Адриана Мэзер
Как повесить ведьму
Глава 11
Дружба
– Как ты еще не растолстел? – спрашиваю я, сжимая в руках теплый стаканчик горячего шоколада из пекарни миссис Мэривезер с легкой ноткой чили и корицы.
Хорошие гены. – Джексон хлопает себя по животу.
Мы переходим улицу, направляясь к порту, и только тогда я впервые вижу огромный корабль.
– Стой.
– Ты еще не видела «Дружбу»? – Он улыбается.
– Так вот как зовется ваш пиратский корабль!
Джексон смеется:
– На самом деле это реконструкция восточно-индийского торгового судна, построенного в 1797 году.
– Ты знаешь точную дату? – Я искоса смотрю на него.
– Когда я был маленьким, папа часто приводил меня сюда. Он строил корабли и особенно любил этот.
Внезапно становится понятна обстановка его дома. Я делаю глоток горячего шоколада.
– Это судно дюжину раз плавало через весь земной шар и каждый раз возвращалось в Салем, привозя товары со всего света. – Джексон смотрит на мачты с многоярусными деревянными перекладинами.
– Правда? – Я очарована любовью Джексона к этому старому кораблю.
– К сожалению, англичане захватили оригинал в войну 1812 года и продали его по частям.
– Печально. Он красивый.
– Да, ненавижу, когда люди уничтожают красивые вещи. – Джексон так искренен, когда говорит об этом корабле.
К моим щекам приливает жар.
– Значит, ты приходил сюда с папой?
– Ага, он рассказывал обо всех частях корабля и как они работают. Потому мне и нравится делать мебель. Мы с отцом много чего создали вместе.
Небо начинает из оранжевого становиться розовым.
– Каким он был?
Джексон улыбается:
– Отец всегда носил подтяжки, и у него был глубокий смех, который сотрясает все тело. А еще он всегда брал с собой старую курительную трубку, из-за которой мама дико злилась. Она уверяла, что весь дом уже провонял этим запахом. Но больше всего на свете папа любил маму. Он был величайшим сладкоежкой. Прокрадывался посреди ночи на кухню и съедал приготовленную на продажу выпечку. Мама каждый раз жаловалась, но в глубине души ей это нравилось.
Его любовь к отцу так понятна и близка, что у меня перехватывает дыхание.
– Судя по твоему рассказу, он был чудесным.
Джексон кладет руку мне на плечо и притягивает ближе к себе. Я напрягаюсь от его прикосновения. Может, миссис Мэривезер была права насчет Джексона. Я ведь не дала ему даже шанса. Просто не привыкла, что люди могут быть добры. Пару раз ребята из школы поступали со мной по-хорошему, чтобы потом подшутить, что не добавило очков доверию к людям. Я расслабляю мышцы и осторожно прислоняюсь к плечу Джексона, вдыхая запах хвои.
– В Нью-Йорке у меня не было друзей.
Мы смотрим, как разноцветное небо отражается в водной глади, и я размышляю о его руке, так и не отпустившей моих плеч.
– Ты всегда говоришь то, что думаешь, правда? – спрашивает он, словно это хорошее качество.
Я пожимаю плечами:
– Вивиан говорит, я не умею фильтровать слова. Забавно, но, думаю, у меня это от нее. На самом деле я просто не вижу смысла приукрашивать действительность.
– Получается, ты не скучаешь по городу?
– Не особо. Но я скучаю по возможности каждый день приходить в больницу к папе. Мы не расставались так надолго, как сейчас, с самого первого дня его комы. Квартира была продана быстрее, чем Вивиан предполагала, и нам пришлось переехать раньше, до того, как его перевезут в Бостон.
Объятия Джексона становятся крепче, а я не сопротивляюсь возможности прижаться к нему. Мое дыхание чуть ускоряется, грудь вздымается быстрей, чем раньше. Джексон опускает взгляд на меня.
– Если не возражаешь, я спрошу: что с ним случилось?
Я замираю. Джексон первый человек, который попросил рассказать эту историю.
– Четыре месяца назад папа готовил завтрак. Было субботнее утро, а до его болезни у меня был настоящий талант спать до обеда. Меня не будили ни сигнализация, ни вой пожарных сирен – ничего. Но в то утро какая-то частичка сонного мозга уловила панику в голосе Вивиан, и я пулей подорвалась с постели. Тогда я еще не знала, но причиной резкого пробуждения стал ее звонок в девять-один-один.
Помню только, как забежала на кухню и увидела отца, лежащего на черном кафеле. Самое странное, что именно в тот момент я сообразила, что папа как раз готовил мой любимый завтрак – банановые оладьи с шоколадной крошкой. Его глаза закрылись за секунду до того, как я оказалась рядом. Врачи сказали, что у него был небольшой разрыв в стенке сердца. Они провели операцию, но с тех пор папа в коме. Врачи не знают почему.
– Мне ужасно жаль. – Джексон качает головой.
– Теперь я часто просыпаюсь от панических атак. Я… думаю, что сама в этом виновата. В смысле, в болезни папы. – Никогда никому в этом не признавалась.
– Сэм, в этом определенно нет твоей вины.
Внезапно накатывает ощущение незащищенности, и отчаянно хочется спрятаться. Я отстраняюсь от Джексона.
– Ты мало об этом знаешь. Люди рядом со мной всегда страдают. Я как магнит для катастроф.
– Ты не можешь винить себя в том, что…
– Давай просто закроем тему. – Я прикусываю нижнюю губу. – Лучше пойдем домой. Я так и не сказала Вивиан, куда пропала.
– Конечно.
Мы покидаем порт, снова оказываясь на улицах. Без руки Джексона на плечах становится холоднее, но не уверена, что мне комфортно находиться так близко к кому-либо. Чаще всего люди предпочитают ко мне не прикасаться.
– Можно еще что-нибудь посмотреть по дороге домой? – спрашиваю я в надежде отогнать мрачные мысли. – Памятники истории, например?
– Угу, они повсюду, – сообщает Джексон, не останавливаясь. – В паре кварталов по той дороге будет Старое кладбище, древнейшее кладбище Салема. Там покоится один из Мэзеров. Когда будет светло, я свожу тебя туда.
– И кто сейчас боится? – спрашиваю я, и Джексон усмехается.
Мы идем по маленькой улочке с красивыми старыми домами.
– А на этой улице жил судья Корвин. Многие люди Салема приходили сюда по поводу обвинений в колдовстве.
Его рука задевает мою, и я отдергиваю пальцы, не успев даже задуматься, хочу ли этого.
– Ты правда многое знаешь об истории. Впечатлена.
– Это комплимент?
– Я хвалю людей только заслуженно.
– Можешь повторить? Хочу запомнить этот момент.
– Нет. – Пытаюсь не улыбаться, но терплю полный провал.
Джексон останавливается перед огромным особняком с большими стеклянными окнами и сводчатой крышей. Он похож на замок в новоанглийском стиле. Ухоженная зелень вокруг и внушительный забор, окружающий территорию.
– Что это за место? – интересуюсь я.
– Когда-то было тюрьмой.
– Необычная тюрьма.
– В ней содержали военнопленных 1812 года, – поясняет он. – Многие умерли здесь, большинство было повешено. Последнее пристанище Бостонского душителя. – Он указывает на кладбище за особняком. – Кладбище Говард-стрит.
– У вас тут повсюду кладбища.
– Подозреваю, у нас в Салеме просто много мертвецов.
– Ни капли не страшно, – заявляю я.
– Здесь, в этом самом переулке, Джайлза Кори раздавили насмерть. – В его голосе слышен театральный надрыв.
– Что? Зачем это делать?
– Ну, когда какой-то древний старикашка обвинил его в колдовской практике, Джайлз отказался признавать себя виновным или невиновным. Его раздели и кинули в яму, на грудь ему положили две массивные доски, на которые потом сбрасывали тяжелые булыжники.
– Какое варварство. Почему он просто не сказал, что невиновен?
Джексон пожимает плечами:
– Я лишь знаю, что за два дня Джайлзу трижды предлагали признаться. Он только повторял: «Больше веса!» Говорят, в какой-то момент у него язык выдавило изо рта, и шериф тростью затолкал его обратно. А за мгновение до смерти Джайлз проклял шерифа.
– Ничего отвратительней в жизни не слышала. – Надеюсь, я не стану это представлять.
– Считается, что с тех пор каждый шериф умирал от сердечного приступа или подхватывал болезнь крови.
– О боже. Так что в этом особняке теперь?
– В конце концов городские власти выкупили здание и сделали из него жилой дом с рестораном.
– Фу, люди живут в старой тюрьме. – Интересно, а я бы так смогла?
– Говорят, здесь бродит призрак Джайлза Кори и порой можно ощутить холодное прикосновение его руки к плечу. – Джексон поднимает брови.
– Я не верю в привидения.
– Да, я тоже. Но мы тут, наверное, такие одни.
Поднимается ветер, и я скрещиваю руки на груди. В этот момент что-то легко касается плеча. Я подскакиваю. Джексон ржет.
– Не смешно!
– Я думал, ты не веришь в привидения.
– Не верю! Но это не означает, что я не дергаюсь, когда кто-то неожиданно тыкает меня в плечо.
– Усек. Никаких неожиданных тыканий. – Он глупо ухмыляется. – Только ожидаемые.
– На долю мгновения я почти подумала: Джексон такой взрослый и образованный… а потом ты повел себя как полный болван.
– Что-что? Я расслышал только про взрослого и образованного.
– Невероятно. – Я качаю головой. Мы уходим, заворачиваем за угол, а солнце опускается ниже, скрываясь за старинными домами и верхушками деревьев.
Глава 12
Пришло время уходить
Половицы в длинном коридоре, ведущем в библиотеку, скрипят под ногами. Взгляд мой привлекает портрет чрезвычайно сердитого пожилого мужчины с большой собакой, и я резко останавливаюсь. Папа говорил об этой картине.
– Расскажи еще раз, как ты встретил маму, – попросила я, залезая под одеяло.
Папа присел на край кровати и подоткнул одеяло вокруг моих ног.
– Тогда мне было пятнадцать, на шесть лет больше, чем тебе сейчас. И я был самым привлекательным парнем на свете.
Я хихикнула, потому что видела фотографии пятнадцатилетнего папы. Он тогда был тощим, а волосы торчали клоками, как у лысеющего дикобраза.
– Мама в тот день принесла кое-какие книги твоей бабушке. Ее семья владела местным книжным. Я шел по коридору ей навстречу. Она шагнула вправо, пропуская меня, но я одновременно шагнул в ту же сторону. Мы перетаптывались так раз пять или шесть. Не буду спорить, что под конец делал это уже специально, лишь бы смотреть на нее дольше. – Он подмигнул мне. – В итоге твоя мама потребовала, чтобы я замер, а когда подчинился, она обеими руками толкнула меня в стену. В то мгновение я уже знал, что влюбился в нее и в ее необузданные кудряшки. А со стены неодобрительно хмурился портрет прадедушки. Я не смог удержаться и усмехнулся ворчливому старику и его бассет-хаунду.
Вздыхаю и иду в библиотеку, прямо к камину. Я столько всего не знаю о своей семье. Даже как умерла мама. Папа всегда говорил, что такой счастливой, как в последние мгновения жизни, он никогда ее не видел, потому что она держала на руках меня. Так что несколько коротких минут после моего рождения мы были идеальной семьей. Он говорил это, а потом запирался в кабинете на всю ночь.
Я тяну за крюк, включаю лампу и затворяю за спиной потайную дверь. Свет озаряет кирпичи и старые деревянные балки. Иду к винтовой лестнице и медленно поднимаюсь по ступеням, наслаждаясь трепетом, который вызывает это тайное место. Я задумываюсь: а знал ли папа об этом ходе или это место бабушка берегла для себя?
Улыбаюсь при виде крошечной комнатки, полной книг, и подхожу к бабушкиному столу, заваленному бумагами, к которым она, должно быть, собиралась вернуться. Я опускаю лампу, располагаюсь рядом со столом, открываю дневник и приступаю к чтению.
Сегодня я получила от Чарльза письмо с фотографиями моей дорогой Саманты. Невыносима стена, которую он воздвиг между нами. Он даже не позволяет мне приезжать в Нью-Йорк. Но я понимаю, почему Чарльз так боится нашей семьи. Он страшится проклятия, хоть и не признает это из-за своего упрямства.
Теперь я полна решимости раскрыть сию тайну, как никогда раньше. Мэйбл оказывает мне огромную помощь и дарит утешение. Хотя, боюсь, я набрала пару фунтов с ее стряпней.
На слове «проклятие» у меня перехватывает дыхание, а руки трясутся, переворачивая страницу.
Я поговорила с потомками обвиненных ведьм и попросила записи о смертях в их семьях. Уверена, они решили, что я сошла с ума. Но буду откровенна, мне некогда об этом переживать. Спустя несколько часов бессмысленных разговоров я направилась прямиком в ратушу и потребовала список всех потомков ведьм, казненных во время судов.
Завтра я нанесу их на карту, но могу сказать даже сейчас: у них есть закономерность. Раз в сотню лет или около того за короткий промежуток времени умирает большое количество родственников тех людей, которые участвовали в суде над ведьмами. Моя семья не исключение. Причина неизвестна, но я должна разорвать проклятие, пока оно не добралось до моих дорогих Чарльза и Саманты. Точка.
Если она хотела знать меня, почему папа разлучил нас? Это на него не похоже. Варианта всего два. Первый: бабушка была не в себе. И второй: бабушка права, и наша семья действительно проклята. Тогда кома папы не случайна. Может, он действительно болен из-за меня? В груди бьется тупая боль. Я прижимаю ладонь к сердцу, пытаясь удержать ее и не позволить разлиться дальше. Пожалуйста, нет.
Снизу раздается приглушенный шаркающий звук. Должно быть, Вивиан вернулась. Я захлопываю дневник и подхватываю лампу. Тихо-тихо спускаюсь по извилистой лестнице и прислушиваюсь к происходящему за дверью. Приоткрываю ее самую малость, только чтобы выглянуть одним глазком. Никого. Я распахиваю дверь, выскальзываю наружу и закрываю ее за спиной одним плавным движением. Сердце колотится, в ушах звенит.
На цыпочках крадусь через библиотеку, и тут мне под ногу попадает книга. Я кубарем лечу вперед, но успеваю все же выставить руки и не впечататься лицом в стену. Черт возьми, откуда она тут взялась? Прежде чем поставить книгу на полку, замечаю заголовок: «Пришло время уходить». Напрягаюсь, припоминая слова темноволосого парня о том, что я должна «покинуть Салем». Я сжимаю книгу и открываю дверь.
– Вивиан! – кричу я, но не получаю ответа.
Осматриваю коридор по обеим сторонам от библиотеки.
– Я знаю, что запирала двери, – говорю себе. Вредная привычка любого нью-йоркского невротика. Я прохожу в переднюю и внимательно ее оглядываю. – Вивиан!
По-прежнему сжимая книгу, взлетаю на второй этаж. За пару секунд оказываюсь у комнаты и запираю дверь за спиной. Кто и как мог узнать, что я в библиотеке? За мной следят?
Раздается звон, и я подскакиваю, с грохотом врезаясь в закрытую дверь. На полу комнаты валяются осколки оконного стекла. Несколько секунд я не двигаюсь, но потом обращаю внимание на черный камень размером с мизинец, почти незаметный на темных половицах.
Правая рука сжимается в кулак. Никто не запугает меня в моем собственном доме! Подаюсь вперед и хватаю камень. Он гладкий и холодный. Я верчу его в ладони – на одной из сторон выцарапано слово УМРИ.
Хлопает парадная дверь, я застываю на месте.
– Сэм! – Голос Вивиан эхом разлетается в передней. Я облегченно выдыхаю.
– Вивиан! – кричу в ответ и рывком открываю дверь. – Подойди сюда! Кто-то только что швырнул камень мне в окно!
Дорожка на лестнице съедает стук ее каблуков, но их быстрый цокот возобновляется, когда мачеха ступает на деревянный пол коридора. Она изучает разбитое окно и стекло на полу.
– Возмутительно! – зло бросает Вивиан.
– Вот, – протягиваю ей камень.
– К чему это, Сэм? – Она хмурится.
Я колеблюсь, не зная, как начать.
– Сегодня в школе один парень сказал: «Ты покинешь Салем». Почти как угрозу. А потом я нашла эту книгу у дверей библиотеки. – Я показываю книгу. – Я чертовски испугалась, поэтому поднялась сюда. Но не прошло и минуты, как в комнату, разбив окно, влетел камень.
– Уверена, что книги до этого там не было? В нашей библиотеке они повсюду.
– Абсолютно.
– Пойду проверю все окна и двери, – говорит она, уходя.
– Я в полном порядке. Спасибо, что спросила, – бурчу себе под нос и выглядываю через разбитое окно на темнеющий внизу сад.
Глава 13
Пожалеешь о каждом сказанном слове
Девятнадцать человек и две собаки были повешены, одного мужчину раздавили насмерть, и, наконец, четверо умерли в тюрьме. – Мистер Уордуэлл сидит на краю парты, изучая наши лица. – Все эти смерти напрямую связаны с судами над салемскими ведьмами. Но, как большинству из вас известно, последствия были намного ужасней. Многие семьи страдали поколениями, потеряли все имущество, оказались в долгах после пребывания в тюрьме и были эмоционально раздавлены.
Каждый год я задаю этот вопрос своим ученикам, спрошу и вас. Что стало причиной салемских судов над ведьмами? Была ли движущая сила сложной и запутанной? Или имелся один главный фактор, который послужил для них толчком? Была ли виной политика, религия, культура или просто чистая истерия? По мере написания заданных вам эссе и подготовки к реконструкции мы будем продолжать изучать эти вопросы. Буду рад любым предварительным ответам.
Лиззи поднимает наманикюренную ручку, поблескивая кольцом в виде черепа, украшенного камнями. Мистер Уордуэлл кивает:
– Лиззи.
– Коттон Мэзер, – отвечает она. – Главной причиной стал Коттон Мэзер.
Джексон закатывает глаза. Я ценю, что он понимает, как она нелепа.
– Он был экспертом по колдовским практикам, – говорит она. – Многие годы до салемских судов изучал их, ожидая возможности обвинить кого-нибудь. Он консультировался в Бостоне на тему колдовства и самонадеянно написал о нем книгу. Книга эта стала бестселлером, а также предлогом для того, что произошло в Салеме три года спустя. – Она ненадолго замолчала, а потом добавила: – Некоторые не понимают, когда стоит остановиться. И из-за них умирают люди.
Кстати, о самонадеянности. Я знаю, что она как-то связана с вчерашним камнем.
– Замечательно продуманный ответ, Лиззи, – говорит мистер Уордуэлл.
Наследница поворачивается ко мне, в ее взгляде угроза. Я прямо смотрю в ответ, не желая признавать свое беспокойство. Волосы на руках встают дыбом, а Лиззи изгибает бровь и отворачивается.
– Прекрасно. – Мистер Уордуэлл оглядывает кабинет. – Еще теории? – Класс молчит, никто не решается отвечать после Лиззи. – Если предложений не имеется, у вас есть пять минут, чтобы обсудить вопросы с напарниками.
Две секунды в кабинете царит тишина, а потом все разражаются болтовней.
– Сэм… – утешительным тоном начинает Джексон.
– Я в порядке, Джексон, правда. Давай не будем об этом.
– Да, я и забыл… Ты же суровая городская девчонка.
– Ждал чего-то другого? – улыбаюсь я.
– Конечно же, нет.
– А кстати, я нашла дом или, по крайней мере, примерное его местонахождение, – говорю ему.
– Какой дом?
– Тот самый, о котором говорила бабушка, из его окон видно место повешения. Я прочитала про него в городской библиотеке.
На лице Джексона мелькает узнавание при слове «библиотека». Об этом уже весь мир знает? Но, по крайней мере, ему хватает воспитания не поднимать тему.
– Не хочешь сегодня после школы посмотреть мою карту? – продолжаю я.
– Ты зовешь меня на свидание?
Я смеюсь.
– Буду воспринимать как «да», – заявляет он.
Раздается звонок. Мы берем сумки и направляемся к двери.
– Встретимся после занятий, – говорю я.
– Да, жди у моего шкафчика. Я предпочитаю красные розы и европейский шоколад. Никакой дешевки.
Я качаю головой, и мы расходимся. В коридоре ученики от меня шарахаются. Не первогодки – они ни черта не смыслят в социальной динамике, – меня избегают все старшеклассники. Практически слышу, как они шепчут «проклятая». Наследникам либо известно, как надо мной издевались с этой кличкой в старой школе, а это означает, что они на самом деле решили превратить мою жизнь в ад, либо это особенно зловещее совпадение. Честно, даже не знаю, какой сценарий хуже.
Направляясь к кабинету химии, я заворачиваю за угол и врезаюсь в спину разговаривающей с Сюзанной Лиззи. Она оборачивается и обращает на виновницу пристальный взгляд. Нас замечают. Сюзанна стоит, заламывая руки, и избегает смотреть на меня.
– А теперь ты извинишься, в надежде, что я тебя прощу, и свалишь отсюда. – Лиззи говорит медленно и отчетливо, словно обращается к идиотке.
Ногти врезаются в ладони.
– Или, может, ты извинишься, что швырнула долбаный камень в мое окно. А потом можешь валить на все четыре стороны и играться со своими куколками.
Лиззи прищуривает разноцветные глаза и делает шаг ко мне. От Наследницы пахнет костром и мятной жвачкой. Сюзанна хватает ее за руку, но Лиззи отбрасывает ее ладонь.
– Ты пожалеешь о каждом сказанном слове, – шипит Лиззи, и как раз в этот момент мимо нас проходит тот темноволосый парень.
– Эй, ты! – кричу я на него.
Лиззи, кажется, озадачена такой сменой темы. Но парень задерживается всего на мгновение, смерив меня неодобрительным взглядом, и гордо шагает дальше, словно я оскорбила его чувства.
Это только сильней раззадоривает, и я делаю быструю попытку схватить его за руку. Пальцы ловят черную рубашку, но он отстраняется, и я остаюсь ни с чем. Делаю шаг вперед, пытаясь найти равновесие, но становится только хуже, и я лечу к металлическим дверцам шкафчиков.
Выставляю руки перед собой, но уже слишком поздно: моя неуклюжесть проявляется во всей своей красе. Я с гулким грохотом ударяюсь лбом о металлический ящик. Коридор расплывается перед глазами, и я оседаю на пол. Все поворачиваются, смотрят. Пытаюсь подняться, но лоб пульсирует острой болью, а голова дико кружится.
Веселящаяся Лиззи стоит надо мной. Все вокруг шепчутся, что она наложила на меня заклятие, прокляла меня. Хочется накричать на них, но голова просто раскалывается.
– Так, разойдитесь. – Сквозь собравшуюся толпу проталкивается директор Бреннан. – Что здесь произошло?
– Она сама вдруг бросилась на шкафчики, – говорит Лиззи, по толпе вновь пробегают шепотки.
– Я запнулась, – морщусь я.
– А ну-ка разошлись. Быстро! – требует директор Бреннан. – Отведем вас к врачу. Встать сможете?
– Думаю, да, – говорю я, но, когда вижу на руке кровь, теряю сознание.
Я вытаскиваю одну ногу из-под одеяла и поправляю подушку под головой. Через заклеенное окно пробиваются лучи заходящего солнца. Беру с тумбочки стакан воды и выпиваю очередную таблетку адвила, просто на случай, если голова снова решит расколоться на кусочки. Впрочем, голова не главная моя проблема. Куда хуже подавляющее чувство смущения.
Вивиан просовывает голову в дверь моей комнаты:
– Заходили Джексон с матерью. Я сказала им, что ты отдыхаешь.
Я так и не спросила, накричала ли она на миссис Мэривезер за ту коробку выпечки. Не уверена, что хочу это знать.
– Ох, ладно, – пытаюсь выдавить улыбку. – Знаешь, миссис Мэривезер на самом деле хорошая. Она может тебе понравиться.
Вивиан морщит нос.
– Пойду куплю что-нибудь поесть. Что тебе взять?
– Жареный сыр и томатный суп.
– Скоро вернусь, – кивает она.
Прикрываю глаза, когда мачеха уходит. Сегодняшний случай и та странная запертая дверь в городской библиотеке… я словно изо всех сил пытаюсь доказать всем, что у Лиззи есть способность к колдовству. Уверена, слухи уже поползли.
