Зигмунд Фрейд
Психопатология обыденной жизни

Полная версия

III
Забывание названий и сочетаний слов

Наблюдение за ходом забывания некоторой части последовательности иноязычных слов вроде только что приведенного может вызвать желание полюбопытствовать: а не требует ли забывание сочетания слов родного языка существенно иного объяснения? Правда, люди имеют обыкновение не удивляться, когда заученная наизусть формула или стихотворение воспроизводится неточно, с изменениями и пропусками. Но поскольку эти промашки памяти в разной мере касаются заученного, а кроме того, вырывают из него, как видим, отдельные фрагменты, то вполне оправданны усилия исследовать психоаналитически ставшие ошибочными припоминания подобного рода.

Один более молодой коллега, высказавший в беседе со мной предположение, что забывание стихотворений на родном языке мотивировано, видимо, так же, как и забывание отдельных элементов иноязычного текста, предложил одновременно себя в качестве подопытного. После моего вопроса, на каком стихотворении будем проводить эксперимент, он выбрал «Невесту из Коринфа»^[10] – весьма любимую им балладу, многие строфы которой он, как ему, по крайней мере, казалось, знал наизусть. С самого начала ее воспроизведения им овладела странная, собственно говоря, неуверенность. Он спросил: «Она называется „Von Korinthus nach Athen gezogen“ или „Nach Korinthus von Athen gezogen“?» Сперва я тоже засомневался, но затем с улыбкой заметил, что даже название стихотворения «Невеста из Коринфа» не вызывает сомнений, каким путем устремлялся за ней юноша. Далее воспроизведение первой строфы пошло гладко и вроде бы без заметных искажений. После первой строчки второй строфы мой коллега, как показалось, запнулся, но сразу продолжил и процитировал так:

 
Aber wird er auch willkommen scheinen;
Jetzt, wo jeder Tag was Neues bringt?
nn er ist noch Heide mit den Seinen,
Und sie sind Christen und – getauft.
 

Чуть раньше меня уже насторожило что-то непривычное: по окончании последней строки мы оба согласились, что здесь имело место какое-то искажение^[11]. Но так как нам не удалось его исправить, мы поспешили в библиотеку, чтобы вооружиться книгой стихов Гёте, и, к нашему удивлению, обнаружили, что вторая строчка этой строфы выглядит совершенно иначе. Памятью моего коллеги она была как бы отвергнута и заменена чем-то незнакомым. Правильно первые строки таковы:

 
Aber wird er auch willkommen scheinen,
Wenn er teuer nicht die Gunst erkauft^[12].
 

Слово «erkauft» (заплачено) подобрано для рифмы со словом «getauft» (крещены), мне же показалось странным, что собрание в одном месте таких слов, как «язычник», «христианин» и «крещены», не особенно помогло точному воспроизведению текста.

«Можете ли вы объяснить, – спросил я коллегу, – почему в, казалось бы, хорошо вам известном стихотворении вы полностью вычеркнули из памяти строку, и не догадываетесь ли вы, из какого источника позаимствовали подмену?»

Он не сумел это объяснить, хотя явно был не очень этим доволен. «Строка „Jetzt, wo jeder Tag was Neues bringt“ («Теперь, когда каждый день приносит что-то новое») представилась мне знакомой. Вероятно, этими словами я недавно характеризовал мою практику, расширением которой, как вы знаете, в данный момент весьма доволен. Но почему эта фраза прозвучала в пересказе баллады? Я вроде бы уловил какую-то связь. Строка „Если он кое-что заплатит за добрый прием“ была мне явно неприятна. Она связана со сватовством, при котором мне в первый раз было отказано и которое сейчас, с учетом моего заметно улучшившегося материального положения, я надумал повторить. Больше мне нечего вам сказать, но если теперь мое сватовство будет принято, то мне определенно будет неприятно вспоминать о том, что тогда, да и теперь решающую роль играл расчет».

Это казалось мне очевидным даже без более детального знания обстоятельств. Далее я спросил: «Как вы пришли к тому, чтобы подсоединить личную ситуацию к тексту „Невесты из Коринфа“? Может быть, и в вашем случае различие вероисповеданий имело такое же значение, как и в балладе?»

 
Keimt ein Glaube neu,
wird oft Lieb und Treu
wie ein böses Unkraut ausgerauft.
 
 
Где за веру спор,
Там, как ветром сор,
И любовь, и дружба сметены.
 

(Перев. А. К. Толстого)

Я оказался не прав, но интересно было наблюдать, как один удачно заданный вопрос сразу же сделал человека прозорливым, так что он сумел найти ответ, который до сих пор оставался ему неясным. Невольно он бросил на меня утомленный и слегка недовольный взгляд и пробормотал как бы про себя продолжение:

 
Sieh sie an genau!
Morgen ist sie grau.
 
 
Взгляни на нее [прядь волос] внимательно,
Завтра она станет седой^[13], —
 

и поспешно добавил: «Она всего чуть-чуть старше меня». Чтобы не мучить его еще больше, я прекратил расспросы. Его объяснение показалось мне удовлетворительным. Удивительным же было, конечно, то, что в попытках свести безобидное ошибочное действие памяти к его причинам нам пришлось затронуть весьма отдаленные, интимные и заряженные неприятными эмоциями обстоятельства жизни обследуемого человека.

Другой пример забывания части известного стихотворения я беру у К. Г. Юнга и излагаю его, цитируя автора^[14]:

«Один господин собрался продекламировать известное стихотворение „Ель стоит одиноко“^[15] и т. д. На строке „и дремлет, качаясь“ он безнадежно замолк, ее продолжение „и снегом сыпучим покрыта, как ризой“ он напрочь позабыл^[16]. Такое забывание весьма известного стихотворения крайне удивило меня, и я попросил его воспроизвести то, что приходит ему в голову при словах „и снегом сыпучим покрыта“. У него возник следующий ряд ассоциаций: „При этих словах вспоминается саван – кусок льняной ткани, которым накрывают умершего. – Пауза. – Затем у меня возникает мысль о близком друге. Его брат совсем недавно скоропостижно скончался, должно быть, от паралича сердца, к тому же он был еще и весьма тучным. Мой друг тоже отличался полнотой, и я уже как-то думал: с ним может произойти то же самое, похоже, он слишком мало двигается. Когда я услышал об этой смерти, мне вдруг стало страшно, что и со мной может произойти то же, так как у нас в семье налицо склонность к ожирению, мой дедушка тоже умер от удара, да и себя я считаю излишне толстым и поэтому как раз в те дни начал проходить курс похудения».

«Стало быть, этот господин тотчас отождествил себя бессознательно с елью, окутанной белым саваном», – замечает Юнг.

Следующий пример^[17] забывания ряда слов (им я обязан моему другу Ш. Ференци из Будапешта^[18]) в отличие от предыдущего касается оригинального высказывания, а не заимствованного у поэта текста. Возможно, нам даже покажется не вполне обычным, что забывание поступает на службу к нашему разумению, когда тому угрожает опасность пасть жертвой внезапно возникшего непреодолимого желания. Тем самым ошибочному действию удается выполнить полезную функцию. Возвращаясь в нормальное состояние, мы оправдываем те внутренние устремления, которые до этого могли проявляться только в виде отказа от своей функции, то есть с помощью забывания, психического бессилия.

«В одной компании прозвучала фраза: „Tout comprendre c’est tout pardonner“ [«Все понять значит все простить» – фр.]. По ее поводу я заметил, что вполне можно было бы ограничиться первой частью предложения: слово „Pardonieren“ [прощать] лишнее, уступим его Богу и священникам. Один из присутствующих посчитал мою реплику весьма удачной, что сделало меня смелее, и я сказал (скорее всего, ради обеспечения себе хорошего мнения доброжелательного сторонника), что мне совсем недавно пришло в голову кое-что получше. Когда же я собрался обнародовать свою находку, содержание ее мне не вспомнилось, и я немедленно удалился и записал первые пришедшие в голову мысли. Сначала в памяти всплыли имя друга и название улицы в Будапеште, где зародилась искомая мысль; затем имя еще одного друга – Макса, которого обычно называли Макси, что привело меня к слову «максима» и к припоминанию, что в тот момент (как и в ранее упомянутом случае) речь шла о переделке известного принципа поведения. Затем странным образом мне пришла в связи с этим в голову не максима, а фраза: „Бог создал человека по образу своему“ – и ее переделанный вариант: „Человек создал Бога по своему подобию“. Сразу же вслед за этим в памяти всплыла нужная мысль. На улице Андраши мой друг сказал мне тогда: „Ничто человеческое мне не чуждо“, на что я заметил (намекая на психоаналитические наблюдения): „Ты должен продолжить и признать, что тебе не чуждо и ничто звериное“.

Однако, хотя мне и вспомнилась наконец моя догадка, я не мог в компании, в которой тогда находился, говорить совершенно искренне. Молодая супруга моего приятеля, которому я напомнил о животной природе бессознательного, была также среди собравшихся, а мне было известно, что она совершенно не готова к усвоению подобных неутешительных взглядов. Мне хотелось избежать ряда неприятных вопросов с ее стороны и бесполезной дискуссии, и как раз это обстоятельство стало причиной временной амнезии.

Особенно интересно, что в качестве маскирующей мысли выступает высказывание, в котором божество низводится до уровня человеческой придумки, тогда как в искомом утверждении указывалось на наличие звериного в человеке. Стало быть, capitis deminutio^[19] является общим для них: целое же явно представляет собой продолжение вызванных беседой размышлений о понимании и о прощении».

С тех пор я проделал немало других анализов забывания или ошибочного воспроизведения ряда слов, а благодаря их аналогичным результатам склонился к предположению, что подтвержденный с помощью примеров «aliquis» и «Невеста из Коринфа» механизм забывания действует почти повсеместно. Чаще всего результаты подобных анализов не очень-то удобно сообщать, так как, подобно вышеприведенным, они касаются весьма интимных и болезненных для анализируемого проблем, поэтому не буду число таких примеров и дальше увеличивать. Для всех аналогичных случаев, независимо от их содержания, общим остается то, что забытый или искаженный материал памяти соединяется неким ассоциативным путем с неосознанным содержанием мысли, воздействие которой проявляет себя в виде забывания.

Теперь снова вернусь к забыванию имен собственных, которое до сих пор мы не рассмотрели досконально – ни его отдельные яркие случаи, ни его мотивы. Поскольку именно этот вид ошибочных действий мне довелось в свое время в большом количестве случаев наблюдать на самом себе, о примерах подобного рода я мог не беспокоиться. Легкие мигрени, от которых я все еще страдаю, дают обычно о себе знать посредством забывания имен, а на пике этой хвори, во время которой мне не было нужды прекращать работу, на память не приходило зачастую ни одного имени. Правда, как раз случаи, аналогичные моему, могли служить поводом для принципиальных возражений против наших усилий в области психоанализа. Не должно ли из подобных наблюдений непреложно следовать, что причина забывчивости, и прежде всего имен, таится в нарушении циркуляции крови или функционирования человеческого мозга в целом и из-за этого становятся излишними попытки психологически объяснить такие явления? Полагаю, ни в коем случае: это значило бы спутать постоянно идентичный механизм некоего психического процесса с благоприятствующими ему переменчивыми и совсем не необходимыми предпосылками. Вместо разбора этого утверждения приведу, однако, для устранения возражения одну притчу.

Давайте предположим: я оказался настолько неосторожным, что в ночное время стал прогуливаться по безлюдным районам ночного города, подвергся нападению и лишился часов и кошелька. Потом в ближайшем полицейском участке я сообщил: мол, побывал на разных улицах, и там, в отсутствие свидетелей и в темноте, у меня отобрали часы и кошелек. Хотя в этом рассказе не было никакой неправды, я все же рисковал, что на основе моего рассказа меня сочтут не вполне психически нормальным. Положение дел правильно было бы описать следующим образом: пользуясь уединенностью места и под покровом ночи неизвестные преступники лишили меня ценных вещей. Так вот, ситуация при забывании не может быть иной: подкрепленная усталостью, нарушенным кровообращением и интоксикацией, неизвестная психическая сила мешает мне распоряжаться хранящимися в моей памяти нужными именами – та самая психическая сила, которая в других случаях способна осуществлять точно такой же сбой памяти при полном здравии и дееспособности.

Анализируя наблюдаемые мной самим случаи забывания имен, я почти всегда обнаруживаю, что недоступное имя имеет какое-то отношение к чрезвычайно интересующей меня лично теме и может вызвать у меня сильные, подчас болезненные переживания. В соответствии с удобной и заслуживающей одобрения практикой цюрихской школы (Блейлер, Юнг, Риклин) я могу сказать то же самое с помощью их терминологии: забытое имя задело во мне какой-то «личный комплекс». Его отношение к моей личности опосредовано неожиданной, чаще всего поверхностной ассоциацией (двузначность слова, созвучие); в целом же его можно считать побочной связью.

Несколько простых примеров лучше всего прояснят их природу.

1) Один пациент попросил меня рекомендовать ему курорт на Ривьере. Я знал подходящее место совсем рядом с Генуей, вспомнил даже имя немецкого коллеги, имеющего там практику, но не смог восстановить в памяти название самого местечка, хотя был уверен, что хорошо знаю и его. Мне не оставалось ничего другого, как предложить пациенту подождать, а самому быстро обратиться к женщинам моего семейства. «Как называется городок рядом с Генуей, где доктор N. владеет небольшой лечебницей, в которой известная вам дама довольно долго находилась на лечении?» – «Ну конечно, именно тебе суждено забыть его название. Оно называется Нерви». И правда, с нервами мне довольно часто приходится иметь дело.

2) Другой пациент рассказывает о близко расположенном дачном местечке и утверждает, что там, кроме двух известных, существует третий ресторан, с которым у него связаны определенные воспоминания; его название он сейчас назовет. Я отрицал наличие третьего заведения, ссылаясь на то, что летом жил в этом селении семь сезонов подряд, а значит, знаю его лучше, чем он. Возбужденный этим возражением пациент тут же припомнил искомое название. Ресторан назывался «Хохвартнер». Тут мне, естественно, пришлось пойти на попятную, ведь я вынужден был признать, что на протяжении семи летних сезонов жил в непосредственной близости от этого заведения, существование которого отрицал. Почему же в таком случае я забыл и о его названии, и о его наличии? Думаю, потому, что название слишком созвучно с фамилией одного венского коллеги и затрагивает во мне опять-таки комплекс – на этот раз «профессиональный».

3) В другой раз, когда на вокзале в Райхенхалле я собирался купить билет, мне не удалось припомнить обычно хорошо знакомое название ближайшей большой станции, которую я до того очень часто проезжал. Мне пришлось его самым тщательным образом разыскивать в расписании поездов. Название станции – Розенхайм. Однако тут я сразу же сообразил, из-за какой ассоциации оно было забыто мною. Часом раньше я посещал свою сестру, проживавшую совсем рядом с Розенхаймом; ее зовут Роза, а значит, я был в Розенхайме (Heim – родной дом). Название станции вычеркнул из моей памяти «семейный комплекс».

4) Некоторое время спустя я сумел обнаружить прямо-таки грабительские воздействия «семейного комплекса» еще в целом ряде примеров.

В один прекрасный день ко мне в приемные часы пришел молодой человек, младший брат одной пациентки, которого я видел несчетное количество раз и при встрече привык называть по имени. Когда через некоторое время я собрался рассказать о его визите, выяснилось, что я забыл его ничем не примечательное, насколько помнится, имя и не сумел восстановить без посторонней помощи. Тогда я вышел на улицу, чтобы посмотреть на вывески фирм, и опознал нужное имя, как только оно попалось мне на глаза. Анализ этого случая позволил мне понять, что я провел параллель между этим посетителем и моим собственным братом. Это обернулось довольно острым, но вытесненным из сознания вопросом: как повел бы себя мой брат в аналогичной ситуации – так же или скорее противоположным образом? Поверхностная связь между мыслями о чужой и о собственной семьях стала возможной благодаря тому случайному обстоятельству, что у обеих матерей было одно и то же имя – Амалия. Далее задним числом я уяснил, почему имена-подмены – Даниэль и Франц – так назойливо по непонятной причине лезли мне в голову. Эти имена, включая имя матери, были взяты из «Разбойников» Шиллера, к которым добавилась одна шутка «Венского гуляки» Даниэля Шпитцера^[20].

5) Еще как-то раз мне не удалось вспомнить фамилию пациента из числа моих юношеских знакомых. Анализ прошел по длинному окольному пути, прежде чем доставил мне искомое имя. Пациент высказывал серьезное опасение потерять зрение, что пробудило у меня воспоминание об одном молодом человеке, ослепшем в результате огнестрельного ранения. В свою очередь, к этому присоединился образ еще одного юноши, который стрелялся. Последний носил ту же фамилию, что и первый пациент, хотя и не был с ним в родстве. Однако эту фамилию я вспомнил лишь после того, как мне удалось осознать, что произошел перенос ожидаемой опасности с этих двух случаев моей молодости на члена моей собственной семьи.

Таким образом, через мое мышление проходит непрерывный поток «концентрации на себе»; обычно я не располагаю о нем никакими сведениями, однако он выдает себя с помощью подобного рода забывания имен. Дело обстоит так, как будто бы я вынужден сопоставлять все, что слышу о посторонних людях, с самим собой, словно мои личные комплексы активизируются при каждом поступлении сведений о других людях. Это ни в коем случае не может быть моей индивидуальной особенностью, скорее в этом должно заключаться указание на способ, каким вообще мы понимаем «другого». У меня есть основания предполагать, что и у других индивидов имеет место то же самое, что и у меня.

Наиболее яркий пример подобного процесса сообщил мне господин Ледерер на основе собственного переживания. В ходе свадебного путешествия в Венецию он встретился с одним малознакомым господином, которого собрался представить своей молодой жене. Но поскольку его фамилию он забыл, то на первый раз ограничился неразборчивым бормотанием. Когда же этот господин встретился ему во второй раз (в Венеции этого не избежать), он отвел его в сторонку и попросил помочь ему выбраться из затруднительного положения и назвать свою фамилию. Ответ бывшего анонима свидетельствовал о его превосходном знании людей: «Охотно верю, что вы не тратили внимания на мою фамилию. Она такая же, как у вас, – Ледерер!» Тут не сразу отделаешься от довольно неприятного чувства, возникающего, когда оказывается, что посторонний человек носит вашу же фамилию. Недавно я почувствовал это весьма явственно, когда в приемные часы некий господин представился как З. Фрейд (впрочем, обращу внимание на заверение одного из моих критиков, что в подобные моменты он ведет себя противоположным мне образом).

6) Воздействие сосредоточенности на себе обнаруживается и в следующем сообщенном Юнгом^[21] примере:

«Господин Y. безнадежно влюбился в даму, вскоре вышедшую замуж за господина Х. Несмотря на то что господин Y. знает того уже долгое время и даже имеет с ним деловые отношения, он снова и снова забывал имя последнего, так что не раз вынужден был справляться о его фамилии у других людей, когда собирался написать этому господину письмо. Впрочем, мотивы забывания в данном случае гораздо прозрачнее, чем в предыдущих, где оно зависит от ситуации с концентрацией на себе. В этом случае забывание выглядит прямым следствием антипатии господина Y. к своему более счастливому сопернику; он не желает о нем ничего знать: „И думать о нем не хочу“».

7) Мотив^[22] забывания имени может быть и более тонким и заключаться в «сублимированной», так сказать, неприязни к его обладателю. Так, девица И. ф. К. из Будапешта пишет: «Постоянно наблюдая, что люди с талантом к живописи совершенно не воспринимают музыку, и наоборот, я придумала себе маленькую теорию. Некоторое время тому назад я говорила об этом с одним господином и заявила: „До сих пор мое наблюдение всегда подтверждалось, за исключением одного случая“. Когда же я собралась назвать имя этого человека, то обнаружила, что безнадежно его забыла, сознавая при этом, что его обладатель – один из ближайших моих знакомых. Потом, несколько дней спустя, я случайно услышала, как произнесли это имя, и, конечно, сразу же догадалась, что речь идет о разрушителе моей теории. Злость, которую я бессознательно испытала по отношению к нему, проявила себя в забывании его хорошо мне известного имени».

8)^[23] Несколько иным путем концентрация на себе привела к забыванию имени в следующем описанном Ференци случае. Его анализ стал особенно поучительным благодаря объяснению подмены имени, пришедшего в голову (вроде подмены Боттичелли – Больтраффио фамилии Синьорелли).

«Одной даме, кое-что слышавшей о психоанализе, никак не вспоминалась фамилия психиатра Юнга.

Вместо этого в голове всплывали другие имена и фамилии: Кл. (какое-то имя) – Уайльд – Ницше – Гауптман.

Я не назвал ей нужную фамилию и настоятельно попросил образовать свободные ассоциации с каждым из этих имен в отдельности.

Относительно Кл. она немедленно вспомнила о фрау Кл. и о том, что та – чопорная, жеманная особа, однако очень хорошо для своего возраста выглядящая. „Она не стареет“. В качестве обобщенного понятия к Уайльду и Ницше, вместе взятым, она назвала „душевную болезнь“. Затем шутливо заявила: „Вы, фрейдисты, так долго будете искать причины душевных заболеваний, пока сами не станете душевнобольными“. Далее: „Я не могу переносить Уайльда и Ницше, я их просто не понимаю. Говорят, они были гомосексуалистами: Уайльд путался с молодыми (jungen) людьми“ (несмотря на то, что в этом предложении она уже произнесла правильно фамилию – правда, по-венгерски, – ей все же не удалось ее вспомнить).

С фамилией Гауптман у нее ассоциировался Хальбе^[24], затем „Jugend“ (юность). И лишь теперь, после того как я привлек ее внимание к „Jugend“, она поняла, что искала как раз фамилию Юнг (jung – юный).

Впрочем, у этой дамы, которая в возрасте 39 лет потеряла супруга и не намеревалась снова выходить замуж, было достаточно оснований избегать воспоминаний обо всем, что напоминает о юности или о возрасте. Удивляет содержательная ассоциация маскирующей мысли с разыскиваемым именем и отсутствие ассоциаций по созвучию».

9) Несколько иначе и очень тонко мотивированным выглядит пример с забыванием имени, который объяснил человек, сообщивший его:

«Когда я сдавал экзамен по философии в качестве факультативного предмета, экзаменатор спросил меня об учении Эпикура, а также о тех, кто в последующие века вновь вдохнул жизнь в это учение. В ответ я назвал имя Пьера Гассенди, всего двумя днями раньше услышав его в кафе, где он был назван учеником Эпикура. На удивленный вопрос, откуда мне это известно, я рискнул ответить, что издавна интересуюсь Гассенди. Результатом стало magna cum laude [с большим почетом – лат.] в зачетке, как и закрепившаяся склонность забывать это имя. Думаю, моя нечистая совесть повинна в том, что, невзирая на все усилия, мне теперь не удается удержать в памяти эту фамилию. Как и тогда, я обязан был ее знать».

Чтобы правильно представить себе силу неприятия воспоминания об этом эпизоде на экзамене у автора приведенного сообщения, нужно знать, как высоко он ценит свое звание доктора и как много ему придется предложить взамен него.

10) Теперь добавлю еще один пример^[25] забывания названия города, который, возможно, не так прост, как только что приведенный, но каждому человеку, доверяющему такого рода исследованиям, он покажется достойным доверия и весьма ценным. Наименование одного итальянского города было забыто из-за его явного созвучия с женским именем, с которым были связаны разнообразные волнительные, при пересказе не вполне, видимо, передаваемые воспоминания. Ш. Ференци (Будапешт), который наблюдал этот случай забывания, обращался с ним так, словно анализировал сновидение или идею невротика, на что определенно имел право.

«Сегодня я был в семье моих друзей, где завели разговор о верхнеитальянских городах, в ходе него кто-то обмолвился о том, что в них еще удается обнаружить австрийское влияние. Назвали несколько таких городов; захотел и я добавить один, но в голову мне не пришло его название, несмотря на уверенность, что я провел там два очень приятных дня, а это не вполне согласуется с фрейдовской теорией забывания. Вместо искомого названия в голову мне лезли: Капуя – Брешия – Лев Брешия. Этого „льва“ я представлял в виде мраморной статуэтки, стоявшей прямо передо мной. Однако я сразу же заметил, что на льва памятника Свободы в Брешии, виденного мною только на картинке, он похож меньше другого мраморного льва с надгробия швейцарского кардинала из Люцерна, умершего в Тюильри, чья миниатюрная копия стоит на моем книжном шкафу. В конце концов в голову мне все же пришло искомое название: это – Верона.

Кроме того, я сразу же понял, кто повинен в этой амнезии. Этим человеком оказалась бывшая служанка семьи, у которой я только что был в гостях. Ее звали Вероника, на венгерский лад – Верона. Из-за своей отталкивающей физиономии, хриплого, неприятного голоса и несносной фамильярности (ее она считала допустимой для себя благодаря своей долгой службе) служанка была мне глубоко антипатична. И, кроме того, еще и из-за тиранического способа обращения с детьми, мне ненавистного. Тут я понял и то, что означали пришедшие мне в голову названия-замены.

Капую я немедленно ассоциировал с caput mortuum (мертвая голова – лат.). Голову Вероники я часто сравнивал с мертвой головой. Венгерское слово „kapzsi“ (корыстолюбивый) также стало явной причиной этого словесного сдвига. Разумеется, я обнаружил и еще много прямых ассоциативных путей, связывающих Капую и Верону друг с другом в качестве географических понятий и итальянских слов с равным количеством слогов.

То же самое относится и к Брешии, однако здесь обнаруживаются окольные пути, соединяющие названия.

В свое время моя антипатия была настолько сильна, что я находил Веронику буквально отвратительной и не раз удивлялся, что у нее были любовники и ее могли любить; ведь поцелуи с ней – по моему разумению – должны были вызывать рвотную реакцию (Brechreiz)». И все же с давних пор связь с ней занимала прочное место в мыслях опустившегося швейцарского гвардейца.

Брешия, по крайней мере здесь, в Венгрии, очень часто упоминается в связи не со львом, а с другим диким зверем. Самым ненавистным именем в этой стране, как и в Верхней Италии, является фамилия генерала Хайнау, откровенно называемого гиеной из Брешии. То есть одно направление мыслей идет от ненавидимого тирана Хайнау через Брешию к городу Верона, другое – через животное-поедальщика трупов вместе с хриплым голосом Вероники (который появлялся подобно надгробию) к мертвой голове и к неприятному голосу Вероники, крайне противному моему бессознательному: Вероники, которая в свое время чуть ли не хозяйничала в доме так же тиранически, как австрийский генерал после войны за освобождение в Венгрии и в Италии.

С Люцерном связана мысль о лете, которое Вероника проводила вместе со своими хозяевами на озере Фирвальдштеттер вблизи этого города; о ней же, прозванной „швейцарской гвардией“, снова всплывает воспоминание: в семье она мучила не только детей, но и взрослых ее членов, и ей нравилась роль дамы-гвардейца.

Я нисколько не сомневался, что моя антипатия к Веронике – очень давно преодоленное чувство. Со временем она сильно изменилась внешне, да и манерами в лучшую сторону, и я мог общаться с ней (правда, мне редко выпадал такой случай) с искренним дружелюбием. Мое бессознательное, как обычно, упорно держалось за свои прежние впечатления, оставаясь неблагоприятным и злопамятным.

Тюльири намекает на еще одну персону, на французскую пожилую даму постарше, которая фактически „строила“ по самым разнообразным поводам женщин этого семейства и с которой считались ее большие и маленькие члены, да, пожалуй, и немного побаивались ее. Некоторое время я был ее élève (учеником – фр.) во французском разговорном. В связи со словом «élève» мне также приходит в голову, что, когда я посещал в Северной Богемии шурина моего нынешнего хозяина дома, мне приходилось много смеяться по поводу того, что тамошние сельские жители называли учеников (Eleven) местной лесной академии „львами“ (Löwen). Даже это забавное воспоминание могло поучаствовать в перемещении от гиен ко львам».

11) Да и следующий пример^[26] может продемонстрировать, как доминирующий до этого в личности комплекс сосредоточения на себе привел к забыванию названия далеко расположенного населенного пункта:

«Двое мужчин, один постарше, другой помоложе, шестью месяцами ранее вместе путешествовавшие по Сицилии, делились воспоминаниями о тех прекрасных, богатых событиями днях. „Как называлось место, – спросил более молодой, – где мы переночевали, чтобы совершить экскурсию в Селинунт? Галатафини, не правда ли?“ Тот, кто постарше, не согласился: „Точно нет, но я тоже забыл название, хотя очень хорошо, во всех деталях помню пребывание там. У меня хватило ума заметить, что, когда кто-то другой забывает название, сразу же и у меня индуцируется забывание. Не хотите ли вместе поискать это название? Мне, однако, не приходит в голову ничего, кроме Кальтанисетто, но это название наверняка неправильное“. – „Конечно же, – сказал более молодой, – название начинается с «w», или эта буква входит в его состав“. – „Но ведь в итальянском языке отсутствует «w»“, – напомнил старший. „Да, я и имел в виду «v», вот только сказал «w», потому что давно привык так делать, опираясь на родной язык“. Старший по возрасту был против этого „v“. Он сказал: „Думается, я вообще забыл многие сицилийские названия. Вроде бы пришло время попытаться вспомнить. Как, например, называется высокогорный городок, который в Средние века именовали Энна? Впрочем, я уже вспомнил: Кастроджованни“. В следующий момент и более молодой заново отыскал в памяти забытое название. „Кастельветрано!“ – воскликнул он и порадовался, что сумел подтвердить наличие в нем упомянутого „v“. Старший еще какое-то время размышлял, знакомо ли ему это слово, но после того, как он признал название, ему пришлось поделиться сведениями, почему оно выпало у него из памяти. Он пояснил это так: „Очевидно, потому, что его вторая половина «ветрано» созвучна с «ветераном». Мне, правда, известно, что я неохотно думаю о «старении» и весьма специфически реагирую, когда мне напоминают об этом. Вот, например, совсем недавно я упрекнул одного очень близкого друга, экстравагантно одетого, за то, что он «давно уже вышел из юношеского возраста», потому что когда-то раньше утверждал относительно меня, вроде бы льстя, что я, мол, немолодой человек. То, что мое возражение было направлено против второй половины названия Кастельветрано, следует еще и из того, что его начальная часть повторяется в названии-подмене Кальтанисетто“. – „А что с самим этим названием?“ – спросил младший. „Оно всегда казалось мне уменьшительным именем какой-то молодой женщины“, – ответил старший.