bannerbannerbanner
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Ботаник. Отшельник. Вольный стрелок

Александр Берзан
Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Ботаник. Отшельник. Вольный стрелок

Полная версия

Вечер. Как всегда, многолюдный кордон заповедника, на мысе Четверикова. Сюда я выкрутил по лесу, к концу дня.

– Вот и ещё один рабочий день прошёл! – хмуро думаю я, глядя на море с высоченного мыса, – Сорвалась работа на второй площади. Как ни крути – всё-равно придётся туда идти… Странно всё это – ведь, я в лесу вырос. Что может выбить меня из колеи?! Уже несколько раз, меня захлёстывает настоящая паника! Когда я стою у черты управления собой. Постоянная борьба с собственным страхом истощает психику…

– Саня! – кто-то зовёт меня от дома.

– Ладно! – плюю я под ноги, – Поменьше сентиментов! День прошёл – ну и чёрт с ним!..

Утро. До сих пор, на тихоокеанской стороне острова, стоят плотные, холодные туманы. Температура постоянная – и днём, и ночью плюс шесть градусов. Это тепло для весны, но не для лета! Сыро, безветренно и холодно.

Одет я соответственно погоде: под плотной, из палаточного брезента, штормовкой скрыт толстый свитер. На голове – тёплая лыжная шапочка. Ещё более грубые, чем штормовка, брезентовые брюки заправлены в мои неизменные туристические ботинки.

Холодная морось густо сыпит на кроны деревьев. И на мою голову…

– К чёрту всё! – решаю я, – Обошлось вчера – обойдётся и сегодня!

Я ухожу по дороге обратно, в сторону озера Песчаное, доделывать не выполненную вчера работу…

Плоскость высокого плато, лежащего за Андреевкой, покрыта ковром низенького бамбука. Сейчас, здесь всё пестрит от множества соцветий ятрышника!

– Ух, ты! Сколько ятрышника! Самый разгар цветения! – восторгаюсь я и улыбаюсь, – Тоже, ведь, орхидея! Хоть и слишком, для нас, обычная.

Ятрышник остистый на Кунашире – такой же массовый вид, как лютик на Сахалине. Я и до этого, конечно же знал, что хвостатые цветки этой орхидеи бывают разной окраски! Но, чтобы такое разнообразие?! Я шагаю по плато в сторону нужной мне дороги и смотрю себе под ноги: самый многочисленный вариант окраски ятрышника – малиновые цветки. Но есть и более яркие – синие с крапчатым зевом, фиолетовые…

– О! Белый ятрышник! – я изумлённо наклоняюсь над чисто-белым соцветием.

Колеи зарастающей дороги ведут к лесу. Это – моя дорога. Я шагаю по колеям…

По пути, я замеряю диаметры стволов нескольких толстых тисов. Самый толстый из них имеет диаметр ствола сто семнадцать сантиметров.

– Сто семнадцать! – громко разговариваю я, сам с собой, – Это, конечно, не сто двадцать девять, но – тоже, очень здорово! Это подтверждает, что толстые тисы, более метра диаметром ствола, на Кунашире – совсем не единичны!

Я всё посматриваю на деревья черёмухи. Их, здесь – масса! Одни из них – стоят прямо у дороги.

– Черёмуха айнская! – громко отмечаю я, – Массово бутонизирует! Несмотря на такую погоду…

Я подхожу к одному из деревьев черёмухи и дотягиваюсь до его нижней ветви. Она вся покрыта длинными кистями бутончиков!

– Интересно! – прикидываю я, – А, сколько цветков может быть в одной кисти?

Поудобнее перехватив одну из кистей, я начинаю считать бутончики: «Один, два, три… восемьдесят. Подумать только! Восемьдесят цветков в одной кисти! Я думал, пятнадцать – восемнадцать… но чтобы восемьдесят! Невероятно!». Через минуту, успокоившись от удивления с черёмухой, я шагаю по колее заросшей дороги, дальше…

Вот! Пришёл. Это – точка поворота, с этой дикой дороги. Тут – мне нужно свернуть под прямым углом вправо, в направлении озера. Я поворачиваю и заглубляюсь в бамбук… Здесь – обширные площади бамбука! Я снова, как вчера, долго и трудно гребу, по слегка понижающемуся в сторону Песчаного, бамбуковому морю…

Общий уклон местности становится круче. Чахлый, бамбуковый березняк постепенно замещается спелым хвойным лесом. Здесь, на лесистых склонах сопок с южной стороны озера, я с трудом отыскиваю пробную площадь лесоустроителей. Я стою на прорубленном визире посреди хмурого, захламлённого хвойного леса и осматриваюсь по сторонам…

Я наклоняюсь и поднимаю с дернины лесной подстилки, срубленную секирой лесоустроителей, вершинку лабазника. Она – также свежа и зелена, как и вершинки побегов, растущих рядом.

– Хм! – скептически хмыкаю я, – Если посчитать – её срубили две недели назад! Когда лесоустроители рубили этот визир. Две недели! А, вот! Листья – даже, не подвяли! Они совершенно свежие!.. Что ж, ты, хочешь? Такая погода! Сыро и прохладно… В таких условиях, определить свежесть следа по сломанному листу – дело безнадёжное и даже глупое.

Пробная площадь характеризует буреломный участок спелого, елово-пихтового леса. Густой подрост неприятно ограничивает видимость. Между гладкими, светло-серыми колоннами пихтовых стволов, лениво перетекают седые пряди тумана. Я стою и недоумённо смотрю на них: «Странно это! Туман стоит не над лесом, а – прямо между стволами деревьев!». Моё «Эгей! Это я здесь!» гулким эхом, скачет между колоннами стволов.

– Бух! Бух! Бух! – хлопаю я в ладоши.

– Какое, сегодня, громкое эхо! – поражаюсь я, – Каждый хлопок в ладоши – как выстрел! Удивительно…

Настороженно озираясь по сторонам, я брожу по площади с дневничком и авторучкой в руках, описывая травостой и ярус кустарников…

Вскидываясь на каждый шорох, я осторожно расправляю листья растений, которые закладываю в гербарную папку. Одних из них – я не знаю, их названия буду определять на кордоне, в спокойной обстановке. Другие же – представляют интерес для гербария заповедника, коллекция…

Всё! Страхи – страхами, а работа сделана. Ура!.. Возвращаться на кордон обратным следом, мне – так не хочется! Бесконечная гребля по просторам бамбукового моря отталкивает меня огромными затратами физических сил. Да, мне, это – и не интересно! Бить ногами, в четвёртый раз, одну и ту же дорогу.

Пробная площадь оставляет в моей душе тяжёлый осадок – тёмный, дикий участок буреломного леса. По днищу распадка, полого уходящего к озеру, я направляюсь дальше, вниз. Песчаное где-то там, за лесом…

Вскоре, начинается сырой ельник из ели Глена. Подлеска из кустарников – здесь, нет вообще. Основания стволов елей и валёжник покрывает ковёр зелёных мхов. Кругом – покопки, покопки, покопки… Это медведи кормятся лизихитоном.

– Эгей!!! Это я здесь иду! – часто кричу я.

Очередной раз крикнув и прислушавшись к гулкому эху, я делаю вперёд несколько шагов и в изумлении, застываю на месте – в десятке шагов, даже не взглянув на меня, ленивой трусцой, дорогу мне перебегает лисица! Слева-направо, я тупо провожаю её пристальным взглядом. Не поднимая опущенной к земле морды, рыжая, неслышной тенью, исчезает среди еловых стволов…

Опомнившись, я усиленно смаргиваю, пытаясь прогнать наваждение: «Будто меня – вообще, нет! Я только что орал, как недорезанный! Такое эхо!.. Как, всё это, понимать?!». В полном недоумении, постояв несколько минут и так и не решив, как реагировать на эту невероятность, я делаю новый шаг по распадку, дальше…

Минут через сорок сквозь переплетенье веточек чахлого ольховника, впереди начинает проблёскивать спокойная гладь озера. Мой распадок раздаётся в стороны, открывая взгляду обширную котловину озера.

– Фуууу! – я облегчённо перевожу дух, – Ура! Песчаное!

Самое опасное, на сегодня – позади…

Берег Песчаного, неожиданно для меня, оказывается топким! Немного отступив от берега под ольховник, ближе к подножию склона, я разворачиваюсь вправо и бодро шагаю вдоль озера, в сторону Серноводска, домой.

Среди густого ковра осоки, передо мной покачиваются абсолютно чёрные колокольцы цветков!

– Рябчики! – радуюсь я, – Привет!

Это – не птица, боровая дичь. Это – растение, из семейства лилейных. Оно называется «рябчик камчатский». Я сбрасываю свой ботанический рюкзачок прямо в высокую осоку и закладываю в гербарную папку несколько экземпляров рябчика… Обычно, каждое растение рябчика бывает увенчано одним – двумя колокольцами.

– Ах! – восторгаюсь я, – Три цветка! И вон! Ещё три!.. А, вон! Даже, четыре цветка! Рябчик с четырьмя цветками!

Тревога отступает на второй план, и я, с увлечением, бросаюсь в ботанические чудеса.

– А, вот! Какие огромные фиалки Лангсдорфа!

Я выхватываю свою рулетку: «Пятьдесят сантиметров, высота! Ни-че-го себе! Это – настоящий гигантизм!». Вокруг – столько чудес! И я, всё закладываю и закладываю растения, к себе в папку…

Однако, болотистый ольховник, в конце-концов, мне надоедает. Осмотревшись по сторонам, я решаю с большей пользой использовать свой холостой проход с места работы домой.

– Дальше – одно и то же! Прочешу-ка я, лучше, вот эти склоны сопок! – примериваюсь я к спускающимся к озеру склонам, – Получится, практически, по пути!

Резко свернув вправо, к спускающемуся к озеру лесистому склону, я бодро шагаю по сочному ковру осоки, к подножию сопки…

Постепенно, этот ковёр начинает раскачиваться, в такт моим шагам. Всё сильнее, сильнее, сильнее… На ходу, пристально всматриваясь вверх, в кроны склона, я слишком поздно замечаю это! До склона остаётся шагов двадцать!

Не останавливаясь, я, наоборот, ускоряю свой шаг. Ситуация срывается! Я бросаюсь вперёд! Мои ноги ступают в пустоту. Я, с размаху, заваливаюсь животом на зыбко расплывающийся подо мной зелёный ковёр травки! По инерции, в воде, моё тело продолжает движение вперёд… и вот, наконец, пальцами вытянутых вперёд рук, я вцепляюсь в дёрн травянистого склона сопки.

Подтянувшись на руках к склону, я встаю в воде вертикально. И ногами, не нахожу дна! Глубина! Ухватившись за небольшие кустики, я руками вытягиваю себя на крутую, травяную стену склона.

– Уххх! Страху-то! Блин!.. – вполголоса матерясь, я лезу по травке вверх по склону, хватаясь за кустики руками, – Кто мог подумать, что здесь – ложный берег?! Чёрт бы его побрал!

Вода, бойкими ручейками, стекает с одежды на траву…

– Блин! – злюсь я, – Сухого места не осталось! Чтоб ты сдохло!

Метров двадцать крутого подъёма – и склон сопки переламывается. Подтягиваясь руками по травяному склону вверх, на его гребне, я, буквально носом, упираюсь в стену толстенного ствола дерева!

 

– О! – в одно мгновение, оцениваю я экземпляр, – Какая берёза!.. Сколько же ты диаметром?!

Мокрый до нитки, я, с хлюпаньем, сажусь на дернину и достаю из ботанического рюкзачка рулетку.

– А, рюкзачок-то – воду держит! В нём – всё сухо! – радуюсь я, – Так! Три метра сорок сантиметров на рулетке, это… сто восемь сантиметров, диаметр! Класс! Рекорд породы! Как ни крути – ты самая толстая берёза Эрмана, в моей диаграмме!

Я поднимаюсь на ноги и осматриваюсь по сторонам: вокруг стоит смешанный лес. Все неровности рельефа скрыты трёхметровым морем высокотравья.

– Интере-есно! – загораются у меня, глаза.

В этом лесу, я повсюду вижу выглядывающие из лопухов своими кронами бархаты, вязы, клёны… А вот! Участок одной черёмухи! Но, всё затоплено лопухами!

– Уф… – вздыхаю я.

Делать нечего, я лезу в лопухи.

– Черёмуха айнская! Пятьдесят один сантиметр! – кричу я, на весь лес.

Раздвигая плотную стену зарослей какалии, я продираюсь по лопухам от одного ствола черёмухи к другому.

– Черёмуха! Пятьдесят два сантиметра! – кричу я, в лопухах.

– Ах! Суперчерёмуха! – горланю я и восхищённо раскручиваю свою рулетку вокруг ствола дерева, – Это – самая толстая!

– Черёмуха! – горланю я, – Пятьдесят девять сантиметров! Рекорд породы!

Но, наверняка, это – предел черёмухового возраста. Это дерево находится на грани естественной смерти, от старости. Оно, просто, дряхлое! Оно – едва живое…

Зигзагами виляя от одного, заинтересовавшего меня ствола, к другому, я продвигаюсь по склону. Плотная стена листьев какалии, соссюреи, лабазника, белокопытника и другого высокотравья, пожалуй, вдвое выше меня! Ничего не видно! И я часто кричу, оповещая окрестности о своём присутствии.

– Эгей!!! Это – я, здесь! – горланю я.

Разворачиваюсь вверх по склону и шагаю из лопухов смешанного леса, в пихтарник. Сочащаяся влагой лесная подстилка совершенно скрадывает звуки моих шагов!

– Бах! Бах! Бах! – мои хлопки в ладоши, гулкими выстрелами разносятся по лесу.

– Вот громкость! – удивлённо качаю я головой, – Как из пушки!

Это несколько ободряет. Но, по-прежнему, тревога молоточками стучит в висках и край штормовки с левого бока, загнут за рукоять моего огромного тесака, оставляя её открытой. Когда становится совсем страшно – моя рука впивается в рукоять ножа. Холод металла остужает мою панику, поддерживает стойкость духа…

Вот – вмятины в ковре мха… А, вот здесь – медведь, перескакивая через валёжину, сорвал с неё когтями, мох. Его стебельки ещё, даже, не распрямились! Я, в раздумье, поглаживаю этот мох, пальцами…

– Медведь прошёл здесь – только что? Или это обман погоды? – думаю я, – Попробуй, определи! Такая погода, сырость и прохлада… Да и вообще! В здешнем лесу, такое количество признаков указывает на свежее присутствие медведей, что обращать внимание на эти свидетельства – становится делом, достаточно глупым.

– Эгей!!! Это я здесь, иду! – ору я, на весь лес.

– Услышит – уйдёт! – думаю я, прислушиваясь к своим крикам.

Я очередной раз осматриваюсь по сторонам: море высокотравья остаётся ниже по склону. Я решаю пощадить натянутые целый день нервы и поворачиваю вверх…

Через несколько десятков метров, я выхожу в самое начало уходящего вниз, к озеру, распадка. Его ложе только начинает формироваться и пока, едва выделяется на окружающем фоне. Вокруг стоит папоротниковый пихтарник.

Редкий ковёр папоротников не достигает мне и колен. Хороший обзор вокруг!

– Рррррррррррррррррр… – отчётливо слышно тарахтение дизеля, расположенных на равнине Серноводского перешейка, совхозных доек.

И я немного успокаиваюсь. Пихтарник, по которому я шагаю – спелый, толстые стволы пихт меня, конечно, интересуют.

– Пихта, сорок четыре! – через пару минут уже громко говорю я, записывая в дневничок цифры.

Хоть и пологий склон, но подниматься вверх по неровностям леса – не так уж и легко и я, успокаивая дыхание, не спеша бреду от одного, измеренного мною ствола пихты, к другому.

– Так! Пихта, пятьдесят два! – я громко разговариваю, сам с собой, – Здорово!

Уклон совсем небольшой – а, всё ж, сбивается дыхание…

– Эге!..

Первое же слово моего командного, предостерегающего крика обрывается коротким, низким рыком!

– Рруххх!

Оторопело вскинув лицо вверх по склону, я вижу медведя, который вскакивает на гребешке, в низком папоротнике, метрах в тридцати передо мной. Без раздумий, зверь бросается по уходящему вправо, гребешку распадочка. Но, уже через несколько прыжков, вычислив, что я – один, он доворачивает и во весь опор, спускается мне навстречу.

В голове проносится: «Ко мне!».

– Ааааааа! – истошный, животный крик рвётся из моей груди.

Коротким движением руки, я выдёргиваю из ножен тесак. Ужас страха и ярость отчаяния охватывают меня. Окружающий лес перестаёт существовать, только стон тяжёлых прыжков и бурая туша медведя. Широко расставив ноги, выставив перед собой руку с ножом и чуть подавшись вперёд, я жду, не сводя со зверя глаз. А, он – стремительно и молча стелется под уклон, прямо на меня.

– Раздавит! – проносится в голове, – Как дорожный каток!

Медведь торопится и уже в следующую секунду, с бешеным рёвом, наскакивает на меня.

– Рррраааааа!

– Аааааааа! – дико закричав, я прыгаю навстречу налетающей, бурой туше.

В ответ, зверь принимает на каких-нибудь полметра вправо. Гориллоподобно вздыбившись, он, с рёвом, пролетает мимо. В полёте, он разворачивает своё туловище так, что всегда остаётся лицом ко мне. Два мощных маха передними лапами! Правой! Левой!

– Шшухх – шшухх! – в когтях, громко шипит воздух.

Каким-то чудом, я успеваю отдёрнуться назад. Воздух, с шипением рассекается перед самым лицом! Вслед за медведем, я прокручиваюсь на месте, на сто восемьдесят градусов.

– Рррраааааа! – поедая меня глазами и яростно ревя, он неистово тормозит, вперив когти в лесную дернину.

Но инерция столь большого тела безжалостно волочёт зверя под уклон по склону, за толстую берёзу.

– Не оставил! – проносится в голове, – Убьёт!

Наконец, пересилив инерцию, медведь бросает своё тело вперёд! Но, между нами – толстая колонна берёзового ствола. Бешеный прыжок вперёд – и яростно ревущая голова вывешивается в широкую развилку берёзы, на уровне моего лица.

– Рррраааааа!

– Брошусь бежать – будет давить в корнях, как мышь! – холодно просчитывает мозг.

– Ааааааааа! – с диким криком, я прыгаю вперёд, к берёзе и всю свою силу вкладываю в удар.

Рубящий удар моего тесака приходится наискосок, по медвежьему рылу. Я тут же отпрыгиваю обратно. Но! С удивительной быстротой, медведь выворачивается вокруг колонны толстого ствола! И теперь – между нами ничего нет…

Медведь бросается ко мне, я вижу белки его выпученных глаз.

– Ррррааа! Ррррааа! Ррррааа! – он орёт в лицо, бешеными выдохами!

Чуть вздёрнувшись передней частью тела, без замаха, короткими движениями снаружи вовнутрь, он парно бьёт передними лапами. Правой! Левой!

– Шшуххх – шшуххх! – в когтях, громко шипит воздух.

Я уворачиваюсь! Когти мелькают ужасающе близко!

– Паа-шшёллл! – с истеричным криком, я опять рублю тесаком по морде.

Моя, вытянутая вперёд в момент удара, правая рука оказывается в зоне досягаемости медвежьих когтей. Вздёргивание!

– Шшуххх – шшуххх!

Плотный брезент моей штормовки взрывается с лёгкостью папиросной бумаги. Я отскакиваю на шаг. Медведь стремительно наступает! Страшный, низкий рёв: «Рррраааааа!».

– Паа-шшёллл! – надсадно ору я, в медвежьи глаза.

Словно отрезвляясь, медведь отшатывается от человеческого крика в лицо, но уже в следующее мгновение, словно устыдившись показанного страха, он, с ещё большей яростью, бросается вперёд.

– Рррраааааа! – страшный рёв и вздёргивание!

– Паа-шшёллл! – снова, с истошным криком, я рублю по медвежьей морде.

Парный удар передними лапами! Правой! Левой!

– Шшуххх – шшуххх!

Уклоняясь от удара правой лапы, я, как в боксе, «насаживаюсь» на встречный удар левой…

Но и тут! Я дьявольски изворотлив! И меня достают только когти! Снова штормовка, с поразительной лёгкостью, лопается на мне, как мыльный пузырь.

Я не успеваю отскакивать! Медведь надвигается значительно быстрее! Вздёргивание! Яростный, низкий рёв: «Рррраааааа!». Время замедляется… o Теперь уже мельница медвежьих когтей становится для меня второстепенной – весь мир заполняет яростно ревущая, огромная башка медведя! Она видится мне, как надвигающийся на меня огромный, мшистый пень.

– Рррраааааа! – бешеный рёв.

– Шшуххх – шшуххх! – шипит в когтях воздух.

– Паа-шшёллл! – в ужасе, с надрывным криком, я успеваю рубануть по морде ещё раз.

И больше – уже ничего не успеваю. Я скручиваюсь туловищем, снова уворачиваясь от удара правой лапы. И всё-также, неизменно попадаю под встречный удар левой. И теперь, это – уже не когти…

Удар в плечо, как невесомую пушинку, срывает меня с земли. Я ощущаю горизонтальный полёт! Медвежья морда – рядом! Она сопровождает меня в полёте! Рефлекторно расставив руки, я падаю на четвереньки, правым боком к медведю. Припав на передние лапы, медведь тут же хватает пастью локоть ближайшей к нему руки. Словно разряд тока проскакивает по моему телу, и правая рука перестаёт существовать.

– Всё! Конец! Как быстро… – стучит в висках…

Смерть, почему-то, не наступает… Пелена апатии лопается, как мыльный пузырь! В моё сознание врывается яростный медвежий рёв!

– Рррраааааа!

– Нож! – взрывается в моей голове, страшная мысль.

Я, в ужасе, шарю по мелкой лесной осочке вокруг, глазами – и в полутора метрах вижу длинную, белую полосу лезвия! Бросаюсь к ней! Наугад хватанув там, где должна быть рукоять, я вскакиваю навстречу яростному рёву.

– Рррраааааа!

Расставив передние лапы и припав к земле метрах в трёх выше по склону, медведь яростно ревёт, поедая меня бешеными глазами. Его колотит крупная дрожь. Расставив ноги и слегка пригнувшись, выставив вперёд руку с тесаком, я молча жду, готовый подороже отдать свою жизнь…

– Рррраааааа!

Резко оттолкнувшись от земли всеми четырьмя ногами одновременно, медведь прыгает… назад!

– Рррраааааа! Припав к земле и не переставая яростно реветь, медведь сторожит моё движение. Меня сверлят его бешеные глаза. Закаменев в страшном медвежьем рёве, я не шевелюсь, выставив вперёд тесак…

Снова, оттолкнувшись от земли всеми четырьмя ногами одновременно, зверь отпрыгивает назад.

– Рррраааааа!

И опять сторожит меня, надсадно ревя и поедая бешеными глазами…

Третий раз, медведь прыгает назад полупереворотом, через плечо! И на махах, стремительно уходит туда, откуда пришёл. Я стою в прежней позе, сжимая в руке тесак, и смотрю на удаляющуюся бурую, квадратную, медвежью спину. В прыжках, она качается как маятник: вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз, вверх – вниз…

Всё! Тяжёлые прыжки медведя затихли… Сам я – действую не менее быстро: вгоняю в ножны тесак, сжимаю в кулак и разжимаю кисть правой руки – руку, я не чувствую! Её словно нет! Но пальцы слушаются.

– Значит, не всё плохо! – проносится ободряющая мысль.

Правый рукав быстро набухает тёплой кровью. Я разворачиваюсь и срываюсь в бешеный бег по лесу. Каждое болтание правой руки причиняет тупую боль. Я, на бегу, ловлю эту руку левой рукой и прижимаю к груди, словно куклу. Главное, сейчас – как можно резче разорвать расстояние между нами…

И это мне удаётся! Через несколько десятков метров, пихтарник неожиданно обрывается передо мной крутейшим лесистым склоном высокого борта Серноводского перешейка. Это – обрыв метров тридцать! С наваленными поперёк склона, сучкастыми стволами елей и пихт, с забитым кустарниками пространством между ними. Весь этот бурелом доверху перевит лианами актинидии! Адская смесь!

С ходу, не раздумывая, грандиозным прыжком, я «выстреливаю» себя с обрыва в воздух, над этой баррикадой хлыстов, кустарников, лиан и лопухов. Сейчас, реальность насадиться на белые штыки сучьев – меня не интересует вообще! В три невообразимых прыжка, я «пробиваю» этот склон и оказываюсь на столе равнины перешейка. И бросаюсь бежать дальше.

Тут же, путь мне преграждает ручей! В глубокой, выбитой в болоте, траншее. Я, с ходу, прыгаю через неё…

Через десяток метров по этой болотине – следующий ручей! Этот – пошире первого, его не перепрыгнуть. Длинным прыжком, я, с ходу, влетаю в середину ручья! Каскад брызг – выше головы! Глубина – по пояс. Двумя рывками, я выдёргиваюсь из траншеи этого ручья…

Дальше – болотистая равнина, в белом молоке тумана. Я бегу по кочкам…

Упругий ковёр болота стремительно отнимает силы. Ноги быстро становятся ватными и непослушными.

 

– Догонит в таком состоянии – в болото вобьёт! – стучит в голове трезвая мысль, и я перехожу на торопливый шаг.

– Ху-ху! Ху-ху! – держу я дыхание, в такт быстрым шагам.

Я часто оглядываюсь через плечо, на свой, отчётливо видный на болотине, след. Меня беспокоит реальность медвежьего преследования. Но, сзади всё спокойно. И я всё дальше ухожу от склона, от леса, на равнину…

Метров через пятьсот, в густом тумане, я выхожу к совхозному стаду. Коровы, широкой россыпью, лениво тянутся по равнине, мне навстречу…

– Фуууу! – глубоко вздыхаю я.

Коровы, одна за другой, цепочками проплывают и слева и справа, мимо меня. Вот, я уже в середине стада! Это меня окончательно успокаивает… Бросаю короткий взгляд на правую руку – кровь, с кончиков пальцев, больше не капает. Это – тоже хорошо…

Вот, впереди, обозначились и совхозные дойки. Два строительных вагончика «на колёсном ходу» стоят на берегу, по другую сторону Серноводки. Но, это – меня не волнует вообще. Совершенно не выбирая брода, я, с ходу, вхожу в загаженную коровьим навозом, илистую речку…

Подхожу к вагончику. Два пастуха открывают дверь навстречу, на метровой высоте железного, арматурного крыльца.

– У вас, чистой воды не найдётся? – интересуюсь я, глядя на них снизу – вверх.

– Е… ес-ть… – удивлённо тянет один, разглядывая меня.

Второй разворачивается в вагончик. Не дожидаясь воды, здесь же, у крыльца вагончика, я снимаю на землю свой ботанический рюкзачок и осторожно стягиваю, через голову, свою штормовку.

– Даа! – хмыкаю я, – Одни лохмотья! Как клоун! То-то, на меня смотрят!

Цельный брезент штормовки прорван по животу длинными, вертикальными прорывами.

– Хм! – недоумённо качаю я головой, – Когда он, мне живот вспорол?! Целых два раза полоснул… Интересно – оба раза, четыре когтя прорывали, а пятый – только оставлял длинный, белый след!

Про правый рукав и говорить нечего – он посечён вдоль, на узкие полоски и в довершение, почти вырван с корнем, со стороны спины.

– Это – когда он меня в плечо ударил, лапой! – оцениваю я, молча.

Капюшон штормовки, на уровне правой щеки, прорван горизонтально, словно несколько раз ножницами прорезан.

– Вот, блин! – матерюсь я, сам с собой, – С самого края! Здесь же – он подрублен, брезент в два слоя!.. По горизонтали! Прорвал, как бумагу! Как так? Ведь, капюшон свободно на плечах лежит, за головой!.. Ещё сантиметр – и лицо порвал бы…

Я, морщась, стаскиваю через голову, свой толстый, синий свитер… И достаю из рюкзачка военные перевязочные пакеты. У меня, их – целых три штуки! Я – предусмотрительный! Я, на такую встречу, рассчитывал…

Один из пастухов, наконец, выходит на высокое крыльцо вагончика, с кружкой воды. Локоть моей правой руки раскрывается кровавой лоханью обширной раны.

– Блин! Клыками засадил! – думаю я, морщась, – Здесь – главная проблема. Да и вообще, этой руке досталось…

Я киваю на свою окровавленную руку и снизу-вверх, прошу пастуха: «Помоги перевязаться, а? Нужно от самого плеча мотать! А левой рукой – мне так неудобно!». Мужчина, на крыльце надо мной, переламывается в поясе, едва сдерживая спазмы и круто повернувшись, бросается обратно, в вагончик!

– Хлоп! – захлопывается дверь.

– Во, блин! – взрываюсь я, – Какие мы все, нежные! Мы крови боимся!

– Блин!.. – кое-как, бурча проклятия себе под нос, я туго перевязываюсь.

Сам. Кое-как натягиваю на себя, эту же одежду. Потому что, другой одежды – у меня просто нет.

Так, дело сделано. Теперь – прошагать пару километров по грунтовой дороге, до кордона на мысе Четверикова…

– О! Саня пришёл! – высыпают в коридор многочисленные обитатели бетонного кордона.

– Что принёс? – весело интересуется Сергей Ольшевский.

– Я? – не понимаю я его, – Ничего.

– А, что на груди держишь?

– А, это… – доходит до меня, – Руку!

– Что? – теперь уже, не понимают меня, – Какую руку?!

– Свою руку! – взрываюсь я, – Собственную! Меня медведь побил… Отлежаться бы…

– Что? – взвивается, оказавшийся на кордоне, главный лесничий Горлач, – Я тебе, блин, покажу Кузькину мать! Я, блин, тебе отлежусь!.. Виктор! До доек его! Там молоковозы в посёлок ходят! В больницу его! Быстро!

…Самосвал ЗИЛ быстро мчит по хорошей грунтовой дороге. На скорости, деревья по её обочинам, сливаются в сплошную зелёную массу. Разговорчивый шофёр всё время, безудержу, о чём-то болтает. Глядя на стремительно стелющуюся под колёса серую ленту дороги, я ухожу в себя, возвращаясь в такое недалёкое прошлое. В голове тяжело ворочаются обрывки мыслей: «Жизнь продолжается… Как страшно я кричал! Никогда не думал, что могу так страшно кричать… С жизнью простился… Не верится, что живой… Не верится… Не верится…».

Я вздрагиваю и широко распахиваю глаза – слабо светит ночная лампа, я лежу на белой койке в коридоре больницы. Передо мной стоит девушка в белом халате. Она держит в руках поднос со шприцами.

– Ти-хо! Нервный! – громким шопотом, командует мне медсестра, – Других – добудиться не могу! А тебя – прикоснись ватным тампоном, так ты вскакиваешь, как подорванный! Время антибиотик колоть.

– А! – обмякаю я и послушно поворачиваюсь на бок…

Перевязка. Доктор – женщина средних лет в белом халате, старается отлепить присохшие к моей руке бинты.

– Отмачивать придётся! – морщится она.

– Вы, только осторожно! – лепечу я, – Вы осторожно! Вы только тихонечко!

– Да?! – нервно взрывается она, – Ты, это, своей медведице скажи!

Через одиннадцать суток меня выписывают из больницы, «на заживление». Я, ведь – молодой и ходячий. Только теперь, я получил доступ к своей лесной одежде, в которой поступил.

– Боже мой! – я трогаю засохшую грязь брезентовых брюк, словно залитый бетоном, не гнущийся от ссохшейся крови, рукав толстого свитера…

– Первым делом, нож! – с трудом, я вытягиваю из ножен заржавевший тесак и с болью разглядываю глубокие зазубрины на его лезвии, – Словно толстую проволоку рубил… Ладно, нож, пошли домой!..

Ночь. Дом. Я один. Я выключаю свет, и комната погружается в темноту. Отбой…

Через пять минут я вздрагиваю и открываю глаза! Застекленев, я лежу и вслушиваюсь в окружающую темноту…

– Фу! – тяжело думаю я, – Крыша едет. Всего боюсь…

– Я боюсь тишины, – понимаю я.

Но я – умный. С дурной головой, я встаю и шагаю в коридор за пустым, цинковым ведром, из-под воды. Я ставлю ведро у своей койки, на его дно я ставлю большой, механический будильник.

– Звок – звок! Звок – звок! Звок – звок! – громко, на всю комнату, тикает будильник.

И я засыпаю. Теперь я сплю с включённым светом…

К нам, в заповедник, прибыли на практику две студентки из МГУ, две Марины. Они – ботаники. Это значит, что своё окончательное «заживление» я буду проходить в лесных условиях. Бортовой грузовик заповедника быстро мчит нас на юг Кунашира. Он должен довезти нас до развилки в кальдеру вулкана Головнина. А, пока – по грунтовой дороге, мы пересекаем низменную равнину Серноводского перешейка. Здесь – массово цветут ирисы! Сливающаяся на скорости в сплошное, синее месиво масса крупных колокольцев ирисов, так восхищает меня!

– Красота какая! Экзотика! Где, такое, увидишь? – я смотрю на это чудо природы с борта мчащегося по дороге ЗИЛа…

К вечеру мы – в кальдере! Мы – это я, две студентки-москвички и наш, заповедниковский медвежатник Перовский. Михаил Дмитриевич – человек бывалый, за его плечами ружьё. Оба эти обстоятельства вызывают во мне чувство уверенности в завтрашнем дне…

Между колеями зарастающей дороги, что пролегает по днищу кальдеры, колосится бамбук!

– Марины! – говорю я студенткам, – К какому семейству относится курильский бамбук?

Марины внимательно рассматривают рыхлые, грубозернистые метёлки бамбука.

– К семейству злаковых!

– Конечно!

– Точно!

– Ну… Смотри – здесь всё как у мятлика! – совещаются между собой, Марины, – Только, гораздо крупнее.

– Грубее, – я бы сказала.

Я улыбаюсь, слушая поток их восклицаний…

Кальдера. Утро. Я просыпаюсь от резкого запаха тухлых яиц!

– Сероводород! Как всегда… – бормочу я, выбираясь из нашей палатки наружу.

– Саша! – окликает меня, снаружи, Перовский, – Девчонки к озеру пошли, умываться! Ты сбегай! Скажи, что водой из озера – чистить зубы нельзя!

– Понятно, Михаил Дмитриевич! – я понимаю важность момента и спешу к озеру, по тропинке в высоком, по плечи, бамбуке.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru