Юрий Коваль
Суер-Выер и много чего ещё
Глава XLVII
Пожар любви
– В конце концов, капитан, это начинает утомлять, – говорил старпом, когда мы все собрались в кают-компании на послеполуденный спиричуэлс. – Наше плаванье носит бесцельный характер. Конечно, мы открыли много новых островов, но это чистая география с этнографическим оттенком. Мы не обогатились ни на копейку. А ведь вы обещали, что нас ожидает богатство.
– Видимо, дорогой сэр имел в виду нравственное богатство, – с прохладной ехидцей сказал Кацман, – богатство душевного уклада.
– Но я и нравственно ни хрена не обогатился! – воскликнул Пахомыч. – А взять экипаж! К примеру, Вампирова или Хренова! А Чугайло? Вот уж где нравственность ниже румпеля.
– Извините, старпом, – сказал капитан, – давайте разберёмся, чего бы вам всё-таки хотелось: богатства душевной жизни или чистогана? Что вам надо?
– Драгоценных камней, – ответствовал Пахомыч. – Я хочу ими украсить свой брачный чертог.
– Да, да, – слабовольно подхватили мы, – нам бы всем хотелось украсить наши брачные чертоги!
– А у вас что, есть такие чертоги?
– Нет, у нас пока нету, но… в принципе…
– Вряд ли, – сказал капитан, – вряд ли кто из вас может рассчитывать на подобные чертоги и в принципе, но… что ж, украшение чертогов – дело благородное. Как только увидим остров с драгоценными камнями – бросим якорь.
После этого достопримечательного разговора мы долго бороздили океан, набрели раз на остров халцедонов, которые обстреляли нас из малокалиберных винтовок, но больше ничего такого, хотя бы полудрагоценного, мы среди волн не замечали.
Наконец открылся небольшой островок, который сплошь состоял из камней различной величины.
– Драгоценные они или нет – неизвестно, – сказал Суер, – но давайте проверим.
Чёрные и красные камни-голыши целиком заполняли остров. Все они были округлой формы и напоминали продолговатые яйца. Казалось, груда продолговатых яиц лежит среди океанских волн. Были там камни величиной с дом, были с колесо, с глаз кашалота. Камни образовывали некую пирамиду, и на самой вершине её стояли два особенно крупных камня – чёрный и красный.
– Ничего драгоценного в этих камнях нету, – говорил лоцман, выпрыгивая из шлюпки на берег. – Это просто гранит.
– Явный лабрадор, – сказал и старпом, приподнимая один небольшой камень. – Просто лабрадор, ничего ценного.
Он оглядел камень и отбросил в сторону. Вдруг в той стороне, куда он бросил камень, послышалось шипенье.
– Змея! – подпрыгнул Кацман.
– Дым! – крикнул старпом.
Шипящий по-змеиному, но как-то с надрывом и контральто, от камней поднимался дым. И я заметил, что брошенный старпомом кусок лабрадорита слегка подпрыгивает, лёжа на другом камне красновато-розового оттенка. Меж ними возникали искры, искры и дым.
Дым усиливался, подпрыгивание превратилось в яростные скачки, мелькнули язычки пламени, ракетные вспышки искр, пламя, пламя дрожало и металось и вдруг разделилось на две ровные половины. Два языка пламени поднимались от камней всё выше, выше, и вот уже из них образовались две фигуры – мужская и женская.
Они были сделаны из огня! Как же яростно, как пламенно они обнимались, целовались, оглаживали друг друга! Жар! Жар! Пожар любви охватил остров! Они заходили всё дальше-дальше, огненные руки, бёдра, плечи играли, пульсировали, перенакалялись…
– Кхе-кхе… – кашлянул капитан.
Огненные любовники на миг приостановили свои поцелуи.
– Кто-то, кажется, кашляет, – сказал огненный мужчина.
– Да нет, милый, тебе показалось. – И женщина снова страстно прильнула к нему.
Капитан кашлянул сильнее.
– Извините, – сказал огненный мужчина, заприметив наконец наши фигуры, – это вы кашляете, чтоб оторвать нас от любовных игр?
– Вот именно, – подтвердил Суер. – Всего один вопрос: вы камни, люди или огонь?
– И то, и другое, и третье, – отвечал огненный. – Весь наш остров наполнен камнями разного рода. Я – камень мужской, а вот она – женщина. Кстати, как тебя зовут, дорогая?
– Анит, – улыбнулась огненная женщина. – Мы давно мечтали друг о друге, но никак не могли воссоединиться. Ведь камни не двигаются или двигаются в очень редких случаях, к примеру при извержении вулкана. То-то тогда бывает любовь!
– Это я вас воссоединил! – похвастался старпом. – А что, приятель, нет ли у вас каких драгоценностей или бриллиантов?
– Знаете что, – сказал огненный мужчина, – нам с вами болтать некогда. Ведь мы сгораем, у нас нет времени. Так что извините нас, господа, мы делом займёмся.
И они снова слились в любовной и огненной игре.
Обнимаясь, обвиваясь, обволакиваясь, они поднимались всё выше и выше в небо, удлинялись их руки и ноги, дым и пар, как белые и чёрные нимбусы, стояли у них над общей теперь головой, раздался крик боли и счастья, взрыв и… они растаяли, вместе с остатками дыма улетели в небеса. Только дух опалённых кедровых шишек расстелился над островом.
Потрясённые картиной огненной эротики, мы долго сидели, задумавшись над тщетой.
– Попробуем ещё разок, – сказал старпом. – Хотелось бы получить ответ насчёт драгоценностей.
Он взял в руки очередной камень и шепнул ему на ухо:
– Слушай, камень, внимательно! Сейчас я тебя брошу, и как только ты воспламенишься, немедленно скажи мне: есть на острове драгоценности или бриллианты? Или нет? А дальше дуй свою любовь. Пойми, мне надо украсить свой брачный чертог.
Старпом кинул камень в груду других камней.
Брошенный долго скакал, отталкиваясь боками то от одного камня, то от другого. Вдруг приник к какому-то, и снова явились брызги искр, дым, шипенье, пламя и в пламени – новые огненные мужчина и женщина.
Как мы ни кашляли, как ни кричали, эти двое не обращали на нас внимания, они сгорали, обнимая друг друга, уходили всё выше в небо, в нимбы, в бездну, и наконец откуда-то из заподнебесья раздался слабый крик:
– Бриллиантов нету!
– А где они? А где? – кричал старпом, но огненные любовники пропали в космических сферах.
– Надо бы ещё попробовать, – вздохнул старпом. – Интересно, где же всё-таки бриллианты?
– Так вы весь остров сожжёте, – сказал капитан. – Ладно, пробуйте в третий раз. Последний[7].
Глава XLVIII
В рассол!
Старпом взял в руки третий камушек и только размахнулся, как лоцман сказал:
– Позвольте, а что это у вас всё старпом да старпом камни бросает? Дайте и мне попробовать, я тоже люблю наблюдать огненные любовные игры. Пахомыч, отдай булыжник!
– Да здесь их полно, – отвечал старпом. – Бери да бросай!
– Передайте этот булыжник лоцману, – приказал капитан. – Я не позволю сжечь в любовной игре весь этот остров. К тому же посмотрите-ка на те два главных камня, которые венчают всю эту пирамиду.
Да, мы совсем забыли про два огромных камня, чёрный и красный, – огромнейшие яйца на макушке острова.
– Смотрите, какая между ними узкая щель, – продолжал капитан. – Не дай бог их сдвинуть – представляете себе, что тут начнётся?! Догадываетесь? Так что, лоцман, кидайте этот небольшой булыжник – и хорош.
Лоцман схватил булыжник и шмякнул им в какой-то камень неподалёку от нас.
Слишком уж близко ударил лоцман, и сам ошпарился, и нам пришлось отбежать на несколько шагов.
С шипеньем и клёкотом явились перед нами новые фигуры: мужчина и женщина. Они кинулись друг к другу, но тут же отпрянули в стороны.
Мужчина снова кинулся к ней, но женщина оттолкнула.
– Нет-нет, – повторяла огненная женщина, – я с тобой обниматься и сгорать на пару не собираюсь.
– В чём дело? – сокрушался огненный человек.
– Ты мне совсем не нравишься. В тебе больше дыму, чем огня.
И действительно, новоявленный воспламенившийся пылал не так активно, он скорее тлел, и если до колен ноги его были раскалены как угли, то выше он совсем терялся в дыму и в копоти.
– Коптишь, брат, слишком коптишь небо, – объясняла женщина. – Я лучше сольюсь в игре с кем-нибудь из этих джентльменов, ну хотя бы с тем, кто бросил в меня камень. Вполне приличный человек, и, кажется, лоцман. Сейчас возьму сожму и сожгу его в своих любовных объятьях.
И она, играя призрачным алым бедром, направилась к лоцману.
– О нет! Только не это! – вскричал потрясённый лоцман. – Я не люблю огненных ристалищ, терпеть такой любви не могу! У меня уже была одна, которая сожгла всю душу, хватит! Целуйте капитана или старпома! Да и чин-то у меня маленький. Всего-навсего лоцман!
– О нет! – твердила женщина, протягивая к лоцману жаркие длани. – Ты бросил в меня камень! Ты разбудил! Ты!
– Эй, девушка! – крикнул старпом. – Извините, вы не подскажете нам, где тут у вас драгоценности? А?
– Вот они, драгоценности, – говорила девушка, оглаживая свои бёдра, чресла, перси, ланиты, флегмы, гланды и шоры. – Вот перлы!
– А другие? – крикнул старпом.
– А другие у него, – указала она на лоцмана огненным пальцем и буквально ринулась к нему. Шлейф раскалённой пыли взметнулся над нами, а лоцман как сидел, так неожиданно и подпрыгнул и бросился в воды океана.
Он вынырнул довольно далеко от берега, как следует отфыркался и закричал:
– Иди сюда, кобылка моя! Иди сюда, о полная перлов! О, какие объятья я тебе приготовил! Волна! О волна – солёная перина моей любви, сотканной из крови, пота, соли и огня! Прими мою огненную подругу!
– Фу, подонок, – плюнула огненная любовница. – Какой у вас, оказывается, хитроумный и противный лоцман. Такой действительно проведёт караван верблюдов в игольное ушко. Спрятался от жара сердца в солёный холодок. В рассол! В рассол!
Огорчённая, металась она, заламывая руки, и наконец всосалась обратно в камень.
– Ну а мне-то что ж теперь делать? – ныл дымный мужчина. – Куда мне деваться? Никто меня не любит, никому я не нужен. Поджарьте хоть на мне шашлык или вскипятите чайник.
Ну, мы добродушно повесили чайник на нос дымному мужчине, дождались, пока он закипит, заварили краснодарского и долго сидели вокруг обиженного судьбой любовника, как будто возле костра.
Попили чайку, спели несколько песен.
– Подвесьте ещё чего-нибудь, подвесьте, сварите, накалите, просушите. Я хочу быть полезным.
– Нечего, брат, нам больше вешать, – сказал старпом. – Извини. Была бы уха, мы бы тебе уху на ухо повесили.
К вечеру отправились мы на «Лавра» и долго смотрели с борта, как дотлевает на берегу неудачный любовник.
Глава XLIX
Ненависть[8]
– Я что-то ненавижу, а что именно – позабыл, – обмолвился однажды лоцман Кацман.
Глава L
Вёдра и альбомы
(остров Гербарий)
– Эх, Старпомыч, – рассмеялся капитан, – зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдёт. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я ничего не ищу – я только нахожу!
– Эй, на острове! – крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном.
– Чего изволите? – высунулся всё тот же борджовый лик.
– Ну как вы тут? Засушиваете, что ли?
– Не всегда, – послышалось в ответ, – только если уж очень мокрые.
– А потом чего делаете?
– В вёдра складываем.
– В какие ещё вёдра?
– В эмалированные. С крышкой.
– А не в альбомы?
– В какие альбомы?
– Вот хрен морской, – плюнул Пахомыч. – Ты ведь сам орал: «Гербарий! Гербарий!» Какого же чёрта гербарий в вёдра? А? В альбомы надо!
– Да? – удивился борджовый. – А у нас всё больше в вёдра.
– Ну вот, кэп, – вздохнул старпом, вытирая плот собла[9]. – Изволите видеть… добороздились… гербарий хренов…
Демонкратии
Солить мы их не стали, а просто нанизали на суровые нитки и развесили между мачтами сушить.
Они долго болтались под солёным морским солнцем, хорошо провялились, и мы любили, бывало, выпить портеру и закусить вяленым гербом[10].
Глава LI
Порыв гнева
Остров, на котором ничего не было, мы заметили издалека и не хотели его попусту открывать.
– А чего его зря открывать? – ворчал Пахомыч. – На нём ни черта нету. Только пустые хлопоты: спускай шлюпку, суши вёсла, кидай якорь, рисуй остров, потом всё обратно поднимай на борт. Ей-богу, кэп, открытие этого острова – чистая формальность. Просто так, для числа, для количества, для галочки.
– Для какой ещё галочки? – спросил Суер.
– Ну это, чтоб галочку в ведомости поставить: мол, открыли ещё один остров.
– В какой ещё ведомости? – спросил капитан.
– Извините, кэп, ну это в той, по какой деньги получают.
– Какие ещё деньги? – свирепея, спрашивал сэр Суер-Выер.
– Рубли, сэр, – ответил, оробев, старпом. Он как-то не ожидал, что его невинные размышления насчёт галочки могут вызвать такой гнев капитана.
Я-то давно уж предчувствовал, как медленно и неотвратимо где-то зреет гнев.
Как змеёныш
в яйце раскалённого песка,
как зародыш грозы
в далёкой туче,
как клубень картошки,
как свёкл,
как женьшень,
как образ
в бредовом мозгу поэта,
совсем неподалёку от нас созревал гнев.
В ком-то в одном из нас, но в ком именно, я не мог понять, хотя и сам чувствовал некие струны гнева, готовые вот-вот во мне лопнуть.
– Рубли, сэр, рубли…
– Какие ещё рубли? – ревел Суер.
Старпом совершенно растерялся, он мыкался и что-то мычал, но никак не мог разъяснить, какие по ведомости получаются рубли.
Уважаемый же наш и любимый всеми сэр расходился всё сильнее и сильнее, по лицу его шли багровые пятна и великие круги гнева.
– Рубли! – хрипел он и не мог расслабить сведённые гневом мышцы.
Очередной приступ гнева потряс его, спазм гнева охватил его, конвульсии гнева довели до судорог гнева, до пароксизма и даже оргазма гнева.
– Рубли! Для галочки! Старпому! Немедленно! Прямо сюда! На палубу!
Мы выволокли из трюма сундук с рублями, сунули старпому ведомость.
– Ставьте галочку, старпом! Ставьте! Мы с вами в расчёте! Вы у нас больше не работаете! Уволены! Вот вам ваши рубли! Ставьте галочку!
– Ой, да что вы, сэр! – совсем потерялся Пахомыч. Он никогда не видел капитана в таком гневе, и мы наблюдали впервые. – Поверьте, сэр, я ничего такого… я же не против… а насчёт галочки, так это я…
– Галочки! – ревел капитан. – К чёртовой матери эту галочку! Вы уволены и списаны на берег.
– На какой же берег, сэр? – уныло толковал старпом. – Придём в Сингапур, тогда…
– Вот на этот самый, – приказывал Суер, – на этот, на котором ничего нет. Пускай теперь на нём будет списанный старпом! Давайте-давайте, не тяните! Считайте свои рубли, ставьте галочку – и долой…
Задыхаясь от гнева, Суер спустился в кают-компанию. С палубы слышно было, как он сильно булькнул горлом в недрах фрегата.
– Вермут! – догадался матрос Петров-Лодкин.
– Что ещё? – гневно переспросил старпом.
– Ах, извините, старп! Херес!
– То-то же, дубина! – в сердцах сказал Пахомыч, присел на корточки и стал считать деньги.
– Слез он на берег или нет? – послышалось из недр.
– Слезает, сэр, слезает, – крикнул я. – Сейчас досчитает до двух миллиардов.
– Галочку поставил?
– Ещё нет, сэр! Вот-вот поставит!
В недрах фрегата послышался орлиный клёкот, и новая эпилепсия капитанского гнева потрясла фрегат.
Один рубль тяжело на палубе шевельнулся, зацепил краешком вторую бумажку, третью… Некоторое время недосчитанные рубли неистово толкались, наползали друг на друга, обволакивали, тёрлись друг о друга с хрустом, складывались в пачки и рассыпались и вдруг сорвались с места и взрывом охватили мачты.
Они летели
к небу
длинной струёй,
завивались в смерчи,
всасываясь в бездонные дыры
между облаками.
– Ставьте же скорее галку, старп! Скорее галку! – орал Петров-Лодкин.
Старпом, задыхаясь, дёргал гусиным пером и никак не мог попасть своей галочкой в нужную графу.
– Помоги же! – умолял он меня.
Я содрал с него двенадцать процентов и сунул какую-то галку в графу.
– Всё в порядке, сэр! – крикнул я. – Галочку поставили!
– Вон! – проревел Суер, и порыв капитанского гнева вынес нашего Пахомыча на остров, на котором до этого совершенно ничего не было.
Глава LII
Остров, на котором совершенно ничего не было
Жёсткие судороги капитанского гнева по-прежнему сотрясали корабль, хотя Пахомыча уже не было на борту.
Понимая, что порыв угасает, мы всё-таки опасались новых приступов и все, кроме вахтенных, расползлись по своим каютам.
Я спрятался за хром-срам-штевень, наблюдая за Пахомычем.
Старпом прохаживался по острову, на котором совершенно ничего не было. Растерянно как-то и близоруко бродил он с матросским сундучком в руке. В сундучке лежало его жалованье и полный расчёт.
– Эгей! – крикнул я.
– Эй! – отозвался старпом.
– Ну что там, на острове-то?
– А ничего, – отвечал старпом. – Ничего нету.
– Неужели совсем ничего?
– Да вроде ничего… Как-то непонятно, не по-людски…
– Ну, может, хоть что-нибудь там есть?
– Да пока ничего не видно, – отвечал Пахомыч.
– Ну а то, на чём вы стоите, что это такое? Не земля ли?
– Чёрт его знает, – отвечал старпом. – Вроде не земля… такое какое-то… ничто.
– Может, песок или торф?
– Да что ты говоришь, – обиделся Пахомыч, – какой песок? Ни черта тут нету.
– Ну а воздух-то там есть? – спросил я.
– Какой ещё воздух?
– Ну, которым ты дышишь, старый хрен!
– Дышу?.. Не знаю, не чувствую… кажется, и не дышу даже, во всяком случае, воздуха-то не видать.
– Эва, удивил, – вмешался неожиданно мичман Хренов, который, оказывается, сидя в бочке, прислушивался к разговору. – Воздуха нигде не видать. Он же прозрачный. Отвечайте толком: есть там воздух или нет?
– Нету, – твёрдо решил старпом, – и воздуха нету.
– Ну уж это тогда вообще, – сказал лоцман Кацман. – Заслали нашего старпома… Эй, Пахомыч, да, может, там где-нибудь пивной бар или бренди продают?
– Да нету ничего, – уныло отвечал старпом. – Главное – денег до хрена, а тратить не на что. Я уж хотел было где-нибудь сушек купить или сухарей, а ничего нигде нету.
– Пустота, значит, – сказал Хренов.
– И пустоты вроде нету, – отвечал Пахомыч.
– Натура абхоррет вакуум, – сказал Кацман. – Природа не терпит пустоты.
– Оказывается, терпит, – сказал Пахомыч. – Натура терпит даже и отсутствие пустоты. Вот я сейчас и нахожусь там, где ничего нету, даже пустоты. Только я тут и сундук с деньгами.
– Этого вполне достаточно, – сказал вдруг наш капитан сэр Суер-Выер, неожиданно появляясь на палубе. – Пахомыч с деньгами – это уже бог знает сколько! Несчастный остров, на котором совершенно ничего не было, вдруг так многообразно разбогател. В сундуке полно денег, а в Пахомыче бездна разума. Даже на острове Цейлон нет подобного богатства… Впрочем, не думайте, что я так уж быстро остыл. Да, да, не думайте! Поостыл немного – это верно, да и то скажите спасибо хересу.
– Сэр, – сказал Пахомыч, – дозвольте вернуться на корабль и поблагодарить херес лично, с глазу на глаз.
– Ничего, не беспокойтесь, я ему передам ваши приветы… а вам, старпом, я вот что посоветую… поищите как следует, вдруг да и найдёте на этом острове что-нибудь.
– Что именно искать, сэр?
– А вот этого я не знаю. Не может же быть, что на нём совершенно ничего нет. Должно быть хоть что-нибудь в каких-нибудь кустах.
– Да нету же и кустов, сэр! – воскликнул старп со слезами в горле.
– Ищите! – настоятельно порекомендовал капитан. – А если ничего не найдёте, так и останетесь на этом острове как единственный признак наличия чего-то в пространстве.
– Сэр! Сэр! Я лучше здесь оставлю рубль! Этого вполне достаточно! Пространство будет заполнено!
– Одним рублём? – усмехнулся Суер. – Нет, старпом… ищите!
– Сэр! – негромко сказал я. – Это ведь невыполнимая задача. Ведь нету совершенно ничего. Посмотрите на него, сэр.
Пахомыч действительно бродил по острову, шарил, как слепец, рукою в пространстве, придерживая левой сундучок.
– Ты думаешь, что он ничего не найдёт? – спросил капитан, скептически оглядывая меня.
– Да ведь невозможно, сэр! На острове совершенно ничего нет: ни земли, ни травинки, ни воздуха… ни даже пустоты… только ничто.
– Да? Ну тогда ответь мне на один вопрос. На острове ничего нет, а как же мы его видим?
– Я и сам в недоумении, сэр. Вроде ничего нету, а мы что-то видим.
– В том-то и дело. Мы видим НЕЧТО. Подчёркиваю: видим НЕЧТО. Только не знаем, как это называется, но оно ЕСТЬ!
Я вперился в пространство, пытаясь разобраться, что же я, собственно, вижу.
И видел какой-то вроде бы остров, зигзаги и точечки, звёздочки в крапинку или мокрые капельки, туманные полосы, оранжевую суету сует,
шелуху шёпота,
чешую неясных движений,
какое-то вливание…
действительно, НЕЧТО, а вот что именно – неясно.
– Ну и что ты скажешь? – спрашивал капитан. – Как всё это объяснить? Как назвать?
– Затрудняюсь, сэр. НЕЧТО – самое точное слово.
– И даже очень хорошее слово, – сказал капитан. – Хорошее, потому что – точное! Понял? Нам кажется, что НЕЧТО – расплывчатое слово, не может быть точным, а оно – точное! А теперь я выскажу тебе одну свою великую догадку: во всяком НЕЧТО имеется ЧТО-ТО.
Капитан закончил своё могучее рассуждение, и не успел я ещё осмыслить его, как на острове, на котором ничего не было, послышался какой-то шум, всхлипыванья, плач и сдавленный крик Пахомыча:
– Нашёл!
