Альберто Васкес-Фигероа
Колтан
Колтан. Альберто Васкес-Фигероа. Перевод Дмитрий Романенко.
Houston, 2007
Четырнадцать из пятнадцати членов совета директоров уже заняли свои места вокруг гигантского стола для собраний, готовые выслушать сообщение их сурового председателя, который созвал их с необычной и неотложной срочностью.
Питер Коркенхэм, лысый и дородный мужчина с огромными роговыми очками и вечным горьким выражением на лице, вероятно вызванным мучительной язвой желудка, пробормотал что-то невнятное сквозь зубы, а затем просто зачитал сообщение, полученное им накануне, которое гласило следующее:
«Учитывая, что правительство Соединённых Штатов намеревается вывести войска из Ирака, оставляя за собой след из смерти и разрушений, опустошивших страну, мы приняли решение, что компания, виновная в этом жестоком и пагубном бедствии – Dall & Houston, которой вы являетесь главными руководителями и акционерами, – должна вернуть прибыль, полученную в результате этой варварской и неоправданной агрессии.
Мы понимаем, что невозможно вернуть к жизни погибших, но частично возместить причинённый ущерб вполне возможно. Поэтому мы требуем, чтобы вы вернули эти прибыли, которые, по нашим подсчётам, составляют около ста миллиардов долларов.
Если вы не примете наше справедливое требование, то каждые две недели один из вас будет казнён, независимо от того, что вы заявите в свою защиту, где бы вы ни скрывались и как бы ни пытались защититься.
Лучшее доказательство серьёзности наших намерений заключается в том, что тело единственного отсутствующего на сегодняшнем собрании члена совета директоров, Ричарда Марзана, чьё кресло сейчас пустует, находится внутри одной из амфор, украшающих сад его роскошного особняка на берегу реки.
Если вы решите сотрудничать, мы вышлем вам список больниц, школ, зданий, мостов и дорог, которые вы немедленно должны будете начать строить.
Если же нет, то к концу лета в живых останутся лишь двое из вас, но и им не суждено долго прожить.
Кровавые деньги смываются только кровью.
ААРОХУМ АЛЬ-РАШИД»
Питер Коркенхэм с крайней осторожностью положил документ на стол, словно он его обжигал, затем внимательно посмотрел на каждого из присутствующих, прежде чем начать вытирать свои очки и спокойно заметить:
– Сегодня утром из одной из амфор в его саду извлекли тело Ричарда; его обезглавили вчера после полудня…
– Но кто такой этот «Аарохум Аль-Рашид»? – спросил кто-то, явно встревоженный. – Новый Осама бин Ладен?
– Понятия не имею, но очевидно, что он взял имя султана, героя «Тысячи и одной ночи», – признал председатель. – Он, видимо, считает себя героем сказки, а нас – сорока разбойниками.
– Какая глупость!
– Думаю, Ричард не счёл бы это глупостью, – резко ответил кто-то. – Как и его жена с детьми.
– Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с настоящим убийцей?
– Судите по фактам.
– Террорист? – предположил калифорниец Бен Сандорф, сидевший почти напротив, на другом конце стола.
Раздражённый председатель Dall & Houston поднял руки ладонями вперёд, словно пытаясь остановить поток вопросов своих коллег. Прокашлявшись пару раз, он медленно отпил воды из стакана, стоявшего рядом, и уточнил:
– Террористы, как правило, стремятся уничтожать, а не строить. Поэтому первое, что нам нужно выяснить, – кем является тот, кто пытается сбить нас с толку столь необычным требованием. Он не требует денег или освобождения своих сообщников. Он требует, чтобы мы вернули всё, что заработали в Ираке, и направили эти средства на строительство школ и больниц. Так что, думаю, вы согласитесь со мной, что прежде никто не сталкивался с подобной ситуацией.
– Это всего лишь одна из форм шантажа, – настаивал Сандорф. – Цель не оправдывает средства.
– Не думаю, что это подходящее место для подобных заявлений, – с явной резкостью вмешался нью-йоркец Джефф Хэмилтон, сидевший справа от президента. – Все мы знаем, что за этим столом когда-то принимались решения, приведшие к войне, из которой не видно выхода. – Он сделал короткую паузу и добавил, как нечто не подлежащее обсуждению: – Так что давайте хотя бы между собой избегать малейшей тени лицемерия, ведь мы сталкиваемся с горьким фактом: в каком-то смысле с нас требуют ответа за то, что мы сделали.
– С какого права? – поинтересовался Гас Кэллоу.
– Примерно с того же, с какого он присутствовал на этом заседании совета директоров, когда принимались такие решения, – с ядовитой иронией ответил Хэмилтон. – То есть ни с какого.
– Однако, я считаю, что в нашем случае…
– Довольно! – резко прервал его Питер Коркенхэм тоном абсолютной власти. – Я не собираюсь тратить день на обсуждение ошибок или успехов прошлого. Джефф прав: что сделано, то сделано, и теперь нам предстоит иметь дело с весьма неприятным настоящим. – Он снова оглядел присутствующих и спросил: – Предложения?
– Принять условия, – робко предложил вечно застенчивый Джуди Слэндер.
– Неприемлемо, дорогой. Мы не можем потребовать от тысяч акционеров вернуть свои баснословные дивиденды ради спасения шкуры нескольких директоров. Они отправят нас к черту, и будут правы. Я бы так и поступил.
– Попытаться договориться о менее разорительном соглашении, – вновь вмешался Джефф Хэмилтон, на этот раз в более примирительном тоне.
– О какой сумме идет речь?
– Двадцать миллиардов…
– Это тоже неприемлемо, – последовал твердый ответ. – С нашей стороны, потому что нам нужен весь доступный капитал для новой операции, о которой мы поговорим позже. И, осмелюсь предположить, со стороны террористов тоже: если кто-то начинает переговоры с отрезания голов, он вряд ли готов идти на такие уступки. Я ясно выражаюсь?
– Абсолютно ясно.
– Еще идеи?
– Найти его и устранить раньше, чем он устранит нас.
– Блестяще в своей глупости, дорогой Джуди, – с презрением пробормотал президент. – Сто процентов иракцев, семьдесят процентов американцев и, думаю, половина остального мира винят Dall & Houston в начале этой войны. И что хуже всего – они правы. Стратегия была изложена здесь когда-то предельно четко, и, насколько я помню, никто из вас не вскочил, возмущенно отвергнув ее, и не покинул зал с криками.
– Это верно.
– Давайте признаем: большинство тех, кто там, требует наших голов. Так что любой из них может быть этим самым Аль Рашидом, который, как бы нелепо ни звучало его имя, убивать умеет. Искать его – всё равно что искать иголку в миллиарде стогов сена.
– То есть через шесть месяцев мы все мертвы? – с явным унынием уточнил Джефф Хэмилтон.
– Боюсь, что так.
– И для чего нам тогда все эти деньги?
– Прекрасный вопрос, ей-богу! – воскликнул Эладио Медрано, еще один из встревоженных членов совета директоров могущественной Dall & Houston. – Какой смысл в том, что мы заработали, если это не может защитить нас от какого-то убийцы?
– Может быть, для найма Blackwater. Если правительство использовало их в Ираке, думаю, они могли бы защитить нас и здесь.
– Если они добьются такого же успеха, как в Ираке, нам конец, – презрительно проворчал Джефф Хэмилтон. – Они хвастаются тем, что являются «лучшей частной армией в мире» и стоят баснословных денег, но допустили, чтобы в Багдаде убили полдюжины наших лучших инженеров.
– Хьюстон – это не Багдад.
– Ну, если из Хьюстона мы превратили Багдад в то, чем он стал, не стоит удивляться, если из Багдада захотят превратить Хьюстон в ад. По крайней мере, для нас, кто здесь находится.
Питер Коркенхэм повернулся к Джеффу Хэмилтону и примирительным тоном попросил:
– Вижу, они тебе не нравятся, но, зная, что ты хочешь принести пользу компании и, видимо, имеешь в этом опыт, прошу тебя подготовить отчет о Blackwater как можно скорее.
Colorado, 2007
Одиночество стало почти неразлучной спутницей Салки Эмбарек с того момента, как ракета разрушила ее дом, уничтожив всю ее семью в ту ночь, когда началось вторжение в Ирак. Но это одиночество превратилось в отчаяние, когда она осознала, что череда абсурдных решений привела ее к тому, что теперь она сидела на низкой стене на обочине американского шоссе.
Наблюдая, как мимо проносятся машины, мотоциклы и грузовики, она не могла не перебрать в голове бесчисленные ошибки, которые совершила с того момента, как ей пришла в голову нелепая идея отомстить тем, кто так несправедливо и жестоко отнял у нее все.
Не осознавая этого, она превратилась из одной из многочисленных жертв несправедливой войны в марионетку в руках тех, кто использовал ее ненависть в целях, которые имели мало общего с исчезновением ее семьи.
Ей пришлось признать, что она вела себя как глупая, позволив себе быть игрушкой в руках шайки бессовестных заговорщиков, которые ослепили ее ложными обещаниями, что она станет храброй террористкой-смертницей, уничтожающей виновников всех своих несчастий.
Ее завербовали в полуразрушенном Багдаде, изменили до неузнаваемости, сделав похожей на простую английскую девушку из среднего класса, перевезли через полмира в самое сердце Северной Америки, и когда она уже была уверена, что вот-вот пожертвует собой, устроив настоящую катастрофу среди своих врагов, они попросту бросили ее посреди незнакомой страны.
Она знала, что таких, как она, было много – тех, кто позволил вести себя на убой, одни движимые жаждой мести, другие – слепой верой в божественную заповедь уничтожать неверных любой ценой. Но она никогда не смогла бы понять, почему именно от нее отказались, когда она была абсолютно готова умереть, убивая.
Она всерьез задумалась над тем, чтобы сделать несколько шагов вперед и позволить одному из огромных ревущих грузовиков, проносившихся в паре метров от нее, решить разом все ее мучительные вопросы, просто размазав ее по асфальту. Но в итоге отвергла эту мысль, убедив себя, что умереть раздавленной на какой-то забытой дороге в другой части света – это недостойный конец для той, кто покинула Ирак с твердой целью взорвать десятки янки.
На данный момент ей не удалось взорвать ни одного.
Даже не ранить.
Даже не напугать.
Как террористка-новичок, она оказалась полным провалом. В стране, где любой школьник мог раздобыть автомат и устроить бойню в своей школе, она, когда-то мечтавшая о массовой резне, не имела даже простого ножа, чтобы защититься от пьяного бродяги.
Она просидела на стене почти час, пока рядом не остановился потрепанный, покрытый грязью грузовичок, и из кабины не выглянул рыжий, полулысый мужик с кислым выражением лица, воняющий пивом, потом и хлевом. Он спросил резко:
– Сколько за минет?
– Что вы сказали? – спросила она, надеясь, что ослышалась.
– Я сказал, сколько за минет, – раздраженно повторил отвратительный тип. – Быстрое дело, вон там, за деревьями.
– Да пошел ты! – возмутилась она. – За кого ты меня принимаешь?
– А за кого мне тебя принимать, тупая шлюха, сидящая на обочине шоссе? – огрызнулся он. – Да пошла ты!
Оставшись снова одна, она пришла к выводу, что этот вонючий рыжий был совершенно прав, ведь она слишком часто видела сотни девушек, полуголых, ждущих клиентов на обочинах дорог.
Она не могла винить никого в том, что ее приняли за одну из этих бесчисленных проституток, и поэтому решила уйти, пробираясь через поле густой кукурузы, стебли которой доходили ей до груди.
К полудню жара стала невыносимой, и она решила прилечь среди зарослей, усталая, голодная, жаждущая и вся в поту.
Она снова задумалась, что, черт возьми, может делать иракская девушка с поддельным паспортом в самом сердце Северной Америки, учитывая, что она даже не была уверена, разыскивает ли ее полиция и где, черт возьми, она вообще находится.
La Habana, 1936
«MRE»… Мауро Риверо Эльгоса.
«MRE»… Мауро Риверо Эльгоса.
Мауро Риверо Эльгоса… «MRE».
Мауро Риверо Эльгоса… «MRE».
Еще не исполнилось ему и трех лет, а он уже умел писать свое имя аккуратным, чистым и почти готическим почерком, а к пяти годам мог воспроизвести любой стиль письма, а также подделывать подписи матери, учителей и одноклассников с такой точностью, что, когда ему исполнилось десять, его лучший друг Эмилиано Сеспедес не мог не предсказать ему блестящее будущее в качестве фальсификатора.
Так же как некоторые люди рождаются с особым даром к музыке, живописи, литературе или ремеслам, Мауро Риверо Эльгоса обладал необыкновенной способностью подражать любому почерку, любому жесту, а особенно – любому голосу, даже женскому, что, несомненно, было результатом его безграничной наблюдательности.
Замкнутый, нелюдимый и молчаливый, он всегда оставался тенью среди теней, не упуская ни одной детали происходящего вокруг. Его мать – единственный человек, который знал его по-настоящему, – говорила, что ее сын был подобен гигантской губке, впитывающей все вокруг и возвращающей лишь тогда, когда считал нужным.
Он был любопытен ко всему, что могло пополнить его удивительный багаж знаний, но при этом ничто не увлекало его особенно. В один день его могло заинтересовать изучение физики, а на следующий – географии, астрономии или математики.
Один из немногих преподавателей, испытывавших к нему хоть какую-то симпатию, дон Леотло Арана, такой же серый и недоступный, как и сам Мауро, часто упрекал его за неспособность определиться с направлением, которое привело бы его к успеху. Он повторял до бесконечности старую пословицу:
– Ученик во многом, мастер ни в чем.
– Талант подобен воде, – утверждал он. – Если он разливается, то не приносит пользы никому, но если капля за каплей падает на одно и то же место, то способен пробить даже камень.
Ответ странного мальчика удивил его:
– Вода скучает, падая капля за каплей на одно и то же место, но ей некогда скучать, когда она разливается, отыскивая новые пути.
Если правда, что детство и юность определяют судьбу человека, то годы, проведенные в яркой, удушающей, шумной, суматошной и безумной Гаване, где Мауро Риверо был мрачной и задумчивой черной овцой в стаде веселых и беззаботных сверстников, сформировали его будущее. Он обладал поразительной способностью превращать покорное следование условностям в самую разрушительную форму бунта и восстания.
Ключ к этому противоречию заключался в том, что для Мауро Риверо Эльгосы не существовало веры, теории, социального или политического убеждения, формы любви, которая не была бы напрямую связана с его собственными инициалами: «MRE».
За пределами кончиков его тщательно ухоженных ногтей и последнего волоска на голове ничего не существовало. Даже его мать.
Марие Эльгоса де Риверо, которую муж бросил, когда Мауро был еще в колыбели, посвятила свою жизнь работе по двенадцать часов в день, чтобы вырастить сына. Но в ответ на свои заботы и жертвы она получила лишь уважение и, возможно, каплю благодарности, но ни капли настоящей любви.
Ее слабым утешением было осознание того, что она произвела на свет существо, которое словно было выточено из алебастра. На ощупь оно было гладким, формы его были изысканными, на первый взгляд оно казалось податливым, но при этом оставалось далеким, недоступным и холодным. Это был настоящий шелковый перчатка, скрывающая стальной кулак, готовый ударить неожиданно и жестоко.
На кого он был похож?
Трудный вопрос, на который несчастная Марие так и не нашла ответа, отчасти потому, что мало что знала о семье своего недолговременного супруга – мрачного коммивояжера, интересовавшегося исключительно азартными играми. Кости, петушиные бои, карты, борзые, скачки, расчеты вероятностей и кое-какие махинации приносили Сантьяго Риверо куда больше, чем его третьесортные товары. Но за это приходилось расплачиваться: время от времени он исчезал, оставляя после себя голодную семью и гору долговых расписок, не стоивших бумаги, на которой они были написаны.
Его жене понадобилось три года, чтобы расплатиться с долгами и избежать конфискации дома. Говорили, что ей удалось это не только благодаря продаже косметики, которую она с таким трудом производила, но и благодаря тому, что она сдавалась в аренду по часам.
Правда это или нет – никто не знал, но несомненным было одно: с того самого дня, как она закрыла дверь перед последним из своих кредиторов, она больше не открыла ее ни одному мужчине, даже тем, кто приходил с честными намерениями.
Мауро часто сопровождал мать в поле, помогая ей собирать цветы и растения, которые она затем настаивала в пальмовом масле по своим тайным и почти «волшебным» рецептам, превращая их в кремы, которые охотно покупали мулатки из Старой Гаваны. Это позволяло ей поддерживать ветхий семейный дом в приличном состоянии.
Под кирпичом на кухне она прятала потрепанную тетрадь в резиновой обложке, куда тщательно записывала составы своих снадобий. Она говорила сыну, что эта тетрадь и эти стены – единственное, что он получит в наследство.
– Помни, – повторяла она, – женщины всегда будут, а особенно те, которые хотят казаться красивее, чем они есть на самом деле. Если ты будешь наблюдать, как я готовлю кремы, однажды ты сможешь зарабатывать на жизнь честным трудом, не причиняя никому вреда.
Мауро Риверо не представлял себя проводящим всю жизнь в поисках редких ингредиентов, но его удивительная способность к обучению позволяла ему не только воспроизводить, но и иногда улучшать сложные техники своей матери.
Однако становиться производителем косметики он не планировал. Впрочем, у него вообще не было планов.
К пятнадцати годам он многое понял, в том числе то, что человек никогда не владеет своим будущим. Напротив, это будущее, развиваясь день за днем, подталкивает его в ту или иную сторону.
Los Ángeles, 2007
Но одно дело – быть готовым предстать перед правосудием, для чего у него была целая армия адвокатов, и совсем другое – противостоять обезумевшему «мстителю», который намеревался превратить его роскошные калифорнийские винодельни в грязные иракские госпитали.
Он был полностью уверен, что рано или поздно люди из компании поймают кретина, называвшего себя «Аарохум Аль Рашид». Но поскольку он не мог предсказать, сколько времени это займет, решил, что лучшее, что он может сделать в ожидании развития событий, – это укрыться в своей крепости.
Также существовала вероятность, что вся эта история – не более чем дымовая завеса, с помощью которой убийца кокаинового наркомана Ричарда Марзана пытался отвлечь внимание от истинных причин, по которым отправил его в иной мир в глиняном кувшине. Ведь было хорошо известно, что жена Ричарда уже несколько месяцев состояла в связи с известным южноамериканским автогонщиком.
На долю наследства, которая ей достанется, она могла бы купить своему красавчику сотню самых быстрых автомобилей в мире.
Тем не менее, в четверг, ровно через две недели после смерти Ричарда, он сунул в карман револьвер калибра .38 на всякий случай.
Ближе к полудню, убедившись, что все спокойно и охранники находятся на своих местах, ограничиваясь лишь кивком головы в знак приветствия, он решил спуститься в темный и огромный винный погреб, где хранились его лучшие вина.
Живым его больше никто не видел.
Через сорок восемь часов полиция получила сообщение о том, что тело Бема Сандорфа мацерируется в вине в бочке номер сто четырнадцать.
Три дня спустя несколько СМИ получили копию странного послания, которое некий загадочный человек, называвший себя «Аарохум Аль Рашид», отправил руководству компании Dall & Houston.
Почти сразу общественное мнение раскололось на два практически непримиримых лагеря: одни считали, что вернуть иракскому народу деньги, добытые столь жестоким и незаконным путем, было справедливо, другие же не принимали того, что называли откровенным шантажом, основанным лишь на терроре и убийствах.
Лились реки чернил, слов и даже демонстрировались кадры разрушений, вызванных этой абсурдной войной в Ираке, которая продолжала бушевать. Стало очевидно, что не существовало ни одного читателя или зрителя, у которого не было бы собственного мнения на этот счет.
Можно ли было сравнивать «Аль Рашида» с мифическим Робин Гудом, который грабил богатых, чтобы отдавать бедным, или он был всего лишь очередным членом «Аль-Каиды»?
Является ли морально приемлемым покончить с безнаказанностью тех, кто обогащается на крови и страданиях других, путем их казни без суда и возможности защитить себя?
Способно ли правосудие наказать тех, кто скрывается за анонимностью аббревиатур компаний, имеющих возможность оплачивать услуги дорогих адвокатских контор, мастеров затягивания любых судебных решений?
Подавляющее большинство людей начинали уставать от всесилия магнатов, которые превратились в настоящих диктаторов нового мирового порядка под флагом столь же восхваляемой, сколь и осуждаемой «глобализации». Однако реальность была такова, что большая часть средств массовой информации находилась в руках тех же магнатов, что в некоторой степени уравновешивало ситуацию.
Новый век не шел, как предыдущий, по пройденным дорогам гегемонии фашизма или коммунизма, заставлявших нации склоняться либо в сторону радикальной левой, либо в сторону жестокой правой. Теперь он двигался по тонкой, но не менее эффективной тропе, вымощенной весом акций, торгуемых на бирже.
А простой народ, тот, кто действительно страдал от последствий, еще не нашел способа бороться с этой паутиной, ведь времена диких забастовок и кровавых революций остались далеко позади.
Анонимность советов директоров и контрольные пакеты акций, находящиеся в руках безликих «пенсионных фондов», больше не позволяли, как раньше, находить «видимые головы», которые можно было бы снести.
Поэтому факт, что кто-то решил снести все эти «обычно невидимые головы», означал изменение в подходе, которое следовало учитывать.
***
С наступлением вечера она покинула кукурузное поле и двинулась по извилистым дорогам, которые вывели ее на второстепенное шоссе. Там, на закате, она заметила вдали обшарпанный, захудалый ресторан, рядом с которым возвышался такой же обшарпанный, захудалый мотель.
Она долго наблюдала за машинами и грузовиками, проезжавшими мимо, и пришла к выводу, что это место не слишком подходит для одинокой девушки. Однако она была голодна, обессилена и дезориентирована, поэтому в конце концов направилась в мотель и попросила комнату, за которую ее заставили заплатить вперед.
Место оказалось грязным, зловонным и по-настоящему удручающим. Она поужинала в столь же грязном, зловонном и удручающем ресторане, игнорируя непристойные намеки компании «дезертиров с фермы», которые, похоже, приняли ее за придорожную проститутку. Затем она забралась на расшатавшуюся кровать, предварительно заперев дверь на все замки и цепи.
Она не могла не задаться вопросом, неужели теперь так будет выглядеть вся ее жизнь? Бесцельное скитание по стране, которую она ненавидела, не казалось ей хоть сколько-нибудь привлекательным будущим. Тем более что рано или поздно кто-нибудь мог решить, что она – глупая претендентка в террористки, и тогда ей никогда не удалось бы объяснить, почему она оказалась так далеко от родного Ирака.
Она снова и снова проклинала себя за то, что вела себя так по-детски и глупо. И снова и снова пыталась оправдаться тем, что в момент принятия своего «жертвенного» решения была всего лишь озлобленной и растерянной подросткой.
С тех пор она сильно повзрослела – так же стремительно, как вызревают растения в теплице, когда поняла, что одна из самых страшных последствий войны заключается в том, что она сокращает юность и удлиняет старость.
Видеть, как вокруг умирают люди, заставляет детей преждевременно становиться взрослыми, а взрослых – превращаться в стариков. Чужая смерть неизменно напоминала о собственной, и все те ужасные годы, когда в Багдаде трупы торчали из-под завалов или висели на фонарных столбах, Салка Эмбарэк бродила по улицам, зная, что в любой момент, за ближайшим углом, может пополнить собой список окровавленных останков, за которые дрались бродячие собаки.
Человек привыкает ко всему, даже к жизни без надежды.
Она спала урывками, тревожно, терзаясь жуткими кошмарами и постоянными пробуждениями. К полудню она решила набрать номер единственного человека, который проявил к ней доброту с тех пор, как она приехала в Северную Америку.
Когда на другом конце провода раздался голос доброй старушки, она спросила:
– Мэри Лакомб? Это я, та девушка, с которой вы познакомились несколько дней назад и с которой ходили на рыбалку. Вы меня помните?
– О, конечно, дорогая! – последовал немедленный ответ. – Мы ведь чудесно провели день, правда? Как ты?
– Честно говоря, неважно. Я здесь никого не знаю и не знаю, куда мне идти.
– Где ты сейчас?
– В придорожном мотеле, недалеко от того места, где мы встретились.
– Дай мне адрес, и я приеду за тобой.
– Не стоит вас беспокоить, – тут же возразила девушка. – Мы можем встретиться там, где вы скажете, я как-нибудь доберусь.
– Это не беспокойство, дорогая, совсем нет! Завтра утром я буду у тебя и обещаю, что мы отправимся ловить форель в потрясающее место, которое открыл мой покойный муж и о котором больше никто не знает.
Ловить форель…
То утро, проведенное с пожилой женщиной на рыбалке, было, пожалуй, единственным по-настоящему приятным и умиротворяющим моментом, который она испытала с той самой ночи, когда проклятая американская ракета унесла жизни всей ее семьи.
Все последующие годы были наполнены болью, страхом, голодом, неопределенностью и, главное, ненавистью. Но те три часа, что они провели на берегу ручья, забрасывая удочки и дожидаясь, пока клюнет хитрая форель, стали чем-то вроде свежего оазиса посреди раскаленной пустыни.
Можно сказать, что в эти несколько коротких часов ее разум словно очистился от всех горьких мыслей, словно переполненная мусорная корзина, опустошенная и готовая к новому дню. Ей даже казалось, что вода ручья, струясь у ее ног, уносит с собой весь ужас, который ей довелось пережить.
Но это было лишь мимолетное мгновение, подобное вспышке падающей звезды на слишком темном небосклоне. Потому что реальность тут же вернулась с невыносимой жестокостью: все, абсолютно все, кого она любила и кто любил ее, были мертвы.