Зинаида Гиппиус
Автоном и Надя
– Чудаки! – говорю я о тете и дяде, пожимая плечами. – Хотят, чтоб Надя подождала и вышла за меня замуж. Право, не знаю.
Автоном мотнул головой.
– Э! Не берить, панычу, старую жинку. Негоже. Я со старой жинкой змаялся. Куда с ней? Ведьмущая.
– Да разве Надя старая?
– А как же? Пока ваше время придет – состарет. Ну их в болото.
Я вспоминаю, как птичница Горпина, Автономова жена, поправляет очипок морщинистой рукой и пронзительно зло кричит по двору: «Аутоном! Аутоном! Черти тебя сказили!» Не очень верю, что Надя станет вроде Горпины, однако жениться страшно, и я совсем бросаю эту мысль. Немного погодя, начинаю другое:
– Автоном, а почему Карл Литыч к нам больше не ходит?
– Графский управитель? Кто ж его знает! Панночка замуж за него метится, ну а пан, слыхать, на дыбки.
Я это и думал. Но раз я сам не женюсь на Наде, то против Карла Литыча ничего не могу иметь.
– Отчего ж дядя не хочет, Автоном?
– Да с дури. Веры, что ли, он не нашей. Известно, немец.
Карла Литыча я знал, был даже случайно, с Автономом, у него в гостях: зачем-то послали Автонома в графское имение. Близко. Сейчас за баштаном поле, на поле ветряк, за ветряком уж видать крышу Карл Литычева флигеля. Хороший флигель, как наш дом.
– А чего ж такое – немец? – продолжал Автоном. – Из немцев тоже не худые. Ученый. Живет лучше пана другого. Так вот на! Нехай, говорит, у сажалку кинется, а за немца не отдам.
– В сажалку? – с ужасом повторил я.
– Наша панночка тоже настойчивая. По батьке же и пошла. Ее не у клюнешь, нет! В сажалку так в сажалку, абы по-своему.
Известие, что Надя может утопиться, если ей не позволят выйти за Карла Литыча, глубоко меня потрясло. Немедленно стал я придумывать планы спасения. Ничего путного не придумал, конечно.
Только всю ночь кошмарил и на другой день бредил, как убитый. О грехах даже забыл.
Дядя все шумел, чтоб его! А Надя и гулять последнее время не выходила, сидит, запершись, наверху.
Собрался я с горя на баштан, вдруг дверь Надиной светелки отворилась. А я на лестнице.
– Валя, – кличет тихонько, – поди сюда! Меня жаром обдало. Кинулся к ней.
Велела запереть дверь, сама окно заперла. Что-то будет тайное и важное.
– Слушай, Валя, ты ведь смелый? Вот тебе записочка, в сумерки беги, будто на баштан, через поле к Карлу Ипполитычу. Знаешь? Отдай и ответа подожди. Только, чтоб никто не видал. Ему самому. И ответ мне отдай, чтоб никто – никто… Понимаешь?
Еще бы я не понимал! Хороша была бы любовь, если бы я не понимал!
– Ну вот. А я за то всю жизнь тебя буду любить, хочешь?
И Надя меня поцеловала. Это было даже слишком. Я без поцелуя, без обещания все равно бы все сделал.
Страшно через сумеречное поле бежать к далеким ветлам. Ветряк такой черный, расставил неподвижные лапы. Но чем страшнее, тем слаще. Я Надю спасаю!
Все обошлось великолепно. Карла Литыча я встретил у самого крыльца флигеля, одного. Он не удивился, взял письмо, зажег потайной фонарик, прочел.
– Ответ, Карл Литыч, – сказал я кратко и деловито.
– О! Сейчас. Добрый мальчик. Добрый брат. Вырвал листок из записной книжки, написал карандашом.
Рыжая борода у него так и светилась над фонарем, пока писал. Еще ужинали, когда я вернулся.
– Отнеси, Валичка, Надюше наверх блинцов, – плаксиво сказала тетя. – У нее голова разболелась.
Два блинца я на лестнице шлепнул, поднял – на тарелку. Э, не до того!
