Зигмунд Фрейд
Заклятие девственности
Возможно, обычай дикарей учитывает мотивы более раннего сексуального желания, поскольку поручает дефлорацию старейшине, жрецу, святому человеку, то есть какому-то заместителю отца (см. выше). Мне представляется, что отсюда прямая дорога ведет к многократно осужденному «Jus primae noctis»[30] средневекового сеньора. А. Шторфер отстаивал[31] именно такую точку зрения, кроме того, толковал широко распространенный обычай под названием «брак Товии»[32] (обычай воздержания в первые три ночи) как предоставление привилегии патриарху, подобно К. Г. Юнгу до него. В таком случае если сред[33] и псевдозаместителей отца, которым доверена дефлорация, мы найдем и символы богов, то это вполне соответствует нашему предположению. В некоторых областях Индии новобрачная была обязана жертвовать плеву деревянному линге[34], а, по сообщению святого Августина, в римском брачном церемониале (его времени?) существовал почти такой же, только несколько смягченный обычай, согласно которому молодая женщина должна была садиться на огромный каменный фаллос Приапа[35][36].
В еще более глубокие слои психики погружает нас другой мотив, который несет, по достоверным сведениям, основную вину за парадоксальную реакцию в отношении мужа и чье влияние, по моему мнению, проявляется, кроме всего прочего, во фригидности жены. В результате первого совокупления активизируются отличные от описанных давние побуждения, которые вообще противятся женской функции и роли.
Из психоанализа многих невротичек нам известно, что в детстве они пережили время, когда завидовали брату из-за наличия у него символа мужественности и по причине его отсутствия (точнее говоря, из-за его малости) чувствовали себя ущербными и обделенными. Мы включаем эту «зависть из-за пениса» в комплекс кастрации. Если под «мужским» понимать еще и желание быть мужественным, то к такому настроению подходит термин «протест мужественности»[37], предложенный А. Адлером, чтобы провозгласить этот фактор носителем невроза вообще. На данной стадии девочки часто не делают тайны из своей зависти и следующей из нее враждебности к наделенному преимуществом брату: они даже пытаются мочиться стоя в подражание ему, чтобы подчеркнуть свое мнимое равноправие. В уже упомянутом случае неприкрытой агрессии после совокупления против обычно любимого мужа мне удалось установить, что эта стадия имела место перед фазой выбора объекта любви. Лишь позднее либидо маленькой девочки обратилось на отца, и тогда она вместо пениса стала желать ребенка.[38]
Меня бы не удивило, если бы в других случаях я обнаружил обратную временну́ю последовательность такого рода чувств и эта часть комплекса кастрации вступала бы в действие лишь после успешного выбора объекта. Но фаза мужественности у девочки, на которой она завидует мальчику из-за пениса, в любом случае наступает раньше в ходе развития и находится ближе к первичному нарциссизму[39], чем к фазе любви к объекту.
Некоторое время тому назад мне ненароком выпал случай истолковать сновидение новобрачной, которое можно счесть реакцией на утрату ею девственности. Без всякого нажима оно выдало ее желание кастрировать молодого супруга и оставить его пенис себе. Конечно, было допустимо и более невинное толкование: дело вроде бы заключалось в желании продлить и повторить половой акт, однако некоторые детали сновидения выходят за пределы такого смысла, а характер, как и последующее поведение сновидицы, свидетельствовал в пользу его более серьезного понимания. В данном случае за этой завистью из-за пениса обнаруживается обострившаяся враждебность жены к мужу, которую в отношениях полов полностью никогда нельзя исключить и наиболее отчетливые признаки которой представлены в устремлениях и в литературной продукции «эмансипаток». Такую враждебность женщины Ференци[40] доводит – не знаю, первый ли, – в палеобиологической спекуляции вплоть до эпохи образования полов. Первоначально, по его мнению, происходило спаривание равноправных особей, но одна из них превратилась в более сильную и принудила ту, которая послабее, терпеть половое слияние. Ожесточение по поводу такого подчиненного положения сохраняется и во врожденной предрасположенности современной женщины. Считаю, что пользоваться подобными спекуляциями не возбраняется, пока избегают их переоценивать.
После этого перечисления мотивов парадоксальной реакции женщины на дефлорацию, зримо закрепившейся в ее фригидности, позволительно подвести итог: незрелая сексуальность жены разряжается на муже, которого она впервые познала во время полового акта. Но в таком случае заклятие девственности вполне оправданно и мы понимаем смысл его предписания избегать подобных опасностей именно мужчине, который должен прожить с этой женщиной долгую совместную жизнь. На более высоких ступенях культуры оценка этой опасности отступает на второй план по сравнению с обетом подчиняться, а также, пожалуй, и с другими мотивами и соблазнами; девственность рассматривается как благо, от которого мужчина не вправе отказываться. Но анализ расстройств брака показывает, что мотивы, которые призваны побудить женщину к мести за свою дефлорацию, еще не умерли в психике даже цивилизованной женщины. Полагаю, наблюдателю должно броситься в глаза, что в некоторых неожиданно многочисленных случаях жена в первом браке остается фригидной и чувствует себя несчастной, тогда как после его расторжения становится нежной и счастливой женой со вторым своим мужем. Первичная реакция была, так сказать, исчерпана на первом объекте.
Впрочем, запрет на лишение девственности не перестал действовать и в нашей культуре. Душа народа знает о нем, а поэты использовали время от времени его в качестве фабулы. Анценгрубер[41] рассказывает в одной своей комедии, как глуповатый деревенский парень отказывается жениться на предназначенной ему невесте, потому что она «девица из деревни и ему первому в ее жизни придется ее попробовать». Поэтому он согласен, чтобы она вышла замуж за кого-то другого, и готов взять ее в жены как вдовицу потом, когда она перестанет быть опасной. Заголовок пьесы «Яд девственницы» напоминает о том, что укротитель змей прежде позволяет ядовитой змее укусить клочок ткани, чтобы потом без опаски распоряжаться ею.[42]
Табу на лишение девственности и часть его мотивации наиболее выразительно изображены в известном драматическом образе – в Юдифи[43] из трагедии Хеббеля[44] «Юдифь и Олоферн». Юдифь – молодая женщина, девственность которой защищает заклятие. В брачную ночь ее муж был парализован загадочным страхом и никогда больше не отваживался касаться ее. «Моя красота – это красота белладонны, – говорит она. – Наслаждение ею несет безумие и смерть». Когда ассирийский полководец осадил ее город, у нее рождается план с помощью своей красоты обольстить и погубить его, используя таким образом патриотический мотив для маскировки сексуального. После дефлорации огромным, похваляющимся своей силой и грубостью мужчиной она черпает в своем негодовании силу отрезать ему голову и тем стать освободительницей своего народа. Отрубание головы хорошо известно нам в качестве символической замены кастрации; сообразно с этим Юдифь – женщина, которая кастрирует мужчину, лишившего ее девственности, как намеревалась и новобрачная в рассказанном мне сновидении. Хеббель вполне осмысленно сексуализировал патриотическую историю из ветхозаветных апокрифов, ибо там после возвращения Юдифь будет гордиться, что не была обесчещена; в тексте Библии отсутствует также какой-либо намек на ее злосчастную первую брачную ночь. Однако вполне возможно, что благодаря своей чуткости поэт уловил более древний мотив, который был вкраплен в ту пристрастную историю, и всего лишь вернул материалу его более ранний смысл.
В ходе превосходного анализа И. Саджер[45] объяснил, как родительский комплекс Хеббеля побудил его к выбору материала и как он пришел к тому, чтобы в борьбе полов принять сторону женщины и суметь вжиться в ее самые сокровенные душевные переживания[46]. Он также дословно приводит обоснование, предложенное самим поэтом для объяснения проведенного им изменения материала, и совершенно справедливо считает его надуманным и предназначенным для оправдания, хотя бы поверхностного, чего-то неосознанного самим поэтом, а по существу, маскировки его. Не буду касаться объяснения Саджера, почему овдовевшая, согласно библейской легенде, Юдифь должна была оставаться девственной вдовой. Оно отсылает к намерению детской фантазии отрицать половое общение родителей и превратить мать в непорочную деву. Я же пойду дальше: после того как поэт подтвердил девственность своей героини, его чуткая фантазия сосредоточилась на враждебной реакции, вызванной поруганием этой девственности.
Итак, мы вправе в заключение сказать: у дефлорации не одно предназначение во благо культуры – надолго приковать жену к мужу; она высвобождает также архаическую реакцию враждебности к мужчине, которая может принимать патологические формы и довольно часто выражается в разнообразных торможениях супружеской любовной жизни, а из-за них второй брак очень часто оказывается удачнее первого. Странная для табу на лишение девственности боязнь, с которой супруг вступает на путь дефлорации, полностью оправдана этой враждебной реакцией.
Интересно, что в качестве анализируемых можно встретить женщин, у которых обе противоположные реакции – подчинения и враждебности – одновременно проявляют себя и сохраняют тесную связь друг с другом. Есть женщины, которые вроде бы полностью разругались со своими мужьями и все же способны лишь на тщетные попытки освободиться от них. Как только они пытаются обратить свою любовь на другого мужчину, вклинивается в виде препятствия образ первого, пусть уже нелюбимого. В таком случае психоанализ разъясняет, что эти женщины действительно еще зависят от своих первых мужчин из-за чувства подчинения, но уже не по причине нежных чувств. Они не уходят от них, потому что еще не до конца отомстили им, в крайних случаях враждебное чувство даже не дошло до их сознания.
Об одном особом типе мужского выбора объекта любви
Доселе мы приберегали для художников право описывать, согласно каким «предпосылкам любви» люди совершают выбор ее объекта и как они согласуют запросы своих мечтаний с реальностью. Ведь, кроме всего прочего, они обладают кое-какими качествами, позволяющими им решать такую задачу, – прежде всего повышенной чувствительностью к сокровенным душевным переживаниям других людей и мужеством придавать гласности содержание собственного бессознательного. Однако познавательную ценность их откровений понижает одно обстоятельство. Художники скованы условием обеспечить интеллектуальное и эстетическое удовольствие, а также достичь определенного эмоционального воздействия. Из-за этого они не могут изображать реальность в неизменном виде, а обязаны выделять ее отдельные части, распутывать мешающие хитросплетения, смягчать все в целом и восполнять недостающее. В этом и состоит преимущество так называемой поэтической вольности. Кроме того, художникам предоставлена возможность только походя интересоваться происхождением и развитием тех состояний души, которые они описывают в готовом виде. Потому-то необходимо, чтобы наука – не очень умело и сократив приток удовольствия – занялась теми же темами, художественная обработка которых испокон веку радует людей. Эти пояснения могут служить еще и оправданием строго научного обсуждения любовной жизни людей. Ведь именно наука наиболее полно отвергает принцип удовольствия, без чего невозможна развитая психическая деятельность.
В ходе психоаналитического лечения достает возможностей сформировать впечатление о любовной жизни невротика, а при этом еще и вспомнить о том, что нечто подобное было подмечено и научно установлено у обычных здоровых и даже у выдающихся людей. Позднее, благодаря накоплению сходных впечатлений и нежданно удачному притоку материала, четко выделяются затем конкретные типы любовной жизни. Один из типов мужского выбора объекта любви я намерен описать здесь в первую очередь, потому что его отличает ряд «предпосылок любви», одновременное присутствие которых представляется непонятным, собственно даже странным, и в то же время его легко объяснить средствами психоанализа.
1. Первую из этих «условностей» можно без обиняков назвать комплексной; как только ее обнаруживают, удается выявить наличие других отличительных черт этого типа выбора. Ее можно именовать условием «потерпевшего третьего», а содержание свести к тому, что лицо данного типа никогда не выберет в объекты любви женщину, все еще свободную, то есть девицу или незамужнюю даму, а изберет только ту, на которую может предъявить права другой мужчина в качестве супруга, любовника или жениха. В некоторых случаях это условие оказывается настолько непререкаемым, что одну и ту же женщину, пока она никому не принадлежит, поначалу могут не замечать или даже чураться, но она тотчас же становится предметом влюбленности, лишь только вступает в одно из упомянутых отношений с другим мужчиной.
2. Второе условие, пожалуй, менее постоянно, однако не менее необычно. Этот тип выбора объекта возможен только в результате его слияния с первым, тогда как то и в отдельности встречается в большом количестве случаев. Оно означает, что целомудренная и не внушающая подозрений женщина никогда не взволнует настолько, чтобы возвыситься до уровня объекта любви, привлекает же только такая, которая хоть в каком-то сексуальном отношении пользуется дурной славой, в чьей верности и надежности возникает сомнение. Эта последняя особенность может варьироваться в ряде смыслов – от легкой тени на репутации замужней дамы, не пренебрегающей флиртом, до демонстративно полигамного образа жизни кокотки или «жрицы любви», впрочем, мужчины данного типа не откажутся ни от одной особенности подобного рода. Эту условность, несколько ее упрощая, можно назвать «любовью к девкам».
Подобно первому условию, дающему возможность удовлетворить соревновательные и враждебные импульсы в отношении мужчины, у которого отнимают любимую женщину, второе – склонность женщины к прелюбодейству – связано с проявлением ревности, которая является, видимо, насущной потребностью влюбленных этого типа. Только когда у них есть возможность ревновать, их страсть достигает пика, женщина обретает наивысшую ценность, и они никогда не преминут воспользоваться даже малейшим поводом, позволяющим им пережить это сильнейшее чувство. Как ни странно, ревность направлена не на законного обладателя возлюбленной, а на случайно появившегося постороннего, в связи с которым можно подозревать любовницу. По крайней мере, любовник не проявляет желания быть исключительным ее обладателем и, пожалуй, чувствует себя вполне благополучно в рамках любовного треугольника. Один из моих пациентов, ужасно страдавший из-за шашней своей дамы, не только не стал возражать против ее замужества, а даже всячески содействовал ему; затем на протяжении многих лет никогда не проявлял в отношении мужа ни капельки ревности. Правда, в другом типичном случае мужчина во время первой любовной связи был крайне ревнив к супругу и вынудил даму прекратить с ним супружеские отношения; однако в своих многочисленных последующих связях вел себя как все и больше не воспринимал законного мужа как помеху.
Следующие пункты характеризуют уже не условия, предъявляемые к объекту любви, а действия влюбленного по отношению к нему.
3. В ходе нормальной любви ценность женщины определяется ее сексуальной непорочностью и уменьшается за счет ее приближения к статусу шлюхи. Поэтому поразительным отклонением от нормы выглядит то, что влюбленный упомянутого типа ведет себя с подобного сорта дамами как с самыми ценными объектами любви. Любовные отношения с ними протекают с наибольшими психическими затратами, вплоть до забвения всех прочих интересов; только таких женщин можно любить, и мужчины снова и снова налагают на себя завет верности, как бы часто ни исхитрялись реально нарушать его. В этих тенденциях описываемых любовных отношений с предельной ясностью проступает навязчивость – черта, присущая в определенной степени любому случаю влюбленности. Как бы прочна ни была верность и сильна привязанность, не следует, однако, предполагать, что любовную жизнь людей этого типа исчерпывает одна-единственная связь или она случается только единожды. Напротив, сходные страсти с одними и теми же характерными чертами (одна – точная копия другой) повторяются в жизни его представителей многократно; более того, в зависимости от обстоятельств, например от перемены места жительства и окружения, объекты любви могут так часто сменять друг друга, что из них образуется длинная колонна.
4. Более всего наблюдателя поражает проявляющееся у любовников этого типа стремление спасать возлюбленную. Мужчина убежден, что она нуждается в нем, что без него утратит любые нравственные устои и скатится на достойный сожаления уровень. Спасение достигается тем, что он не бросает ее. В отдельных случаях намерение спасти оправдывают ссылкой на сексуальную ненадежность и уязвимое социальное положение любовницы; впрочем, не менее ярко оно проявляется и там, где реально такие основания отсутствуют. Один принадлежащий к описываемому типу мужчина, умевший завоевывать дам с помощью искусных обольщений и хитроумной софистики, позднее в приобретшей прочность связи не жалел сил, чтобы удержать очередную возлюбленную на пути «добродетели» с помощью трактатов собственного сочинения.
Если разом взглянуть на отдельные детали нарисованной здесь картины – на условия несвободы любовницы и ее принадлежности к шлюхам, которых высоко оценивают, на потребность в ревности, на завет верности, который, впрочем, распространялся на вереницу возлюбленных, и на намерение спасать, – то выведение всех их из единственного источника покажется сомнительным. И все же его легко осуществить в ходе психоаналитического проникновения в биографии интересующих нас лиц. Этот по-своему происходящий выбор объекта и весьма странные любовные отношения имеют одно и то же психическое происхождение, напоминающее о любовной жизни нормальных людей: они ведут свое начало от фиксации детской склонности любить на матери и представляют один из ее вариантов. При нормальном развитии любви сохраняется совсем не много черт, в которых безусловно чувствуется при выборе объекта прообраз матери вроде, скажем, предпочтения молодыми людьми более зрелых женщин; здесь отстранение либидо от матери произошло сравнительно быстро. Напротив, у рассматриваемого нами типа мужчин либидо и после наступления половой зрелости задерживалось на матери так долго, что у выбранных позднее объектов любви оставались ее отчетливо выраженные признаки, а все они становились очень легко узнаваемыми подменами матери. Тут-то напрашивается сравнение с деформацией черепа у новорожденного; после затянувшихся родов череп младенца, скорее всего, будет выглядеть как слепок материнского таза.
Теперь все это обязывает нас определить вероятность того, что отличительные черты данного типа мужчин (условия любви и действий в ходе нее) в самом деле берут свое начало в особенностях отношений с матерью. Легче всего это удалось сделать в отношении первого условия – несвободы женщины, или потерпевшего третьего. Нетрудно понять, что у растущего в семье ребенка факт принадлежности матери отцу становится неотъемлемой частью ее сути, а потерпевшим является не кто иной, как сам отец. Так же просто в ход мыслей ребенка включается склонность переоценивать возлюбленную, считать ее единственной и неповторимой, ведь ни у кого не бывает нескольких матерей, а отношение к своей зиждется на фундаменте совершенно очевидного и не допускающего повторения события.
Если объектом любви у нашего типа мужчины становятся только заместители матери, то понятно, как образуется шеренга любовниц, что, казалось бы, прямо противоречит условию верности. И на других примерах психоанализ свидетельствует: действующее в бессознательном впечатление незаменимого часто проявляет себя путем расчленения в бесконечный ряд, – бесконечный потому, что никакой суррогат все же не способен обеспечить желанное удовлетворение. Так, удовольствие детей, без устали задающих вопросы в известном возрасте, объяснимо тем, что они должны, но у них не поворачивается язык задать один-единственный вопрос[47]. Болтливость же некоторых пораженных неврозом персон проистекает из давления тайны, которую очень хочется рассказать, но которую они, наперекор любому искушению, все же утаивают.
Напротив, второе условие любви – принадлежность избранного объекта к шлюхам – вроде бы решительно противится выведению из комплекса чувств по отношению к матери. В своих осознанных мыслях взрослый мужчина предпочитает представлять мать личностью безупречной нравственной чистоты, и на него мало действует иное мнение; если же таковое приходит извне, то оскорбляет; если оно всплывает изнутри, то такое сомнение в характерной, казалось бы, черте матери воспринимается чрезвычайно мучительно. Но как раз такое острейшее противоречие между «матерью» и «девкой» побуждает нас исследовать историю развития и соотношение этих двух рядов чувств в бессознательном, хотя мы уже очень давно установили, что в нем часто сливается воедино то, что в сознании предстает расщепленным на две противоположности. Кроме того, это исследование возвращает нас к периоду жизни, когда мальчик впервые получает более точные сведения о сексуальных отношениях взрослых, – приблизительно к годам накануне полового созревания. В то время грубые россказни с явным намерением дискредитировать взрослых и возмутить слушателя знакомят его с тайной половой жизни, подрывают авторитет взрослых, который кажется несовместимым с разоблачением их сексуальной деятельности. В этих «откровениях» сильнейшее впечатление на неофита производит их касательство к собственным родителям. Зачастую слушатель прямо отвергает его, говоря например: возможно, твои родители или какие-то другие люди и делают друг с другом нечто подобное, но это совершенно не похоже на моих родителей.
В это же время «сексуального просвещения» мальчик узнает – за редким исключением – и о существовании определенного сорта женщин, которые сделали половые сношения своей профессией, за что их повсеместно презирают. Ему самому такое презрение, скорее всего, чуждо; для этих несчастных у него в запасе смешанное чувство вожделения и жестокости, как только он понимает, что они могут и его приобщить к половой жизни, которую доселе он считал исключительной привилегией «больших». Когда со временем он уже не в силах сохранить сомнение, требующее исключить родителей от отвратительной привычки заниматься половой деятельностью, то удивительно цинично, но справедливо говорит себе, что различие между матерью и потаскухой не столь уж и велико, – по сути, они делают одно и то же. «Просвещающие» рассказы оживляют в нем, естественно, следы воспоминаний о впечатлениях и желаниях его раннего детства, и на этой почве у него повторно активизируются определенные психические побуждения. Он даже начинает опять вожделеть мать в только что обретенном смысле и вновь ненавидеть отца как соперника, стоящего на пути этого желания; мальчик оказывается под властью, как мы говорим, комплекса Эдипа. Он не прощает матери и рассматривает как измену то, что она дарит радость сексуального общения не ему, а отцу. У этих переживаний, если только они быстро не проходят, может быть только один исход – изживание в фантазиях, содержанием которых являются сексуальные действия матери в самых разнообразных ситуациях, а напряженность особенно легко разряжается в акте онанизма. Из-за устойчивого взаимодействия двух побудительных мотивов – похоти и мести – заметно преобладают фантазии о неверности матери; любовник, с которым мать совершает измену, обладает почти всегда чертами Я самого мальчика, точнее говоря, собственной личности, идеализированной, возвысившейся благодаря возмужанию до уровня отца. То, что в другом месте я изобразил в качестве семейного романа[48][49], объединяет разнообразные продукты деятельности этой фантазии и их переплетение с различными эгоистическими проявлениями этого периода жизни. Осознав эту часть психического развития, мы, впрочем, уже больше не можем находить противоречивым и загадочным то, что условие принадлежности любовницы к шлюхам прямо берет свое начало в комплексе чувств к матери. Описанный нами тип любовной жизни мужчины несет на себе следы этой истории развития и допускает простое понимание себя как фиксации мальчика на фантазиях периода полового созревания, которые позднее все же находят разрешение в реальной жизни. Не составит труда предположить, что усердно практикуемый в этот период онанизм внес свой вклад в закрепление подобных фантазий.
