Ади Зусман
Вы это переварите! Комплексный подход к лечению болезней ЖКТ
Поиск альтернативного лечения
Вопрос 1. Что мешает вам заняться поисками нового лечения, отличного от предыдущего?
– Дорогая Эден, что мешало тебе найти другое лечение? В конце концов, ты слышала обо мне задолго до того, как решила отыскать.
– Это так, – ответила Эден, – я впервые услышала о тебе несколько лет назад. Но я твердо отвергала просьбы брата и невестки связаться с тобой.
– По каким причинам ты отказывалась? – настаивала я.
– У меня было множество причин, чтобы не делать этого. Я была очень больна и испытывала ужасную агонию, но никогда не пробовала что-то новое. Я воспользовалась несколькими предложениями, чтобы отказаться от предложения обратиться к тебе:
• Меня уже лечат лучшие врачи в стране. Чем мне поможет дополнительная помощь вне медицинской системы?
• Мой кишечник и так покрыт шрамами и болен. Что может исцелить его?
• Обратиться за помощью к нутрициологу? Они ассоциируются у меня с плохим опытом – женщины запихивали еду мне в горло, заставляли пить лечебные жидкости, вставляли трубочки мне в вены и прописывали парентеральное питание и так далее. Я ни в коем случае не собиралась обращаться к нутрициологу!
• А что ей вообще известно? Она понятия не имеет, как я страдала много лет, не знает о сотне кровавых испражнений в день, о всех моих операциях. Она даже меня не знает, так как она сможет помочь мне?
• Моя болезнь Крона. Она всегда присутствовала вместо меня. На каждой сессии, на каждой встрече с врачом, нутрициологом или психологом они сначала работали с болезнью, а я растворялась в стенах. И у меня больше не осталось сил. Я не хочу снова быть прозрачной. С меня хватит. Хочу прожить свою жизнь и не позволять людям (снова) пытаться меня чинить. Я уже не верю, что кто-то или что-то может мне помочь.
– Ого, это достаточно серьезные причины, – ответила я. – Понимаю, почему ты не хотела начинать терапию.
– Я была так погружена в болезнь и слепую веру, что медицинское лечение является единственной возможностью для меня, что и не рассматривала другие варианты. Я не искала, не спрашивала и отталкивала любую попытку предложить мне хоть что-то другое. Я оказалась заложником понятия. И было еще кое-что… – Эден поерзала на стуле. Опустила глаза и подняла плечи, покрытые татуировками в виде летящих птиц. Я сделала глубокий вздох. Она тоже стала глубоко дышать и продолжила:
– Знаешь, я болела с шести лет. Не помню, когда вообще была здоровой. Не помню жизнь без больниц, врачей, отделений неотложной помощи, операций, лекарств и насильственного питания. Вот такой была моя жизнь. Что-то в твоем характере намекнуло мне, что работа с тобой будет отличаться, что, возможно, она поможет избавиться от болезни. Но я не хотела этого. Подсознательно я чувствовала, что болезнь, как и изнасилование, было тем, с чем я научилась жить. И я столько лет страдала, прежде чем научиться этому, а теперь потеряю все за одно мгновение? Это все у меня просто заберут? Зачем же я тогда столько страдала?
Я молчала. У меня не было слов пред лицом такой ужасной ноши из боли, пред лицом многих лет невозможной борьбы. Я могла лишь оставаться рядом, присутствовать и не осуждать, не проявлять страх. В плане тренировок ответ Эден называется зоной комфорта. Верно, весьма неприятно складываться пополам от пронзающей желудок боли, переползать с кровати в ванную и назад, закрываться от мира, потому что уже не можешь выслушивать поток советов и жалостливые взгляды людей вокруг тебя, мучиться из-за диареи по десятку раз на день и постоянно находиться среди врачей, проходя обследования и переливания… и все это знакомая нам безопасная зона. Как и описала ее Эден, это знакомая нам жизнь.
Подсознательно эта жизнь стала предпочтительнее любой альтернативе болезни.
Некоторые объясняют это тем, что без болезни им пришлось бы разбираться с проблемами, с которыми они не знают, что делать, например обучением в университете или поиском работы или с функциями супруга и родителя. Многие пациенты описывают болезнь как «передышку» от мира, своего рода отпуск, потому что у них нет другого способа найти для себя это время. Или им просто не хватает для этого способностей. Мы можем провести всю свою жизнь в зоне комфорта и не осознавать, что именно сознание выбирает ее для нас. Это не хорошо и не плохо; просто это так. Например, я много лет страдала от возвращающегося воспаления в мочевыводящих путях. И лишь через почти 25 лет борьбы, когда я стала полностью зависеть от антибиотиков, появилась мысль, что, возможно, воспаление было подсознательным способом моего тела попытаться сказать мне что-то и что мне нужно было искать альтернативные способы борьбы.
Зигмунд Фрейд, отец современной психологии, выделил два способа выразить тревожность.
1. Объектная презентация. Тело выражает тревожность физически. Например, ребенок плачет, потому что ему некомфортно, он не может выразить это словами. В какой-то степени он может быть болен, поскольку не знает, как выразить свои потребности вербально.
2. Словесная презентация. Мы вербально выражаем наши тревоги, говорим об эмоциях и потребностях. Это уже более зрелая стадия, на которой малыш учится говорить, на примере родителей учится выражать свои эмоции и способен рассказать о потребностях, боли и желаниях с помощью слов. Человеку, который так и не научился выражать эмоции, который вырос в обществе, не разрешающем их, будет сложно выражать себя вербально. Но потребность в таком выражении никуда не исчезнет. Вот почему тело берет на себя эту роль, как и делало в детстве. Это ведущий принцип, если говорить кратко и ясно, психосоматических симптомов.
Вот как мудрое тело Эден выражало ее боль и отчаяние посредством болезни. Зона комфорта Эден стала болезнью Крона, которая мучила ее тело в течение многих лет. Я заглянула в глаза Эден и спросила ее:
– Были ли другие причины, которые мешали тебе поискать другую терапию?
– Я умела отлично все скрывать. Я была полна секретов и загадочности, – ответила она с застенчивой улыбкой. – С самого детства я привыкла к тому, что мне по-настоящему не верили и меня не слышали, поэтому я научилась все скрывать. Я умалчивала о том, что мне больно. Скрывала кровавую диарею, не рассказывала об изнасиловании. Мне так хорошо это удавалось, что я успешно скрывала такие вещи и от самой себя. Благодаря тому, что я прятала болезнь, она стала меньше присутствовать в моей жизни. Бывали периоды, когда я практически могла жить «как обычно». Ну знаешь, эта невинная вера в то, что «если об этом не говорить, оно не будет существовать». Мне было комфортно жить вот так. А еще я испытывала чувство вины. Ненавижу его, но виновной я себя чувствовала очень много лет. Из-за болезни, из-за того, что она вредила моей семье, разрушала жизнь. Чувство вины по отношению к моей семье и детям. Вина перед врачами и терапевтами. Я виновата. Потому лучше об этом не говорить, чтобы не чувствовать это снова.
Иногда оказывается, что мы едим пудинг, который готовили не сами, если говорить метафорически. Особенно те из нас, кто вырос в окружении, которое винит нас за события, никак не связанные с нами или причиной которых мы не являемся. Или тем, кто плохо различает ответственность и чувство вины, сложно функционировать без вины.
Чувство вины имеет разрушительную энергию – как критика, как постоянное чувство, что «я не хороший или недостаточно хорош и мне нужно угодить всему миру, чтобы меня полюбили».
Такие тяжелые чувства влияют на ментальное и физическое здоровье и вредят ему. В предыдущей главе мы объясняли, каким образом постоянная стимуляция нервной системы может помешать правильному функционированию кишечника, даже навредить его стенке, привести к появлению синдрома протекания кишечника, к излишней стимуляции иммунной системы и развитию чрезмерного воспалительного процесса. Детям, растущим в окружении, неспособным разобраться с их расстройствами – будь это болезнь или любой другой феномен, который заставляет семью учиться работать с ним, сдерживать его и воспитывать ребенка так, чтобы он вырос и стал взрослым, способным позаботиться о себе, – будет сложно справляться со своими расстройствами во взрослой жизни. Эден выросла без таких инструментов.
– Каким было твое состояние, прежде чем ты решила связаться со мной? – спросила я.
– Я только что пережила еще одну операцию, в этот раз на мою гипервоспаленную прямую кишку. Я понимала, что стома останется со мной до конца жизни. Мне было очень грустно. Я не могла обрести надежду, а затем снова впасть в отчаяние. Знаете, весьма утомляюще чувствовать надежду, а затем снова ее терять. А я прошла через этот процесс десятки, если не сотни, раз во время болезни. Например, в детстве родители нашли мне врача, который на самом деле убедил мою семью, что вылечит меня на 100 %. Мне пришлось поменять имя, зажечь свечи и проводить разные церемонии. Через несколько месяцев кровотечения вернулись, а врач перестал отвечать на телефонные звонки. Я снова почувствовала себя одинокой.
Обещания, которые не выполняются, причиняют боль. Мы знакомы с такими разочарованиями в жизни. А когда вы даете обещание по поводу таких тяжелых болезней, как болезнь Крона, то страх и разочарование становятся еще сильнее.
– Что тогда вызвало перемены, которые привели тебя к тому, что ты подняла телефонную трубку и взялась за дело?
Эден молчала. Ей отлично удавалось молчать. Она молчала целое десятилетие. А тут внезапно заговорила – на камеру, перед зрителями в залах, для книги. Это непросто. Она полностью вышла из зоны комфорта. Эден сделала глубокий вдох и продолжила:
– Ты сняла один клип на каком-то духовном фестивале в пустыне, ну, знаешь, ты любишь иногда посещать (полуулыбка, попытка вылить на меня вину за то, что я иногда исчезала или, как обычно говорят, брала отпуск). Ты называешь его «шляпным видео». Я просмотрела этот клип без преувеличений десятки раз. Ты рассказывала, как хорошо подготовилась к поездке – составила список, все упаковала, – а затем, когда ты была на полпути к пустыне, обнаружила, что забыла шляпу.
Это был спонтанный клип, который я сняла после внутренней работы над собой. Наверное, вам знакома беспомощность, когда вы вдруг обнаруживаете проблему, с которой просто не можете разобраться в данный момент. Это не простое чувство, ведь большинство из нас плохо справляются с беспомощностью. Именно так я чувствовала себя в тот день, после двух часов езды на автомобиле, и я понимала, что не стану возвращаться за шляпой. Но что мне делать? Я чувствительна к солнцу, и провести четыре дня в пустыне без шляпы, которая бы защищала мое лицо, было плохой идеей. В тот момент в моей голове начали всплывать самокритичные фразы: «Безответственная дура! О чем ты думала, когда так спешила? И что теперь делать? Сидеть в палатке и умирать от жары весь день? На тебя нельзя положиться! Кто вообще дал тебе права?!» Кажутся ли вам знакомыми такие голоса? Полагаю, что да, ведь все мы мастера ругать себя в таких ситуациях. И я в нее попала, потому что это оказалось привычкой, а, как и в случае любой привычки, ее было сложно побороть. Но как только я поняла, что эти предложения не отражают правды, а являются просто критикой, которая никак со мной не связана, то мне удалось разобраться с этими мыслями. Например, я могла спросить себя: «Кто управляет моими мыслями? Чей это вообще голос? Разве приятно о таком думать? Разве они дарят моему сердцу, животу и телу хорошие ощущения?» А если нет (покажите мне хоть одного человека, которому они нравятся…), мне не хочется продолжать так думать.
Такие мысли заставляют меня почувствовать себя некомпетентной и маленькой. Совсем не это чувство мне нужно.
Я называю такие чувства «гремлинами» (этот термин я использовала несколько лет назад на уроке осознанности) и отпускаю их. Попробуйте… на самом деле очень приятно выбросить ментальный мусор в корзину и вместо этого задать себе другие вопросы, например: «Где мне купить новую шляпу?» (Просто, не так ли?)
Эден, после многих лет неудачных попыток настроить связь с врачами (найти общий язык ей удалось только с арт-терапевтом), несколько раз посмотрела этот клип. К ее удивлению, как она рассказывала мне спустя два года, ее выздоровление после последней операции сильно отличалось от предыдущих случаев: «Я начала смотреть этот клип до операции. И продолжила после. Очевидно, мне было страшно, потому что резали мою прямую кишку, а также наполненную кистами маточную трубку. Я знала, что останусь со стомой, прикрепленной к желудку до конца жизни. Но после операции что-то в моем выздоровлении изменилось. Я не вернулась в больницу из-за осложнений из-за инфекции, как бывало раньше. Всего через месяц я уже ходила и даже ездила на автобусе на мои сессии с тобой. Я чувствовала, что “в голове” становлюсь сильнее».
Ее мышление изменилось, и казалось, что она приняла решение превратить неудачу в возможность, а лимоны, как говорится, в лимонад. На мой взгляд, это и есть разница между надеждой и верой. За годы моей работы в качестве терапевта я повстречалась со многими людьми, которые страдали от возвращающихся болезней кишечника, чье здоровье превратилось в неописуемый ад. Люди, потерявшие кишечник из-за операции, которым приходится питаться через трубки, прикрепленные к венам или носу. Были случаи, когда пациенты умирали, и необязательно от болезни, а от связанных с ней осложнений. Но также я встречала людей, которым удалось выбраться из долины смертной тени. Тех, кто, несмотря на удаление частей кишечника, и на пристрастие к мощным медикаментам, все еще знал, как поддерживать хорошее здоровье. Такие как Эран, о котором я писала в начале этой книги. Такой была и Аяла Бар-Натан, женщина, которая гордо ходила со стомой. Эден даже не верила, что она такая, но ее история показывает, что, несмотря на то, как далеко мы уходим во тьму нашей болезни, пока свеча веры горит, мы можем выбраться из тьмы.
Я не стану останавливаться на разнице между надеждой и верой из-за незначительной семантики. Все тысячи пациентов, с которыми я повстречалась на протяжении профессиональной жизни, обладали верой. Все искренне говорили: «Я хочу стать здоровым. Хочу чувствовать себя хорошо. Не желаю больше испытывать боль в животе. Я не хочу страдать от диареи или запора. Не хочу испытывать боль в животе». Но не верили.
Вера является эмоцией, вложенной в нас за многие поколения. После тысяч страданий, во время которых мы сталкивались с войнами, миграциями, гонениями, голодом, холодом, жарой, мором, смертью в родах, всеми видами жестокости. Особенно это касается моего народа, евреев и их двух тысяч лет изгнания и жизни в качестве меньшинства среди враждебно настроенного населения.
Наша ДНК сохраняет в себе все эти воспоминания. Наше коллективное сознание (как описывает его мой любимый психолог Карл Юнг) таит в себе всю эту боль.
Но, на мой взгляд, надежда не является «активной» эмоцией. Еврейский народ мечтал и молился о возвращении на родину тысячу лет… но тысячу лет ничего не происходило. Пока однажды Теодор Герцль, ассимилировавшийся еврей, заново открывший свои корни, не явился и не решил, что его народ заслуживает государства. Он написал утопическую футуристическую книгу об этом и организовал первую сионистскую конвенцию в Базеле. Он умер от туберкулеза, а его мечта так и не исполнилась. Но его жаркая вера продолжила жить и привела к созданию государства, которое на 2022 год является домом для 7 миллионов евреев. Человечество целыми поколениями надеется, что однажды изобретет вечное пламя – свечу, которая будет гореть всю ночь напролет. Но именно вера Томаса Эдисона, одного из изобретателей электрической лампочки и его коллег на самом деле дала нам освещение ночью. Он, кстати, придумал ее не первым, но, видимо, был самым упорным – 2000 экспериментов было проведено, прежде чем появилась первая электрическая лампочка. Как и Эдисон, другие изобретатели, такие как Никола Тесла и Джордж Вестингауз, также трудились. Если бы они не разделяли страстную веру в успех, несмотря на то, сколько лампочек взорвалось или погасло по пути, мы бы все еще полагались на мерцающий свет свечи. Именно вера помогала еврейским диссидентам в Советском Союзе пережить изоляцию в советских тюрьмах, прокладывая путь для других, таких как мои родители, путь побега в Землю Обетованную. Когда Шаранского, позже члена израильского кнессета, спросили, как он выжил, он ответил с характерной покорностью: «Они смогли пленить мое тело, но не дух. В душе я всегда был свободен».
Классическая работа Виктора Франкла, «Человек в поисках смысла», описывает зарождение его метода работы «логотерапии». Франкл пережил лагеря смерти во время холокоста и, наблюдая за товарищами по несчастью, пытался понять, что отличает от тех, кто выжил. Он пришел к заключению, что вера в значение поддерживает человеческое тело во время испытаний жизни. Именно внутренняя сила веры позволила пережившим холокост пройти через войну.
Вера – ведущая сила. Она порождает изменения в реальности. Вера возвращает силу нам, верующим. Надежда является пассивной, зависимой от внешних факторов. «Я надеюсь, что медикаменты мне помогут и не заставят столкнуться с побочными эффектами». Кажется ли такое мышление знакомым вам? Думающие таким образом помещают себя в пассивное состояние, потому что им кажется, что они ничего не могут делать, кроме как надеяться, что их тело правильно отреагирует на медикаменты, без побочных эффектов. А у каждой надежды есть друг по имени «разочарование». И когда оно наступает, как же больно становится телу…
И наоборот, такое выражение как «Что мне сделать, чтобы тело реагировало на медикаменты без побочных эффектов?» является активной мыслью, укорененной в вере, что мы можем что-то предпринять, чтобы добиться этого. Другими словами, вера – активная эмоция.
Когда я спросила наших друзей в социальных сетях, что ими руководило или мешало найти новую или дополнительную терапию, первым ответом была «вера». Не надежда.
Если в сердце есть вера, то и шанс на выздоровление тоже есть.
Это наводит нас на два важных вопроса: возможно ли намеренно обрести веру? И если да, то как это сделать?
Чтобы ответить на данные вопросы, я вернусь к истории Эден…
У нее была вера или по крайней мере надежда на меня – но также на ней оставили шрамы принудительное питание и опыт, связанный с нутрициологами в прошлом. Я спросила ее: «Учитывая все это, почему ты поменяла решение?»
Ее ответ говорил сам за себя:
– У меня появилась вера. Твои слова отличались от всего, что я раньше слышала о моей болезни. А я считала себя невольным экспертом по ней. Мое тело отреагировало еще прежде, чем голова поняла, что происходит. Но после многих часов, проведенных за просмотром твоих видеоклипов и особенно того ролика про шляпку, мое тело начало реагировать. Моя душа почувствовала, что возможно, я могу кому-то довериться.
История Эден иллюстрирует важность поиска информации о переменах, о которых вы мечтаете, – на международных форумах, в книгах и фильмах. Например, на мой взгляд, нужно обязательно посмотреть фильм «Исцеление» (Heal) на Netflix. Это документалка о человеке, который прошел через реабилитацию после серьезного несчастного случая и знакомит нас с другими людьми, которые выздоровели после «неисцелимых» проблем и теперь живут счастливой жизнью.
Эден идет по своему пути выздоровления с достойным восхищения упорством. Ее вера крепка, а ее тело, которое прошло через множество сложных испытаний, реагирует на это с благодарностью.
Глава 5
Чья это болезнь?
Мы определили поиск веры как важный инструмент для процесса исцеления, и давайте теперь поговорим о менее приятных вещах: нашей роли в выздоровлении. Сейчас мы познакомимся с двумя семьями и поймем на их примере, в чем заключается наша ответственность.
Семья Коэн: чья это вообще болезнь?
Семья Коэн прибыла в мою клинику в полном составе: мать, отец и сын. Три пары глаз уставились на меня. Они приехали из-за воспалительного заболевания кишечника, возникшего у их сына Нила. Нилу было 17 лет, и он страдал от язвенного колита с трех лет. Он не помнил жизни без этой болезни, а его родители не помнили, каково это – растить ребенка без колита. Эта семья 14 лет боролась с данным заболеванием, у них были взлеты и падения – множественные приступы и госпитализации, множество различных врачей и больниц, но Нил все еще оставался серьезно болен. У него наблюдался затяжной приступ, который, казалось, не остановить. Он получил все самые продвинутые медикаменты на рынке, но ему все равно приходилось просить прощения и выходить в туалет во время нашей встречи. Семья Коэн услышала о нашем Центре от другой семьи, чей ребенок также страдал от колита и который смог добиться ремиссии. Как только семья заверила меня, что готова начать этот процесс вместе с нами, мы закатали рукава и принялись за работу.
В течение первых двух месяцев мы сопровождали семью Коэн на приемы к их личному нутрициологу и встречались с врачом акупунктуры и психотерапевтом. Нилу стало немного лучше, но он не смог придерживаться точного плана питания, важного во время «красной фазы» болезни. Он чувствовал раздражение, злость, отчаяние. Всем нам было ясно, что выздоровления в таком «эмоциональном климате» добиться невозможно. Его мягкие, любящие родители постоянно общались с нами всеми. Я долго говорила с ними по телефону, пытаясь подбодрить и ответить на вопросы, иногда технические (как организовать его питание в школе), а иногда другие. Через некоторое время я снова пригласила их в клинику. Они приехали без Нила и во время встречи рассказали, насколько устали. Они прилагали столько усилий – готовили правильную еду, смотрели онлайн-лекции нашего курса (и пытались убедить и его посмотреть их), а также водили сына на все терапевтические сессии и ждали его у выхода, но он по-прежнему плохо себя чувствовал. Они сообщили нам, что Нил отказывался смотреть лекции и постоянно раздражался из-за того, что ему пришлось отказаться от любимых блюд, например колы или пиццы. Более того, он вел себя так, словно это родители, а не он страдали от этой болезни. Эти милые люди, действительно любящие сына и пытающиеся ему помочь, не знали, что делать. Я внимательно их выслушала, и после того, как они излили душу, я сделала глубокий вдох.
– Простите за этот вопрос, – мягко произнесла я, – но давайте будем честны, чья это болезнь?
Его мать уставилась на меня.
– Что вы имеете в виду? Конечно же, Нила, – ответили они вместе. – Но он же ребенок. Он не может готовить себе пищу или покупать продукты.
– Да, это понятно, – ответила я и продолжила задавать вопросы: – Но что он может сделать для самого себя? Может приготовить сэндвич в школу? Может решить, купить кока-колу или сок на карманные деньги? За все эти годы болезни он когда-либо принимал собственные решения? Чувствовал ли, что это он хозяин собственного тела?
Мать и отец Коэн молчали.
– Нил – наш единственный сын, – признались они. – И родился он после многочисленных попыток, когда мы были уже в среднем возрасте.
За годы после его рождения родители сосредоточили свои жизненные решения и развитие карьеры вокруг Нила, чтобы у них было свободное время для него, чтобы можно было заботиться о нем, насколько это возможно. Их ежедневная рутина и неделя были построены вокруг внутривенных инфузий, проверок и встреч с врачами и терапевтами.
– Что случится, – продолжила я их допрашивать, – если Нил вдруг внезапно выздоровеет? Если однажды вам придется проснуться и столкнуться с новой реальностью, в которой у Нила всего один-два стула в день, живот не болит и он не нуждается во внутривенных инфузиях, а врача вы посещать будете раз в год? Реальность, в которой он может сам съездить в больницу, пройти проверку крови и провести ее на следующее утро? Реальность, в которой он может есть салат и чувствовать себя хорошо? В которой он может поступить в колледж и гулять с друзьями?
Господин и госпожа Коэн обменялись взглядами и снова замолчали. Я только что описала их фантазии. Но молчали они потому, что никогда не представляли себе такую ситуацию. Это была реальность вне их возможностей, как они считали. Через несколько минут молчания заговорил отец. Он описал бессонные ночи, которые они провели, переживая за сына. То, от чего они отказались ради него. Вспомнил, что никогда не оставался за границей дольше, чем того требовала командировка, чтобы можно было вернуться домой и помочь заботиться о Ниле.
Он описал жизнь, которая вращалась вокруг болезни Нила.
Впервые за всю жизнь вместе они поняли, что неумышленно и уж точно неосознанно «поддерживали» болезнь сына. Без нее они бы не знали, как быть с ним, как веселиться, как выражать свою любовь к нему – это происходило только посредством приготовления специальных блюд и поиска следующего частного врача.
Комната погрузилась в тишину. Мать тихо плакала. Отец накрыл ее руки своими. Мое сердце болело за них. Она взглянула на мужа и повторила мой вопрос: «На самом деле чья это болезнь?»
К концу сессии мать тихо попросила у меня совет. Я сделала глубокий вдох и предложила:
– Пожалуйста, постарайтесь вернуть болезнь Нила ему. Это единственный способ, как он сможет научиться нести за нее ответственность и искать свой путь к ремиссии.
Когда они покинули комнату, я посидела еще несколько минут. На глаза наворачивались слезы.
Когда маленький мальчик падает и получает синяк, родители утешают его и заклеивают рану. Когда он болеет гриппом, родители ухаживают за ним, предлагая теплый чай и куриный бульон. С самого момента рождения мы все нуждаемся во взрослом человеке, который будет заботиться и присматривать за нами. На самом деле мы полностью зависим от своих родителей. Бо́льшая часть нашего процесса взросления подразумевает получение инструментов для взрослой жизни. Мы приобретаем их из нашего окружения – в школе, дома, от друзей, от медийных личностей, которых видим и которыми восхищаемся и вдохновляемся. Самым важным источником инструментов, необходимых для взрослой жизни, является наша семья: родители, тети и дяди, бабушки и дедушки (и любые вариации современной семьи, в которой есть ответственные взрослые).
Когда семье сообщают, что у одного из ее членов серьезная болезнь, люди испытывают шок. Такие новости, как правило, требуют значительных изменений в поведении семьи на многих уровнях. Такая семья проходит через процесс горевания по той жизни, которая больше не вернется, и медленно создает себе новую.
Например, она будет следовать более здоровой диете, сходит на консультацию и узнает о том, как снизить уровень ненужного стресса, и не забудет про забавные семейные прогулки. Ребенок в такой семье, столкнувшийся с хронической болезнью, скорее всего, вырастет взрослым, способным позаботиться о себе.
Так как недостаточно лишь дать больному члену семьи необходимое лечение, сложнее всего научиться передавать ребенку часть ответственности за выздоровление, сделать это опытом, побуждающим ребенка развиваться. Родитель, который не учит дочь «саму клеить пластырь», просто вырастит беспомощного взрослого, который и дальше будет зависеть от других. Это может иметь серьезные последствия для ребенка во многих сферах жизни. Взрослый, который растет без возможности самому присматривать за собой, чувствует себя потерянным, зависимым и беспомощным перед лицом болезни, будет цепляться за ложные надежды и постоянно разочаровываться. Взрослый, который вот так растет, не обретет веру в свои силы или способности своего тела. Такой человек не найдет связь с личными потребностями, не научится прислушиваться к своему телу и будет продолжать метаться от одного медикаментозного лечения к другому, сталкиваться с осложнениями и нуждаться в новых операциях, а потом тяжело отходить от них.
Теория отделения и индивидуализации развития ребенка была впервые написана доктором Маргарет Малер в 1960‑е годы. Доктор Малер, специалист-психоаналитик и ее коллега Питер Беллоуз описали развитие личности здорового ребенка, независимого от матери, – процесс, во время которого ребенок отдаляется от матери, чтобы потом снова сблизиться. Согласно этому принципу, родители должны позволять детям отдаляться, показывать, что верят в их способности, но быть рядом, если ребенок вернется к ним. Это и есть передача ответственности, необходимая для процесса исцеления. Семье Коэн нужно научиться выполнять свой долг, как и другой семье, которую я опишу далее: семье Леви.