Александр Дюма
Сальватор
Глава XXIV
Влюбленные с улицы Макон
Мы видели, какое действие произвело оглашение приговора на тех, кто находился в зале суда. Не меньший эффект приговор произвел и вне его стен.
Едва председателем суда были произнесены слова «Приговаривается к смертной казни», как, начиная с зала заседаний суда и до площади Шатле из тысяч грудей вырвался протяжный стон, громкий крик ужаса, который заставил поежиться всех зрителей. Это было похоже на то, как звон набатного колокола, висевшего до Революции на квадратной башне Курантов, совпал с ударом колокола церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа в ту памятную ночь 24 августа 1572 года. Это словно было сигналом к резне в новую Варфоломеевскую ночь.
И вся толпа в угрюмом молчании и тоске стала медленно и неохотно расходиться, унося в сердце ужас от только что вынесенного судом чудовищного приговора.
Если бы кто-нибудь, не зная, что происходит, увидел эту погрустневшую толпу людей, если бы он присутствовал при том, как она молча и тихо покидала площади и улицы, он не нашел бы этому другого объяснения, решив, что произошла ужасная катастрофа, что-то вроде извержения вулкана, возникновения эпидемии чумы или слухов о начале гражданской войны.
Но у того, кто всю ночь присутствовал при слушании этого страшного дела, у того, кто, находясь в зале суда при дрожащем сиянии свечей и ламп, дождался наступления утра и услышал, как был вынесен смертный приговор, а после того, как недовольная толпа разошлась, тут же без промедления перенесся бы в уютное гнездышко, где проживали Сальватор и Фрагола, появилось бы нежное чувство, похожее на то, которое приносит дуновение свежего утреннего майского ветерка гуляке, пропьянствовавшему всю ночь напролет.
Он увидел бы вначале маленькую столовую с четырьмя панно, воспроизводящими убранство Помпеи, затем Сальватора и Фраголу, сидящих по обе стороны лакированного стола, на котором стоит баснословно дорогой чайный сервиз из тончайшего белого фарфора.
С первого же взгляда он распознал бы в них влюбленных, точнее любовников, а если еще точнее, двух любящих друг друга существ.
Но, приглядевшись, понял бы, что если не ссора – ибо ссора исключалась полностью судя по тому, как эта очаровательная девушка смотрела на молодого человека, – то какая-то забота и грусть охватили ум и сердце их обоих.
На простодушном личике Фраголы, напоминавшем весенний цветок, открывшийся под апрельским солнцем, наряду с тем благоговейным и нежным взглядом, который был устремлен на возлюбленного, читалось такое глубокое волнение, что оно походило на боль. А сидевший напротив Сальватор был погружен в такую глубокую скорбь, что даже и не думал утешать девушку.
И, однако, эта грусть их обоих была совершенно естественной.
Сальватор, который не был дома всю ночь, вернулся всего лишь полчаса тому назад. Он рассказал девушке со всеми волнующими подробностями обо всем, что случилось за ночь: и про появление Камила де Розена у госпожи де Моранд, и про обморок Кармелиты, и про смертный приговор, вынесенный господину Сарранти.
Во время этого печального рассказа сердечко Фраголы не раз сжималось от боли и тоски: таким печальным было все то, что происходило и в позолоченных гостиных банкира, и в мрачном зале суда. Потому что, если тело господина Сарранти было приговорено к смерти приговором председателя суда, то разве сердце Кармелиты не было тоже приговорено к смерти гибелью Коломбана?
Уронив голову на грудь, она задумалась.
Он тоже ушел в раздумья, подперев щеки ладонями. Перед ним открывались широкие горизонты мысли.
Он вспомнил о той ночи, когда они с Роландом перелезли через стену замка Вири. Он вспомнил о том, как собака понеслась через лужайки и лес и привела его к подножию дуба. Он вспомнил, наконец, и о том упорстве, с которым пес рыл землю, о том ужасном ощущении, которое его охватило, когда он своими сведенными пальцами коснулся шелковистых детских волос.
Какая связь была между этим зарытым под дубом детским трупом и делом господина Сарранти? Не обернется ли эта улика против него, вместо того, чтобы помочь ему?.. Да и потом, не обвинят ли во всем Мину?
О, если бы Господь снизошел до того, чтобы просветить разум Сальватора!..
Может быть, даже и через Рождественскую Розу…
Но не убьет ли этого впечатлительного ребенка воспоминание о столь кровавом эпизоде из ее детства?
Кстати, а кто же это ему самому дал приказ рыться во всех этих туманных глубинах?
Но, однако, не зря же он взял себе имя Сальватор, и разве не сам Господь вложил ему в руку путеводную нить, с помощью которой он мог бы разобраться во всем этом лабиринте преступлений?
Итак, он отправится к Доминику. Разве он не обязан жизнью этому священнику? И расскажет ему все эти отрывки истины, которые озарят его, словно вспышки молнии.
Приняв это решение, он уже поднялся, чтобы немедленно приступить к его исполнению. Но тут внезапно раздался звон бронзового колокольчика над дверью.
Услышав этот звук, лежащий у ног хозяина Роланд лениво поднял свою умную голову, потом встал.
– Кто пришел, Роланд? – спросил Сальватор. – Друг или враг?
Пес выслушал хозяина и, словно поняв вопрос, медленно направился к двери, помахивая хвостом. Это был первейший знак дружелюбного отношения к пришедшему.
Сальватор улыбнулся и пошел открывать дверь.
На пороге стоял бледный, печальный и серьезный Доминик.
Сальватор радостно воскликнул:
– Добро пожаловать в мое убогое жилище! Я только что думал о вас и собирался уже пойти к вам домой.
– Спасибо! – сказал священник. – Но сами видите, я решил не утомлять вас и пришел сам.
Фрагола, видевшая этого красивого монаха всего лишь один раз, у кровати Кармелиты, встала.
Доминик уже открыл было рот, чтобы заговорить, но Сальватор молитвенно сложил руки, давая священнику понять, чтобы тот прежде выслушал его.
Монах закрыл рот и стал ждать.
– Фрагола, – произнес Сальватор, – подойди сюда, любимое дитя.
Девушка приблизилась и взяла любимого под руку.
– Фрагола, – продолжал Сальватор, – если ты веришь в то, что семь лет моей жизни принесли какую-то пользу людям, если веришь в то, что я совершил что-то доброе на этой земле, преклони колени перед этим мучеником, поцелуй край его платья и поблагодари его. Ведь это только его заслуга, что я не превратился в труп семь лет тому назад!
– О, отец мой! – воскликнула Фрагола, падая на колени.
Доминик протянул ей руку:
– Встаньте, дитя мое, – сказал он, – и возблагодарите Бога, а не меня: только Господь дает и забирает жизнь.
– Так значит, – произнесла Фрагола, – это аббат Доминик проводил службу в Сен-Рош в тот день, когда ты хотел покончить с собой?
– В кармане у меня лежал заряженный пистолет, решение было принято. Еще час – и меня бы уже не было на этом свете. Слова этого человека удержали меня на самом краю пропасти: я остался в живых.
– И вы благодарите Бога за то, что вы живы?
– О, да. Всем сердцем! – сказал Сальватор, глядя на Фраголу. – Вот почему я и сказал вам: «Отец мой, чего бы вы ни пожелали, пусть даже невозможного, в любой час дня и ночи перед тем, как постучаться в какую-нибудь дверь, придите и постучитесь ко мне в дом!»
– И вот теперь я пришел!
– Что я могу сделать для вас? Приказывайте!
– Верите ли вы в невиновность моего отца?
– Да, клянусь душой. Я в ней уверен. И может быть, смогу помочь вам найти доказательство его невиновности.
– Оно у меня уже есть! – произнес на это монах.
– Вы надеетесь спасти его?
– Уверен, что спасу!
– Нужна ли вам в этом моя рука и моя голова?
– Никто, кроме меня самого, не сможет помочь мне сделать то, что я должен сделать.
– Так о чем же вы в таком случае меня просите?
– Об одной вещи, которая кажется мне невозможной, даже для вас. Но поскольку вы сказали мне прийти к вам с любой просьбой, я полагал, что не прийти к вам было бы нарушением долга.
– Скажите, что нужно сделать.
– Мне нужно сегодня, в крайнем случае завтра добиться аудиенции у короля… Сами видите, я прошу невозможного… По крайней мере для вас.
Сальватор с улыбкой посмотрел на Фраголу.
– Голубка, – сказал он ей, – вылети из ковчега и без оливковой ветви не возвращайся!
Ничего на это не ответив, Фрагола вышла в соседнюю комнату, надела шляпку с вуалью, накинула на плечи накидку из английской ткани, вернулась в комнату, подставила Сальватору лоб для поцелуя и вышла из дома.
– Присядьте, отец мой, – сказал молодой человек. – Через час мы узнаем, получите ли вы аудиенцию сегодня или завтра.
Священник сел. В его взоре читалось удивление, граничившее с изумлением.
– Но кто же вы такой, – спросил он у Сальватора, – если под такой скромной внешностью вы имеете такую огромную власть?
– Отец мой, – ответил Сальватор, – я такой же, как вы: я один должен пройти по избранному мною пути. Но если я кому-то и соберусь рассказать о моей жизни, то только вам.
Глава XXV
Союз четырех
Мастерская, или скорее оранжерея Регины в тот самый час, когда аббат Доминик пришел домой к Сальватору, то есть около десяти часов утра, представляла собой очаровательную картину, являвшую сидящих на одной софе трех молодых женщин и лежавшего у их ног ребенка.
Читатель уже узнал этих трех женщин: это были графиня Рапт, госпожа де Моранд и Кармелита. Ребенком была малышка Абей.
Обеспокоенная тем, что случилось прошлой ночью с Кармелитой, Регина встала очень рано и послала Нанон к подруге, поручив ей привезти ее в карете в том случае, если Кармелита чувствует себя достаточно хорошо, чтобы провести утро в особняке Ламот-Удан.
Кармелита обладала огромной волей, придававшей ей силы. Она попросила Нанон дать ей время только на то, чтобы накинуть на плечи шаль. Потом она села с ней в карету и приехала к Регине.
Ей хотелось поблагодарить Регину за заботу, которую та проявила по отношению к ней. Этого требовала ее душа. Физическая усталость отошла на второй план.
Вот что произошло в это время.
Когда господин де Моранд – а это было в семь часов утра, – покинул спальню жены, госпожа де Моранд попыталась было заснуть. Но безуспешно: сон к ней не шел.
В восемь часов она встала с постели, приняла ванну и спросила у господина де Моранда разрешения отправиться узнать, как себя чувствует Кармелита.
Господин де Моранд, который, несмотря на то, что тоже не спал ночь, был уже за работой, вместо ответа позвонил и велел передать кучеру, чтобы тот запрягал и все утро был в распоряжении мадам.
В десять утра госпожа де Моранд села в карету и велела кучеру ехать на улицу Турнон.
Она прибыла туда, когда Кармелита уже уехала. Но ее горничная, к счастью, знала, куда отправилась хозяйка. Кучеру поэтому было велено езжать на бульвар Инвалидов к дому графини Рапт.
Госпожа де Моранд приехала туда десятью минутами после Кармелиты.
Войдя в дом, Кармелита увидела, как маленькая Абей, стоя на коленях на табурете, находившемся перед Региной, как настоящая кокетка с увлечением слушала старшую сестру, рассказывающую подробности прошедшего вечера.
Когда Регина поведала об обмороке Кармелиты, объяснив его ужасной жарой в гостиной, в комнату вошла сама Кармелита. Девочка бросилась к ней на шею, нежно поцеловала и спросила, как Кармелита себя чувствует.
У Регины были две причины увидеться с Кармелитой: прежде всего она хотела узнать о состоянии ее здоровья, а затем, если Кармелита сможет рассказать об этом лично, передать ей приглашение на праздник в министерстве иностранных дел, который должен был состояться вечером. Девушка могла по своему усмотрению прибыть на этот бал в качестве гостьи или артистки, сама решить – будет она там петь или же не будет.
Кармелита приняла приглашение в качестве артистки. Накануне у нее было такое тяжелое и в то же время такое спасительное испытание, что отныне ей уже ничто не казалось страшным. Она больше не боялась никакой публики, даже той, что должна была собраться в министерстве, которое имело такое отдаленное отношение к искусству. И никто больше не смог бы испугать ее больше, чем то привидение, которое она увидела накануне.
Таким образом подруги условились, что Кармелита отправится на бал в качестве артистки, что там она будет под покровительством Регины, которая и представит ее публике.
И тут в гостиную вошла госпожа де Моранд.
Ее появление вызвало восклицание восторга, которое вырвалось одновременно у обеих подруг и у маленькой Абей, очень любившей госпожу де Моранд.
– Ах, вот и бирюзовая фея! – воскликнула Абей.
У госпожи де Моранд были самые прекрасные в Париже бирюзовые украшения. Именно поэтому Абей и звала ее так. Свою сестру она называла феей милосердия Каритой из-за ее приключения с Рождественской Розой, а Кармелите дала имя певчей феи Фоветты из-за ее замечательного голоса. Фрагола же была у нее феей Милашкой по причине тонкой талии и очаровательной шейки. Когда все четыре женщины собирались вместе, Абей утверждала, что все королевство фей было в сборе.
В этот день всем четырем феям суждено было собраться вместе, поскольку едва госпожа де Моранд расцеловалась с двумя своими подружками и села рядом с ними, как открылась дверь и слуга объявил о приходе Фраголы.
Все три женщины бросились навстречу своей подруге, с которой им удавалось увидеться довольно редко. Женщины расцеловались, а в это время Абей, которой не терпелось получить свою долю ласки Фраголы, прыгала вокруг подруг с криками:
– А я! А меня! Ты разве меня больше не любишь, фея Милашка?
Тогда Фрагола повернулась к Абей, подняла ее, словно птичку, и расцеловала девочку.
– Мы так редко видим тебя, дорогая! – сказали хором Регина и госпожа де Моранд. Кармелита же, у постели которой во время ее болезни Фрагола, как добросовестная сиделка, провела многие дни и ночи, не могла упрекнуть подругу в этом и только молча пожала ей руку.
– Но, сестрицы, – сказала Фрагола, – вы – принцессы, а я всего лишь бедная Золушка. И я должна сидеть дома…
– Ах! Ты не Золушка, – сказала Абей. – Ты – Трилби.
Девочка только что прочла сказку Шарля Нодье.
– Если только не происходят важные события, не случаются серьезные вещи… Тогда я набираюсь смелости и прихожу к вам, дорогие сестрички, чтобы спросить у вас, любите ли вы меня по-прежнему?
Ответом ей стали три поцелуя.
– Важные события?.. Серьезные вещи?.. – повторила Регина. – И правда, на твоем прекрасном лице читается печаль.
– С тобою приключилось какое-то несчастье? – спросила госпожа де Моранд.
– С тобой… или с ним? – задала вопрос Кармелита, понимавшая, что не всегда самое страшное может случиться с самим человеком.
– О! Слава богу, нет! – воскликнула Фрагола. – Ни со мной, ни с ним. Но беда случилась с одним нашим другом.
– С каким же? – спросила Регина.
– С аббатом Домиником.
– Ах, да! – воскликнула Кармелита. – Что с его отцом?..
– Приговорен!
– К смерти?
– К смерти!
Женщины вскрикнули.
Доминик был другом Коломбана, он был и их другом.
– Что мы можем для него сделать? – спросила Кармелита.
– Может быть, попросить помиловать мсье Сарранти? – произнесла Регина. – Мой отец в довольно близких отношениях с королем.
– Нет, – ответила Фрагола, – попросить надо о гораздо менее сложном одолжении, милая моя Регина. И попросить об этом должна ты.
– О чем же? Рассказывай!
– Надо добиться аудиенции у короля.
– Для кого же?
– Для аббата Доминика.
– На какой день?
– На сегодня.
– И это все?
– Да… По крайней мере это все, о чем он сейчас просит.
– Позвони, дитя мое, – обратилась Регина к Абей.
Абей позвонила.
А потом, снова подойдя к сестре, спросила:
– Ой, сестричка, неужели его убьют?
– Мы сделаем все, что будет возможно для того, чтобы этого несчастья не случилось, – ответила Регина.
В этот момент в дверях появилась Нанон.
– Прикажите немедленно заложить карету, – сказала Регина, не желавшая терять ни минуты времени. – И предупредите моего отца, что я еду в Тюильри по делу чрезвычайной важности.
Нанон ушла.
– К кому же ты едешь в Тюильри? – спросила госпожа де Моранд.
– К кому же еще, как не к очаровательной герцогине Беррийской?
– О, ты едешь к Мадам? – вмешалась маленькая Абей. – Я хочу поехать с тобой. Мадемуазель сказала, что я могу приезжать к ней всякий раз, когда папа или ты приедешь навестить Мадам.
– Ну, тогда едем!
– О, какое счастье! Какое счастье! – закричала Абей.
– Милое дитя! – воскликнула Фрагола, обнимая девочку.
– Да, а пока сестра будет говорить Мадам, что аббату Доминику надо увидеться с королем, я скажу Мадемуазель, что мы хорошо знаем аббата, что не надо, чтобы его папе сделали больно.
Четверо женщин заплакали, услышав наивное обещание ребенка. Девочка, еще не зная как следует жизни, уже боролась против смерти.
Вошла Нанон и объявила, что маршал только что вернулся из Тюильри и что во дворе стоит запряженная карета.
– Поехали! – сказала Регина. – Нельзя терять ни минуты. Пошли же, Абей. И сделай так, как ты сказала: тебе это принесет только счастье.
Затем она взглянула на часы и, обращаясь к подругам, произнесла:
– Сейчас одиннадцать часов. В полдень я вернусь с разрешением на аудиенцию. Подожди меня здесь, Фрагола.
И Регина ушла, оставив трех своих подруг, твердо верящих в силу ее влияния, а также в доброту той, у кого она отправилась испрашивать августейшего покровительства.
Как-то раз, если вы помните, мы уже видели четырех главных героинь нашего романа у постели Кармелиты. Теперь же мы вновь видим их вместе, но на этот раз у подножия эшафота господина Сарранти. Мы упомянули в нескольких словах об их общем воспитании. Давайте же заглянем чуть дальше, в первые годы их цветущей юности и увидим, что же их объединяет. Время на экскурс в прошлое у нас есть: ведь Регина сама сказала, что вернется не раньше полудня.
Узы, связывающие этих девушек, были очень прочными. Иначе и быть не могло, поскольку они, объединив четырех девушек таких разных по своим вкусам, социальному положению, темпераменту, настроению, привили им одинаковый вкус, одинаковый характер и одинаковую волю.
Все четверо: Регина, дочь пребывавшего в добром здравии генерала Ламот-Удана, Лидия, дочь скончавшегося, как мы уже видели, полковника Лакло, Кармелита, дочь капитана Жерве, погибшего в Шампобер, и Фрагола, дочь трубача Понруа, павшего при Ватерлоо, – все они были дочерьми военных, кавалеров орденов Почетного легиона и воспитывались в императорском пансионе Сен-Дени.
Но вначале ответим на один вопрос, который неизбежно возникает у тех, кто следит за нашим повествованием и не замедлит обвинить нас в том, что мы обошли его молчанием.
Каким же образом дочь простого трубача-кавалериста Фрагола была допущена в Сен-Дени, куда допускались только дочери офицеров?
Мы сейчас ответим на это несколькими словами.
При Ватерлоо, в тот момент, когда Наполеону показалось, что перевес на его стороне, и он отдавал приказы своим дивизиям, ему понадобилось послать приказание командиру молодой гвардии генералу графу де Лобо. Оглядевшись вокруг, он увидел, что под рукой не было больше ни одного адъютанта: все уже были разосланы по дивизиям и мчались в разных направлениях по полю боя.
Увидев неподалеку трубача, он подозвал его к себе.
Трубач подбежал к императору.
– Слушай, – сказал трубачу император, – доставь этот приказ генералу Лобо и постарайся добраться к нему самым коротким путем. Дело очень срочное!
Трубач посмотрел на местность, по которой ему предстояло пробираться, и покачал головой.
– Путь совсем не прост! – сказал он.
– Ты боишься?
– Еще чего… Я ведь кавалер ордена Почетного легиона!
– Ну тогда ступай! Вот приказ!
– А если я погибну, окажет ли император мне одну милость?
– Какую? Говори же скорее! Чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы в том случае, если меня убьют, моя дочь, Атенаис Понруа, проживающая со своей матерью в доме номер 17 по улице Амандье, воспитывалась в Сен-Дени как дочь офицера.
– Это я тебе обещаю: ступай же!
– Да здравствует император! – крикнул трубач.
И пустил лошадь в галоп.
Он проскакал все поле боя и прибыл к генералу графу де Лобо. Но, доскакав до генерала, он свалился с лошади и протянул генералу пакет с приказом императора. Сказать он уже больше ничего не смог: одна пуля перебила ему бедро, другая вспорола живот, а третья пробила грудь.
Никто больше ничего не слышал о трубаче Понруа.
Но император выполнил свое обещание: прибыв в Париж, он распорядился, чтобы девочку немедленно отвезли и устроили в Сен-Дени.
Вот так низкорожденная Атенаис Понруа – чье несколько претенциозное имя, данное ей при крещении, было изменено Сальватором на Фраголу, – была устроена в пансион Сен-Дени, где воспитывались дочери полковников и маршалов.
Эти четыре девочки, столь разные по своему происхождению и по богатству, однажды были соединены братством сердец. Этому союзу, который образовался между ними с самого детства, суждено было жить до самой их смерти. Он для них одних представлял, если можно так выразиться, все французское общество, включавшее в себя аристократию и дворянство Империи, буржуазию и простой народ.
Все четверо были приблизительно одного возраста с разницей в несколько месяцев и с первого же дня пребывания в пансионе он и почувствовал и друг к другу какую-то симпатию, что редко бывает в коллежах или пансионах с детьми столь разными по своему социальному положению. В отношениях этих четырех девочек положение, имя и богатство не играли никакой роли: для Лидии дочь капитана Жерве была просто Кармелитой, а дочь трубача Понруа была для Регины Атенаис и только. И никакие соображения высокого происхождения одной и низкого рода другой не мешали этой чистой привязанности, которая со временем переросла в тесную и глубокую дружбу.
Детские огорчения одной из них болью отзывались в сердцах остальных трех подруг. Они делились друг с другом не только своими горестями, но и радостью, надеждами, мечтами, короче, всеми своими чувствами. Да разве в таком возрасте девушки живут чем-то другим, кроме мечты?..
Это было братство в полном смысле этого слова, и братство это росло и укреплялось с каждым днем, с каждым месяцем и с каждым годом. А во время последнего года их пребывания в пансионе оно стало таким большим, что эта дружба четырех девушек вошла в Сен-Дени в поговорку.
Но этой совместной жизни когда-то должен был прийти конец. Прошло еще несколько месяцев, и каждой из них по выходу из стен Сен-Дени суждено было пойти своей дорогой, вернуться в родительский дом: одной в предместье Сен-Жермен, другой в предместье Сент-Оноре, третьей в предместье Сен-Жак, а четвертой в Сент-Антуанское предместье. Кроме того, каждой из них предстояло пойти своей дорогой по жизни и каждой войти в тот мир, где они могли встретиться только по чистой случайности.
Следовательно, должен был наступить конец этой очаровательной близости, этой нежной жизни вчетвером, где никто ничего не терял, а выигрывали все четверо! Получалось, что эти четыре сердца, столько лет подряд бившиеся в унисон, переставали испытывать одинаковые чувства! Значит, закончилось мирное и безмятежное детство! Всему этому суждено было закончиться, исчезнуть навсегда и никогда не возникнуть вновь. И объединявшая четверых девочек мечта должна была продолжиться для каждой по-своему. И печали одной из них уже не суждено было делить с тремя остальными подругами. Жизнь в пансионе была долгим и сладким сном, а теперь им предстояло окунуться в реальную жизнь.
И случай, а скорее – назовем это жестокое божество своим именем – судьба размела их своим дыханием, разбросала, как лепестки цветов в разные стороны. Но они храбро сопротивлялись судьбе, гнулись, как тростинки, но не ломались.
Взявшись за руки, они торжественно поклялись помогать друг другу, поддерживать друг друга и любить. Одним словом, оставаться подругами, как и в пансионе, на всю оставшуюся жизнь.
Таким образом они заключили между собой договор, основное положение которого предусматривало то, что каждая из них обязалась отвечать на призыв подруги в любое время дня и ночи, когда бы этот призыв ни был подан, в каком бы положении ни находилась та, которая позвала на помощь, и та, а вернее, три других, к которым за этой помощью обратятся.
Мы уже видели, как они, верные взятым на себя обязательствам, откликнулись на призыв умиравшей Кармелиты. Мы увидим, что они верны своему слову и в других, не менее сложных ситуациях.
Мы уже рассказали, как было договорено, что ежегодно, в первый день Великого поста они должны были встречаться на мессе в соборе Парижской Богоматери.
В течение двух-трех лет, прошедших после выпуска из пансиона, Кармелита и Фрагола виделись с подругами только на этих ежегодных свиданиях.
А в один год Фрагола не пришла в собор. И если мы пока не рассказали, почему это случилось, то лишь из-за того, что еще не было удобного случая.
Регина и Лидия виделись чуть более часто.
Но столь редкие встречи четырех девушек ничуть не ослабили их дружбу, а, напротив, только укрепили ее. Помогая друг другу, они четверо смогли бы, используя все доступные им средства, добиться того, чего не смог бы совершить целый конгресс дипломатов.
Они четверо, стоя на равных ступенях общественной лестницы, держали в руках ключи всего общественного здания: двор, аристократию, армию, ученый мир, духовенство, Сорбонну, Университет, академии, народ и кто знает, что еще? Их ключи подходили ко всем дверям. Они четверо располагали огромной, безграничной, абсолютной властью.
И только против смерти, как мы уже видели, они ничего не могли поделать.
Обладая одинаковыми добродетелями, воспитанные на одинаковых принципах, проникнутые одинаковыми чувствами, способные понести одинаковые жертвы, они, казалось, были рождены для благих дел. И, в одиночку или все вместе, каждая из них при случае старалась делать добро любой ценой.
Нет сомнения в том, что в нашем дальнейшем повествовании нам еще представится случай увидеть их во власти различных страстей и, вполне возможно, мы увидим также, как закаленные души умеют выходить победителями из самых опасных схваток.
А пока давайте послушаем.
Только что пробил полдень, скоро вернется Регина.
Прошло несколько минут, и на улице послышался стук колес.
Три молодые женщины разговаривали… О чем же? Кармелита, несомненно, об умершем, а две ее подруги, наверное, о живых. Но, услышав, как подъехала карета, они вскочили с мест.
Сердца их бились в унисон, но, конечно же, сердце Фраголы билось чуточку сильнее, чем сердца подруг.
Тут послышался голосок Абей, которая, как очаровательный предвозвестник, бежала по лестнице С криками:
– Вот и мы! Вот и мы! Сестричка Регина добилась аудиенции!
С этими же криками она влетела в оранжерею.
Вслед за ней показалась улыбающаяся, как триумфатор, Регина: в руке у нее было разрешение на аудиенцию.
Аудиенция была назначена на половину третьего пополудни, а посему нельзя было терять ни минуты.
Молодые женщины расцеловались в знак вечной дружбы. Фрагола быстро спустилась вниз, села в карету Регины, которая, по словам хозяйки, должна была доставить ее домой гораздо быстрее ее фиакра, и карета с гербами довезла очаровательную девушку до ее скромного жилища на улице Макон.
Мужчины ждали Фраголу, стоя у окна.
– Это она! – воскликнули они одновременно.
– Но почему она в карете с гербами? – спросил монах у Сальватора.
– Дело сейчас вовсе не в этом. Есть ли у нее разрешение на аудиенцию – вот в чем вопрос!
– Она держит в руке какую-то бумагу! – воскликнул Доминик.
– Тогда все в порядке, – сказал Сальватор.
Доминик бросился к лестнице.
Фрагола ждала, когда ей откроют дверь.
– Это я! – крикнула она. – Я привезла разрешение!
– Когда состоится аудиенция? – спросил Доминик.
– Сегодня, через два часа.
– О! – вскричал монах. – Будьте же благословенны, милое дитя!
– И хвала Господу нашему, отец мой! – произнесла Фрагола, с почтением протягивая монаху своей белой ручкой бумагу с разрешением на аудиенцию у короля.
