Александр Алексеевич Богданов
Потапыч
А за сараем в белесую муть неба вонзаются багровые огни. Сперва они еле заметны, острые и тонкие, как лезвие ножа. Потом огни расходятся ярче и шире и окрашивают небо зловещим заревом.
Тревожные далекие крики будят тишину ночи:
– Э-эй! Пож-ааа-ар!
III
Арестантская при волостном правлении сырая и холодная, с развалившейся печью, сложенной из саманных кирпичей.
Вверху в одной из стен небольшой круглый вырез вместо окна.
На земляном полу солома для спанья.
Сторож Федор, болезненный солдат, инвалид русско-японской войны, громыхает замком и отворяет дверь.
Потапыч поднимается с соломы.
– Ванятку навестить тебя привел, – объясняет сторож. – Ну, ты лезь, пострел, скорей, покудова старшины нет! Заметит старшина, – обоим беда будет!
Белоголовый мальчуган с болячками на губах проскальзывает мышонком в дверь и говорит:
– Не заметит, дяденька!
– А ежели заметит, тогда что?
– А заметит, я в солому зароюсь!.. Не найдут!
– Ну, то-то! – соглашается сторож.
– А-а, это ты, Ванятка? – радостно встречает Потапыч правнука.
Сторож торопливо запирает дверь.
– Здравствуй, дедушка! Мамка навестить тебя прислала! – говорит Ванятка.
– Спасибо, милый! Садись-ка вот сюды рядом…
Мальчуган подсаживается на солому. Пугливо и с любопытством он осматривает арестантскую. В руках у него узелок.
– Што, как Дарья? Как вы там? А? – спрашивает Потапыч.
– Мамка тебе хлеба с картошкой испекла, – говорит Ванятка и развязывает узелок.
Белые пушистые брови старика двигаются радостно, и лицо оживает в кротком, тихом просветлении.
– Спасибо, детка!..
Оба молчат. Потапыч отламывает кусок хлеба и медленно жамкает беззубыми деснами.
– Дедушка, долго ты будешь сидеть? – спрашивает Ванятка.
– Не знаю, касатик… Федор говорил, што завтра ослобонят!
– Поскорее просись, дедушка!
– То-то, милый, што спросу моего не послушают! Земский, вишь, на пять ден к отсидке приказал.
– За что, дедушка?
– Начальство, детка, ничего не поделаешь… Без начальства, детка, и чирий не вскочит… Вот при господах управители еще строже были… Стар, говорят, ты… А нешто я виноват, што стар… Девяносто годов, слышу-вижу плохо, давно бы на покой пора, да куды денешься?..
