагодарить Всевышнего.
– А где ближайшая церковь?
Дарья осуждающе покачала головой:
– Направо от дома, два квартала – и налево, от перекрестка увидишь.
Я постоял в церкви, поставил свечку, помолился, как умел, чтобы Господь не оставил меня, все-таки я и мои люди из жестокой сечи живыми вернулись. Даже воздух, сама атмосфера в церкви были особые, легко дышалось и думалось. Просветленный, погруженный в думы, вышел на улицу и чуть не попал под коней. В последний момент успел ухватиться за оглоблю, меня немного протащило, и лошади встали. Из возка, поставленного на полозья, выглянул сухощавый мужчина в богатых одеждах – что, мол, за остановка. Кучер заматерился, пока я стоял в стороне, отряхивая от снега штаны и шубу, неожиданно перетянул меня кнутом. Больно не было – шуба смягчила удар, но было обидно: я не раб, свободный человек, а тут – кучер кнутом! Я мгновенно освободился от шубы, у нее всего одна застежка была – на груди, взлетел на козлы, сбросил кучера на снег. Тот оказался проворным: пока я спрыгнул, он уже был на ногах и занес руку с кнутом для удара. Резко пригнувшись, я подсек его ногу; кучер упал и из положения лежа нанес удар по ногам. Бедра обожгло болью.
Ах ты, ублюдок! Пока я с татарами воевал, ты здесь важных господ возил да кнутом по спинам охаживал. Ребром ладони я врезал по шее, противник закатил глаза и захрипел. Живой останется, не смертельный удар, но, может быть, наука будет.
Сзади раздалось:
– Ловок! Кучер мой не из последних бойцов будет, а ты его за два удара.
Я обернулся: сзади стоял вышедший из возка господин.
– Он первый ударил, я защищался.
– Я видел, – спокойно кивнул господин. – Ты где так драться научился? Я не видел таких приемов. Не у басурман ли?
– Басурман я в Ливнах жизни лишал, учиться у них мне нечему, пусть они поучатся.
– Ты посмотри, гордый какой! Гордыня – грех, у церкви стоишь. Так ты в Ливнах воевал? Слышал, слышал про Ливны, вчера гонец оттуда был, пергамент привез с донесением. Упоминается там про московскую ватажку, зело помогли гости заезжие! Не про тебя ли пишут?
– Я донесение не читал, не знаю.
– Кто таков будешь?
– Свободный человек, именем Юрий.
– Вот что, Юрий, помоги-ка кучера в возок положить, не дело – слуге на снегу валяться, как шпыню ненадобному. Да сам оденься, холодно.
Я помог господину затащить беспамятного кучера в возок, подобрал и надел шубу и шапку.
– Ты вот что, человек Юрий, подойди завтра к Кремлю, спросишь меня – тебя проводят. Человек ты, как я смотрю, лихой да дерзкий, мне такие нужны.
– А кого спросить?
– Адашева, Алексея Адашева.
Я слегка поклонился, пошел домой.
Зайдя в дом, не раздеваясь, спросил у Дарьи:
– Кто такой Адашев?
– Советник государев, ныне в большом почете и уважении у царя-батюшки.
Вот ешкин кот! Вот всегда у меня так. Запросто могли сейчас меня в кандалы заковать. Хоть и оборонялся, но начальство всегда право по праву сильного, это я еще по своей прежней жизни знал. Я разделся, присел к столу. Дарья подошла сзади, положила руки на плечи:
– А что случилось? Зачем ты об Адашеве спросил?
Я рассказал ей о случае рядом с церковью. Дарья заохала, запричитала:
– Худо ведь могло случиться, кучер сей – Митька Косорылый, наглый больно. Да боец изрядный, в кулачном бою мало кто против него устоит. Неужто его уложил?
Я кивнул. Дарья оценивающе меня оглядела:
– Да, ты можешь, не зря я глаз на тебя положила. К Адашеву пойдешь ли завтра?
– Схожу, коли человек пригласил. Коли в кандалы заковать хотел, уже бы сделал, а если приглашает – нужда у него ко мне есть.
Утром следующего дня я натопил баньку, помылся не спеша; неудобно ведь, к начальству приглашен, как я успел уже узнать – серый кардинал этот Адашев, без его совета Иван IV никаких решений не принимает, считай, второй человек в государстве. После бани слегка перекусил, неизвестно, сколько я у Адашева пробуду. Надел новую рубашку, штаны, накинул суконный кафтан, поверх него – бобровую шубу. Оружия никакого решил не брать, даже ножа, вряд ли меня с железом в кремлевские палаты пустят.
Пока дошел до Кремля, успел в шубе изрядно вспотеть. Плохо, что у меня нет лошади и саней или, еще лучше, возка. Ехал бы себе сейчас, закрыв ноги какой-нибудь шкурой, разглядывая прохожих. А теперь топаю по рыхлому снегу вперемешку с конским навозом. Нечего сказать, презентабельный вид у меня будет в грязных сапогах.
У ворот Кремля тщательно обтер сапоги снегом, внутрь на лошадях не пускали, снег был чище. Прямиком направился в сторону дворца, что рядом с колокольней Ивана Великого. Стражники у дверей посмеялись, указали на другой, более скромный вход в пристройке. У этих дверей даже охраны не было. Вошел. Навстречу выскочил дьяк в суконном кафтане.
– Мне к Алексею Адашеву назначено.
Дьяк попросил подождать в комнате, исчез за дверью. Выйдя, поманил за собой, переходами провел в небольшую светлицу, усадил на скамью. После непродолжительного ожидания дверь резко распахнулась, порывисто вошел Адашев. Одет он был довольно скромно, без изысков, только пальцы были унизаны перстнями.
– А, бретер! – с легким французским прононсом проговорил Алексей. – Все-таки решился прийти. Вот что, Юрий, не хочешь ли послужить государю и Отечеству?
– Делать-то что?
Адашев садиться не стал, ходил по комнате, похоже, нервничал.
– Мне нужны верность, умение держать язык за зубами и ловкость, даже дерзость. Насчет ловкости и дерзости – это я уже видел. Как с остальным?
– И с остальным все в порядке.
Адашев хихикнул:
– Будет не в порядке – попадешь в подвал, к палачу.
По спине пробежал холодок: а может, ну их, кремлевских жителей? От политиков во все времена ничего хорошего ждать не приходится.
Он уловил в моих глазах искорку сомнения.
– Успокойся, будешь держать язык за зубами – все будет хорошо.
– Хорошо – это сколько серебром?
Адашев засмеялся:
– Ловок, палец в рот не клади, я тебя таким и представлял. Тебя случайно не атаманом кличут? Из донесения ливенского – сегодня опять перечел.
Я кивнул.
– Да ты герой просто! А велика ли у тебя ватажка?
– Кроме меня – трое еще.
– Да-да, в донесении так и написано.
Я понял, что он меня проверяет. Тоже, НКВД нашелся! Может, ты и хитер, да я из двадцать первого века, знаем, проходили. Такие уловки хороши для недалекого и необразованного, к коим я себя не относил.
– Ладно, – что-то решил для себя Адашев. – Есть такой князь – Владимир Старицкий, его подворье на стрелке Москвы-реки и Яузы. Дальний родственник государя нашего, пусть будут долгими его годы. Так вот есть подозрение, что сношается сей князь с ливонцами. Ты грамотен ли?
Я кивнул.
– Смотри-ка! – удивился Адашев. – Так вот в путевом дворце князя, что по Смоленской дороге, думается мне, пергаменты важные от ливонцев должны быть.
Я не выдержал, перебил:
– Коли пергаменты важные, здесь, в Москве, их хранить будет.
Адашев внимательно на меня посмотрел:
– Еще и умен, похвально. Так вот документов этих в московских хоромах нет, за это ручаюсь. Возьмешься ли за это дело?
– Попробовать могу, но коли грамот сих в путевом дворце нет – не взыщите.
Адашев кивнул.
– Завтра выезжай, князь будет в Москве еще несколько дней; время есть, но немного. Как вернешься – сразу ко мне. А пока – прощай.
Вышел я от Адашева в смятенных чувствах. Выполнить поручение – опасно. Наверняка в путевом дворце сильная охрана, если схватят, повесят без суда, как татя. А если и не повесят – князю передадут, известное дело, не вино пить – в руки ката, чтобы пытками выведать, зачем полез во дворец.
Пренебречь поручением Адашева – чревато, ведь я уже знаю о тайных дворцовых делах, пусть и самую малость. Найдут потом мое тело в Москве-реке, если вообще найдут. И на кой черт меня понесло к дьяку? Любопытство подвело, наверное. Пока шел к дому, раздумывал, что делать и как поступить? В конце концов решил взять своих ребят, съездить на место, разузнать – разведать, может, что и сладится.
Решив так, я успокоился и повеселел. По пути зашел домой к Алексею, попросил его предупредить Кирилла и Сергея – завтра с утра в путь, при оружии. Поскольку коней у нас не было, зашел на торг, нанял возчика с санями.
Выехали с утра. Ехать было недалеко, верст десять. Сытая лошадка бодро тянула сани. Чтобы размяться, периодически спрыгивали с саней и бежали сзади. В деревушке Марфино оставили сани с возчиком, сами пошли пешком – полчаса ходьбы всего до путевого дворца.
Из-за пригорка показалось высокое, в два поверха, деревянное здание, окруженное высоким забором. По обе стороны от дворца, уже вне территории, теснились небольшие избы крестьян.
Мы сошли с дороги, углубились в лес, идя след в след. Выйдя на опушку, укрылись за деревом и стали разглядывать дворец. Поскольку хозяина не было, челядь лениво передвигалась по двору; с пригорка двор проглядывался великолепно. Я высматривал, нет ли где слабых мест, возможности проникнуть в здание, и пока не находил. Даже обнаружил неприятную для себя вещь – собак. Если человек ночью может и не увидеть, то собака обязательно учует, поднимет тревогу. Я в задумчивости теребил бородку, ничего разумного в голову не приходило. Хлопцы мои стояли рядом, тоже разглядывая дворец.
– Атаман, на кой ляд нам эти хоромы? Мы их что, штурмом брать должны?
– Нет, наоборот, мне надо по-тихому в дом попасть.
– Ты никак татем стать решил? Тогда мы тебе не помощники.
– Нет, ребята, воровать я ничего не собираюсь, можете мне верить. Разве я давал повод усомниться в этом? Мне надо бумаги посмотреть, только и всего.
– Велико дело – бумаги посмотреть. Возьми на торгу и смотри сколько угодно.
– Так, дело не обсуждать. Коли не нравится, я никого не держу, сам справлюсь. Только думал я – мы боевые побратимы, а на поверку оказалось – шелуха.
Сзади обиженно засопели. После некоторого молчания кто-то тронул за плечо:
– Слышь, атаман, извини. Не подумавши сказали. Говори, что делать.
– Сказал бы, да и сам пока не знаю.
Голос подал Кирилл:
– Давай мы у ворот драку понарошку устроим, отвлечем внимание, ты и проскочишь.
– Днем я вряд ли незамеченным пройду, а если драку ночью устраивать – очень подозрительно будет.
Постепенно в голове сформировалась мысль.
– Так вот что, парни: надо найти земляное масло. Помните, как в Ливнах? Устроим пожар.
Парни переглянулись – пожар был самым страшным бедствием городов. Деревянные постройки горели жарким пламенем, а поскольку дома в городе стояли плотно, в скором времени пожаром оказывалась охвачена вся улица, и часто выгорала значительная часть города.
– Нет, дом и деревню жечь не будем. Подожжем забор, все холопы кинутся тушить, в суматохе я и проскочу, тем более в переполохе на лай собак никто внимания не обратит.
– Ну, коли так, – облегченно вздохнули хлопцы.
Полдня ушло на поиски по окрестным селениям земляного масла. Нашли небольшую корчажку, должно хватить.
Снова вышли на опушку. Дворец погружался в темноту, электричества не было, телевизоров – тоже; стемнело – все ложились спать, чего попусту лучины или светильники жечь, но и вставали рано, сразу после восхода солнца.
Решили так: хлопцы обольют забор нефтью в нескольких местах, подожгут и сразу уходят; когда забор разгорится и возникнет суматоха, я проникну в дом. Сколько я там пробуду и как выберусь – будет видно по обстоятельствам, поэтому, чтобы не привлекать внимание, хлопцы уходят в соседнюю деревню, где остались сани, и сидят в теплой избе, ожидая меня. С собой я брал только нож и масляный светильник. Сабля и топор мне только будут помехой.
Наступила ночь, изредка побрехивали собаки в деревне. Темно, лишь взошедшая луна скупо освещала местность.
– Пора!
Парни перекрестились, хором пожелали мне удачи и ушли. Я стоял на опушке, глядел на темные дома, но так и не смог увидеть хлопцев. Неожиданно в нескольких местах появилось пламя – забор загорелся. Какое-то время было тихо, затем в доме захлопали двери, раздались крики. Пора и мне на выход.
Я вышел на дорогу, навстречу мне бесшумными тенями поднимались мои товарищи. Я скинул им на руки свою шубу – уж больно тяжела, да и движения сковывает – и налегке, только в кафтане, пошел к дому.
Пожар пока никто не тушил, по двору лишь бестолково метались люди, а уж от женских криков и визга происшествие казалось вселенской катастрофой.
Я обежал забор, зашел сбоку. Никого. Просочился сквозь высокий тын, оказавшись во дворе. Мама родная, по двору метались полуодетые холопы, то хватаясь за ведра, то крича:
– Багры давайте!
Полное броуновское движение; организатора не нашлось, да мне это и на руку. Бочком, укрываясь от лишних взглядов, подошел к бревенчатой стене, вжался и оказался во внутренних покоях. В доме было пустынно, все были на улице. Почти бегом пробежал по коридору, распахивая двери: людская, спальня, кухня, кладовая – не то. По лестнице метнулся на второй этаж, снова открываю двери: гостиная, трапезная, спальня – не то. Оп! Закрытая дверь. Посмотрим. Я сунул голову сквозь стену – кабинет. Мне туда. Прошел. От горящего забора через слюдяные оконца проникало достаточно света, чтобы сориентироваться. Почти в центре большой комнаты стоял стол, слева от него, у стены, нечто вроде бюро. Мне – туда. Подошел, открыл крышку – пергаменты, стопка чистой бумаги, чернильницы, перья, песочница для осушения написанного. Никаких документов нет. Сбоку ящички. Дернул один, другой – закрыто. И что занятно, нигде ни замочков, ни скважины для ключа. Не иначе, хитрый запорчик где-то есть.
Я пошарил по боковым стенкам – пусто, запустил руку вниз. А это что такое – небольшой деревянный выступ. Повернул – не удается, нажал – внутри что-то щелкнуло, и обе дверцы приоткрылись.
Секрет Полишинеля!
Это уже интересно – бумаги и пергаменты с записями, на некоторых видны следы сломанных сургучных печатей. Ну-ка, ну-ка, посмотрим. Я вытащил бумаги из верхнего отделения, подошел к окну. Пожар и суматоха продолжались. Так, подушная перепись крестьян, дарственная от государя на землю, закладная, вексель, расписка дворянина Ильина. Ничего интересного.
Сложив бумаги в прежнем порядке, начал просматривать документы второго отделения. Здесь поинтереснее – письмо от датского конунга, принца Cаксонского, и прочее, прочее, прочее. Стоп, в тексте какой-то бумаги упоминается Ливония. Времени разбираться в записях при неверном свете пожара просто не было. Я сунул бумагу за пазуху, скрутив ее трубочкой, остальные бумаги снова вернул на прежнее место. Прикрыл дверцы, еле слышно щелкнули пружины потайного замка. Оглядел бюро, вроде все в порядке, ничто не привлекает внимания. Я усмехнулся: хорошо, что в Средние века не знали о дактилоскопии.
Высунул голову в коридор – пусто, вышел из комнаты. Теперь так же уйти совсем было бы хорошо. Спустился на первый этаж – добротная лестница, ни одна ступенька даже не скрипнула. Постоял минутку, вспоминая, откуда вошел в дом. Не хватало выйти через стену при публике.
Надо поторапливаться, пожар уже угасал, лишь в углу еще полыхало, но холопы под чьим-то руководством шустро таскали воду из колодца и плескали на огонь. Нефть тем и хороша, что водой ее не очень-то потушишь.
Сориентировался и прошел через стену, выйдя почти в прежнем месте. Несколько быстрых шагов, и я почти у забора. Оглянулся – ко мне несся огромный пес, лохматый, с зелеными горящими глазами. Я рванул сквозь стену и через мгновение услышал, даже больше – почувствовал, как зверюга ударил лапами в забор и разочарованно взвыл. Уф, пронесло.
Вдоль забора тихонечко вышел в проулок, обошел дом и по дороге стал подниматься на пригорок. С каждым метром пройденного пути крики становились глуше, но я стал мерзнуть. Ночью мороз усилился, а на мне был тонкий суконный кафтан. Я ускорил шаг, потом побежал. Стало теплее.
Вот и деревня, где мы останавливались. Черт! В темноте все дома одинаковы. Не заходить же в каждый дом, будя хозяев. От одного из темных заборов отделилась тень, я схватился за нож.
– Атаман, ты?
Я перевел дух:
– Я!
Молодцы парни, подстраховали.
Зашли в теплую избу. Хорошо! Я уселся на лавку. В тепле, да после испытанного напряжения нахлынула какая-то опустошенность.
– Иди, атаман, ложись, я посторожу.
Голос Сергея. Молодцы, уже и выучка сказывается, как в боевом походе – не все спать завалились, часового поставили. А то бегал бы я по деревне, замерзая, дурак дураком.
