Зигмунд Фрейд
Заклятие девственности

Полная версия

Заклятие девственности

Лишь немногие детали сексуальной жизни первобытных народов так неприятно поражают наши чувства, как их оценка девственности, женской непорочности. Признание ее особо ценной просящим руки мужчиной представляется нам столь привычным и само собой разумеющимся, что мы теряемся, когда приходится обосновывать подобное мнение. Ведь требование, чтобы девушка не смела привносить в брак с одним мужчиной воспоминание о половом общении с другим, является не чем иным, как логичным продолжением права на исключительное обладание женщиной, что составляет сущность моногамии, распространением свойственной ей монополии на прошлое.

Позднее нам без труда удастся выделить и подтвердить в наших представлениях о любовной жизни женщины то, что поначалу показалось предрассудком. Первого, кто удовлетворил долгое, с трудом сдерживаемое любовное томление девственницы, преодолев при этом препоны, воздвигнутые в ней средой и воспитанием, она вовлекает в длительную связь, преимущества которой не откроются более никому. На основе этого события у женщины складывается чувство личной зависимости, служащее нерушимой порукой продолжительного обладания ею и делающее ее способной сопротивляться новым впечатлениям и соблазнам со стороны.

Термин «половая зависимость» Крафт-Эбинг^[15] ввел в 1892 году для обозначения того факта, что некое лицо может обрести крайнюю степень подчинения и несамостоятельности относительно другого лица, с которым состоит в половой связи. Эта зависимость может порой заходить очень далеко, вплоть до полной утраты самостоятельной воли и до причинения тяжелейшего урона собственным интересам; автор, впрочем, не преминул заметить, что определенная мера такой подчиненности «совершенно необходима, если брачный союз призван быть хоть сколько-то продолжительным». Подобного рода зависимость действительно необходима для поддержания цивилизованного брака и для устранения угрожающих ему полигамных устремлений, и в нашем гражданском обществе этот фактор обычно учитывается.

Из соединения «неординарной степени влюбленности и слабохарактерности», с одной стороны, безграничного эгоизма – с другой, фон Крафт-Эбинг выводит происхождение этой сексуальной зависимости. Однако психоаналитические данные не позволяют ограничиться таким простым вариантом объяснения. Более того, следует признать, что решающим фактором ее возникновения является величина преодоленного сопротивления женщины, а еще кратковременность и неповторимость процесса преодоления этого сопротивления. Сообразно этому, зависимость встречается несравненно чаще и в гораздо более сильной форме у женщины, чем у мужчины; впрочем, в наше время у последнего все же чаще, чем в Античности. В тех случаях, когда мы имели возможность изучать сексуальную зависимость мужчин, она оказывалась результатом преодоления психической импотенции с помощью определенной женщины, к которой исцелившийся мужчина накрепко привязывался. Многие странные бракосочетания и трагический исход некоторых из них – вместе с далекоидущими последствиями – объясняются, видимо, подобным событием.

Относительно упомянутого отношения первобытных народов неправильно считать, что они вовсе не ценят девственность, приводя в доказательство тот факт, что они дозволяют дефлорировать девушек вне брака и до первого супружеского соития. Напротив, видимо, и для них дефлорация – весьма важный акт, но он стал объектом табу, некоего запрета, который правомерно назвать религиозным. Вместо предоставления права совершить ее жениху или будущему супругу обычай требует, чтобы они уклонились от подобной повинности^[16].

У меня нет намерения собрать все литературные свидетельства о наличии этого нравственного запрета, проследить его географическое распространение и перечислить все формы, в которых он проявляет себя. А потому удовольствуюсь констатацией, что такая, вынесенная за пределы предстоящего брака, ликвидация плевы весьма распространена у живущих сегодня первобытных народов. Кроули высказывается так: «This marriage ceremony consist in perforation of the hymen by some appointed person other than the husband; it is most common in the lowest stages of culture, especially in Australia».^[17]

Но если дефлорацию недопустимо совершать в ходе первого супружеского совокупления, то ее нужно провести до этого – каким-то иным способом или с помощью каких-то других лиц. Приведу несколько цитат из ранее упомянутой книги Кроули, которые сообщают сведения по этим вопросам, но заслуживают и нескольких критических замечаний с нашей стороны.

С. 191: «У диери и у некоторых соседних племен (в Австралии) есть одинаковый обычай разрывать плеву при достижении девушкой половой зрелости». «У племен Портленда и Гленелга эта операция у невесты выпадает на долю какой-нибудь старой женщины, а иной раз приглашают и белых мужчин с той же целью – лишить девицу девственности».^[18]

С. 307: «Иногда умышленный разрыв плевы совершают в детстве, но обычно в период полового созревания… Часто – как, скажем, в Австралии – это действие сопровождается ритуальным совокуплением».^[19]

С. 348: По сообщению Спенсера и Гиллена об австралийских племенах, у которых существуют известные экзогамные ограничения браков: «Плева искусственно прорывается, а затем мужчины, которые при этой операции присутствовали, совершают с девушкой коитус (подчеркнем, церемониальный)… У всего процесса два, так сказать, акта: разрыв плевы, а после того половое сношение».^[20]

С. 349: «У масаев (в Экваториальной Африке) проведение этой операции входит в число важнейших приготовлений к свадьбе. У сакаи (Малайя), батта (Суматра) и альфоер на Целебесе дефлорацию совершает отец невесты. На Филиппинах существовали специально назначенные мужчины, профессией которых было дефлорировать невест, если плева не была порвана в детстве уполномоченной на это старой женщиной. У некоторых эскимосских племен право лишить невесту девственности предоставлено ангекоку, или шаману».^[21]

Замечания, о которых я предупреждал, касаются двух моментов. Во-первых, приходится сожалеть, что в процитированных сообщениях не проведено более детальное различие между простым уничтожением плевы без совокупления и совокуплением с целью ее уничтожения. Только в одном случае мы четко усвоили, что процесс распадается на два действия: на дефлорацию (мануальную или инструментальную) и следующий за этим половой акт. Очень богатый, как обычно, материал Бартельса-Плосса почти непригоден для наших целей, потому что в его изложении психическая важность акта дефлорации ничтожно мала по сравнению с его анатомическими последствиями. Во-вторых, желательно было бы получить сведения, чем «церемониальный» (чисто формальный, торжественный, ритуальный) коитус отличается в этих случаях от настоящего полового сношения. Доступные мне авторы были либо слишком стыдливы, чтобы высказываться по этому поводу, либо опять-таки недооценивали психическое значение таких сексуальных деталей. Будем надеяться, что подлинные сообщения путешественников и миссионеров более обстоятельны и менее расплывчаты, но при нынешней недоступности подобного рода литературы^[22], в основном иноязычной, не могу об этом сказать ничего более определенного. Впрочем, сомнениями в связи со вторым пунктом можно пренебречь, ввиду того что церемониальный псевдокоитус представляет собой всего лишь суррогат и как бы воздаяние за всерьез осуществляемое в более давние времена совокупление.^[23]

К объяснению этого табу на лишение девственности можно привлечь разнообразные факторы, которые я намерен кратко описать и оценить. Как правило, при дефлорации девицы проливается кровь; первая попытка понять истоки табу, кроме всего прочего, отсылает к боязни крови у дикарей, считающих ее обителью жизни. Это табу крови – плод многочисленных предписаний, ничего общего не имеющих с сексуальностью; оно явно примыкает к запрету «не убий» и служит оборонительным сооружением против изначальной кровожадности, против жажды убийства прачеловека. При таком понимании заклятие девственности соединено с соблюдаемым почти повсеместно табу менструации. Дикарь не в состоянии отделить загадочный феномен ежемесячного истечения крови от садистских представлений. Менструацию, особенно первую, он толкует как укус животного-призрака, предположительно как знак совокупления с ним. Иной раз поступают некие сведения, позволяющие узнать в нем ду́ши некоего предка^[24], и тогда, опираясь на другие их представления, мы понимаем, что менструирующая девушка, будучи собственностью этого духа-предка, является табу.^[25]

Но, с другой стороны, остережемся переоценивать влияние единственного фактора вроде боязни крови. Ведь эта боязнь не сумела упразднить обряды, подобные обрезанию мальчиков или еще более жестокого обрезания девочек (удаление клитора и малых, срамных губ), которые зачастую практикуются у тех же народов, или пресечь отправление какого-то другого церемониала, при котором проливается кровь. Так что не было бы ничего удивительного, если бы она была преодолена при первом совокуплении во благо супруга.

Второе объяснение точно так же пренебрегает сексуальностью, но гораздо дальше углубляется в общие проблемы. Оно ссылается на то, что дикарь – жертва страха перед постоянно подстерегающей его опасностью, что он совершенно неотличим от людей, страдающих неврозом страха, как мы утверждаем в психоаналитическом учении. Эта склонность бояться проявляет себя сильнее всего в ситуациях, которые как-то отличаются от привычных, несут с собой что-то новое, неожиданное, непонятное, тревожащее. Потому-то и возникает принятый вплоть до появившихся позднее религий церемониал, связанный с любым новым почином, с началом каждого временнóго цикла, с появлением первенца человека, животного или первого плода. Опасности, в угрозу которых верит объятый страхом человек, никогда, будучи предчувствуемыми, не выглядят более грозными, чем в начале таящей опасность ситуации, и только тогда целесообразно защищаться от них. По своему значению первое брачное половое сношение определенно требует принятия мер предосторожности. Оба варианта объяснения – из боязни крови и из страха перед всем совершаемым впервые – не противоречат, а скорее усиливают друг друга. Первое сексуальное общение – это, несомненно, рискованное деяние, тем более если в ходе него должна пролиться кровь.

Третье объяснение – его предпочел Кроули – подчеркивает, что табу на лишение девственности входит в большую, охватывающую всю сексуальную жизнь систему. Не только первое совокупление с женой, но и вообще половой акт является табу; можно даже сказать: на женщину в целом наложен запрет. Она запретна не только в особых, вытекающих из ее половой специфики ситуациях с менструациями, беременностью, родами и с послеродовым периодом, даже за их пределами сношение с женой подвержено столь серьезным и многочисленным ограничениям, что у нас есть все основания усомниться в предполагаемой сексуальной свободе дикарей. Верно, что сексуальность первобытных людей в определенных случаях сокрушает любые препоны, но обычно она опутана запретами, пожалуй, сильнее, чем на более высоких ступенях культуры. Как только мужчина собирается предпринять что-то особенное – путешествие, охоту, военные действия, – он обязан воздерживаться от контактов с женщиной, тем более от половых сношений с ней; в противном случае его силы были бы подорваны и его подстерегала бы неудача. Да и в обычаях повседневной жизни явно проступает стремление к разделению полов. Женщины живут вместе с женщинами, мужчины – с мужчинами; семейная жизнь в нашем смысле слова у многих первобытных народов вряд ли имеет место. Это разъединение заходит иной раз так далеко, что один пол не вправе произносить имена лиц другого пола, а женщины формируют язык с особым запасом слов. Сексуальная потребность может опять и опять, снова и снова прорывать эти разделительные барьеры, но у некоторых племен даже свидания супругов должны происходить вне дома и тайно.

Там, где дикарь установил табу, он страшится некой опасности, и нельзя отрицать, что во всех этих предписаниях избегания проявляет себя боязнь женщины в принципе. Возможно, она основана на том, что та представляется иной, чем мужчина, вечно непонятной и полной таинственности, странной и потому недоброжелательной. Мужчина опасается, что, потратив силы на женщину, заразится ее женственностью и в таком случае окажется беспомощным. Усыпляющее, снимающее напряжение воздействие совокупления может служить оправданием этого опасения, а восприятие влияния, которое женщина оказывает с помощью полового общения на мужчину, почитания которого она тем самым добивается, оправдывает распространенность этого страха. Во всем этом нет ничего, что устарело бы, перестало жить среди нас.

У многих наблюдателей жизни нынешних дикарей сложилось впечатление, что их любовные устремления сравнительно слабы и никогда не достигают интенсивности, которую мы привыкли обнаруживать у цивилизованного человечества. Другие оспаривают такую оценку, но в любом случае перечисленные использования табу свидетельствуют о существовании силы, противящейся любви, поскольку она отвергает женщину как чуждую и враждебную.

В выражениях, которые только чуть-чуть отличаются от терминологии, используемой психоанализом, Кроули поясняет, что каждый индивид обособляется от другого с помощью «taboo of personal isolation»^[26] и что мелкие различия при сходстве в главном становятся основанием чувства отчужденности и враждебности между ними. Было бы заманчиво последовать за этой идеей и вывести из этого нарциссизма малых отличий^[27] враждебность, которая в любых человеческих отношениях успешно, как мы видим, борется с чувством единения и берет верх над заповедью любви ко всякому человеку. Основываясь на нарциссическом, обильно приправленном пренебрежением, отрицательном отношении мужчины к женщине, психоанализ утверждает, что сумел разгадать его основной смысл с помощью отсылки к комплексу кастрации^[28] и его влиянию на суждение о женщинах.

Между тем мы замечаем, что последние рассуждения далеко вывели нас за пределы нашей темы. Всеобъемлющее табу женщины не вносит ясность в особые предписания относительно первого полового акта с девственной партнершей. По его поводу мы предпочитаем придерживаться двух первых объяснений – из боязни крови и боязни первого деяния – и даже о них вынуждены сказать, что они не затрагивают сути обсуждаемой заповеди табу. В ее основе, совершенно очевидно, лежит умысел – именно будущему супругу отказать в чем-то или избавить от чего-то, что неотделимо от первого полового акта, хотя, согласно нашему ранее высказанному замечанию, как раз в связи с ним зарождается особая привязанность женщины к этому единственному мужчине.

На этот раз нам нет нужды обсуждать происхождение и конечный смысл предписаний табу вообще. Я уже сделал это в книге «Тотем и табу», там же отдал должное обусловленности табу изначальной амбивалентностью и обосновал его возникновение из доисторических процессов, приведших к основанию человеческой семьи. В наблюдаемых сегодня применениях табу дикарей уже не удается опознать предвестие этого. Рассчитывая на это, мы слишком легко забываем, что даже самые примитивные народы живут в культуре, которая далеко удалилась от доисторической, а по древности так же стара, как и наша, и, уж во всяком случае, соответствует более поздней, хотя и иной, ступени развития.

Сегодня табу дикарей мы находим включенным в умело сделанную систему, абсолютно сходную с формируемой невротиками в их фобиях, а старые мотивы – замененными новыми, созвучными им. Отказавшись от любых проблем генезиса, мы взамен вернемся к представлению, что дикарь учреждает табу там, где страшится какой-то опасности. Эта опасность, говоря в общем, психической природы, поскольку в данном случае дикаря ничто не побуждает проводить два различения, которые нам представляются совершенно необходимыми. Он не отделяет физическую опасность от психической и реальную от воображаемой. Ведь в его упорно проводимом анимистическом миропонимании любая опасность возникает из вредоносного умысла наделенного, подобно ему, душой существа, независимо от того, угрожает она со стороны природных сил или исходит от других людей и животных. Однако вместе с тем он уже привык собственные внутренние порывы враждебности проецировать во внешний мир, то есть приписывать их объектам, воспринимаемым как неприятные или всего лишь чуждые. Источником таких опасностей признается при этом и женщина, а первый сексуальный акт с ней оценивается как особо серьезная опасность.

Теперь, полагаю, мы получим дополнительные разъяснения по поводу того, что это за повышенная опасность и почему она угрожает именно будущему супругу, если тщательнее исследуем поведение ныне живущих женщин нашей ступени культуры в сходных обстоятельствах. В качестве предварительного результата этого исследования я констатирую: такая опасность в самом деле существует, так что с помощью запрета на мнение девственности дикарь защищается от правильно предугаданной, пусть и психической, опасности.

Мы считаем нормальной реакцией, что женщина после совокупления на вершине блаженства обнимает мужчину, прижимает его к себе, видим в этом выражение ее благодарности и заверение в верности на всю жизнь. Но мы знаем: совсем не обязательно, чтобы первое сношение заканчивалось именно так; очень часто оно вызывает у женщины только разочарование, оставляет ее холодной и неудовлетворенной, и обычно требуется весьма продолжительное время и более частые повторения полового акта, пока в ходе него наступит удовлетворение и для женщины. От этих случаев всего лишь первоначальной и быстро проходящей фригидности непрерывный ряд переходов ведет к прискорбному итогу в виде прочно укоренившейся фригидности, не преодолимой никакими ласковыми ухищрениями мужчины. Полагаю, что последняя еще не была достаточно понята и требует объяснения по возможности с помощью сходных с ней явлений, включая случаи, когда вину за нее нужно возложить на недостаточную потенцию мужчины.

Не хотел бы здесь касаться весьма частых попыток избежать первого полового сношения, потому что они допускают разные толкования, и в первую очередь их следует воспринимать, хотя и не обязательно, как выражение универсальной женской потребности в самозащите. Вместо этого полагаю, что некоторые патологические случаи проливают свет на загадку женской фригидности. В них жена после первого, более того, после каждого нового полового акта неприкрыто проявляет враждебность к мужу, ругая его, поднимая на него руку или по-настоящему колотя его. В одном особенно характерном случае подобного рода, который мне довелось подвергнуть тщательному анализу, дело обстояло именно так, хотя жена сильно любила мужа, обычно сама настаивала на соитии, и, безусловно, оно доставляло ей большое удовольствие. Полагаю, что эта странная, противоречивая реакция – результат тех же побуждений, которые обычно могут проявить себя только в виде фригидности, то есть способны сдерживать проявления нежности, себя при этом никак не обнаруживая. В случае патологии то, что при гораздо более часто встречающейся фригидности совместно оказывает тормозящее воздействие, расчленено, так сказать, на два компонента совершенно аналогично тому, как нам это очень давно известно на примере так называемой двойственности симптомов невроза навязчивых состояний^[29]. Опасность, которую таким путем активизирует дефлорация женщины, состоит, похоже, в навлечении на себя ее враждебности, и именно у будущего супруга есть все основания избегать ее.

Ныне психоанализ дает возможность легко уяснить, какие чувства жены соучаствовали в совершении тех парадоксальных действий, с помощью которых я надеюсь найти объяснение фригидности. Первое совокупление приводит в движение ряд чувств, не подходящих для формирования желательной ориентации на женственность, хотя некоторые из них при последующем половом общении не будут повторяться. В первую очередь тут вспоминается боль, которую девственнице причиняют при дефлорации; более того, существует, видимо, склонность считать это обстоятельство решающим и отказываться от поиска других причин. Однако приписывать такое значение боли некорректно, скорее, на ее место следует поместить оскорбление нарциссизма, возрастающее из-за повреждения органа и находящее рациональное оправдание в осознании понижения сексуальной ценности потерявшей невинность девушки. Впрочем, брачные обычаи дикарей предостерегают и от ее ошибочной переоценки. Нам стало известно, что в некоторых случаях церемониал состоит из двух этапов: после осуществления разрыва плевы (руками или инструментом) следует ритуальное совокупление или псевдосношение с представителями мужа, а это доказывает, что смысл запрещающего предписания заключался не в уклонении от анатомической дефлорации, а в том, чтобы обязательно уберечь супруга от чего-то другого, а не от реакции женщины на болезненную травму.

Еще одной причиной разочарования в первом совокуплении мы считаем то, что, по крайней мере у цивилизованной женщины, при этом могут не совпадать ожидания и исполнение. До сих пор половое общение ассоциировалось более всего с запретом, а потому законное и дозволенное сношение не воспринималось как равное ему. Насколько тесной может стать такая связь, явствует из почти комичного стремления очень многих новобрачных сохранить в тайне возникшие любовные отношения от любых посторонних, более того, даже от родителей, в чем на самом-то деле нет нужды и за что не приходится ожидать упреков. Девушки откровенно говорят, что любовь потеряет для них в цене, если другие узнают о ней. Порой этот мотив может стать доминирующим и вообще препятствовать способности любить в рамках супружества. Женщина вновь обретает восприимчивость к ласкам лишь в границах недозволенной, сохраняемой в тайне связи, когда она твердо знает, что все происходит только по ее собственной, не подверженной влиянию извне воле.

Все же и этот мотив недостаточно основателен; помимо того, будучи зависимым от условий культуры, он утрачивает тесную связь с положением дел у дикарей. Тем важнее следующее, опирающееся на историю развития либидо обстоятельство. Стараниями психоанализа нам стало известно, насколько необходимыми и могущественными являются самые ранние и мощные ориентации либидо. Тут имеются в виду сохранившиеся сексуальные желания детства, в отношении женщин преимущественно фиксация либидо на отце или на замещающем его брате, – желания, которые довольно часто были направлены на что-то отличное от совокупления или включали его только в виде смутно осознаваемой цели. Супруг – это всегда только, так сказать, эрзац-мужчина, никогда не тот, кто по-настоящему желанен; первым правом на склонность женщины любить обладает кто-то другой, в типичных случаях – отец, супруг – в лучшем случае второй. Тут все зависит от того, насколько сильна эта фиксация и сколь прочно она закрепилась, чтобы ради нее женщина отвергла эрзац-мужчину за неспособность удовлетворить ее. Таким образом, фригидность возникает при тех же условиях, что и невроз. Чем сильнее этот психический компонент в сексуальной жизни женщины, тем лучше противится направленность ее либидо шоку первого сексуального акта, тем меньше потрясет ее физическое обладание ею. Фригидность может закрепиться тогда в качестве невротического торможения или послужить почвой для развития других неврозов, и даже умеренное снижение мужской потенции способствует в этом случае ее установлению.