bannerbannerbanner
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Ботаник. Отшельник. Вольный стрелок

Александр Берзан
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Ботаник. Отшельник. Вольный стрелок

Полная версия

– Берёза каменная! – кричу я.

– Четырнадцать! – вторит мне таксатор.

– Берёза плосколистная! – кричу я.

– Шестнадцать! – вторит таксатор.

– Берёза каменная!

– Четырнадцать!

По лесу несутся наши парные крики…

Странная, надо сказать, картина. О такой таксации я никогда не читал в учебниках и не встречал, такую, на практике…

Июнь! Второго июня, я неожиданно замечаю, что лес, как-то разом, покрылся листвой! Ветви берёз, с полностью распустившимися листьями, по-летнему полощутся по ветру. Буквально на глазах, раскрываются, поднимаются вверх всходы высокотравья!

Вечером, в командирской палатке лесоустроителей, я закладываю в гербарные рамки собранные за день растения. Инженеры стоят, склонившись над разостланными по длиннющему столу картами. Они намечают места новых пробных площадей…

Вдруг, туго натянутый брезент палатки громко загудел, густым басом!

– Гуууууууууууу!

Как ошпаренные, мы выскакиваем из замкнутого пространства палатки, наружу! Встревоженной кучкой, мы стоим среди березняка и озираемся по сторонам. Но, вокруг – никого нет! Ни одной живой души… Кроме, также выскочивших наружу из других палаток, лесоустроителей.

– Гуууууууууууу! – все палатки нашего лагеря продолжают гудеть, словно шаманские бубны.

– Аааа! – наконец доходит до нас, – Трясёт!

– Землетрясение!

– Вот что, это!

– Тьфу ты, чёрт! – в сердцах плюёт начальник отряда, – А я понять не могу!

Через пару минут всё затихает. Палатки перестают гудеть. Мы, гурьбой, снова лезем обратно, каждый делать своё дело.

– А, как мы сыпанули-то! – вспоминает кто-то, – Из палатки!

– Это рефлекс, – отмахивается инженер, – Так человек, всегда реагирует. На неизвестное…

– Да! – соглашается второй, – Необъяснимое – оно первым делом вызывает панику…

Землетрясения, на Кунашире – вещь обыденная. В месяц, трясёт – по нескольку раз. Каждый из нас, например, знает, что если трясёт мелко и так, словно мимо твоего дома, по улице, проезжает тяжёлый бульдозер – это четыре балла… Вот только, землетрясение в палатке сопровождается, я бы сказал «необычным побочным эффектом»…

Через несколько дней, мы отправляемся на юг острова. Там меня ждут пробные площади другого отряда лесоустроителей. Ведь, у нас – чёткое распределение ролей. Лесоустроители ставят пробные площади и обрабатывают древостой, а я, на их площадях, описываю кустарники и травостой. А, что? Лесоустроителей и не должны интересовать травы и кустарники – им подавай производственные характеристики леса: формулу древостоя, средний диаметр ствола, высоту основных ярусов леса, запас древесины…

По тропе в бамбуке, над минеральной речкой «Озёрная», мы проходим на побережье Охотского моря. К устью Озёрной тропа выходит очень высоко по склону. И мы спускаемся на литораль моря по высокому травянистому обрыву. На валунах у морской волны разворачиваемся влево…

На полпути до мыса Ивановский мы замечаем, что в море – из воды едва выступает небольшое каменное плато. С этой плоскости, во все стороны, в воду бросаются нерпы!

– Ух, ты! – радуемся мы, – Нерпы! Нерпичье лежбище!

– Интересно!..

Через час, на краю невысокого плато мыса Ивановский, я радуюсь ботанической находке! Это – весьма необычная фиалка!

– По цветку понятно, что ты – фиалка! – я сижу на корточках перед растеньицем и разговариваю с ним, раскрывая определитель растений, – Только, вот, какая ты, фиалка? Это – вопрос…

Эта фиалка имеет совершенно не свойственный фиалкам фиолетовый, почти чёрный цветок и узкие листочки, на длинных черешках.

– Так… Фиалка маньчжурская! – объясняю я цветку, – Вот ты кто!

Я очень рад новому растению в моей коллекции… и в моей голове. У ботаника, голова – ходячий определитель, в котором удерживаются сотни и сотни названий растений и их признаков…

Тут же, розовым ковром, по невысокой скалке морской террасы, цветут первоцветы.

– О! Первоцветы Фори! Привет! – улыбаюсь я знакомцам, разглядывая малиновые полянки, – Хм! Кем же ты был, Фори? Наверняка – каким-нибудь коком или врачом на кораблях первооткрывателей Курил!

Лагерь южного отряда лесоустроителей расположен на высокой морской террасе, в километре южнее мыса Ивановский. Мы пересекаем стол мыса и выходим на поляну, среди дубняка. Здесь база лесоустроителей. В тридцати шагах дальше, водопадом метра три высотой, с террасы, на песчаный пляж моря, обрывается ручей. Отсюда и название ручья – «Водопадный». Здесь я буду работать ближайшую неделю, и жить…

Утро. В составе каравана из шести человек, я шагаю с лесоустроителями по плоскости мыса Ивановский, на север – обработать их пробную площадь, заложенную в бассейне здешней речки. Она называется «Кривоножка».

– Хм! Ну и название у тебя, речка! – хмыкаю я, – За что ж тебя, так?

Я бреду последним – на мысе, я задержался. Чтобы захватить в гербарий два экземпляра водосбора. Удивительно крупными, синими колокольцами, он цветёт по взгорку стола мыса. Кустики тёмно-зелёных, плотных листьев – всего около десяти сантиметров высотой. И ярко-синие колокольцы, величиной сантиметров восемь!

– Вот, это цветок – так, уж, цветок! – бормочу я себе под нос, торопливо упаковывая экземпляры между газетными листами гербарной папки, – Водосбор вееролистный!.. Ты – не водосбор, ты целая глоксиния!

Садоводы называют водосбор аквилегией. Точно также звучит и латинское название водосбора. Но, мне больше по душе – русское название. Водосбор! Правда, красивое имя?

Вдоль охотского побережья острова, широкой лентой вытянулись корявые, бамбуковые дубняки из дуба зубчатого. Дуб, у нас – редкий вид. Красная книга! Подлесок из плотных зарослей бамбука, здесь практически, повсеместен. Однако, бамбук не выносит переувлажнения почвы и по свободным от его зарослей, мокрым ольховникам в сырых поймах ручьёв, сейчас всё бело от колокольцев. Тройка темно-зелёных листьев напоминают вороний глаз. Но вместо чёрного глаза – белоснежный трёхлепестковый колоколец!

– Триллиум камчатский! Всё бело!!! Какое массовое цветение! Красиво, как! – я бросаю восхищённый взгляд вбок, вдоль ручьевой поймы и бросаюсь догонять свой отряд.

Днище распадка Кривоножки раскрывается перед нами лизихитоновым ольховником, который имеет здесь прямо-таки, классический облик. Тёмная, переувлажнённая почва, сейчас – буквально скрыта ковром белых капюшонов лизихитона! Лизихитон – родственник всем известной каллы. Только крупнее. И листья крупнее, и белый капюшон.

– Вот, это дааа! – восторгаюсь я, – Всё бело! Какой праздничный вид у ольховника! Как первомайская демонстрация трудящихся!.. Класс!

Мы гуськом, один за другим, пересекаем нарядный распадок такой праздничной Кривоножки и выбираемся на другой его склон, в пихтарник. Пихтарник – чистый! Все сто процентов окружающих нас стволов – это пихта. Инженер Андрей делает стандартную пробную площадь – это квадрат, пятьдесят на пятьдесят метров…

Чем приятно, мне, работать в хвойных массивах – так это тем, что здесь почти нет травы и нет кустарников! Если говорить проще – мне, здесь, почти нечего делать! Быстро управившись со своими делами, я лежу под пихтами, на лесной подстилке из опавшей хвои. И с чистой совестью, наслаждаюсь летним лесом, жаркими лучами прорывающегося сквозь пихтовые лапы солнца, щебетом птиц…

Очередное утро. Солнце жарко искрится в безоблачном небе! Опять всем отрядом, мы уходим восточнее нашего лагеря, в бассейн речки Сенная. В этом районе, всё пространство пологих склонов покрыто бамбуковыми березняками. Лесоустроители закладывают пробную площадь огромных размеров – квадрат, сто на сто метров. Целый гектар! Но иначе, в этом редкостойном лесу, не набрать нужных для статистики, двести стволов лесообразующей породы.

В ботанических статьях, описывающих строение тропических лесов, пишут, что обилие лиан там так высоко, что многие деревья, не выдерживая их веса, просто-напросто ломаются. Понятно, что мы сейчас не в тропиках, а на юге Кунашира. И что передо мной – березняк, на полтора метра затопленный бамбуком. Но, насчёт лиан – замечено точно! Под весом карабкающихся вверх актинидий и гортензий, все берёзы стоят – согнутые в три погибели! Я перестаю грести по бамбуку к очередному дереву и стою, хватая ртом воздух. Вытираю рукавом мокрое лицо и смотрю на этот, буквально задушенный лианами, лес, в котором каждая берёза – как штангист, с трудом удерживающий штангу…

Новый день. Сегодня у нас новая пробная площадь. И новые удивления – для меня! Во-первых, поразительны размеры дерева вишни сахалинской! Диаметр ствола этого дерева – никак не меньше семидесяти сантиметров! Штатной мерной вилкой лесоустроителей, у меня никак не получается замерить такой диаметр. Дело в том, что шкала вилки короче, чем диаметр ствола дерева! Вишни такой толщины – я в жизни не встречал…

А, ещё – два дерева бересклета! Именно «дерева»! Потому что их диаметры – двадцать и двадцать три сантиметра! И высота, у обоих – одиннадцать и одиннадцать с половиной метров. Широкие, шарообразные кроны…

– Какие же, это – кустарники?! – запрокинув голову, смотрю я в эти кроны, снизу вверх.

Оба дерева бутонизируют. Страхуясь от ошибок, я буквально обнюхиваю их соцветия…

– Са-ня!!! Эге-гей!!!

Это – меня зовут лесоустроители. Раздвигая перед собой высоченные заросли бамбука, минут через пять, я подгребаю к ним. Для инструментального снятия всевозможных промеров, лесоустроителям необходимо, для каждой породы деревьев, свалить модельное дерево. Дерево средней высоты и среднего диаметра ствола. И вот – «модель» срублена. Столпившись, все стоят у сваленного дерева.

– Саня! Мы, это дерево – не знаем. Это что-то из местных, – говорит инженер, – Что это?

Я тоже осматриваю «объект». Передо мной, в бамбуке, лежит дерево солидных размеров. Диаметр ствола на уровне груди – тридцать четыре сантиметра. Прямой ствол. Гладкая, крепкая, светло-серая кора. Компактная крона занимает лишь самую верхушку. Высота дерева – двадцать метров. На концах ветвей – бутоны полусформировавшихся, многоцветковых, рыхлых соцветий. Я раскрываю свой определитель…

 

Поражённый ответом, я вновь и вновь «прохожу» лабиринт признаков. И каждый раз упираюсь в одно – это сирень! Моё воображение рисует палисадники, с высокими кустами цветущей сирени. Кус-та-ми! Но никак не стройными деревьями, диаметром ствола в тридцать четыре сантиметра!

– Это… сирень сетчатая! – не очень уверенно, сообщаю я ждущей вокруг меня, бригаде.

В ответ – красноречивое молчание.

– Ты что, Сань? – прерывает затянувшуюся паузу, один из рабочих, – Мы, хоть и не ботаники, но тоже, не мальчики!

– Ну! – вторит ему, другой, – Мы и на Амуре работали, и в Приморье. Там, знаешь какие леса?!

– Точно говорю вам – сирень! – не сдаюсь я, вцепившись в свой определитель растений, – Вот! Смотрите!

– Мы, что? Сирени не видели? – хмурится третий рабочий.

– Кстати! – вспоминает инженер Андрей, – Мы тут, у вас, дзелькву нашли! Это дерево такое, близкий родственник вяза. Ты знаешь, такое?

– Нет! – я отрицательно качаю головой.

– Вот! В списках флоры Кунашира оно вообще не указывается! А, мы – нашли! Стопроцентно дзельква! Мы её, по Приморью знаем! Мы много чего, в лицо знаем!

– А, ты нам говоришь – сирень! – говорит рабочий.

– Но, вот! – стою я, на своём, – Определитель только одно даёт! Что это – сирень!

– Ладно! – после паузы, командует народу, Андрей, – Что замерли? За работу, мать вашу!

Все расходятся, завершать обработку площади. Молча. Я тоже лезу в бамбук, на площадь. В моей душе остаётся неприятный осадок…

На самом дальнем краю площади темнеет зелёной, раскидистой кроной старый тис.

– Ка-кой тис! – прикидываю я, издалека, – Ему, наверняка, несчётное количество лет!

Раздвигая кожистые листья бамбука перед лицом, я подгребаю к дереву. Измерить диаметр ствола тиса – совершенно не понятно, чем! Стандартная, заводская мерная вилка лесоустроителей имеет шкалу шестьдесят сантиметров, она для этого тиса слишком коротка. А, мне – так хочется знать его диаметр!

– Что же делать? – озадачиваюсь я и решаю, – Измерю, пока, рулеткой длину окружности ствола, а вечером подумаю, что с этим делать…

Сегодняшняя площадь – на удивление, богата редкими растениями! Вот, уже несколько раз, в бамбуке, мне под руку попадается аризема! Это – ближайшая родственница лизихитона и каллы. На Кунашире, она – очень редкая! Почему я так думаю? Потому, что я вообще первый раз вижу это растение! А я, здесь – знаю почти всех…

А, ещё – здесь полно деревьев широколиственных пород! Особенно черёмухи…

Вот! Впереди просматривается дерево с раскидистой кроной из зонтов огромных, сложных листьев. И я прищуриваю на него свой глаз. Широкие, зелёные опахала этих листьев играют в лучах солнца, на высоте добрых десяти метров над моей головой. У этого дерева листья скучены на концах толстых ветвей. Ствол покрыт крепкой, как камень, слегка бугорчатой корой. Стоя под деревом, я долго всматриваюсь в его крону…

– Орех?! – прикидываю я, – Практически, все признаки, на лицо…

Но, что-то удерживает меня от категоричного ответа.

– Так – ничего не понять! – хмурюсь я, – Нужно бы, пальчиками потрогать.

Я подпрыгиваю и начинаю карабкаться по стволу дерева, вверх…

Метрах в пяти-шести над землёй, в средней части ствола, пальцы моих, вытянутых вверх рук натыкаются на что-то колючее!

– Тссс! – больно уколовшись, я отдергиваю руку и смотрю на это место.

Над головой, бугорки коры под моими пальцами, оканчиваются какими-то остриями! Я запрокидываю лицо вверх, к уже недалёкой кроне и ужасаюсь: «А, что творится выше! Всё – в огромных шипах!».

– Ёшкин ты, кот! – осенённый догадкой, я расслабленно зависаю в развилке ветвей, – Это же аралия высокая!

– Хм! Это дерево – аралия! Скажи кому – не поверит! – несутся мысли в моей ботанической голове, – Я карабкался по стволу аралии!.. Ну и что, что на юге Сахалина, это – высокий куст, до трёх метров высотой?!

В некотором замешательстве, я спускаюсь вниз…

Невероятно! Но вечером, в огромной землянке лесоустроителей, я рассчитал математическую формулу! По ней, измерив длину окружности ствола дерева, можно узнать его диаметр! Причём, в отличие от мерной вилки лесоустроителей – с точностью до сантиметра! Это потрясающе! У меня, по математике – всегда были только тройки…

По этой формуле, диаметр ствола сегодняшнего огромного тиса составляет семьдесят сантиметров.

– Так! Семьдесят сантиметров! – размышляю я, – Класс!.. А, может быть тис – ещё толще? А, интересно, какого диаметра, на Кунашире, достигает ель? А пихта? А какое дерево, на нашем острове – вообще самое толстое?

– Сколько вопросов… Теперь нужно будет измерять все толстые деревья! – решаю я…

Новый день. Утро выдаётся чудесное. Над нашими головами – бездонная синь небес и искрящееся солнце. Мы, вдвоём с инженером Андреем, отправляемся по прорубленному затёсками визиру лесоустроителей, вглубь острова. Нам нужно описать типы леса, которые пересекает этот визир. Прямо от лагеря, мы гребём на восток по бамбуковому морю, затопившему обширный массив клёна красивого. Плотный бамбук – по грудь.

– Кленовник! – окидываю я, взглядом, окружающий лес.

– Хм! – громко хмыкает на это, Андрей.

– А что? – не сдаюсь я, – Лес из ели – ельник, лес из пихты – пихтарник, лес из ивы – ивняк. Значит, лес из клёна – кленовник.

– Хм! – искрит глазами, инженер, – А если лес – из сосны?! Сосняк?

– Да! – задираюсь я, в процессе гребли по бамбуку.

– В геоботанике, Саня, не всё соответствует математической логике. Вот, лес из дуба называют не дубняком, а дубравой! А сосновый бор?!

Но, я не собираюсь сдаваться! У меня в голове – железная логика.

– Вот и плохо, что так называют! – упрямо закипаю я, – Всё должно быть по одним правилам!.. Вот, скажи мне, почему в определителе латинское название «ель иезская» соответствует русскому названию «ель иезская», а латинское «герань иезская» имеет русское название «герань хоккайдинская»?! Где логика? А латинское «земляника иезская»? Почему бы её не назвать хоккайдинской, как герань? Так нет же! Она по-русски называется «земляника иезская»!

– Ха-ха-ха! – искренне смеётся надо мной, инженер, – Это всё – твоя молодость! Покоя она, тебе не даёт!

Все клёны – примерно одного возраста, около двадцати четырёх сантиметров диаметром стволов…

Но, ведь, я ещё веду и фенологию! Чтобы узнать, какую фенофазу поставить клёну, я, наученный вчерашней историей с аралией, не ограничиваюсь созерцанием кленовой листвы с земли и карабкаюсь по стволу одного из клёнов вверх, в крону. Едва моя голова показывается над плоской, словно гнездо орлана, зелёной кроной клёна, как я понимаю, что уже опоздал.

– Опоздал! – громко злюсь я, с дерева, – Вот, так – всегда! Пока догадаюсь – всё! Уже поздно!

– Ха-ха-ха! – смеётся внизу, над моими эмоциями, инженер Андрей.

В фенологии клёна красивого, я все эти дни добросовестно ставил фазу распускания листьев. Кто же мог знать?! Оказывается, у этого клёна цветки имеют зелёную окраску и на фоне зелёных листьев кроны дерева абсолютно не выделяются! И вот сейчас, вокруг моего лица, всё пестрит от множества щитков полностью раскрытых зелёных цветков… Я досадливо морщусь: «Блин!.. Нужно менять все записи за предыдущие дни!».

Во второй половине дня, во всё также затопленном бамбуком лиственном лесу, мы наталкиваемся на дерево ботрокариума!

– Ботрокариум спорный! – «визжу» я под деревом, от счастья, – Высшая категория редкости! Высшая!

Ботрокариум – крайне редкое дерево! Он – ближайший родственник той самой свидины, что в массе создаёт зелёные бордюры на улицах наших городов. Я подпрыгиваю вдоль ствола и вцепляюсь руками в нижнюю ветку.

– Ты куда?! – изумляется инженер.

– На дерево! – бурчу я и карабкаюсь по стволу вверх, в крону ботрокариума, – Теперь уж – меня не проведёшь!

И – не зря! Здесь, всё покрыто щитками бутонов!

– Ну как? – искрит глазами Андрей, снизу-вверх, – Не опоздал?

– Вот-вот зацветёт! – громко говорю я ему, сверху, – А, снизу – даже не заподозришь!

– Интересная у тебя, Сань, работа! Цветочки, лютики! – смеётся надо мной инженер, – А у нас – высота древостоя, таксация, запас древесины… Одно грубое производство!

Сидя в плоской кроне ботрокариума, я оглядываюсь вокруг, на кроны других деревьев. С этого уровня я вижу, что кругом цветут многие деревья! Всё цветёт!.. От деревьев не отстают и кустарники.

– А что? – я пожимаю, на это, плечами, – На дворе – уже начало лета!

Уже сегодня, я воплощаю своё вчерашнее решение в жизнь – кроме всех прочих своих забот, я ещё и вычисляю диаметры стволов. Диаметр ствола самого толстого, за сегодняшний день, ботрокариума равен тридцати сантиметрам…

Всё в том же лесном море, у какого-то ручья, нам встретился толстенный тис. Диаметр его ствола – семьдесят шесть сантиметров!..

Вечером, на широком тетрадном листе в клетку, я построил диаграмму. Теперь, сюда, я буду заносить все диаметры стволов, измеренных за день деревьев, по породам…

Вот и неделя пролетела! Пришло время моего возвращения в кальдеру вулкана Головнина. Опять вереницей, под рюкзаками, мы шагаем по скалистому побережью. Нам нужно добраться до устья минеральной речки «Озерная»…

– Саня! – предлагает мне лесник с Алёхино, Андрей Терновой, – Сейчас – отлив. Давай пройдём на лежбище! На нерп посмотрим.

– А что? – загораюсь я, – Давай!

Мы оставляем свои рюкзаки на гальке морского берега, под скалами и по колено в воде, бредём по мели, к нерпичьему плато. Дно выложено плоскими плитами скал. Здесь – близко!..

Добрались! Естественно, все нерпы – уже давно соскользнули в воду! Их блестящие от воды, круглые головы высунулись на поверхность со всех сторон!

– Фу! Фу! – коротко фыркают они, прочищая ноздри.

– Как мокрые арбузы! – смеюсь я, рассматривая нерп, – И не боятся же!

– Они – в воде! – улыбается Терновой, – В воде они уверенные, не боятся.

Мы осторожно бродим по плоским плитам нерпичьей залёжки…

Превышение плит над уровнем воды – совсем мизерное! Сантиметров двадцать. Кругом, в углублениях каменных плит, стоят лужицы мочи.

– Ну и запах! – я удивлённо морщу нос, – Воняет, как в сарае! В коровнике!

– Ха! А, ты что хотел? – смеётся Андрей.

– Я? Здесь же – море! – развожу я руками, – Я… думал, что у нерп – всегда чисто. Что они в воде испражняются.

– А, на лежбищах морских котиков? – спрашивает Терновой, – Думаешь, чтобы нужду справлять – каждый котик, с пляжа, в море отплывает?! Это же животные! Там, где скопление животных – там, всегда, как в сарае!

Андрей Терновой – бывший метеоролог, до заповедника он работал на какой-то дальней метеостанции.

– Всё-равно! – упрямо не сдаюсь, я.

Этот запах скотского сарая – главное впечатление, какое я вынес, из посещения нерпичьего лежбища.

Почти по колено в тёплой морской водичке, мы возвращаемся к своим рюкзакам…

И уже скоро, с огромных валунов моря, мы карабкаемся по крутому, травяному склону над устьем Озёрной, к началу тропы в кальдеру. На середине обрыва, прямо перед моим лицом, в густом разнотравье голубеют цветки герани!

– Ой! – радуюсь я, своей старой подружке, – Герань пушистоцветковая! Зацвела!

Здесь же, в мешанине стебельков зелёной травы, белеют колокольчики нашего, дальневосточного ландыша.

– Ландыш! – улыбаюсь я, – Привет!.. Уже цветёшь!..

С высоты тропы над Озёрной, мне бросаются в глаза разительные перемены в растительном мире её распадка! Теплолюбивые деревья и кустарники, наконец, ожили! Калопанакс выпустил из почек, пока ещё небольшие, свои клёноподобные листья. Листья магнолий, в длину – уже достигают двадцати сантиметров! А, так распространённый здесь, дуб монгольский – почти полностью раскрыл свои листья! Обильно цветёт калина вильчатая. На площадях, свободных от бамбука, она образует густой и высокий подлесок…

– В закрытом от ветров распадке Озёрки, развитие растительности – не менее, чем на неделю опережает открытые прохладному весеннему ветерку, пространства юга острова! – прикидываю я, стоя на тропе, напополам режущей по горизонтали северный склон распадка, – Здесь всё уже распустилось!..

Скоро, в маленькое оконце в густой листве дубов, моему взгляду с тропы открывается спокойное водное зеркало Горячего, кальдерные купола.

– Вот и кальдера! – радостно сообщаю я своему спутнику.

А, вот – и резкий запах сероводорода, в нос!

– Фу! – морщусь я, шагая под рюкзаком по тропе, – Как экзотично!.. Все лесные запахи перебивает!

– Кальдера! – шагая впереди, только разводит руками в ответ, Терновой…

 

Утро. Как всегда, я ухожу на маршрут. Я вновь в свободной охоте. Сегодня, меня интересует распадок Озёрной. В устье речушки, я перехожу по шатким жёрдочкам, изображающим мосток, на противоположный берег. Два шага по тропе – и высокий бамбук, практически, скрывает меня! Стена его шуршащих, кожистых листьев – на уровне моих глаз…

Вот. Я «проплыл» метров шестьсот по тропе над Озёрной. Теперь – я хочу перебраться на противоположный склон распадка. Для этого нужно спуститься на его днище. Я схожу с тропы и долго сваливаю по довольно крутому, бамбуковому склону, в речку…

Всё! Внизу речка. Дернина заканчивается метрах в полутора от днища узкого, глиняного каньона. По мокрому откосу, я соскальзываю прямо в речку. Метр шириной. Я стою, в своих туристических ботинках, по колено в бурлящей, голубой воде. Прямо у моего лица, на сочащейся влагой и поросшей ковром зелёного мха метровой отвесной скалке, красуется камнеломка.

– Хм! Камнеломка!.. – хмыкаю я.

– По Сахалину мне знакома камнеломка сахалинская! – прищуриваю я, глаз, – С продолговатыми, цельными листьями. На Тяте была обычна камнеломка почколистная, с округлыми, крупнозубчатыми листьями. Но, эта!.. У этой, листья – глубоко лопастные, напоминают листья клёна. Только нежные, тоненькие больно.

Продолжая стоять прямо в тёплой воде речки (ступить больше некуда), я снимаю с плеч свой ботанический рюкзачок и достаю определитель…

– Хм! Это – камнеломка Форчуна! – радуюсь я и тут же озадачиваюсь, – Второе слово названия растения пишется с большой буквы. Значит, это не просто «фортуна», типа «удача», а это – фамилия. Эта камнеломка названа в честь какого-то Форчуна! Интере-есно!.. Кто этот Форчун?

Я встречаю эту камнеломку впервые. Это значит одно: на Кунашире – это очень редкое растение.

Из Озёрной, по крутому склону, я долго и трудно выбираюсь вверх по заросшему лиственным лесом, противоположному склону её распадка…

Всё! Метрах в пятидесяти выше по склону надо мной нависает тёмная стена пихтарника. Густой и высокий, в рост человека, подрост пихты не позволяет мне видеть, что делается впереди. Видимость, практически, отсутствует! Мне становится тревожно на душе. И я разворачиваюсь вправо, вдоль стены хвойника, вдоль склона распадка…

– Ах, какой запах! – я носом втягиваю воздух, – Так сильно пахнет ландышем!

Но, ландыша, я нигде не замечаю! И озадачиваюсь: «Что же, тогда, так сильно пахнет?!». Я начинаю, с интересом озираться вокруг, в поисках источника запаха…

И далеко ходить, мне – не приходится! Под моими ногами и выше по склону – сплошной ковёр кустарничка, с кожистыми, вечнозелёными, «рододендроновыми» листьями. И весь этот ковёр сплошь покрыт щитками соцветий мелких, белых цветков!

– Скиммия ползучая?! – узнаю я кустарничек и удивляюсь, – Скиммия! Никогда не думал, что ты так потрясающе пахнешь!

Оба моих предыдущих полевых сезона на Кунашире, мы встречались со скиммией осенью. А, сейчас! От цветков этого кустарничка – всё бело вокруг! Мелкие, белые цветки скиммии собраны в щитки соцветий. Весь воздух наполнен густым ароматом этих цветков! Так похожим на запах ландыша.

– Ах, какой аромат! – снова восхищаюсь я.

– Шшшшш! Ааааааа! – длинно вдыхаю и выдыхаю я, воздух.

Я не дышу этим воздухом – я пью этот густой, ландышевый аромат! За сегодняшний день – это самый приятный сюрприз.

– Хм! – улыбаясь, я смотрю себе под ноги, – Тридцать сантиметров от земли! Ближайший родственник бархата! Надо же! У такого крупного дерева – и такой мелкий родственник!

Одновременно с белыми хлопьями соцветий, многие веточки скиммии украшены яркими, алыми ягодками.

– Хм! Ягоды прошлогоднего урожая! – улыбаюсь я, – Это мы уже проходили! Как у падуба!

Я вынимаю из ножен свой огромный тесак и срезаю две веточки скиммии, для гербария. Теперь – нужно аккуратно расправить листочки между листами газетной бумаги. Усидчивости мне, не занимать…

Я шагаю по краю пихтарника дальше, всё-также вдоль распадка, и стараюсь вдохнуть поглубже этот ароматный воздух.

– Шшшшш! Ааааааа! Ах, какой запах!

Мой взгляд скользит по стволам деревьев, листьям кустарников, стеблям трав… Одновременно с этим, работает мой «ходячий определитель»: «Падуб морщинистый… вчера заложил; подмаренник северный… попозже возьму, сейчас ещё рано; вишня сахалинская… уже есть в гербарии; калина вильчатая… уже есть; берёза Эрмана, она же – берёза каменная… сейчас – рано, попозже возьму; малина сахалинская… ещё не цветёт, попозже возьму». Такая уж работа, у охотника за растениями…

Чуть ниже и впереди по склону, просматривается тело старого оползня. Мой натренированный глаз «прилипает» к тёмно-зелёной куртине, вроде бы ничем не приметных, деревцов. И тут мой, зацикленный на определении растений, «ходячий определитель» даёт сбой!

– Это, ещё, что такое?! – хмурюсь я, сворачивая к деревцам.

Деревца – молодые. Стволик самого старшего – диаметром около восьми сантиметров. Высота куртины не превышает четырёх метров. Деревца ещё не плодоносят. Общим видом, они напоминают вишню. Кора стволиков тёмно-зелёная, живая, как у ольхи курчавой. А, листья… листья берёзовые! Они грубые, крупные, свисают с ветвей вниз, с сердцевидным основанием листовой пластинки…

– Бог ты мой! – восторгаюсь я, – Это же берёза Максимовича! Высшая категория редкости! Какая удача!

Берёза Максимовича, в нашей стране, встречается только на юге Кунашира. Эта берёза имеет высшую категорию редкости. И не только в нашей Красной книге, но и в международной – тоже!

– Какая находка! – радостный, я торопливо сдёргиваю с плеч свой ботанический рюкзачок.

Притрагиваясь к веточкам, я обхожу всю куртину.

– Да! Сомнений нет! Это – берёза Максимовича!

Я выдёргиваю из ножен тесак и после долгого выбора, срезаю две вершинки веток, для гербария. Приседаю на корточки, развязываю гербарную папку и аккуратно расправляю берёзовые листочки между листами газет.

– Сегодня – счастливый день! – радуюсь я.

Всё! Дело сделано. Я забрасываю рюкзачок за плечи. Дальше, по моему курсу – сплошная стена хвойного леса. Я, туда – не хочу. Тревога заставляет меня заворачивать маршрут, и в конце-концов, я спускаюсь прямо вниз по склону, обратно в речку. Всё-таки, шляться по лесам в-о-диночку – тревожно это, беспокойно на душе…

Подо мной – Озёрная. Здесь – глинистый грунт. И бурливая речка промыла в нём глубокий каньон. Я съезжаю по скользкой глине прямо в тёплую, бурлящую воду и с трудом выбираюсь из скользкого, глубокого, глинистого оврага Озёрной…

В нижней части крутого склона, я неожиданно выбираюсь в заросли кустарника! Этот кустарник – такой высокий, что человеку, под ним, можно шагать не пригибаясь.

– Калина вильчатая! – громко разговариваю я, сам с собой.

Я шагаю между кустами, словно по аллее парка. Белые лепестки калины – уже массово опадают. Белым снегом, они сплошь покрывают почву, вокруг!

– Вот, это, даааа! Всё бело вокруг! – с удивлением озираясь по сторонам, я бреду по этому парку, как в сказке, – Лепестковая зима! Никогда, такого, не видел…

Но мне нужно подняться выше по склону – там идёт наша тропа, что вьётся над Озёрной. Я снова разворачиваюсь вверх по склону и вхожу в высоченные и густые заросли бамбука. Мало того, что здесь очень трудно лезть «против шерсти», но – и не видно ничего! Кругом, всё затоплено высоким бамбуком! У меня становится нехорошо, на душе. Тревога, колокольчиками звенит в голове и я, наконец выбравшись на тропу, категорично разворачиваюсь по ней в сторону кальдеры, к лагерю…

День клонится к вечеру. Я – в лагере…

С каждым днём побеги высокотравья становятся всё выше и выше. И я, наконец, озадачиваюсь мыслью: «А, как быстро они растут? Например, за сутки – они насколько вырастают?». На реализацию идей – я скор. Тут же, вблизи нашего лагеря, я делаю зарубку на стволе деревца ивы.

– Это – сегодняшняя высота аралии сердцевидной, – прицениваюсь я, к зарубке, – Посмотрим, как быстро, она растёт!

В отличие от аралии высокой, этот вид аралии – травянистый. Каждую весну, проклюнувшись из толстого корневища, мощные побеги этого растения тянутся к солнцу, достигая двух метров в высоту…

На несколько дней, мне нужно выбраться из кальдеры вулкана Головнина на кордон на мысе Четверикова. Я шагаю по тропе, по внутреннему склону кальдеры…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru