Аида Ланцман
Под солнцем Виргинии
–– Это не так страшно, как кажется. Просто попробуй, – Крис улыбнулся, потянулся к ней и стал помогать. – Вот так, удобно? – поинтересовался он, подогнав старый отцовский «фордик» под Ив.
–– Да, хорошо, – Ивонн зажмурилась и крепко вцепилась в руль, так, что костяшки рук побелели.
–– Ты уверена? – заметив выступившие росинки пота на ее висках, спросил Крис. Он потеребил шнурок, висящий на шее, и Ивонн краем глаза заметила белое крыло фарфорового самолета.
–– Я уверена, что не смогу, не смогу управлять этой машиной. Раньше это всегда были полуавтоматы, но и тогда я проваливала…
–– Успокойся, ладно? Это не экзамен, – Кристиан попросил почти строго и довольно убедительно, чтобы унять ее дрожь и волнение. Ивонн не думала, что он на такое вообще способен, потому что у него были самые печальные глаза на свете и самые мягкие губы. – Я рядом с тобой. Расслабься, – Крис коснулся ее холодных рук.
–– Отлично, ты рядом, – Ивонн шумно выдохнула. – А где мой поцелуй на удачу? – Крис редко понимал ее шутки, поэтому наклонился к ней и коснулся влажного виска губами, отчего Ивонн дернулась и замерла.
–– Проверь ручник, скорость, – попросил Крис, стараясь не нудить без дела.
–– Я знаю, – Ивонн бегло выполнила его просьбу и вставила ключ в замок зажигания, повернула его и заулыбалась, когда машина откликнулась на действие утробным рычанием. Она переключила передатчик скорости и, нажав на педали, плавно тронулась с места. – Кажется, получилось, да? – неуверенно спросила Ив, а Крис кивнул.
Порывистый, резкий ветер врывался в открытые окна, свистел в ушах и хлестал по лицу. Горячий еще воздух обжигал кожу и пробирался под одежду. Ивонн сильно разогналась, потому что сгорала изнутри каждый раз, когда Крис бросал на нее взгляд. В глазах Криса было что-то такое, от чего за своей спиной Ивонн чувствовала громадные крылья. И во всем Крисе было что-то такое, что Ивонн хотелось навсегда остаться в Виргинии и чувствовать его рядом бесконечно долго.
–– Тише, девочка, тише, – Крис как-то неосознанно положил увесистую ладонь на колено Ив. – Не так быстро, – улыбнувшись, он скользнул по бедру выше.
Вздрогнув, Ивонн отпустила педаль сцепления слишком резко, и машина остановилась, чуть не встала на дыбы, как упрямый жеребец, рыкнула и заглохла посреди поля.
–– Перестань разговаривать со мной как с лошадью, – Ивонн сомкнула ноги и зажала его руку меж бедер. – Поцелуй меня, пожалуйста. – попросил она, чувствуя, что задыхается от любви
«Поцелуй меня», – просила Ивонн, а Крис вдруг услышал: «поцелуй меня». И все стало проще. Крис рассмеялся, коснувшись носом кончика носа Ив: он был холодным. Ладонью он скользнул по ее загривку, провел по линии нижней челюсти и, нежно прижав к себе, поцеловал.
Ив сделала глубокий вдох, чувствуя на языке его, Криса, вкус, и запах, и руки на теле, когда тот крепко обнял за талию. Крис даже простонал от бессилия перед самим собой и от этой податливости, с которой Ивонн отвечала на поцелуй, позволяя делать с собой все, что захочется.
Если бы могла сейчас, Ивонн бы подумала, что еще никто так ее не целовал, даже Фабьен, с его опытом, о котором он говорил всегда с упоением. У Криса опыта было кот наплакал, и от этого поцелуй был еще слаще. Но возможность мыслить Ивонн, казалось, утратила, когда отчаянно попросила Криса ее поцеловать и тот это сделал.
–– Крис, – Ив разорвала долгое и нежное слияние их губ, – мне кажется, что я тоже люблю тебя, – сказала Ивонн и приникла к его раскрытым губам. Она зубами прихватил язык Криса и рассмеялась, прошептав какую-то глупость, и тогда Крис притянул ее ближе.
Ивонн сказала, что на сегодня с нее хватит машин, поэтому, когда они, наконец, нацеловались, хотя это казалось невозможным, Крис сказал, что отвезет ее домой сам. Они подъехали к усадьбе, когда было уже за полночь. Свет в окнах не горел, поэтому Ивонн, долго прощаясь с Крисом в машине, вышла из нее и, обежав спереди, просунула голову в окно и еще раз, в самый, теперь уж точно, последний раз, поцеловала Криса. Затем она, конечно, вернулась, когда Крис уже развернул машину, и снова поцеловала.
Ивонн тихо открыла калитку, даже не пытаясь стереть улыбку с лица, и побежала к дому, а когда увидела на крыльце медленно тлеющий огонек сигареты, чуть было не закричала.
Джен сидела на ступеньках в легком летнем платье, хотя ночи уже становились прохладнее, и курила. Так, как она это делала, не мог никто – в этом Ивонн была уверена. Она таскала у деда самокрутки и иногда по ночам выходила на крыльцо. Долго сидела, смотрела на звезды и медленно, с наслаждением курила. Сколько Ивонн себя помнила, от матери всегда пахло немного табаком и тяжелым удовым парфюмом.
–– Мам! – сказала она и облегченно выдохнула. Конечно, она видела все, что происходило за воротами: с этой точки открывался отличный вид. Но все же это была она, а не дед.
–– Привет, милая, – Джен улыбнулась и похлопала по месту рядом с собой.
–– У тебя снова бессонница? – спросила Ив и села рядом с матерью, а она тут же обняла ее и крепко прижала к себе.
–– Думаешь, я могу спать, когда ты не дома? – с улыбкой спросила она и погладила дочь по волосам.
–– Прости, мам, – Ив поджала губы.
–– Ладно, – выдохнула Джен. – Ты любишь этого парня?
Вокруг было так тихо, что Ивонн слышала, как тлеет папирусная бумага и горит табак. Оранжевый огонек ее ночной сигареты ярко загорелся, а затем на мгновенье потух, прямо перед тем, как она сделала следующий вдох. Она облизнула губы – язык мелькнул меж ее полных губ.
–– Я не знаю, но думаю, что люблю, – Ив взяла из рук матери самокрутку. Джен понимающе улыбнулась и встала с крыльца.
–– Пригласи его на ужин завтра, я буду рада.
В саду зажгли свечи, когда сумерки стали сгущаться. Уходящее солнце плескалось в бокалах с вином. Ивонн держала руку Криса под столом и чувствовала себя невероятно счастливой. Она, боясь быть застигнутой, украдкой разглядывала профиль Криса и гладила тыльную сторону его ладони большим пальцем. Это, конечно, ни от кого не укрылось. Во всяком случае, от матери и отца. Ивонн смотрела на своего друга с восторгом, с трепетной нежностью, ловила каждую его улыбку, и сама улыбалась в ответ. Крис вырос красивым парнем. Таким классическим киношным красавчиком. У него были едва заметные веснушки от солнца, светлые волосы, которые он зачесывал набок, и невероятные глаза. Ивонн держала бокал с рислингом и никак не могла понять, почему все восторгаются вкусом этого вина.
Становилось прохладно. Виола вынесла теплые пледы для тех, кто успел замерзнуть. Ивонн не было холодно. Ее кровь была горячей. Она чувствовала, как кровь кипит внутри нее, слышала, как сердце тяжело и глухо бьется в груди. Весь ее мир в тот вечер сосредоточился в теплой мозолистой ладони. Из проигрывателя звучала музыка, которая быстро стала их музыкой, гимном новой жизни.
В те дни Ивонн увлеклась фотографией. Фабьен говорил: «Живопись – это хорошо, но сколько ты знаешь художников, способных передать живой взгляд? С камерой проще». Ивонн знала не много таких художников, поэтому согласилась с Фабьеном и купила фотокамеру «Полароид». Она делала снимки, а потом они вместе наблюдали, как проявляется фотография. Ивонн всеми доступными ей способами пыталась запомнить. Она запоминала свою юность, с которой очень скоро придется расстаться, насколько скоро, она тогда не знала. Ивонн словно собирала доказательства, чтобы потом быть уверенной, что ничего из этого она не выдумала, доказательства того, что это было, и это было прекрасно.
–– Решил, чем будешь заниматься после школы, Крис? – спросил отец Ивонн.
–– Пап, – Ив выразительно посмотрела на отца и едва заметно покачала головой. Ей казалось, что если Крис порежется, то кровь пойдет у нее.
–– Да, сэр, – ответил парень.
–– Прошу тебя, просто Аарон, – поправил отец, сложил вилку и нож на пустую тарелку и сделал пару глотков вина.
–– Хорошо, Аарон, – улыбнулся Крис, и Ивонн почувствовала, как его сердце пропустило несколько ударов. – Я собираюсь завербоваться в армию. В «SEAL».
–– Это очень… патриотично, – наконец выдохнул Аарон, подобрав правильное слово.
И если бы они все замолчали, если бы перестали говорить. Если бы дед не потянулся через стол и не похлопал Криса по плечу, если бы мать не погладила Криса по щеке, если бы не сказала: «Молодец, мальчик мой, ты очень храбрый». Если бы Крис не говорил: «спасибо, мэм» или «спасибо, сэр» каждый раз, когда его хвалили. Если бы они хоть на одну секунду замолчали и прислушались, то наверняка услышали бы, как сердце их возлюбленной, дочери и внучки разбивается.
Но они продолжали что-то оживленно обсуждать, откупорили бутылку игристого вина, зажгли больше свечей.
Крадущаяся с востока ночь чувствовала себя полноправной хозяйкой в Виргинии. В чернильное небо летели голоса и искорки свечей, во рту миллионами ярких звезд взрывалось пузырьками шампанское. Ивонн еще сжимала руку Криса, когда мать достала из кармана вязаной накидки конверт и положила на стол перед ней.
–– Его доставили сегодня, – счастливо улыбаясь, произнесла Джен.
–– Что это? – спросила Ивонн, хотя видела на конверте эмблему Колумбийского университета.
Она предполагала, что это случится. Осень подкрадывалась незаметно. В саду поспела ежевика и виноград, из которого дед позднее сделает вино. Паутина в полях постарела и обвисла. Дожди шли все чаще, а дни становились холоднее и короче.
Но она не думала, что это случится так скоро. Ивонн взяла в руки письмо и аккуратно, медленно открыла его.
–– Ну, что там? – нетерпеливо спросил отец.
–– Поступила, – выдохнула Ив и тут же взглянула на Криса. Тот молчал.
«Скажи что-нибудь», – подумала Ивонн. Не было ничего странного в том, что она поступила. Она готовилась очень упорно и долго, но сейчас все это стало так неважно. Все, чего ей хотелось, это чтобы Крис заговорил с ней, сказал хоть слово, но он молчал, а затем отпустил руку Ивонн.
–– Простите. Я должен идти, – все же сказал он и встал из-за стола. Крис растворился в ночи быстро, она поглотила его в своей клыкастой пасти. Будто и вовсе не было.
–– Мне так жаль, милая, – сказала Джен и прижала ладонь ко рту.
Ивонн еще какое-то время сидела, потом извинилась и кинулся к гаражу. Она взяла велосипед, надеясь, что Крис не далеко отъехал. Ивонн крутила педали так быстро, как только могла. Она думала, что, возможно, это бессмысленно. Но не попытаться не могла.
–– Хочешь оставить что-нибудь здесь? – спросил Крис пару дней назад.
«Да, хочу, – подумала Ив, – я хочу оставить здесь свое сердце, отдать его тебе, надеясь на бережность и аккуратность в обращении. Хочу остаться сама».
–– О чем ты?
И тогда Крис достал жестяную коробку. Она все еще пахла сублимированным кофе. Крис положил в коробку письмо, которое не дал никому прочитать. Лотти сняла с запястья браслет из розового кварца. Джо положил потертый значок помощника шерифа: его отцу выдали новый, когда повысили. А Ивонн развернула к себе камеру и сделала фото на «Полароид», стараясь захватить всех сразу. А когда она проявилась, опустила фотографию на дно коробки. Они были счастливы, молоды, полны надежд в ожидании грядущего, в ожидании жизни. И никому из них не пришло в голову, что живее, чем сейчас, они уже никогда не будут. Крис взял небольшую садовую лопату и выкопал ямку. Они положили коробку под кизилом, возле памятного пруда.
Ивонн не удалось догнать Криса по дороге. Она бросила свой велосипед рядом со старым Фордом «Бронко», увидела слабый свет в конюшне и пошла на него.
–– Крис? – Ивонн прошла мимо стойл. Лошади тихо фыркали, отзываясь на ее голос. Ивонн погладила одну по носу. Она была самой красивой, темно-серая, вся «в яблоках».
–– Уходи, Ив. Разве ты не понимаешь, что делаешь только хуже? – Крис сидел в амбаре, где на зиму сушили сено, когда он увидел Ивонн, то поднялся на ноги.
–– Я не хотела, чтобы ты узнал об этом так, – Ивонн подошла к нему, положила его ладони на свою талию и обняла. – Но сейчас я с тобой. Чувствуешь? Да, я поступила в колледж, а ты завербуешься в армию, но сейчас мы здесь. И у нас есть еще время, – Ивонн встала на колени и утянула за собой Криса. – Я буду писать тебе в часть. И у тебя будут увольнительные. Я сдам экзамен на права и буду приезжать к тебе. А иногда ты будешь приезжать ко мне. И я, как обещала много лет назад, покажу тебе Статую Свободы и Эмпаир стейт, – быстро шептала Ив, расстегивая маленькие пуговицы на своем легком хлопковом платье.
–– Подожди, не снимай с себя одежду, – попросил Крис и взял ее за запястье.
–– Почему? – Ивонн легла на спину. Под ней было теплое сено. Оно опьяняюще пахло луговыми травами, и Ивонн повело.
–– Не нужно делать так, чтобы потом было еще больнее, – Крис покачал головой. Его отец не одобрял их дружбы, об отношениях Крис боялся даже заикнуться. Отец говорил ему, что девушки вроде Ивонн – самодовольные вертихвостки, которые только играют с простачками вроде дурня Кристиана.
–– Больно будет в любом случае. Просто будь со мной сейчас. Люби меня, – Ивонн коснулась ладонью его щеки и поцеловала. И Крис поддался. Ив ухватилась зубами за мочку его уха и, пытаясь унять сердце, бьющееся в горле, крепко обняла, когда Крис снял с себя рубашку.
Крис погладил ее по волосам и, приподняв голову Ивонн за подбородок, внимательно взглянул в глаза, провел пальцами по губам, подушечками задевая ровный ряд нижних зубов.
–– Мне хорошо здесь с тобой, – от былой уверенности не осталось и следа. Ивонн впилась ногтями в плечи Криса и подумала, что все, и правда, кончено. Она чувствовала тепло его тела, запах. Смотрела в глаза. Но в них словно что-то перегорело. Ивонн поняла, что, как раньше, уже никогда не будет.
–– Тогда останься, – прошептал Крис и стянул с нее платье. Он положил ладонь на шею Ив и глубоко поцеловал, чувствуя на языке дыхание, чувствуя, как глухо на языке бьется ее сердце.
Того, как в амбар зашел отец Кристиана, они оба не заметили, но уже через пару мгновений Джон Коннелл схватил своего сына за плечо и отбросил в сторону. Ивонн, сгорая от стыда, прикрылась рубашкой Криса. Она не помнила, как завязалась драка. Не драка даже, а избиение. Крис лежал на деревянном полу и даже не пытался защититься. «Будет только хуже», – однажды сказал он. Ивонн набросилась на Джона со спины, но тот оттолкнул ее локтем, и удар пришелся в лицо. На секунду у нее закружилась голова, а из носа потекла кровь, капли посыпались на белую ткань рубашки. Но она снова попыталась удержать Джона.
–– Уходи, – прошептал Крис, а Джон посоветовал ему замолчать. – Уходи, – сказал он громче. Крис кричал одно это слово так громко, что у Ивонн закладывало уши. – Уходи! – кричал он. – Прошу тебя, – сказал Крис, держа ладонь возле сломанного носа. – Уходи.
После этого Ивонн множество раз задавала себе один и тот же вопрос. Почему она тогда все же ушла? Когда она вернулась домой полураздетая, в чужой рубашке, заляпанной кровью, ее ждали мать, отец и дед. Женевьева подбежала к дочери и стала осматривать ее.
–– Со мной все в порядке, мам, – сказала Ив, и это было наглой ложью. А потом она осела на пол и расплакалась. Джен прижала дочь к себе, стараясь успокоить.
Разобравшись во всем, Аарон взял свою машину и вместе с Сэмюэлем поехал к дому Джона Коннелла.
Вернулся он под утро. С наливающимся синяком под глазом и со сломанным пальцем.
–– Крис в порядке? – спросила Ив, не сомкнувшая глаз за всю прошедшую ночь.
–– Да, – выдохнул отец. – Я отвез его к фельдшеру.
А позже, сидя у открытого окна в своей комнате, Ивонн услышала разговор Аарона и Сэмюэля.
–– Ты слышал, что сказал этот ублюдок? «Увези свою дочь – шлюху отсюда, или я переломаю им обоим шеи, как курам», – сказал дед, оставив пустую чашку с кофейной гущей. Он никогда не умел подбирать выражения и всегда был очень откровенным и немного грубым.
–– Нет нужды повторять, что он сказал, отец. И… Нельзя оставлять мальчишку с ним, – на палец Аарону наложили шину, а к ушибу на лице он прижимал лед, завернутый в полотенце.
–– С ним все будет нормально. Он уедет в армию. И если у него хватит ума, он либо умрет где-нибудь на Ближнем Востоке, либо выживет, но сюда больше не вернется, – дед покачал головой. У Ивонн потекли слезы. – Я присмотрю за мальчишкой.
–– Ивонн его, похоже, любит, – выдохнул Аарон и пожал плечами.
–– Послушай, сын. Всякое бывает. Но это просто подростковые глупости.
–– Нет, это катастрофа, – усмехнулся отец, и Ивонн подумала, что это слово очень точно описывало то, что он чувствовал.
–– Увези мою внучку отсюда. Я хочу, чтобы ты сегодня же посадил ее в машину и увез.
Ивонн закрыла окно, легла на разобранную кровать и прикрыла глаза. Нос саднило, а под глазами уже начали наливаться синяки. Внизу переговаривались ее родственники. Виола хлопотала по дому, собирая их вещи. «Жизнь закончилась», – думала Ив. Ее сердце уже никому не удастся собрать по осколкам и склеить так, что не отличишь от живого.
Вечером они погрузили в машину вещи, распрощавшись с теми, кто остался доживать свой век в стенах усадьбы.
Ноа не проснется через пару месяцев, и они похоронят его в семейном склепе. А еще через несколько лет уйдут Сэмюэл и Мария. Виола соберется к сестре в Джорджию. А у Криса не хватит ума, и через много лет он вернется в дом своего отца, в свой отчий дом с первым же попутным грузовиком из Литл-Крика. Всего этого Ивонн тогда не знала. А если бы знала, то ничего бы не смогла сделать, потому что, как только она села в машину, Аарон заблокировал двери.
–– Выпустите меня, – кричала она, увидев, что, когда они тронулись с места, к усадьбе на велосипеде подъехал Крис, не успев всего на мгновение. Он тяжело дышал, лицо, его прекрасное лицо, было распухшим. – Выпустите меня, – просила Ив, но Аарон ее словно не слышал. Она поднесла кулак ко рту и прикусила кожу.
–– Не нужно, милая, – прошептала Женевьева. Она сидела рядом с дочерью на заднем сиденье. – Все кончено, милая. Все кончено. Будет только хуже, если ты выйдешь из машины. Будет больнее, – мать обняла Ивонн, прижала к своей груди, как в детстве, и гладила по волосам, пока она плакала и до тех пор, пока, обессиленная, она не уснула на ее коленях. Джен смотрела в окно. Мимо, как и много раз до этого, проносились безликие, выцветшие пейзажи. Она лила безмолвные слезы и думала, что самой большой ошибкой в ее жизни был день, когда она впервые с годовалой дочерью на руках переступила порог усадьбы Розенфилдов.
Часть вторая
Глава шестая. Разбудите меня, когда сентябрь закончится.
11 сентября 2001 года.
В доме пахло свежими круассанами и горячим кофе. Женевьева всегда просыпалась рано, и, прежде чем поехать на работу, спускалась в маленькую кофейню напротив их дома и покупала выпечку к завтраку. Они не раз сидели в этой безымянной кофейне с ней, пили кофе и говорили. Обсуждали выставку, с которой только что вернулись, или, обложившись пакетами, отдыхали после изнурительного шоппинга в верхнем Ист-Сайде.
Ивонн застегнула рубашку, надела пуловер с эмблемой университета и высунулась в окно. Осень стояла теплая, и, хотя стволы деревьев уже потемнели от влаги, они были еще не готовы расстаться с яркой листвой и их пухлые, пышущие огнем верхушки, казались горящими факелами сверху.
Комната Ивонн была ее точной копией. Такая же, как она – светлая, немного растрепанная, но чистая, красивая и уютная. Сквозь легкие шторы проникал свет и звук проснувшегося города. У окна стоял станковый мольберт, старый, заляпанный краской. К стене были прислонены холсты. Ивонн не могла смотреть на лицо человека, который с удовольствием смотрел на нее с них.
Когда они вернулись из Виргинии в Нью-Йорк, Ивонн бросилась писать. Спустилась вниз и положила в мусорный контейнер кисти и тюбики краски. Мольберт она тоже хотела выбросить. Мать и отец оставались в стороне. Иногда Ивонн замечала, как они переглядываются, но они оба молчали. И она тоже молчала.
К колледжу Ивонн относилась спокойно. За то время, которое она успела проучиться в Колумбийском, Ив уже побывала на трех вечеринках. Друзей она не завела, но ей доставляло удовольствие другое: Ивонн напивалась так сильно, что не помнила саму себя, не помнила Криса, его взгляда и голоса, которым тот просил уйти той ночью. Видя, что с ней происходит, Джен предложила взять тайм-аут, съездить вместе с ней во Францию, провести время у моря или в горах. Ведь она была так счастлива те две недели в Сен-Максим. Но Ивонн отказывалась. Пару раз она набирала номер домашнего телефона Криса, кусала губы и ходила по комнате, ожидая услышать его голос, его сладкий южный акцент. Но телефон поднимал Джон Коннелл, и Ивонн тут же бросала трубку. Однажды она дозвонилась до Джо, трубку сняла его мать. Она сказала, что мальчики уже уехали в Литл-Крик и что она обязательно перезвонит, как только ей что-нибудь станет известно. Но она так и не позвонила. Все было бы проще, думала Ив, если бы Крис не отказался от мобильного телефона, который Ивонн купила для него. Она звонила деду, но тот сказал, что давно уже не видел парнишку Коннелла.
Неделю назад Ивонн написала письмо и отправила в Абингдон. Затем еще одно. И еще. И она посылал их каждый день. И сейчас, по пути в колледж, прежде чем сесть в машину Дона, Ивонн остановится у почтового ящика и опустит туда конверт. Возможно, она надеялась, что отец Криса не выдержит и ответит ей что-нибудь. А может быть, переправит письма сыну. Ему одному было известно, где сейчас Крис. Ивонн думала о том, что он, преисполненный духом патриотизма, воюет где-то в далекой стране. Ивонн старалась не слушать новости и не знала точно, в каких частях света сейчас идут боевые действия. Или он сейчас проходит испытание «адской» неделей – психологический аттракцион для «морских котиков», с целью выявить слабость и проредить ряды добровольцев. Крис бы точно справился. Он был одним из тех упрямых глупцов, которые никогда не сдаются, даже если все говорят: «Не поднимайся, все кончено». Они поднимаются и продолжают бороться. Крис был таким. Но тогда почему он так легко отказался от нее?
Ивонн потом долго будет вспоминать то утро. Сначала с улицы раздадутся вопли и небо над Манхеттеном заволочет черный дым. И воздух будет пахнуть горящей резиной, пеплом, страхом и керосином. И еще тем, о чем не скажут по новостям, но Ивонн долго будет преследовать запах горящей плоти. Джен включит телевизор, который никогда раньше не смотрела, станет звонить отцу и повторять, как заклинание: «Пожалуйста, возьми трубку».
Ивонн вышла из комнаты с рюкзаком, который обычно носила на одном плече. Мать стояла у плиты, варила кофе – пахло просто изумительно.
–– Привет, – Ивонн подошла к ней и поцеловала в щеку. На ней был черный брючный костюм и шелковая блузка. Волосы были собраны в тугой хвост, а в ушах искрились маленькие серьги с бриллиантами. От нее пахло, как всегда, как в детстве, как в тот день, когда она гладила по волосам и говорила: «Ты сделаешь только хуже, милая, если выйдешь из машины».
–– Привет, малышка, – Джен налила кофе в две чашки и поставила на стол незамысловатый завтрак.
–– Я буду поздно сегодня, – сообщила Ив, намазывая кусок круассана апельсиновым конфитюром.
–– Сегодня вторник, Ивонн. Снова вечеринка? – спросила мать и тут же отодвинула в сторону тарелку, будто у нее мгновенно пропал аппетит. Ивонн пожала плечами.
–– Ты употребляешь наркотики? – совершенно неожиданно для них обеих спросила она и смерила дочь строгим взглядом, зная, чем обычно занимаются детишки с тугими кошельками на вечеринках.
–– Нет, – ответила Ив, едва не поперхнувшись кофе.
–– Ты причиняешь мне боль, милая. Неужели ты не понимаешь, какую боль ты мне причиняешь? Думаешь, я буду спокойно смотреть на то, как ты убиваешь себя? Худший враг человека – он сам. Ты не понимаешь, что творишь со своей жизнью, – сказала мама. Ивонн хотела возразить. На часах было 8:45.
–– Мэм, – в кухне появился Дональд, которому надоело ждать подопечного в машине, и поздоровался с Джен. – Ивонн, если не хотите застрять в пробке, спускайтесь, нужно ехать. Джен, вас подвести?
А потом они услышали вопли, полные ужаса. Чужие голоса ворвались в их окна и стали их голосами, их боль на секунду стала общей болью, их страх завладел всей Америкой.
Ивонн хотела взглянуть, что происходит за окном, но Дон оттолкнул ее сильной рукой.
–– Не подходите к окнам, – сказал он и накрыл свою кобуру ладонью.
Женевьева включила телевизор спустя несколько минут. Она все переключала и переключала каналы, но картинка будто застыла. Насмешливо–голубое небо, 110–этажные близнецы Всемирного торгового центра, Северная башня горела, черный дым столбом поднимался вверх. Мать Ивонн прижала ладонь ко рту, но быстро взяла себя в руки и набрала номер отца.
–– Ответь же, пожалуйста, ответь, – в трубке слышались помехи, все линии были заняты.
Ивонн бездумно пялилась в экран телевизора и не поверила бы в происходящее, если бы в окно не пробрался запах гари. Спустя несколько минут или часов (время превратилось в тянущуюся фисташковую нугу, которую Ив так любила в детстве), второй самолет врезался в Южную башню, гораздо ниже, чем в северную. Ивонн с ужасом подумала, что там, наверху, остались люди, без путей к отступлению, а Джен все звонила Аарону. Она содрала с рук браслеты и часы, бросила на пол и опустилась на колени. Ивонн застыла перед телевизором. Ее руки безвольно повисли вдоль тела.
–– Пожалуйста, возьми трубку, – шептала она, ее губы дрожали, а идеальный макияж растекся по лицу. И тушь перемешалась со слезами. Она знала, что у него сегодня встреча в отеле «Хилтон» неподалеку от ВТЦ. И вдруг на другом конце зазвучал его голос.
–– Джен? – спросил он. – Ты в порядке? Ивонн в порядке?
–– Мы дома, – Джен вытерла слезы и выдохнула ртом. – Где ты? Немедленно вернись домой. Вернись домой, слышишь? Садись в машину и возвращайся домой.
–– Тебя очень плохо слышно. Со мной все в порядке, нас эвакуировали из здания. Скоро буду дома. Люблю тебя, милая.
По тем обрывкам фраз, что доносились до Ивонн, она поняла, что отец был в шоке: его голос звучал заторможено и слышался каким-то неясным эхом.
–– Я тоже люблю тебя, – прошептала мама, и Ивонн вдруг стало стыдно, что она испытала облегчение, узнав, что отец жив, в то время как остальные горят заживо в башнях или беспомощно наблюдают, безнадежно теряют своих близких людей.
Вскоре президент Джордж Буш объявит войну Афганистану, а еще через два года Америка вторгнется в Ирак. Но об этом тогда еще никто не знал.
В те дни Нью-Йорк наполнился сиренами пожарных машин и полицейских патрулей. Город не замолкал ни на секунду. По улицам ходили люди с фотографиями своих родных и, словно во сне, спрашивали у прохожих: «Вы видели мою жену/брата/дочь/отца?» А если по улице вдруг проходил полицейский или проезжала машина службы спасения, то люди останавливались и аплодировали. И, если судить по стыдливым лицам копов или пожарных, те не считали себя героями.
Однажды Ивонн набралась смелости, когда дым почти рассеялся, а пепел осел на улицы и пожухшие к осени листья, она отправилась к стене, где люди вешали фотографии погибших или пропавших без вести, вероятно, тоже погибших, ставили свечи и несли цветы. Она остановилась возле женщины, которая прикрепила на стену фото красивой светловолосой девушки и поморщила губы в вымученной улыбке. Ее лицо было распухшим от слез, вместо глаз – щелки, на голове темные очки. Она сочувственно посмотрела на Ивонн, и ей захотелось сбежать, потому что она сама себе казалась самозванцем.
–– Это моя дочь, – вдруг сказала женщина. – А у вас кто пропал? – спросила она, заметив, как Ивонн на нее смотрела. Слово «погиб» тогда было под запретом во всем Нью-Йорке.
«Я сама», – хотелось сказать Ивонн, но она
промолчала.
В те дни Ивонн много думала о случившемся. О почти трех тысячах погибших, о том, что опознать удалось не всех: было слишком много фрагментов тел, которые до сих пор принадлежали незнакомцам. Она думала о своем предназначении. О привычном мире, который медленно ускользал из-под ног. Она смотрела на здание отеля «Хилтон» и видела, что оно несильно пострадало. Ивонн думала о том, что случилось бы, если бы самолет врезался в него или обломки башен завалили его при пожаре и разрушении. Тогда фотография ее отца висела бы среди множества других. Она не смела бы говорить «погиб», по крайней мере, при матери, и надеялась бы, что это была быстрая смерть. Хуже всего были кадры людей, летящих из окон верхних этажей, как птицы.
Солнце все так же светило высоко в небе. Небо было по-прежнему голубым, таким, какое бывает только в сентябре. Нью-Йорк по-осеннему прекрасно умирал. Птицы, казалось, замолчали навсегда. Весь город превратился в ожидание. Но никто бы не ответил, чего именно ждут люди. Следующей волны террористических актов? Возмездия? Жизни?
А жизнь продолжалась. И это можно было заметить, если присмотреться. Спустя некоторое время снова открылись кафе, школы, музеи. Люди, хоть и с опаской, стали покидать дома.
У побережья Ист-ривер, среди прочих, располагалось старое французское кафе – забытое, маленькое двухэтажное здание с выцветшими вывесками. Туристы обходили стороной его, отдавая предпочтение модному тогда «Старбаксу». В это кафе Джен приводила Ивонн, когда она была ребенком. У нее был период тоски по дому, по родителям, которые вернулись из Америки на родину, и она стала любить все французское.
Витрины и витражи на них, хорошо подсвечиваемые изнутри, отбрасывали на тротуарную дорогу яркие всполохи цвета, словно языки пламени буйствовали на брусчатке. За стеклами размыто, словно в дымке, виднелась барная стойка и незадачливый, суетливый бариста. Несколько столиков были заняты посетителями, на стенах висели полки с книгами и копии картин знаменитых художников. Ивонн знала их имена наизусть. Ее любимой была картина «Мир Кристины» Уайета. Кристина Ольсон страдала от полиомиелита, как считалось ранее, и ее сила духа и целеустремленность поражали художника. Когда Кристина уже не могла ходить, она ползала. И такой ее запечатлел художник. Но больше всего Ивонн привлекал пейзаж за хрупкой спиной девушки. Золотистые поля вокруг нее и дом с амбаром неподалеку. Ивонн смотрела на картину и возвращалась в Виргинию. И снова видела лицо Криса, раздутое от побоев. Она снова видела его печальный взгляд, которым тот провожал ее. Слышала пряный, нежный акцент, чувствовала на себе его руки и красивые розовые губы с приподнятыми уголками. Ивонн вспоминала тогда, что Крис сказал ей в ту ночь, когда они оказались в ее спальне в усадьбе Розенфилдов. «Мне кажется, что я люблю тебя» или «я думаю, что люблю тебя». Надо же, прошло так мало времени, а она уже успела забыть. Ивонн решила, что Крис тогда сказал: «Мне кажется, что я люблю тебя». Взявшись за выкованную из меди и покрытую зеленоватым налетом ручку, Ивонн дернула дверь на себя.
