Юрий Мори
Метро 2035: Эмбрион. Слияние
Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и, не находя, говорит: возвращусь в дом мой, откуда вышел.
Лк.11:24
© Глуховский Д., 2017
© Мори Ю., 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2020
1. Начало начал
6 июля 2013 года. Воронеж. Лаборатория
– Сейчас бы на море… Пивка холодного кружку – и в воду, – потянулся Васильев. – С размаху. С брызгами!
Форменная куртка собралась под мышками в складки, обнажив заметно выступающий живот. Мягкие погоны на плечах смялись. Да и ладно, чай, не спецназ. Научным работникам и такая фигура к лицу. А уж руководителям сам бог велел хорошо есть. Кушать. Жрать иной раз.
Три-четыре раза в день.
– Недурно бы, товарищ полковник, – откликнулся профессор. – Я, правда, не пью.
Вот по Веденееву и не сказать было, что ученый – высокий, сухощавый. Правда, сутулый и в очках, так что часть примет налицо. Еще бы волосы седые были – так один в один профессор из «Назад в будущее».
На самом деле профессор был не просто научным руководителем Воронежской спецлаборатории. Он был ее мозгом, создателем оборудования и организатором. Без него ни направления, ни этой хорошо спрятанной под мирным керамическим заводом сети туннелей и помещений вообще бы не было.
– В Геленджик! – решительно выдохнул полковник и опустил руки. – А пить – вредно, это вы правы… Докладывайте, Николай Петрович.
– S-трансформатор со вчерашнего дня на прогреве, система работает без отклонений. А-часть готова к запуску. Только вот…
Ученый замолчал, переступил с ноги на ногу. Явно чем-то встревожен, но Васильев только нахмурился: что они от него ждут, эти глубокие умы? Чтения мыслей?
– Во-первых, садитесь, – проворчал полковник. – Не строевая часть, могли бы и сами догадаться. Без команды. И излагайте, что именно не так.
Веденеев скрипнул стулом, усаживаясь удобнее. Положил руку на край стола, словно держась за него. Все жесты профессора выдавали неуверенность.
– Да все так. Вроде бы… Но, согласно расчетам, есть небольшая вероятность нештатной ситуации. Пробные пуски на четверти мощности показали возрастание гамма-кривой. Синтез-эффект, сами понимаете. Про него в работах Теслы ничего не сказано.
– Тесла и не строил такую установку, – отозвался полковник. В научной части он понимал слабо, по верхам, но общее руководство-то на нем. И риски – тоже. А вокруг миллионный город, что необходимо учитывать. – Не успел, я помню. Не нашел подходящего источника энергии. А в чем опасность излучения? Радиация?
– Помилуй бог! – махнул рукой Веденеев. – Конечно, нет. Электромагнитный импульс, только вот частота… Знаете, что самое тревожное, Игорь Иванович? Даже я понятия не имею, какие могут быть последствия. Вот что плохо.
– Отставить этот ваш… невроз-психоз! – приказал полковник. – Программа утверждена в Москве, руководство Агентства в курсе и мониторит выполнение по пунктам. Даже там, – он ткнул пальцем в потолок, вряд ли имея в виду расположенный полусотней метров выше склад отделочной плитки, – в курсе. И ждут результат. В чем конкретно опасность?
Профессор опустил плечи, став похож на большого мокрого цыпленка в очках и сером халате с громадными накладными карманами. Из одного торчал край блокнота, из другого – провода с клеммами, словно пара змеиных голов.
– Я могу ошибаться, но возможно воздействие на структуру ДНК. В широком спектре.
– Мутации? Да ну бросьте… Это давно обсуждали и отвергли, перестаньте бояться призраков. Эксперимент необходим – вы же сами сказали, что мы на пороге научного прорыва!
– Так точно, – уныло заметил Веденеев в ответ. – Но осмелюсь заметить…
– Никола-а-ай Петрович, – перебил его начальник и хлопнул ладонью по столу. – Я эти аргументы слышал раз пятьдесят. Все планы построены на ваших же с коллегами расчетах. Хватит! Я – глава ВСЛБЭ, мне и решать.
Зубодробительное сокращение полковник произнес с особым удовольствием, эдакому учиться и учиться. Если хочешь стать начальником, конечно.
– Решение такое: полной мощности на установку не давать, максимум половину. Не будет этого вашего всплеска – три четверти. Смотрим на результат. И докладываем наверх. Как они дальше прикажут, так и поступим.
Профессор совершенно неуставным образом кивнул и тяжело, с трудом, поднялся, словно некто невидимый успел положить ему на плечи мешок цемента.
– Есть, товарищ полковник. Начало эксперимента через полчаса, подходите к пульту.
– Вот так-то лучше. Буду. И давайте без этих ваших… рефлексий. Вы же офицер!
Где-то в шкафу у Веденеева действительно висела форма с погонами не мельче васильевских, которую он надевал раз в году, но чувствовал себя профессор абсолютно штатским человеком. Гражданским. Исследователем неведомого, а никак не солдатом Родины. Впрочем, сейчас не важно, лишние это все мысли.
* * *
Зал управления установкой превосходил остальные помещения подземной лаборатории, уступая только реакторному отсеку. Но в последнем люди и не собирались – излучение, да и температура оставляли желать более комфортных условий. Вожделенное полковником пиво там бы просто испарилось, и скорее всего – вместе со стаканом. Установка требовала энергии, даже на четверти мощности она жрала ее как свинья помои.
Возле пульта, нетерпеливо покусывая губу, стоял профессор. Он смотрел на приборы, лишь изредка бросая взгляды на коллег в униформе лаборатории – таких же серых халатах, как и на нем.
Верная ученица, толстая и некрасивая Ираида, вся в работе – под рукой планшет с выводом оперативных данных, дальше калькулятор, оба экрана ноутбуков пестрят графиками. Человек горит работой, так и надо.
А вот начальник отдела исследования воздействия на человека Антон Шамаев, напротив, спокоен как удав. Качает иногда бритой налысо головой, вот и все эмоции. Талантливый ученый, но очень уж вещь в себе. Даже спорить неинтересно. Вот и сейчас он заявил, что эксперимент провалится, и замолчал, не вступая в обсуждение.
Мизантроп и одиночка.
Дальше Эдик Вольтарян – его полная противоположность. Открытый, щедрый на идеи и поступки, своим подопытным животным отец родной. Профессору иногда казалось, что Вольтарян больше любит собак и птиц, чем людей, хотя и в отсутствии коммуникабельности с людьми его не упрекнуть. Нервный только чересчур.
– Кнутов подошел? – оглянулась Ираида. Увидела, кивнула своему лаборанту и снова погрузилась в схемы, графики и цифры.
Мимо прошел энергетик лаборатории. Вот этого господина профессор вообще не понимал. Конечно, Шварцман не ученый, технарь, но откуда столько равнодушия? Робот какой-то, а не человек. Даже Шамаев по сравнению с ним симпатяга и душа компании.
Шварцман сел за свой пульт под портретом Николы Теслы на стене, рядом с важно наблюдающим за экспериментом полковником. Действующие лица и исполнители в сборе, не хватает только вольтаряновского зверья. А, вон еще Дорченко мялся у дверей лифта экстренной эвакуации, источая терпкий запах одеколона. На посту человек, обеспечивает охрану и безопасность. Боится, что перекусаем друг друга, что ли?
Кого здесь охранять…
– Товарищ Зосс, – спросил полковник, – все готово?
Ираида отвлеклась на мгновение, нужное для решительного кивка.
– Внимание персоналу! – звучно продолжил Васильев. – Первая стадия на половинной мощности, вторая – в случае успеха – на три четверти. Мастер-ключ я пока применять не буду.
«Осел ты, – грустно подумал профессор. – Без пиковой мощности результат будет смазан. Но и применять полностью страшно, конечно. А, да ладно…»
– Запуск А-трансформатора, Ира. Мощность ноль пять расчетной, – скомандовал он вслух. – Вольтарян, все по графику. Начнем с вашего зоопарка.
По команде начальника отдела лаборант завел в зал управления четырех собак, провел к дверце приемного отделения S-трансформатора. Заманил внутрь и пристегнул по одной к специальным креплениям, закрепил датчики на теле, шлепая присоски на специально выбритые участки кожи. Потом настала очередь птиц. Две совы, клетка с волнистыми попугаями. Голуби.
Датчиков было меньше, в основном сетки на головы для снятия энцефалограмм в реальном времени.
Все поголовье размещалось внутри конусообразной камеры, на подготовленных местах. Собаки не волновались, их предварительно приучили к помещению, заводя и пристегивая несколько раз в день. Одна из овчарок негромко залаяла, остальные молчали. Птицы клекотали о чем-то своем, но в целом было тихо.
– Готовность минус три. Минус два. Минус один…
– Ноль, – сказал в наступившей – животные были за плотно запертой дверцей камеры – тишине профессор.
Ираида Зосс мягко коснулась пальцами клавиш одного из ноутбуков. Послышалось гудение. Сперва еле заметное, словно кто-то включил парой этажей выше пылесос, подбирая с пола невидимые пылинки. Потом громче и громче, в гул вплелись басовитые нотки, будто оборудование обиделось и теперь ворчало на своих создателей.
– Реактор в норме. Установка в норме. Двадцать семь процентов мощности.
Бронированное стекло, прикрывавшее вид на вторую приемную камеру, ведущую в А-трансформатор, озарилось неярким сиянием. Призрачный свет, дробящийся, неровный. Тысячи шаров Теслы, расположенные в одному Веденееву известном порядке на стеллажах камеры, начали светиться, хотя эта часть установки получала минимум питания.
– Норма. Тридцать семь процентов мощности.
Гудение теперь не просто было слышно. Еле заметно вибрировали пол, стены, сам воздух, кажется, начал дрожать от сдерживаемой мощи аппаратуры, отбиравшей энергию у компактного ядерного реактора сотней метров ниже. Зашелестели сетчатые решетки уходившей наверх вентиляции; даже лампы освещения, хоть и не мигали, начали светить более тревожно. То ли яркость снизилась, то ли это просто было ощущение от общей напряженной атмосферы зала.
– Норма. Сорок один процент. Сорок семь процентов. Ноль пять мощности.
– Подавайте сигнал на животных, – приказал полковник.
Собаки взвыли, это было слышно даже через толстое стекло и металл двери. Вольтарян дернулся, но глянул на датчики и на время успокоился.
– Пульс повышен. Давление в норме, температура в норме. В самой камере – тоже… – произнес он. Голосовые сообщения дублировали то, что все ученые и руководство видели на мониторах. Традиция, что поделать.
– Ждем? – уточнила Ираида Зосс. Вопрос был задан одновременно и полковнику, и Веденееву. Всем, кто принимал решение.
– Минуту, – сказал Васильев. – Если не будет сбоев, разрешаю мощность ноль семьдесят пять от максимальной.
Шестьдесят секунд прошли в тишине. Гудение, свет, застывшие на рабочих местах люди. Одеколоном Дорченко воняло, кажется, от всего, включая мебель.
– Время. Поднимаю мощность.
Вольтарян открыл рот, но промолчал. Собаки больше не выли, параметры их организмов были без критических отклонений. Что-то ему не нравилось, но интуицию к делу не пришьешь. И эксперимент ею тоже не остановишь.
– Реактор в норме. Установка в норме. Гамма-кривая растет расчетно. Шестьдесят три процента мощности.
Гул теперь напоминал рев двигателя самолета, готового пробежать по взлетной полосе и унести куда-нибудь к морю человек триста.
– Шестьдесят девять процентов, – повысив голос, чтобы перекричать гудение, сообщила Ираида.
От камеры с животными слышался тихий треск, словно рвалась ткань. Вольтарян привстал, не отрывая взгляда от монитора.
– Непонятно, – сказал он. – Показатели в пределах…
Помещение тряхнуло. Несильно, но заметно, как бывает при небольшом землетрясении, балла в три-четыре.
– Что за?.. – поинтересовался полковник, но не договорил.
Ровное, хотя и громкое гудение перешло в настоящий вой – истошный собачий лай раздался, как всем показалось, прямо в зале управления. Вольтарян вскочил и, не обращая внимания на крики профессора, рванулся к двери приемной камеры трансформатора.
– Капитан Вольтарян! Отставить! – заорал полковник, легко перекрыв командным голосом гул и крики, но и его ученый не послушался, рывком открыв дверцу и бросившись в работающую установку.
– Дебил, – негромко сказала Ираида. Почти шепотом, но почему-то ее услышали все. Шамаев молча кивнул бритой головой.
– Выключайте питание! Выключайте! – скомандовал полковник. – Человек в опасности!
– S-трансформатор потом прогревать сутки, – зло откликнулась женщина. – Зачем этот дурак туда полез?
Эдик появился на пороге камеры, волоча совершенно обезумевших собак. Непонятно даже, как он удерживал за ошейники четырех взрослых овчарок, но ему это удалось. От зверей и переброшенной через плечо связки из трех клеток с птицами волочились оборванные провода с датчиками. Не обращая внимания на гвалт, Вольтарян ринулся через зал. Но не к двери, ведущей в питомник, как подумал прикрывший ее безопасник, а напрямую к лифту на верхний уровень.
Лаборант Кнутов обернулся к Ираиде, взглядом спрашивая: вмешаться? Женщина молча покачала головой.
Дорченко попытался было остановить выглядевшего совершенно безумно ученого, но его тут же укусила одна из овчарок. Безопасник с криком отшатнулся, нащупывая на пустом поясе кобуру, но оружия не было. Ни у него, ни у кого-то еще – полковник заранее распорядился не заходить с ним в зал управления.
– Наверху задержат, – сказал Васильев, провожая взглядом захлопнувшиеся створки лифта. – Совсем он спятил на своем зверье, гуманист херов.
Помещение еще раз качнуло, мягко, но заметно, словно оно находилось не в земной толще, а в трюме огромного корабля.
– Семьдесят пять процентов мощности, – как ни в чем не бывало сообщила Ираида. – Реактор в норме, установка в норме. А-трансформатор готов к работе. Внимание! Гамма-кривая растет по экспоненте.
– Давайте проведем эксперимент с человеком, не выключать же… – предложил профессор Веденеев. Он дрожал от нетерпения, как охотничья собака на поводке: запах добычи уже есть, а хозяин не пускает, держит.
Шамаев посмотрел на него чуть насмешливо и размашисто, напоказ, перекрестился:
– Николай Петрович, вам спятившего Эдика мало?
Полковник, давно уже вскочивший, толкнул Дорченко к двери в отсеки:
– На лестницу! Руку замотай и догони мне этого придурка! Полномочия код «Сирена», наверху скажешь, помогут.
Профессор пожал плечами. Его дело – чистая наука, а не все эти люди. Военные, сумасшедшие, всякие. Иногда ему казалось, что лучше бы никого из них вообще не было.
– Кнутов, вы готовы? – уточнил он.
Тот кивнул и пошел к камере А-трансформатора. Его участие тоже отрепетировали не раз, лишних вопросов не было. Да вообще никаких не было.
Кнутов потянул на себя тяжеленную дверь и вошел в камеру. Многочисленные стеклянные шары, увесистые, надежные на вид, наполняли сферическое помещение, полностью закрывая стены и пол и оставляя место только для кресла испытателя. Тысячи шаров. Десятки тысяч – камера вмещала их без проблем. Шары светились, но не ровно, как лампы, нет. Каждый из них содержал внутри маленькую ветвистую молнию, то возникавшую, то почти гаснущую. Красные, синие и ярко-белые отсветы делали камеру похожей на причудливый аттракцион. Маленькие сферы внутри большой жили своей жизнью, будто призывая присоединиться.
Пытались рассказать о чем-то, неживые, но важные для живых.
Кнутов сел в кресло, положив руки и ноги точно на захваты, немедля зафиксировавшие конечности.
Дверь мягко щелкнула, запираясь по команде с пульта.
– Готов, – сообщил Кнутов. В никуда, шарам. Но он знал, что его прекрасно слышно и в зале: микрофоны настроены на малейший шепот.
Шары вспыхнули нестерпимо ярко, сливаясь молниями, выпуская их наружу. В голове Кнутова вспыхнуло маленькое рукотворное солнце, он сам стал этим солнцем и увидел, услышал, почувствовал все вокруг. Вообще все.
Он перестал быть человеком, он стал облаками над землей, людьми вокруг и дальше, дальше… Он стал морем, до которого так и не доехал полковник, стал песком и ветром. Кнутов видел теперь прошлое и будущее, и этот поток информации, эта лавина, сель данных смыл его сознание напрочь.
Сорвал все поставленные природой пломбы, вытащил мозг и подключил к неизмеримо большему разуму совершенно неожиданным образом.
Если бы не этот удар, он бы смог увидеть, как Вольтарян, вышедший из лифта на верхнем уровне лаборатории, истошно кричит, закатывая глаза и оскалив пасть не хуже своих любимых овчарок. Слюна, даже пена срывается с искаженных воплем губ.
Потом он убивает не ожидавших нападения караульных – сам, голыми руками сворачивая шеи и натравливая собак, тоже спятивших и превратившихся в источник злости и агрессии.
Как сумасшедший, ученый со слезами на глазах открывает дверцы клеток и бережно вынимает трупики погибших попугаев и голубей. Складывает их на полу под безумными взглядами собак и пристальным и, кажется, вполне разумным вниманием выживших сов. Пары, самца и самки, ДНК которых превратилось теперь черти во что.
Как Дорченко, размахивая прихваченным из оружейки коротким автоматом, врывается в караульную и тоже гибнет: четыре собаки есть четыре собаки, а у него и так болела прокушенная рука, мешая перехватить оружие. Про код «Сирена» и сказать-то было уже некому.
Как Вольтарян взламывает дверь в склад с резервными блоками для установки, деталями и оружием, окидывает взглядом стеллаж с запасными шарами для А-трансформатора и забирает почему-то оттуда самое бессмысленное, в его состоянии напрочь не нужное – источник радиоактивного излучения. Запасной блок. Зачем он ему понадобился? Боги ведают, что вообще происходило теперь в его голове.
Как разбегаются собаки, облизывая окровавленные пасти, и улетают, сделав над головой несчастного ученого круг, совы. И как сам Эдик Вольтарян, зажав под мышкой железный ящик с надписью ВСЛБЭ, идет по субботнему Воронежу, повторяя за недавно умершим от его рук солдатом:
– Нужна помощь. Прорыв периметра. Лаборатория в опасности… Нужны патроны. Нужна помощь.
Никуда не спешащие, нарядные по случаю выходного дня люди сторонились его, шарахались в стороны, как это и бывает при встрече с сумасшедшим, перемазанным кровью человеком. Даже вызывали полицию с мобильников. Пытались вызвать – сеть почему-то была недоступна у всех, а привычные каждому коробочки в карманах превратились в то, чем и были изначально, – пластиковое говно.
Фекалии умирающей цивилизации, которая еще не знала о своей скорой гибели. Отрыжка города, с южной стороны которого скоро вспыхнет маленькое, не предусмотренное природой солнце. Ненадолго, но всерьез.
Всего этого Кнутов не видел, хотя и мог бы. Просто ему было вовсе не до того: он увидел будущее, им была смерть. Гибель не просто лаборатории, города или страны – общая катастрофа. То, после чего не будет уже никакого будущего. Черный День.
2. Возле старого самолета
10 ноября 2035 года. Воронеж. Перекресток улиц Ворошилова и Космонавтов
Город заглядывал в сани. Присматривался. Слепыми окнами следил за людьми через борта, расплывался за мерцающим диском пропеллера.
Страшно выглядел Воронеж в ноябре тридцать пятого года. Мертвые дома, в которых никто не жил десятилетиями. Заснеженные улицы, сквозь сугробы которых проглядывали где ржавые остовы машин, где кусты, пробившиеся через асфальт, а где – и чьи-то мертвые тела.
Страшно здесь было и очень холодно.
Дюкер высунул голову наружу, сплюнул за борт, не обращая внимания на охрану:
– Приехали, боец… Сейчас нас пустят на мясо. Развязали хоть по дороге, уже спасибо. Иначе бы ни рукой, ни ногой шевельнуть. А так – бодрячком сдохнем.
Шутит? А кто его знает.
Кат лежал неподвижно, глядя вверх. Свинец неба подернулся снежной рябью, размазался. Глаза бы его не видели, но куда еще смотреть – на порчей, внимательно наблюдающих за дорогой? На Дюкера, кажется, вполне довольного любой участью? На винт позади саней?
Да будь что будет.
Пока было просто плохо: голова раскалывалась от боли, спазмы выворачивали наизнанку. Трясло от холода, но одновременно было жарко.
– Ты здесь-то не блюй! – проворчал Дюкер, наблюдая за ним. – Все вымажемся.
Порч, охранявший пленников, промолчал, но как-то подобрался, чтобы успеть увернуться, если Кат все же не выдержит.
Сани заскрипели, объезжая застывший посреди дороги троллейбус с выбитыми стеклами и печально торчавшими в стороны усами токоприемников. Мимо механического завода – точнее сказать, его заводоуправления – проехали с опаской: здешнее убежище, несмотря на давние войны с соседями, оставалось многолюдным.
Порчи вертели головами, высматривая опасность, но пока все было спокойно.
Улица уперлась в круговой перекресток, в самом центре которого, вознесенный на пьедестал, уже лет шестьдесят скучал МиГ-21. Бортовой номер «сто» скорее угадывался, чем читался. У самолета отлетела со временем часть кабины, упала и заросла грязью. Крылья обвисли, но когда-то боевая машина до сих пор внушала уважение.
Несмотря ни на что.
– И где оно, ваше Гнездо? – спросил Кат у охранника.
– Скоро приедем. Вы раньше бывали рядом, просто войти не смогли.
Вздохнув, сталкер зацепился рукой за борт и заставил себя сесть. Стало еще хуже, голова кружилась, но сдаваться он не привык. Ни врагам, ни внезапно подводящему телу. Никому. Свободной рукой ощупал ногу – да, непонятные наросты увеличились и стали плотнее. Срань господня…
Сани свернули направо, но потом резко затормозили. Пропеллер за спинами противно заскрежетал и смолк.
Улицу перегородил странный черный грузовик, точнее фургон. Массивный, покрытый листами металла, между которыми оставались узкие бойницы. Кабина, превращенная в бронированный куб, почти уткнулась в столб. В глаза бросались толстые, обмотанные цепями колеса. Серьезный аппарат, на таком без дела никто ездить не станет.
– Кавалерия с холмов, – непонятно произнес Дюкер и широко улыбнулся. Редкие зубы его, в пятнах кариеса, выглядели мерзко.
Порчи напряженно смотрели на препятствие, но молчали. Было ощущение, что они не просто думают, а совещаются, только беззвучно. Мысленно.
Что же это за твари такие?!
Кат присмотрелся к броневику. Да, стволов пять-шесть видно. Если порчи не идиоты, пора сдаваться неведомому противнику, иначе покрошат прямо здесь. Не отходя от кассы.
Слева, от улицы, уходившей к бывшей больнице «Скорой помощи», послышался гул двигателя. Второй грузовик показался в отдалении, но подъезжать ближе не стал. В отличие от собрата, на нем виднелся защищенный колпаком пулемет, установленный прямо на кабине. Зловещий металлический нарост с ядовитым жалом ствола.
Обстановка была под полным контролем.
Кат, отогнав подальше мутное ощущение внутри, напряженно думал. С одной стороны, враг твоего врага – твой друг. А с другой… Если бронированные грузовики сделаны на Базе-2 и внутри бойцы Старцева – ему не поздоровится. Был же уговор, что в Воронеже сталкеру делать нечего – черт знает, что приказал начальник. Может, расстрелять при первой возможности, с него станется.
– А пойду-ка я прогуляюсь, – неожиданно сказал Дюкер и выпрыгнул из саней.
Охранявший пленников порч вскинул было автомат, но сразу опустил – стволы в прорезях на борту ближнего броневика шевельнулись. Выстрелов не было, но и так понятно – любая провокация плохо кончится. Для саней и тех, кто в них сидит.
Кат подтянул к себе рюкзак и с трудом, но просунул руки в лямки, закидывая тощий мешок себе за спину. Ему никто не мешал, не останавливал. Порчи молчали, чего-то ожидая.
Спокойные ребята, все бы так себя вели.
Снег стал гуще. Настоящая метель, как будто без нее было бы скучно. Тишину нарушали неторопливые шаги Дюкера, идущего к броневику, и пыхтение двигателя второй боевой машины. Над развалинами пятиэтажек, стоявших не у дороги, а в глубине палисадников, и с крыши высотки на углу поднялись черные кляксы. Птицы или летучие мыши? Да и не важно, лишь бы не нападали.
Кат тоже вылез из саней. Тяжело дыша, сглатывая слюну и совсем не так элегантно, как Дюкер, но выбрался. Из многочисленных прорех рваного пуховика вылетали клочья набивки, смешиваясь со снегом. Мгновение – и не отличить, где что.
Сталкеру эта странная встреча напомнила фильм, когда-то в детстве виденный на Базе-2 во время учебы. Цветное кино, снятое незадолго до Черного Дня, но сцена была такой же по раскраске. Даже не черно-белой, скорее – светло-серой. С вкраплениями черного.
Ярким цветам здесь не место.
Дюкер почти дошел до кабины грузовика, оставалось сделать десяток шагов. Может, полтора. Он даже помахал рукой одному ему видимому человеку – то ли за рулем, то ли рядом, – как вдруг поднял голову и отшатнулся. Побежал назад.
Увидел или только услышал далекий протяжный свист? Кат не успел понять, но увидев, что хозяин секретного склада рывком метнулся в сторону и упал, закрывая голову руками, сделал примерно то же самое. Не рассуждая.
Рассуждать – потом, если выживешь.
Свист закончился громким всхлипом. Ударом гигантского молотка в кабину грузовика откуда-то с противоположной от зрителей стороны. Сперва полыхнуло пламя, яркое на фоне окружающей серости, оранжево-алое. От кабины во все стороны полетели искореженные куски металла – детали машины и навесные листы смешались в причудливом последнем танце. Над головой Ката просвистел осколок. Потом поднялись клубы черного дыма от развороченного двигателя: едкие, удушливые даже на расстоянии.
В грохоте взрыва, раскрывшего кабину изнутри подобно страшному цветку, попадание второй гранаты никто даже не услышал. Просто полыхнуло еще раз, кузов подскочил и его разорвало пополам так, что одно из обмотанных цепью колес отлетело в сторону, а вся конструкция криво осела на землю.
Боги знают, кто так энергично вмешался, но одной из машин больше не существовало. Кажется, из кузова кто-то успел выстрелить, уже мертвые пальцы нажали на спуск, но только как последний салют. Над собственной могилой.
– Кат, – крикнул, не поднимаясь, Дюкер. – Ты ж местный! Куда нам сваливать?
Аэросани, на которые никто не обращал внимания в горячке боя – пулемет со второго броневика садил короткими звучными очередями куда-то в сторону, – завелись, развернулись на пятачке и виляя, чтобы не поймать шальную пулю, помчались назад, откуда приехали.
Порчи предпочли отступить.
– Сюда ползи, – буркнул Кат. Поднялся на локтях, и его все-таки стошнило. Чертов организм решил пойти вразнос в самый неподходящий момент. Хотя… А когда они бывают подходящими? Вроде не испачкался – и ладно. Пятно на снегу было с алыми прожилками крови, что совсем уж плохо.
Дюкер, смешно оттопырив зад, подполз ближе.
– Там, в машине, мои ребята были… – хмуро сказал он. – Семь человек, если штатный состав.
От сгоревшего грузовика стлались по земле клубы черного дыма, хорошо хоть немного в сторону, иначе бы задохнулись двое лежащих людей – совершенно разных, но сунутых судьбой не глядя в один мешок с голодными крысами.
– И второй броневик – твой?
– Ну да.
Кат посмотрел в сторону целой машины. Ближе подъезжать опасаются, боятся невидимого гранатометчика. Постреливают, но не убегают.
– Дюкер, давай начистоту: что здесь происходит?
– Порчи захватили нас, мои гвардейцы хотели отбить. А вот кто стрелял – не знаю. Город большой, народу до хера. Тебе виднее должно быть. Но я б их, сук, нашел…
Второй броневик отъехал немного назад, чтобы в него точно никто не попал. Из кузова высыпали четверо с оружием, но сразу залегли. Дураков нет бегать под неведомо чьим огнем с криками: «Где ты, шеф?»
Ученые жизни ребята, это хорошо.
– Не пойдут мужики сюда, опасно. Самим надо выбираться, – с сомнением сказал Дюкер, глядя на бледного, тяжело дышавшего Ката. Потом бросил взгляд на пятно на снегу. – Тебя тащить придется.
– Вот еще! – вскинулся Кат. Загреб горсть снега и сунул в рот, стараясь избавиться от навязчивого кислого привкуса. – Сам пойду. Есть одна нора недалеко, схроном не назвать, запасов мало. Но есть.
Снег обжигал рот, скатываясь каплями в сведенное спазмом горло.
За догорающими остатками грузовика появились фигуры людей в форме и до боли знакомых Кату черных шлемах.
– Ага… Спецура это, военные с Базы, певец. Хрен только знает, что они здесь забыли.
Дюкер присмотрелся к пока далекой, но надвигающейся угрозе. Нехорошо так прищурился, словно запоминая, как нынче враг выглядит.
– И много их здесь?
– На Базе хватает, а сколько тут – кто же знает. Мне им попадаться тоже ни к чему. Скорее тебя потом отпустят, чем меня. Свои счеты.
Цепочка спецназа, грамотно прячась за остовами машин, лежащими столбами и грудами мусора, неуклонно приближалась. Вон и гранатометчик. Нет, двое!
Второй броневик тоже их заметил, огрызнулся очередью из пулемета и покатил назад, оставив бойцов лежать на позиции. Успеют прикрыть отход, нет – кто знает. Переменчиво военное счастье.
Кат пожал плечами. Ни одна из сторон – не его. Дюкеру он не подчиняется, раз уж так все сложилось, да и к военным попадать нельзя.
– Давай-ка аккуратно назад, ползком, за углом встаем и перебежками к «полтиннику», – сказал сталкер.
– Куда перебежками?! – не понял Дюкер, оглядываясь.
– Ты ж воронежский – и не знаешь?
– Какой там! Я с Алтая сам. Городок такой есть, Камень-на-Оби. Или уже был… Перед Черным Днем перевели служить к вам, да и то в область.
– Здание видишь? – вздохнул Кат. – Вон то, с панорамными окнами… Хм, с провалами по второму этажу? Дворец культуры был когда-то. Имени пятидесятилетия Октября. В народе – «полтинник».
– Ага… И чего там?
– Подвалы там, певец. Хорошие глубокие подвалы.
* * *
Когда они наконец пробрались в схрон, Кат подумал, что сейчас умрет. Ляжет – и все. Прямо здесь, на досках, брошенных им же на бетон когда-то в прошлой жизни. В холоде узкого длинного пенала, по потолку которого тянулись ржавые трубы, которых сейчас и видно-то не было.
– Место неплохое, – одобрил Дюкер. – Еще бы пожрать.
– Консервы… – откликнулся сталкер, почти упав на самодельную лежанку. Не его район, не центральные кварталы, припасов морт наплакал, а эта тварь бедна на слезы. – Коптилка и зажигалка там, в углу. Зажги, темно же.
Уйдя с поверхности и нырнув в неприметный провал в стене, они пробирались на ощупь. Здесь, увы, ни фонарика, ни факела запасено не было. Только так, рукой держась за стену, отсчитывая одному Кату ведомые повороты, пригибаясь под низкими притолоками.
Дюкер, тихо матерясь и сшибая на пол невидимые в темноте железяки, нашел и зажег лампу.
– Пить будешь? – обернулся он с фляжкой в руке.
Запасливый… Кат бы отказался по обычной привычке не принимать помощь, но очень уж было хреново. До предела.
– Давай, – ответил он.
Губы пересохли и потрескались. Вода, пахнущая ржавчиной и болотом, упала внутрь не лучше снега. Обдирая и мучая вместо привычного утоления жажды. Кранты, похоже, сталкеру Кату. Амба.
Полный пиздец.
– Где, говоришь, консервы? – забирая фляжку, уточнил Дюкер.
Похоже, одному выбираться и своих искать, не жилец этот парень. А жаль, боец был хороший. Пригодился бы.
