Александр Афанасьев
Жертва особого назначения
Телефон засекли через три минуты: владелец отключил его, но не вынул сим-карту, и тот продолжал посылать сигналы и откликаться на сервисные команды владельца сотовой сети – или того, кто выдавал себя за него. Эти данные тоже передали в Багдад.
* * *
Багдадская станция ЦРУ была одной из самых новых. Новое здание было введено в 2008-м, уже после начала GWOT и активного использования БПЛА. Именно поэтому главной здесь была не комната для совещаний, а просторный, с высокой крышей зал с десятками мониторов, на которые выводились данные со спутников и БПЛА, действующих в регионе. Сейчас, конечно, было не то, как тогда, когда над Багдадом могло находиться до трех десятков БПЛА, но за происходящим следили с не меньшим интересом. Русские! Как в старые добрые времена холодной войны, о которых трепались старики, когда им противостоял сильный противник, когда в каждом приходилось подозревать врага. Но при этом ты шел на встречу с активом и не думал, что он подорвет тебя поясом смертника.
Спутник – кодовое имя «Сигма-5» – один из новых, универсальных приборов, эксплуатирующихся совместно ЦРУ и Министерством обороны, – начал наведение на цель. Стремительно приближалась картинка – новые спутники могли обеспечивать передачу на порядок лучшего изображения, поэтому от надвигающейся земли захватывало дух. Казалось, что они стремительно падают из космоса на землю…
– Есть наведение, – сказал оператор. – Первичные координаты подтверждены.
Вот уже видна темная полоска Тигра, с ее загибом, который остряки называли исключительно нецензурными словами. Это Багдад.
– Есть цель. Отстраиваемся.
– Она у самой воды.
Спутник все увеличивал приближение. Вот уже виден поток машин.
– Так и есть. Они вывернули на набережную, – сказал Рафф Эйдел, начальник станции ЦРУ в Багдаде.
– Белый «Ниссан», – отозвался Подольски. – Похоже на правительственную машину.
– Такие же используют русские, – заявил Рафф. – Джи, нельзя ли показать номер?
– Пока нет, сэр, – отозвалась девица. Она была венгеркой, поступила на какой-то гуманитарный грант в американский университет, потом пошла в ЦРУ, чтобы заработать на гражданство. В Багдаде за ней волочилась половина посольства.
– Все-таки попробуй.
– Он останавливается, – резко сказал Подольски.
Белый коробок притормозил у тротуара. Американцы следили за происходящим до рези в глазах.
– Вышел. Черт, телефон.
– Джи?
– Активности нет.
– Другой телефон, – сказал Подольски. – Он не идиот.
– Включает.
– Джи, можешь перехватить сигнал?
– Постараюсь…
Русский уже держал трубку у уха и что-то говорил.
– Джи, ну что там?
– Сэр, есть исходные данные для построения фоторобота, – заявил другой оператор. – Немного, но есть.
– Действуй.
– Готово, – заявила девица.
– …А много надо?
– Десятка кислых хватит…
– Что?!
– Через плечо. Ищи десяток кислых – товар найдется. Отличный товар.
Молчание.
– Ну, надо посоветоваться. Сам понимаешь, сумма очень крупная.
– Еще бы. И товар под стать. Хочешь убедиться? Подскакивай к университету, я жду там. Перетрем.
– Когда?
– Да прямо сейчас. Опоздаешь – пожалеешь…
– Он отключился, – сказала девица.
– Сэр, есть фоторобот.
Подольски глянул мельком. Несмотря на то что данных было немного и трехмерная модель лица вышла искусственной, все равно узнать было можно.
– Он?
– Да. Точно, он.
– О чем он говорил? Кислый?
– Кислый – это лимон, – со вздохом сказал бывший начальник московской станции. – На русском сленге – один миллион. Он хочет продать что-то и получить десять миллионов.
– Десять миллионов чего?
– Скоро узнаем. Думаю, не динаров.
– Что он делает?
– Так… Сукин сын. Он достает аккумулятор. Из телефона. Вот ублюдок.
На экране это отлично было видно.
– Джи, мы можем его держать?
– Пока да, сэр.
Мало кто знал, что в любом телефоне помимо аккумулятора была и батарейка, которая отвечала за питание тех частей памяти телефона, которые нельзя было отключать, – например, дату и время. Но не более того. Чтобы обезвредить телефон, надо было достать и сим-карту.
– А слушать?
– Нет. Слушать мы не можем.
Спецслужбы обладали технологией, позволявшей дистанционно снимать информацию с мембраны аппарата сотовой связи, даже если он выключен, но только не в том случае, если вынут аккумулятор.
– Так, он отпускает машину. Да, машина пошла. У нас есть кто-то в городе?
– Да, сэр, – отозвался стоящий за спиной сотрудник станции. – Это же совсем рядом.
– Поднимай всех, – не оборачиваясь, сказал Рафф. – Начинайте слежку. Мы наведем вас.
– Есть, сэр.
– Он ловит такси.
* * *
Борек появился довольно быстро, видимо, я поднял его на ноги. Он прикатил на белом «Лексусе-470», дорогом и проходимом внедорожнике, одном из тех, которые предпочитают арабские шейхи. Он без проблем прошел посты, а университетский городок охранялся, и я специально назначил встречу здесь, чтобы посмотреть, как у него с документами. Нормально! Подкатил ближе, пиликнул мелодичным сигналом, представлявшим собой заставку от одной из нашид.
Я подошел к машине. С переднего пассажирского вылез тот здоровяк украинец, заступил мне дорогу. Был он мрачен, как туча. Может, у Борька с деньгами напряг. Могу исправить, если что.
– Руки в гору.
Я поднял руки.
– Где музыке[13]обучился, Вась, – спросил негромко. – У тех, кто тебя на заказуху подписал, а потом подставил? Могу помочь в твоей беде.
Украинский наемник ничего не ответил – обыскал, мрачно посмотрел на меня, пихнул.
– Иди…
– Мы с тобой одной крови, брат, ты и я, – сделал второй намек я, садясь в машину. Даже если сейчас послание не достигло цели, все равно он будет думать. Если даже не захочет – все равно будет думать. Это будет грызть его изнутри, напоминать о себе в самое неподходящее время. И рано или поздно догрызет. Как-то раз я прочел в одной книге простую, но очень глубокую мысль: «Никто в целом свете не знает, каково на самом деле быть дурным человеком». Это и в самом деле так. Быть дурным человеком – значит постоянно противостоять системе, помнить об опасности, не спать по ночам, ждать стука в дверь, подозревать всех и во всем. Ты уже не можешь ничего сделать просто так: просто устроиться на работу, просто получить деньги через перевод, просто познакомиться с кем-то, просто снять жилье. Ты противостоишь системе, которая холодна, равнодушна, никогда не спит и готова в любой момент сработать на первую твою оплошность – как настороженный под снегом капкан. Долго жить так невозможно. На этом, кстати, базировалась наша стратегия на Кавказе, на этом базируется наша стратегия здесь – постоянное, непрекращающееся давление на бандподполье, удар за ударом в сочетании с регулярно объявляемыми амнистиями и готовность простить – только выйди с нелегального положения, публично порви с бандподпольем, а еще лучше – принеси нам в подарок голову своего амира. То, что перед глазами вполне реальный выход – пойти и сдаться и остаться в живых, разлагает бандподполье почище, чем вся эта пропагандистская муть. Тяжело жить на нелегальном положении, тяжело быть дурным человеком. И Вася, бывший боец миротворческого контингента с Украины, это знает. Теперь и он задумается.
А вот Борек нервничает. И сильно, это видно по его поведению. Он еще на заре своей (и моей) юности не умел держать себя в руках. И язык за зубами держать не умел – я помню, как бил его головой об унитаз после того, как он распустил его в неподходящем месте и в неподходящее время. Думаю, что и он помнит, гаденыш.
– Что тебе надо?
Я с комфортом усаживаюсь на королевское сиденье «Лексуса», не торопясь подстраиваю под себя блок кондиционера, создавая индивидуальный микроклимат. А он пусть и дальше психует.
– Как говорили в одном советском мультике – шоколаду.
– Слушай, хватит ля-ля, – Борек решительно выкручивает рычажок моего кондиционера. – Достал со своими замутками. Что у тебя есть? Да – да. Нет – нет. Может, я не к тому обратился? Может, ты тут на побегушках: подай, принеси, пошел вон? Тогда выметайся из машины.
– О, какие слова! Эмоции так и брызжут. Очень может быть, – невозмутимо отвечаю я, не давая перехватить контроль над разговором. – Иди, обратись к кому другому. Только не удивляйся, если потом окажешься в тюрьме Абу-Грейб петухом в общей камере. Лады?
И тут же, меняя тон, добавляю:
– У тебя сегодня джекпот, дружище. Больше, чем ты можешь себе представить.
Борек недоверчиво смотрит на меня. Я облизываю губы, как человек, у которого не все в порядке с совестью.
– Ты о чем?
– О том, что мне пора пятки смазывать. Пока веревку не намылили. Еврейская жена есть?
Борек недоуменно смотрит на меня.
– Найдем, если надо. А тебе чего, та палестинская б… надоела?
И ведь чуть не пробил, гаденыш. Возможно, сам даже того не желая – просто дав волю полета своей мелкой в общем-то и хамской душонке. Никак не рыцарской душонке советского разлива негодяя и хама. Способного написать анонимный донос, подставить ни за грош, мелко (именно мелко) пакостить годами, походя обдать грязью женщину, пускать слухи, по мелочи, но постоянно воровать, предать. Все-таки как ни крути, а Борек – мразь, мразь самая настоящая. В глубине души своей мразь. Мелко плавает. И самое худшее, когда такие вот мелкие и гнилые люди приобретают власть над остальными. Это хуже, чем когда власть над людьми приобретают монстры типа Саддама.
Но нет, Борек. Меня даже и так не пробьешь. Наверное, потому, что я знаю, кто ты есть и чего от тебя ждать. Разочароваться можно в близких людях. Предать может только тот, кто когда-то был верным. Ты не был ни близким, ни верным. И можешь только нагадить.
– Нет, – спокойно отвечаю я. – Просто еврейская жена – не роскошь, а средство передвижения. Помнишь еще. Так что – найдешь?
Ты, да с твоими выходами на организованную проституцию, да не найдешь?!
– Найдем, – отвечает Борек. – Если надо. А что стряслось-то?
– Говорю же, пятки пора смазывать.
Это вторая часть нашей игры, тщательно продуманная. Еще пару дней назад в Ар-Рутбе было подано и пошло по инстанциям заявление, касающееся недавней перестрелки, в которой участвовали русские. Точнее, которую спровоцировали русские и в которой погибли граждане Ирака, в основном бедуины. Одновременно с этим наши агенты запустят слух, что бедуинские племена горят жаждой мести за своих убитых сородичей. Это, кстати, не шутки, для меня это очень опасно. Если пойдут слухи – а они пойдут, – бедуины обязаны будут мне отомстить, даже если изначально и не помышляли ни о чем подобном. Просто иначе они потеряют намус – авторитет и уважение в глазах соплеменников. Так что, как только все это закончится, мне придется искать представителей, авторитетных бедуинов, и вести с пострадавшими племенами переговоры о дийа, выкупе за кровь. Это если я останусь жив после всей этой терки…
Но всего этого достаточно для того, чтобы мной заинтересовались. И достаточно для того, чтобы я принял оправданное в глазах других решение смотаться из страны. Тем более что я в денежных делах не совсем чист, а в таких ситуациях каждое лыко в строку идет.
А куда сматываться, если не в Израиль?
Я наклоняюсь вперед, меняю тон на интимно-доверительный.
– Короче, извини, братан, что я на тебя наезжал тут, о’кей? Нервы… Тут и устрица озвереет, от этой арабни поганой. Короче, на меня заяву тут кинули, твари, надо сматываться. И как можно быстрее. То, что ты меня просил, я сделаю. Но есть еще кое-что. Я сделал копию нашей базы данных. Всей базы. Как чувствовал, что придет пора валить отсюда по-скорому. Короче, десять лимонов…
Борек выпрямляется на сиденье.
– Чего?!
– Десять лимонов гринов, брат. Но дело верное. Вот, держи…
Я снимаю с цепочки на шее флешку и отдаю Боряну. Здесь – разработанная нами приманка, над которой мы корпели несколько часов. Мы решили главную проблему – как не выдать того, что просит этот козел, и в то же время сделать приманку реально лакомым куском. Ответ – повысить ставки. Полная база данных! Джекпот любой разведки! Не может быть, чтобы не клюнули, твари…
– Код – четыре два. Смотри осторожно. Это – демоверсия. За полную базу – десять лимонов, конкретно, без торга.
Борян с сомнением смотрит на флешку.
– Да ты охренел. Десять лимонов – тебе никто столько не заплатит.
– Заплатят, брат. Ты своим, на бульвар Саула, передай, а дальше – пусть думают. Жираф большой, ему видней. Скажи сразу – без кидка. Деньги, конечно, в Швейцарию, но я-то в Израиле буду. Если чего – помогу с расшифровкой. К тому же – я постучал пальцем по виску – у меня тут тоже немало сохранилось такого, что ни в одной базе не найдешь. Я и по Кавказу, и по Средазии, и здесь работал – работал, брат, а не в офисе с кондеем пенсию высиживал. Если мои условия будут приняты, я готов с вами работать – по чесноку. Чем смогу – помогу. За отдельную, естественно, плату. Пусть думают. Это вас, если что, с лица земли сотрут.
Борян смотрит на меня, на флешку, потом снова на меня. Видно, что он от этой ситуевины не в восторге и что флешка жжет ему руки. Он уже соображает, что я во что-то вляпался, во что-то серьезное, если мне надо срочно уносить ноги из страны. И что если он примет мои условия – вывозом тоже придется заниматься ему: инициатива, как всегда, поимела своего инициатора. А я хрен знает, в какую кучу дерьма вступил и чем это грозит. Хрен знает, кому дорогу перешел, но понятно одно: это крайне опасно. Люди тут – отмороженные на всю голову. И если что, если я даже не вру – один хрен. Выцепят, вывезут в пустыню, будут пытать. Потом пулю в башку и бросят. А подыхать по-любасу неохота – что за правое дело, что за левое.
– Ты где влип? – наконец спрашивает Борян, и тут ему приходит в голову мысль, что я без тачки, а это совсем нехорошо. – Ты что, в розыске?!
– Пока нет. Но скоро буду, – заверяю его я.
– Что произошло? Ты понимаешь, меня спросят об этом.
– Да, чтоб тебя… На границе цель работали, началась перестрелка. Не по-детски пострелялись, трупов выше крыши. Бедуины из серьезного рода-племени, конкретные. Эти твари накатали на меня заяву. Рафикат, гад, решил выслужиться перед племенами, устроить показательную порку – и дал делу ход. Точнее, еще не дал, но мне стуканули, что даст, это уже решено. Он приезжал к нам, базарил с нашими старшими, те решили меня слить, как дерьмо в сортире. Сами с моей руки жрали, а теперь сдать решили. У-у-у, скоты…
Тем, кто жил в России в девяностые, это понятно и до душевной боли знакомо.
– Но дело не в этом. Если бы только в этом – хрен с ним, откупился бы. В крайнем случае – купил бы билет на самолет, и ищи ветра в поле. Устроиться найду где – руки есть, ноги есть, башка варит. Хуже другое – эти твари мне кровную месть объявили. А ты знаешь – отморозки эти не шутят, где угодно достанут. Поэтому мне ксива новая нужна, конкретно чистая. И вид на жительство – там, где не достанут. Даже не обязательно в Израиле. Если я буду омрачать своим присутствием – не вопрос, я в Панаму, скажем, уеду. Но по израильскому паспорту, чистому и с баблом. Это не обсуждается. Если нет – пролетай мимо, найду другого. Попробуешь кинуть – кончу, ясно?!
Перебарщиваю? Нет, не перебарщиваю – в самый раз. То самое – сочетание глубокой неуверенности в себе, неспокойствия, вызова, надрыва. Типично советско-пацанское поведение, которое я терпеть ненавижу. Поведение человека, который все делает не для себя, а для других, с вызовом. Голодное детство по подвалам и пропахшим потом качалкам оборачивается дикими загулами в ресторанах, куда ходят не как нормальные люди – поесть, а себя показать. Нищета родителей оборачивается «шестисотыми» «Мерседесами» с позолоченными дисками, которые покупают не для того, чтобы ездить, а для того, чтобы остальные видели – я могу! Вот я какой! Нормальный разговор превращается в базар, где каждый пытается «поставить себя» вместо того, чтобы спокойно искать общие интересы. Вместо уважения к другим людям – хамский вызов. Вместо переговоров… Вы слышали когда-нибудь разговор двух постсоветских бизнеров на отдыхе? Обсуждаются какие-то дикие, совершенно нереальные прожекты, и весь этот треп – не для того, чтобы что-то реально сделать, а чтобы показать свою крутость. На «слабо» у такого идиота довольно просто выманить значительную сумму денег – он вложит их в конкретную фикцию просто для того, чтобы не терять уважение к себе самому.
И все это для того, чтобы скрыть, что ты такой же Вася, Петя, Боря, пацан из нищего двора советской пятиэтажной хрущобы, плохо учившийся в школе и до сих пор ничего из себя не представляющий. Всё развитие, должное для того, чтобы тебя уважали, заменяется на «ндрав у меня такой! А ты уважать должон!». Я давно переступил через это. Борек, скорее всего, нет.
Теперь Борек немного приходит в себя и перехватывает нить разговора, которую я ему в общем-то и отдал. Молоток, брат…
– Ну, ты знаешь, такие дела с кондачка не решаются. Десять лямов…
– Десять лямов. Поверь, это стоит того. Твоих – два.
Глаз моментально загорается.
– Пять!
Как же ты предсказуем, Борек. Ну нельзя же так.
– Беспределишь.
– Нормально. Договариваться – мне.
– Три. Больше не дам. Лимон наличкой, остальное – перевод на счет, который укажу, ясно? И без кидка.
– Тогда из ляма половина – мои.
Вот же свинтус… Это, кстати, еще одна проблема «советских пацанов», к которым я, слава богу, себя не отношу. Их вечная готовность кинуть. Кого угодно. Когда угодно. Как угодно. Любого друга. Любого человека, которому ты по гроб жизни должен. Вот этот вот свиненыш выехал из ненавистной быдлорашки в Землю обетованную, но в глубине души остался такой же мразью, которую не переделает ни эмиграция, ни что-либо другое на свете. Израиль, или кто там его нанял, он предает так же обыденно, как и всегда – мгновенно, не испытывая никаких угрызений совести. Ни в одной стране, где был, я не видел такой мерзости. У иракцев такого и близко нет, ни капельки, несмотря на их пристрастие к взяткам, которые здесь называются «бакшиш». Когда ты нанимаешь человека, то совершаешь некую сделку купли-продажи, нанимая его защищать свои интересы. И ожидаешь, что сделка будет выполнена и с той и с другой стороны. Но с такими, как Борян, с вырвавшимися на свободу капиталистического Эльдорадо пацанами воспитания раннего постсоветского капитализма, подобные сделки бессмысленны. Их нельзя нанять. С ними нельзя иметь никаких дел. У них нет верности – ни на грамм. Они всегда будут защищать свои и только свои интересы, воспринимая те деньги, которые ты им платишь, как жалованье или как гонорар – как нечто само собой разумеющееся, что ты им «по жизни должен». Это, видимо, наследие рэкета. А вдобавок они еще заработают на тебе сколько сумеют, предавая и кидая, продавая базы данных конкуренту, шпионя, сливая клиентов, беря откаты. Они не испытывают никакого раскаяния, даже когда ты их ловишь за руку – только злобу на тебя, что ты их поймал, готовность вцепиться в руку кормившую и рвать зубами за свои интересы. Они моментально вступят в союз против тебя с самым твоим злейшим врагом – мстить. То, что они по любым понятиям не правы, их ни на секунду не остановит. Каждый из них катится колесом по жизни, оскверняя все на своем пути.
Жить так нельзя. Нельзя жить в стране, в которой накопилась критическая масса таких вот уродов. Нельзя заниматься делами там, где большинство – вот такие. Просто не получится – завалится любое дело. В Израиле таких полно, и местные их уже прохавали, с израильскими бизнесменами русского происхождения местные чаще всего принципиально не имеют дел. То же самое и в других местах, где русских много. Они виноваты во многом из того плохого, что с нами происходит. Из-за них с нами не имеют дела, в нашу страну не вкладывают деньги, нам не открывают нормально банковские счета, нас не пускают на некоторые курорты. Наше правительство принимает немало действительно нормальных законов, нормальных по самым строгим меркам, но ничего не работает именно потому, что происходит такой вот беспредел. И Борян – типичный представитель постсоветских пацанов эпохи раннего капитализма, готовых отхватить столько, сколько сможет, стоит только зазеваться. Он мразь в самом прямом понимании этого слова. И потому, Борян, я не испытываю ни грамма раскаяния, когда заряжаю тебе самую большую залепуху, какую ты когда-либо видел. Я знаю, что, скорее всего, в живых в этой терке ты не останешься. Может быть, я сам тебя грохну, если представится такая возможность. И не пойду в церковь отмаливать грехи. Убивать таких – чище воздух будет.
Но пока я широко улыбаюсь.
– По рукам. Три из десяти – и нал пятьдесят на пятьдесят.
Протягиваю руку. Борян жмет ее. Теперь мы партнеры – в важном деле выбивания денег из Бориных работодателей. И он ляжет костьми, доказывая, что база данных ценная, даже если внутри – полное фуфло. Потому что ему нужен свой кусок в этом деле – три лимона, из них пол-лимона наличкой. Вот так и вербуются сейчас люди.
– Когда?
– Я передам сейчас же.
– Я спросил – когда?
– Пара дней. Надо прокачать ситуевину, так просто такие деньги никто не отмаслает. Слишком велика сумма.
– Так поделить там с кем. Неужели нельзя?
– Не. Так не делается. Подкатиться, конечно, можно попробовать.
– Так попробуй. Возьми в долю.
– В твою. Или в мою? – моментально реагирует Борян.
Вот что за свинство в людях?! Хотя и я вряд ли лучше.
– Вот что ты за свинья, а? Раньше ведь вроде не был таким.
Борян улыбается, и улыбается нехорошо.
– Я свинья? Если я свинья, допустим, то кто тогда ты? Я ведь про тебя знаю много чего, дружище. Ты хоть помнишь, сколько людей ты убил? Я – да, кидал, было дело. А ты убивал. Разные вещи, не находишь?
Я смотрю в сторону, чтобы не выдать себя.
– Проехали…
– Так что?
– Если что – отзвони. Думаю, пятьдесят на пятьдесят, фифти-фифти. Если верняк, посмотрим, в общем…
– О’кей. Тебе есть где спрятаться?
– Найду. У меня телефон будет включен каждый день в двенадцать и двадцать четыре, тот, с которого я тебе звонил. Имей это в виду.
– Хорошо. Удачи…
Я толкаю дверь.
– Ва-алейкум. И тебе…
* * *
Оперативники ЦРУ оставили свои мотоциклы на въезде в университетскую зону, охраняемую спецподразделением полиции. С ними, в тайниках их транспортных средств, были сразу несколько удостоверений личности и других документов на их имя – это было нужно, чтобы проходить в места ограниченного доступа. У мужчины ничего подходящего не было, а вот у женщины была пластиковая карточка студентки Багдадского политехнического. Поэтому она провела карточкой по идентификатору, состроила глазки немного ошалевшему полицейскому – он только что был поставлен на пост, был из деревни и не женат – и шагнула через турникет, что-то мило треща по телефону.
Пройдя несколько метров, она обернулась – полицейский пытался подобрать челюсть. Ну и черт с ним.
– Джамиля? – раздался в трубке мужской голос.
– Да, – понизив голос, сказала она. – Я прошла.
– Отлично. Иди вперед, мы наведем тебя.
– Иду.
Раньше американцы пользовались для такой работы дронами, которые парили над целью и видели все и вся. Но теперь в Багдаде были русские, а дронов не было, да и с деньгами было не сказать что хорошо. Поэтому станция ЦРУ в Багдаде зарегистрировала транспортно-перевозочную компанию совместно с турками и курдами и купила на нее специальное приложение Google, позволявшее «пространственно управлять бизнесом». Его разрабатывали для того, чтобы в реальном режиме времени управлять доставкой товаров, видеть, где находятся и что делают твои коммерческие представители (торговые агенты), где находится в данный момент отправленный тобою груз, если он оснащен RFID-меткой. Но оказалось, что с помощью такой программы можно отлично управлять и специальными, а не только торговыми агентами на улицах Багдада. И всего-то за тысяча девятьсот девяносто долларов абонентской платы в год за расширенную версию.
Место, где находилась Джамиля, было отмечено на карте Багдада небольшим синим треугольником, а место, где находился телефон русского, они видели на специальной программе спутникового слежения, предоставленной АНБ. Совмещая две этих карты, накладывая одну на другую, они и вели своего агента по телефону к месту, где находится русский.
– О’кей, что ты видишь?
– Четвертый корпус, – коротко ответила Джамиля.
– Давай пятнадцать футов вперед.
Она послушно пошла вперед. Студентка, трещащая что-то по телефону, одна из многих, – на нее никто не обращал внимания. Даже одета она была так же, как одеваются местные модницы: полупрозрачный хиджаб, под ним – нечто вроде черного спортивного костюма в обтяжку, не скрывающего, а, наоборот, анатомически точно обрисовывающего формы молодого и привлекательного тела, повязанный на голову платок с дорогой вышивкой золотом, подчеркивающий овал лица. Это новая арабская мода – вроде как все по шариату, но при этом еще соблазнительнее, чем мини-юбка. Местные сердцеедки знали главный секрет соблазнения – намекни, а мужчина додумает все остальное.
– Теперь вправо, примерно пятнадцать градусов.
Она повернулась.
– Перед тобой. Примерно семьдесят футов. Что видишь?
– Внедорожник, – ответила она. – Белый «Лексус-470», около него двое мужчин. Похоже, что это охрана.
– О’кей, не надо описывать. Снимай. Мы сами посмотрим.
Джамиля повернулась и начала снимать. Кто-то толкнул ее, пробормотал извинения.
– Так… Есть. Что-то перед тобой?
– Дорожка.
– Нам надо заснять номера. Попробуй сделай это.
– Хорошо.
Она сместилась и сняла номера.
– Вот и отлично. Теперь послушаем, что они говорят.
Джамиля снова сменила позицию, надела очки. Лазерный луч безошибочно нашел автомобильное стекло.
– Ну, ты знаешь, такие дела с кондачка не решаются. Десять лямов…
– Десять лямов. Поверь, это стоит того. Твоих – два.
– Пять!
– Беспределишь.
– Нормально. Договариваться – мне.
– Три. Больше не дам. Лимон наличкой, остальное – перевод на счет, который укажу, ясно? И без кидка.
– Тогда из ляма половина – мои.
– Вот же мразь, а? – выругался Подольски, вытаскивая из уха наушник. – Ну и мразь. Сукин сын, ублюдок.
– О чем это он? – спросил Рафф.
– Этот подонок решил устроить аукцион! – Подольски был вне себя. – Ну вот же гнида, а? Он же только что мне звонил. Мразь поганая…
Начальник станции ЦРУ в Багдаде похлопал по плечу оператора по фамилии Горовиц.
– Ник, попробуйте пометить. И ведите обоих, и русского, и эту машину. Пробейте по базам, попробуйте сфотографировать пассажира, с кем разговаривал этот русский. Выделите на это ресурсы, дело приоритетное. Пойдемте.
Они вышли из зала, прошли в кабинет начальника станции. Там Рафф налил себе кофе из старомодного термоса, гостю не предложил.
– Послушайте, мистер Подольски, – сказал он, прихлебывая кофе. – Я понимаю, что у вас полномочия непосредственно из Лэнгли и приказ оказывать вам содействие поступил непосредственно от заместителя директора. Однако приказ можно исполнять по-разному. Можно с заинтересованностью, а можно – не очень. Вы понимаете, о чем я?
Подольски промолчал.
– Этот русский… Не думайте, что мы его не знаем. Это тот еще тип, у него может быть информация на миллион баксов, а может быть полное фуфло, которое он за миллион баксов вам впарит. Таковы русские. Недавно он приходил в посольство и требовал пятьдесят тысяч – мы выставили его за дверь. Суть в том, что этот парень нечист и играет нечисто. И я хочу, черт возьми, знать, что происходит. Хотя бы потому, что я – начальник станции в Багдаде. Если вам проще – можете…
– Да ничего простого тут нет, – сказал Подольски. – Этот парень предлагает русскую базу данных. По операциям, по агентам – по всему, в общем. И кроме того – он имеет какую-то серьезную инфу по нашим операциям. У меня приказ разобраться во всем в этом. При необходимости – с изъятием. Мы вышли на контакт с ним, а теперь, оказывается, он хочет продать базу кому-то еще. Я даже боюсь предполагать кому. Китаю? «Аль-Каиде»?
– Изъятием. – Рафф усмехнулся. – Это нешуточное дело. Вы играете с огнем.
– Господи, разве не тем же самым мы занимаемся все последние годы, нет? Если вас беспокоит реакция русских – можно все свалить на бедуинов.
Рафф покачал головой.
– Самое глупое, что я только слышал, – свалить наше похищение на бедуинов.
– Почему?
– Потому что Мухабаррат имеет среди бедуинов свою агентуру. Бедуины вряд ли осмелятся похищать русского. Ведь русские на доступном им языке уже объяснили, что будет с теми, кто похищает их соплеменников. У них нет демократии, нет правил проведения операций – и потому их объяснения чрезвычайно убедительны. Это первое. Второе – бедуины если кого и украдут, то сразу выходят на заинтересованных лиц и предлагают начать переговоры. В данном случае этого не будет, и бедуинов исключат из списка подозреваемых. А когда в него включат нас – возможны самые радикальные ответные меры. Например, похитят кого-то из нас для обмена.
Подольски, несмотря на всю практику разведчика, не сдержал удивления.
– Они на это способны?!
Рафф кивнул.
– Да, способны. У них тут на подхвате немало бывших террористов. Половина из местных служб безопасности – бывшие амнистированные. Они, как самые опасные, преследуют своих же, чтоб выслужиться, многие еще и по причине мести. Найти несколько ублюдков для грязного дела у них займет минут пять, не больше. Вы работали в Москве?
– Да.
– Я начинал в Минске. Так вот, если вы думаете, что поработали в Москве и знаете русских, смею вас заверить – вы глубоко ошибаетесь.
– Да?
– Да. Я сам это не сразу понял. Одна из потрясающих способностей русских – к мимикрии. Они три четверти века жили под сапогом коммунистической диктатуры, из них четверть века у них правил Джо Сталин. Если ты высказывал вслух, что думаешь, то тебя расстреливали сразу или отправляли в ГУЛАГ на смерть. Поэтому они научились врать и мимикрировать лучше, чем даже арабы. Вот почему местные их уважают и боятся. В Москве они одни. В Минске другие. В Ташкенте – а я там тоже работал – третьи. В Багдаде четвертые. В Бенгази, в Триполи, в Порт-Судане… Они везде разные, такие, как это требуется по обстоятельствам. Мы везде одинаковые. Они везде разные. Здесь – территория беспредела, все можно свалить на террористов. И если вы в Багдаде попробуете похитить русского – они предпримут самые беспредельные действия в ответ: могут обстрелять посольство ракетами, могут оставить на пути движения посольских машин заминированный автомобиль, могут похитить кого-то из нас, могут сделать все, что угодно. Большинство из военных советников здесь – те, кто совершал военные преступления на Кавказе[14]. Так что похитить русского в Багдаде – самая скверная идея из тех, какие я слышал.
– И что вы предлагаете?
Вместо ответа зазвонил телефон. Подольски похлопал по карману – звонил его аппарат. Посмотрел на номер.
