Алекс Михаэлидес
Безмолвный пациент: комплект из 3 психологических триллеров
Несколько раз, пока Кэти принимала душ, я просматривал текстовые сообщения в ее телефоне, однако ничего криминального не нашел. Либо новые сообщения от того мужчины больше не приходили, либо жена их стерла. Может, Кэти немного невнимательна, но уж точно не глупа. Я мог никогда не узнать правды. Просто не поймать жену на этом… Может, было бы лучше, если бы не поймал?
– У тебя все хорошо? – удивленно спросила Кэти, когда мы вечером после прогулки сидели на диване.
– В смысле?
– Не знаю. Ты какой-то выпотрошенный.
– Сегодня?
– Не только. Вообще в последнее время.
– Много работы. Видимо, устаю. – Я старался не смотреть Кэти в глаза.
Она кивнула и сочувственно сжала мне руку. Отличная актриса! Я почти поверил, что ей не все равно.
– Как твои репетиции? – для вида поинтересовался я.
– Наметился прогресс. Тони внес пару дельных предложений. Придется на следующей неделе поработать сверхурочно, чтобы все их учесть.
– Ясно.
Я больше не верил ни одному ее слову. Я анализировал каждую ее фразу, словно на сеансе с пациенткой. Я пытался читать между строк, нащупывая скрытые зацепки вроде нетипичной интонации, размытых формулировок или недомолвок.
– Как Тони?
– Нормально. – Кэти пожала плечами, давая понять, что Тони ей неинтересен.
Откровенная ложь. Кэти практически молилась на Тони, без умолку говорила о нем, хотя в последнее время почему-то перестала упоминать это имя. Раньше она взахлеб пересказывала их беседы о пьесах и актерской игре – о далеком для меня театральном мире. Я слышал о Тони почти каждый день, но видел его лишь единожды, мельком, когда встречал Кэти после репетиции. Мне тогда показалось странным, что она нас не познакомила.
Тони был женат на актрисе. По-моему, Кэти ее недолюбливала. Возможно, супруга Тони злилась на Кэти из ревности, как злился я. Помню, предложил выбраться куда-нибудь на обед с Тони и его женой, но Кэти моя идея почему-то не впечатлила. Мне уже тогда показалось, будто она пытается держать нас с Тони подальше друг от друга.
Я смотрел, как она открывает свой ноутбук, расположив экран вне моего поля зрения. Ее пальцы отбивали по клавиатуре быструю дробь. Интересно, кому она пишет? Тони?
– Чем занята? – Я делано зевнул.
– Решила черкануть пару строк двоюродной сестре. Она сейчас в Сиднее.
– Надо же! Передавай от меня привет.
– Обязательно.
– Пойду приму ванну, – чуть позже сообщила она, закрывая ноутбук.
– Хорошо. – Я кивнул.
– Дорогой, ты прямо совсем скис. – Кэти смотрела на меня с удивлением. – Ты точно в порядке?
Я снова кивнул с вымученной улыбкой. Кэти вышла из комнаты. А я, дождавшись хлопка двери ванной и шума воды, скользнул туда, где сидела она, схватил ноутбук, дрожащими от волнения руками открыл крышку и зашел в Интернет. Открыл ее браузер. Увы, Кэти вышла из почты. Я захлопнул крышку ноутбука с отвращением. Пора остановиться! Эдак можно и с ума сойти. Или я уже сошел с ума?
Позже вечером я снимал покрывало с кровати, собираясь ложиться, и тут в спальню вошла Кэти с зубной щеткой в руке.
– Чуть не забыла! На следующей неделе в Лондон приезжает Николь, – прощебетала она.
– Николь?
– Ну ты же ее помнишь! Мы ходили на ее прощальную вечеринку.
– Ах да… Она же вроде уехала в Нью-Йорк.
– Да. А теперь возвращается! – Пауза. – И предлагает встретиться в четверг… в четверг вечером, после репетиции.
Не знаю, что именно показалось мне подозрительным: может, то, что Кэти смотрела в мою сторону, но избегала встречаться взглядами. Я чувствовал, что она врет, однако не подал виду. Я промолчал. Кэти тоже ничего не добавила и удалилась в ванную. Я слышал, как она сплевывает пасту и прополаскивает рот.
С другой стороны, я мог ошибаться, и Кэти действительно собиралась в четверг вечером встретиться с Николь. Возможно. Существовал лишь один способ узнать наверняка.
19
На сей раз очереди в картинную галерею не было. Ровно шесть лет назад, день в день, я приходил сюда, чтобы увидеть знаменитую «Алкесту». Теперь в витрине красовался постер картины другого художника, вероятно, тоже талантливого. Но ему сильно не хватало известности, которая могла превратиться в скандальную славу, что так привлекает толпы зрителей.
Войдя в галерею, я зябко поежился – здесь было даже холоднее, чем на улице. Но дело было не только в температуре. Сама атмосфера галереи отдавала холодом: старые металлические балки, голый цементный пол. Бездушно. Пусто.
Управляющий галереей сидел за столиком. Заметив меня, он поднялся. Жан-Феликс Мартен выглядел лет на сорок с небольшим. Приятная внешность, почти черные глаза, темные волосы, обтягивающая футболка с красным черепом. Я представился и рассказал о цели визита. К моему изумлению, Жан-Феликс с радостью заговорил об Алисии. В его речи слышался небольшой акцент.
– Вы, случайно, не француз? – полюбопытствовал я.
– Я родом из Парижа, а здесь живу со времен студенчества, уже лет двадцать. И теперь ощущаю себя скорее британцем. – Жан-Феликс улыбнулся и сделал приглашающий жест в сторону комнаты позади себя. – Давайте присядем, и я угощу вас кофе.
– Благодарю.
Я проследовал за ним в кабинет, который, по сути, являлся складом. Вдоль стен стояло множество прислоненных друг к другу картин, занимавших почти все пространство.
– Как дела у Алисии? – спросил Жан-Феликс, возясь с очень сложной на вид кофейной машиной. – По-прежнему молчит?
– Да. – Я кивнул.
– Грустно. – Он тяжко вздохнул. – Садитесь, пожалуйста. Что бы вы хотели узнать? Постараюсь ответить честно. – Жан-Феликс ухмыльнулся, изучающе глядя на меня. – Хотя я не совсем понял, для чего вам понадобился.
– Вы с Алисией были весьма близки. И не только в рамках профессиональных интересов…
– Кто вам такое сказал?
– Макс Беренсон, брат Габриэля. Он и посоветовал встретиться с вами.
– О, так вы общались с Максом? Страшный зануда. – Жан-Феликс скривился.
– Вы его знаете? – Я не смог удержаться от смеха при виде забавной гримасы собеседника.
– Да. И, к сожалению, довольно хорошо. – Он вручил мне небольшую чашку с кофе. – Мы с Алисией действительно были близки. Очень. Наше знакомство состоялось много лет назад, задолго до того, как она встретила Габриэля.
– Надо же!
– Мы вместе учились в художественном училище. А по окончании вместе начали работать.
– То есть вы создавали совместные полотна?
– Не совсем, – рассмеялся Жан-Феликс. – Мы расписывали стены зданий.
– Вот оно что. – Я с улыбкой кивнул.
– Как выяснилось, расписывать стены у меня получалось лучше, чем рисовать картины. Художника из меня не вышло, зато Алисия вскоре начала делать грандиозные успехи. И с появлением галереи я, естественно, стал выставлять ее работы. Все произошло само собой.
– Понятно. А Габриэль?
– А что Габриэль?
Жан-Феликс сразу напрягся. Сработала защитная реакция. Ага, значит, тут наверняка кроется что-то важное…
– Ну я хотел бы уяснить для себя, как Габриэль вписался в ваш сплоченный дуэт. Полагаю, вы хорошо его знали?
– Не особенно.
– Нет?
– Нет. – Жан-Феликс поколебался секунду. – Габриэль не рвался со мной дружить. Он был… довольно эгоцентричен.
– Похоже, он вам не нравился.
– Верно. Думаю, я ему тоже. Даже уверен.
– Почему вы так уверены?
– Понятия не имею.
– Вероятно, Габриэль ревновал?
Жан-Феликс не спеша отпил глоток кофе.
– Да, скорее всего.
– И, наверное, видел в вас соперника? – не унимался я.
– По-моему, вы уже и так все знаете.
Я понял намек и сменил тему:
– Смею предположить, вы виделись с Алисией незадолго до гибели Габриэля, верно?
– Да. Я ездил к ней домой.
– Не могли бы вы чуть подробнее рассказать о той встрече?
– Приближалось открытие выставки, а Алисия не успевала закончить работу. И очень нервничала, что логично.
– На тот момент вы еще не видели картины, предназначенные для выставки?
– Нет. Алисия все никак не могла выделить день, чтобы показать их. И поэтому я решил приехать сам. Сначала заглянул в мастерскую в дальнем конце сада, но Алисии там не оказалось…
– Интересно.
– Я обнаружил ее в доме.
– Простите, как вы туда вошли?
Мой вопрос застал Жан-Феликса врасплох. Он быстро прикидывал в уме, что ответить.
– Ах да! Сейчас объясню. В дальнем конце сада есть калитка, которая ведет на улицу. Алисия ее очень редко запирала. А из сада я через черный ход вошел в дом, на кухню. Дверь черного хода тоже всегда незаперта… Знаете, вы больше похожи на детектива, чем на психиатра.
– Я психотерапевт, – мягко поправил я.
– А есть разница?
– Я всего лишь пытаюсь лучше понять душевное состояние Алисии. Что вы можете сказать о ее настроении в тот день?
– Она вела себя как обычно. – Жан-Феликс пожал плечами. – Ну, может, немного волновалась из-за выставки.
– И всё?
– Ее внешность и поведение никак не указывали на то, что через несколько дней она застрелит мужа, если я правильно понял ваш вопрос. – Жан-Феликс допил кофе, и тут ему в голову явно пришла неожиданная мысль: – Хотите взглянуть на некоторые из ее картин? Пойдемте! – Он быстро направился к двери, не дожидаясь меня, и взмахом руки пригласил за собой.
20
Я последовал за Жан-Феликсом в основное хранилище. Он подошел к огромному стеллажу, извлек оттуда одну за другой три завернутые в покрывала картины и закрепил на рельсе, оборудованном специальными крюками. Затем осторожно убрал с каждого холста защитную ткань.
– Вуаля! – И отступил в сторону, гордо представляя мне первую из картин.
Я увидел изображение, выполненное с типичной для Алисии фотографической реалистичностью. На холсте с точностью до мельчайших деталей была запечатлена авария, в которой погибла ее мать. Тело женщины безвольно лежит на руле. Она вся в крови. Не возникает сомнений: женщина мертва. Ее душа в виде большой птицы с желтым оперением, отделившись от тела, устремляется ввысь, к небесам.
– Ну разве не шедевр? – тихо произнес Жан-Феликс, глядя на картину. – Потрясающие цвета: желтый, красный, зеленый… Я прямо тону в этой радуге. Здесь столько радости…
Я бы не выбрал слово «радость». Возможно, «тревога»? Я не был уверен в своих чувствах относительно этой картины.
Мы перешли ко второй работе: Иисус на кресте, если я верно интерпретировал увиденное.
– Это Габриэль. Невероятное сходство, – прокомментировал Жан-Феликс.
На холсте и вправду оказался портрет Габриэля, которого Алисия изобразила в виде распятого на кресте Христа: из ран текут алые струйки, на голове терновый венец. Глаза не были опущены. Наоборот, они смотрели прямо на зрителя – немигающие, полные муки и безмолвного упрека. Они прожигали насквозь. Я подошел чуть ближе. Меня заинтересовал необычный предмет, привязанный к торсу Габриэля, – винтовка.
– Из этого оружия его и убили? – спросил я.
– Да. – Жан-Феликс кивнул. – По-моему, винтовка принадлежала Габриэлю.
– Алисия написала картину до убийства, верно?
– Примерно за месяц до трагедии. Пытаетесь определить, что творилось у нее в голове? – проговорил Жан-Феликс, показывая мне третью картину.
Третий холст был больше остальных.
– Эта – вообще нечто невероятное. Отступите немного назад, чтобы лучше видеть, – посоветовал он.
Я послушно отошел на несколько шагов, а потом взглянул на картину – и невольно усмехнулся. Передо мной висел портрет тетки Алисии, Лидии Роуз. Теперь стало очевидно, что именно так возмутило Лидию: нагая тучная женская фигура возлежала на крошечной кровати, прогнувшейся под огромным весом. Алисия изобразила тетку чудовищно, гротескно толстой. Жирная плоть изливалась из кровати и текла по полу, заполняя комнату, струилась и завертывалась, словно волны заварного крема.
– Господи, – выдохнул я. – Жестоко.
– А по-моему, очень забавно. – Жан-Феликс взглянул на меня с любопытством. – Вы знакомы с Лидией?
– Да, недавно я к ней наведался.
– Ясно. Вы аккуратно выполняете домашнее задание… А я ни разу не видел Лидию. Кстати, Алисия ее ненавидела.
– Да. – Я кивнул. – Это понятно по картине.
Жан-Феликс начал осторожно убирать холсты.
– А можно еще раз посмотреть «Алкесту»? – попросил я.
– Конечно. Пойдемте.
Я проследовал за Жан-Феликсом по узкому проходу, и вскоре мы очутились в дальнем конце галереи. Передо мной предстала огромная стена, на которой висела только «Алкеста». По-прежнему прекрасная и загадочная, ровно такая, какой я ее запомнил: обнаженная Алисия стоит перед мольбертом в своей мастерской. В ее руке кисть с кроваво-красным. Я стал рассматривать ее лицо на холсте. И вновь не смог уловить его выражение.
– Не могу расшифровать! – Я озадаченно нахмурился.
– Все верно. Смысл послания автора – как раз и есть отказ от всякой коммуникации. Эта картина – о молчании.
– Не совсем вас понимаю, – проговорил я.
– В любом произведении искусства кроется тайна. Молчание Алисии и есть ее секрет. Ее мистерия, в религиозном смысле. Вот почему она назвала картину «Алкеста». Вы читали Еврипида?
Я удивленно воззрился на Жан-Феликса.
– Нет? – догадался он. – Обязательно прочтите, тогда вы все поймете.
Я кивнул – и вдруг случайно увидел на холсте то, чего раньше не замечал. И склонился поближе, чтобы рассмотреть. На столе, на заднем плане картины, была изображена миска с фруктами – сбор из яблок и груш. На красных яблоках Алисия нарисовала крошечные белые точки, которые оказались маленькими вертлявыми червями, копошащимися внутри и поверх фруктов. Я указал на них.
– Это… – не решился договорить я.
– Да, – Жан-Феликс кивнул. – Опарыши.
– Потрясающе. Интересно, что они символизируют, – пробормотал я.
– Блестящая работа. Подлинный шедевр. – Жан-Феликс грустно вздохнул. – Знали б вы Алисию раньше! Я не встречал человека интереснее, – шепнул он, словно та могла нас услышать. – Большинство ведь неживые, понимаете? Бредут, будто во сне, и так всю жизнь… Зато Алисия была потрясающе живой! От этой женщины невозможно было отвести глаз! – Жан-Феликс окинул долгим взглядом обнаженную фигуру Алисии на холсте. – И невероятно красивой, – едва слышно произнес он.
Я вслед за Жан-Феликсом снова перевел глаза на изображение тела Алисии. Но там, где он усматривал красоту, я видел лишь боль. Видел ужасные раны и шрамы, которые бедняжка пыталась нанести сама себе.
– Алисия когда-нибудь рассказывала о своей попытке самоубийства? – Я спросил наугад, но попал в цель.
– Вы в курсе?.. Конечно, рассказывала.
– После кончины отца, верно?
– Она прямо разваливалась на кусочки. – Жан-Феликс снова кивнул. – Просто не представляла, как жить дальше – не как артист, а как человек. Алисия очень ранима. И когда отца не стало, она не вынесла. Это ее добило.
– Наверное, она очень любила отца…
Жан-Феликс издал сдавленный смешок и изумленно на меня взглянул.
– Вы серьезно?
– Не понял.
– Алисия не любила отца. Она его ненавидела! Презирала!
– Вам так Алисия сказала? – не веря своим ушам, спросил я.
– Конечно! Она возненавидела своего папашу еще в детстве, с того самого дня, как погибла ее мать.
– Зачем же тогда пытаться покончить с собой после смерти нелюбимого отца? Если не из-за горя, то из-за чего? – удивился я.
– Может, из-за чувства вины? Кто знает… – Жан-Феликс пожал плечами.
«Он недоговаривает!» – мелькнуло у меня в голове. Что-то не сходилось. Было во всем этом нечто неправильное.
И тут у галериста зазвонил телефон.
– Простите, – сказал он и отвернулся, чтобы ответить. Я различил, что звонила женщина. Разговор оказался коротким: они с Жан-Феликсом назначили встречу.
– Я перезвоню, детка, – проговорил он в трубку и нажал на кнопку отбоя. – Еще раз прошу прощения.
– Ничего страшного. Ваша девушка?
– Просто подруга, – рассмеялся он. – У меня много друзей.
«Еще бы!» – подумал я и тут же ощутил к Жан-Феликсу легкую неприязнь. Даже не мог объяснить почему.
– Чуть не забыл! Алисия, случайно, не упоминала имя врача? – как бы невзначай поинтересовался я, пока мы шли на выход.
– Врача?
– Ну после попытки самоубийства ее же наверняка осматривал врач… Я пытаюсь его разыскать.
Жан-Феликс задумался.
– Вроде был какой-то врач, – после небольшой паузы произнес он.
– Фамилию не припомните?
Галерист помолчал пару мгновений, затем решительно тряхнул головой:
– Нет. Извините. Честное слово, не помню.
– Если вдруг всплывет в памяти, не могли бы вы связаться со мной?
– Конечно. Но это вряд ли. – Жан-Феликс нерешительно посмотрел на меня и вдруг тихо спросил: – Хотите совет?
– Хочу.
– Чтобы помочь Алисии, дайте ей кисти и краски. Позвольте рисовать. Так – и только так – она заговорит с вами. Посредством живописи.
– Любопытная мысль. Спасибо за совет, мистер Мартен.
– Для вас – Жан-Феликс. Когда увидите Алисию, передайте, что я ее люблю.
Он широко улыбнулся, и я снова почувствовал легкое отторжение. Было в этом человеке что-то… непереносимое. Я не сомневался: он находился в очень близких отношениях с Алисией. Они были знакомы долгое время, и она очень нравилась Жан-Феликсу, но любил ли он Алисию по-настоящему? Верилось с трудом. Я вспомнил, с каким выражением лица Жан-Феликс смотрел на «Алкесту». Да, в его глазах светилась любовь, однако это была любовь к произведению живописи, а не к самому автору. Жан-Феликс благоговел перед искусством. Иначе он навестил бы Алисию в Гроуве и не бросил бы ее одну. Это уж точно. Мужчина никогда не оставил бы женщину таким образом – если б любил ее по-настоящему.
21
По пути на работу я зашел в «Уотерстоунз»[21] и приобрел «Алкесту» Еврипида. В предисловии указывалось, что это самая ранняя из сохранившихся трагедий автора и наименее известная из его работ. Читать начал сразу же, в метро. Прямо скажем, не легкая пьеска. Довольно странное произведение. Главный герой, Адмет, обречен мойрами[22] на скорую смерть. Однако благодаря заступничеству Аполлона у него появляется шанс избежать преждевременной кончины – нужно лишь послать в царство Аида вместо себя кого-нибудь другого. Адмет пытается уговорить сначала мать, а потом отца пожертвовать собой ради него, но родители категорически отказываются. Сложно понять, как расценивать поступок Адмета. Не особо героическое поведение, как ни смотри, и древние греки, должно быть, приняли его за дурака. Зато Алкеста, жена Адмета, совсем на него не похожа. Она храбро заявляет, что готова принять смерть вместо супруга. Возможно, Алкеста не ожидала, что Адмет примет ее предложение, но он соглашается и ей не остается ничего другого, кроме как расстаться с жизнью и сойти в царство Аида.
Впрочем, история на этом не кончается. Развязка сделана в классических традициях deus ex machina[23]: неожиданно появляется Геракл, который забирает Алкесту у Аида и победно возвращает ее в мир живых. И она оживает. Адмет до слез тронут воссоединением с супругой, однако переживания той понять практически невозможно: Алкеста хранит молчание. Она больше не говорит. Дойдя до этого места в книге, я чуть не подпрыгнул от изумления. Невероятно!
Еще раз внимательно и не спеша перечитал финал трагедии. Алкеста возвращается из царства Аида. Она снова жива, но не хочет или не может говорить о том, что пережила на том свете. Адмет в отчаянии восклицает, обращаясь к Гераклу: «Так отчего ж она молчит?» Ответа на его горестный вопрос нет. Трагедия заканчивается на том, что Алкесту, не проронившую ни слова, уводят в дом Адмета. Почему? Почему она молчит?
22
Из дневника Алисии Беренсон
2 августа
Сегодня еще больше припекает. Да в Лондоне жарче, чем в Афинах! По крайней мере, в Афинах есть пляж… Сегодня из Кембриджа позвонил Пол. Я не ожидала услышать его голос. Последний раз мы разговаривали друг с другом несколько месяцев назад. Сначала я подумала, что он собирается сообщить о кончине тети Лидии. Скажу честно, на секунду я даже почувствовала облегчение. Но вскоре поняла, что ошиблась. На самом деле я так и не поняла, что от меня понадобилось Полу. Он все ходил вокруг да около. Я долго ждала, пока Пол перейдет к сути, но этого так и не произошло. Он лишь без конца спрашивал, всё ли в порядке у меня и Габриэля, и бормотал что-то вроде «у Лидии все как всегда».
– Я к вам заеду, – пообещала я. – Сто лет не общались. Давно пора повидаться.
На самом деле мысль о том, чтобы поехать в Кембридж и увидеться с Лидией и Полом, вызывала у меня смешанные чувства. Все закончилось тем, что я решила не ехать. Страшно мучила совесть – но я проигрывала при любом раскладе.
– Надо это исправить, – сказала я. – Я навещу вас как-нибудь. Прости, не могу дольше говорить – выбегаю из дома…
И тут Пол что-то очень тихо проговорил.
– Что? – переспросила я. – Не слышу!
– Я, говорю, попал в беду. Алисия, мне очень нужна твоя помощь!
– Что случилось?
– Это не телефонный разговор. Пожалуйста, давай встретимся.
– Но… я не могу примчаться в Кембридж сию секунду, – заколебалась я.
– Я сам приеду сегодня вечером, идет?
Что-то в голосе Пола заставило меня согласиться не раздумывая. Он был в отчаянии.
– Конечно, приезжай. Хотя бы намекни сейчас, в чем дело!
– Расскажу при встрече. – С этими словами Пол повесил трубку.
Я все утро думала над его словами. Видимо, случилось нечто из ряда вон выходящее, если из всех людей на свете он решил обратиться именно ко мне. Дело в Лидии? Или что-то с домом? Я терялась в догадках.
После обеда я уже не могла сосредоточиться на работе. Конечно, винила жару, однако на самом деле мои мысли были далеки от живописи. Я слонялась по кухне, периодически поглядывая в окна, пока не увидела на улице Пола. Он помахал мне рукой:
– Привет, Алисия!
Первое, что бросилось в глаза, – жуткий вид Пола. Он чудовищно похудел; особенно заметно это было по лицу – просто-таки череп, обтянутый кожей. Он выглядел тощим, как скелет, нездоровым, измученным. И напуганным. Я пригласила его в кухню, где работал переносной вентилятор, и предложила пива. К моему удивлению, Пол попросил чего-нибудь покрепче. С каких это пор он пристрастился к крепкому алкоголю? Я налила ему немного виски. Пол, думая, что я не вижу, долил доверху. Поначалу он ничего не говорил, и некоторое время мы сидели в молчании. А потом снова произнес фразу, которую я услышала по телефону: «Я попал в беду». Я спросила, не связано ли это с домом. Пол удивленно уставился на меня и помотал головой.
