Александр Гриневский
Аргиш
© Гриневский А., текст, 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
* * *
«АРГИШ» Александра Гриневского – произведение, способное воззвать к чувствам и женщин, и мужчин, молодых и зрелых читателей.
Романтика чувств, красота природы, закрученная интрига – всё есть в этом произведении.
В этом романе действуют герои наших дней, они ищут пути спасения – от врагов, от прекрасной, но враждебной природы и от обладания сокровищами – настоящими и виртуальными.
Бегство от обладания сокровищами любви – что может быть более захватывающим, непростительным и печальным…
Ирина Степановская, современная российская писательница, автор любовных романов
Роман читается легко и захватывающе, множество удачных описаний, образов, свой узнаваемый стиль, интересные повороты сюжета. Сделано крепко.
И хорошо, что чаще всего он течёт неспешно, как широкая река…
Екатерина Каликинская, современная писательница, журналист, автор многочисленных произведений для детей
Читается легко, интрига тянет читателя, язык очень хороший (как всегда). Особенно понравилось, что автор объёмно прописал психологию всех значимых образов из действующих лиц. Все они живые.
Черта авторского творческого метода – детальное правдоподобие мира, который ты создаёшь в произведении.
То, что вещь воспринимается разными талантливыми читателями по-разному, и при этом для каждого сохраняется то главное, что старался заложить в текст автор, – это очень здорово! Это высший класс текста.
Александр Преображенский, детский писатель, прозаик
Читая «Аргиш» Гриневского, сложно удержаться от реминисценций к «Сталкеру» Тарковского, знаковому произведению ещё одной эпохи безвременья в нашей стране. И вот, спустя десятилетия, в Зону идут другие. Но нет уже с ними Сталкера, нет веры, да и Зона стала другой. Враждебной, уже безо всяких иллюзий. И три жизни сгорают, как лампочки, в которые вместо вакуума попал воздух.
А как же четвёртый – сын врача, увязавшийся за героями? Ребёнок Сталкера – порождение Зоны. В Зоне он и рождается по-настоящему. И обретает свою Веру. Именно он и может стать настоящим Сталкером – человеком, который никогда не станет частью Зоны, но будет всегда стремиться в неё. И отведёт туда новых героев.
Я убеждён, что подлинное высказывание нельзя сделать, создать специально. То есть сделать-то можно, но оно будет плоским, искусственным. Настоящие, объёмные метафоры создаются интуитивным талантом, их автор не замышляет и не планирует. У Вас это получилось, поздравляю ещё раз.
Виталий Полосухин, российский писатель-прозаик, сценарист
…слов не хватает, воздуха не хватает. Лишь единственный вопрос автору. Как? Как возможно создать такое?! Невероятно живое изложение. Невозможно было оторваться, хотелось прочитать залпом. Я уже не помню, какая книга меня так выбрасывала из реальности…
Мария Ренева, художник-иллюстратор
Когда начала читать «Аргиш» Александра Гриневского, была приятно удивлена. Динамично, интересно и «мой» язык и образ мышления: действия и события.
Остроумные диалоги и много юмора:
– Дождик находит. Вон всадники дождя поскакали. – Виталик смотрел в небо. Тучи утянуло выше, уже не давили. Висели ровно, только кое-где из них вырывались узкие размытые сгустки, чем-то напоминавшие столбы дыма, но тянущиеся не вверх, а вниз – к земле.
– Во, какие ты слова знаешь. – Колька остановился. – Я вот ни разу про всадников не слышал.
– Так книжки надо, Коль, читать, книжки. А не только бабло рубить да по Канарам ездить.
А потом внезапно становится страшно. Тут и сплавы по рекам, и ненцы в чуме, и обстрелы, и опасность, и вертолёты! И многодневные блуждания по лесной чаще практически без еды, и алмазы. Настоящая жизнь, не то что в городе, в офисных клетушках.
Природа и свобода! Мне безумно понравилось.
Александра Бекренёва, автор книжного блога об интеллектуальной литературе и об англоязычных книжных новинках
Часть I Туда…
Ящерка распласталась по стволу поваленного дерева, до белизны вымытого дождями и высушенного ветром. Замерла, подставляя коричневую спинку лучам солнца, что, пробиваясь сквозь нависающую листву, причудливыми пятнами разукрасили ковёр беломошника.
Шум реки здесь не был слышен. Тихо. Загадочно тихо – как порой бывает только в лесу, когда не слышен щебет птиц.
Вдруг…
Ствол поваленного дерева всё так же белел, тянул свои заскорузлые ветви вверх, так же светило солнце. Вот только ящерки на нём не было.
Ласка пружинисто замерла, утопая короткими лапами во мху, почти касаясь его брюшком. Держит ящерку, та обвисла, лишь оттопыренная лапка быстро подрагивает да покачивается тонкая травинка возле мордочки ласки.
Тихо…
Если смотреть сверху, через иллюминатор самолёта, замершего в разлитой синеве яркого зимнего дня, то среди белых заплаток заснеженных полей, обрамлённых размытыми пятнами лесных массивов, среди разбросанных мусором деревень и посёлков можно увидеть широкую белую полосу, плавными изгибами уходящую за горизонт, – Волгу.
А если присмотреться внимательно, то почти перпендикулярно к этой плавно изгибающейся полосе примыкает ещё одна, но куда меньше – река Хотча.
Раньше-то, старики помнят, речка была не ахти – так себе речка – небольшая, заросшая. Но вот зарегулировали Волгу плотинами и водохранилищами, и в Хотче вода поднялась – разлилась, что твоя Москва-река.
На слиянии, на правом берегу Волги, расположился Белый Городок – вот именно что городок, не город.
Всё как положено – разбросанные по углу слияния рек, по берегу, дома, есть и кирпичные пятиэтажки.
Красивая, обновлённая весёлой краской церковь на мысу провожает проплывающие летом пароходы. Разросшееся кладбище.
Бездействующий сейчас судоремонтный завод вытянулся вдоль по берегу Хотчи, обозначен вмёрзшими в лёд и заметёнными снегом судами – может, когда и поплывут, но верится с трудом – догнивать они брошены.
Сварные ржавые гаражи для хранения лодок – по кромке берега, рваной искривлённой цепочкой. Крыши прогнулись, провалятся вот-вот под наметёнными сугробами.
Ну и конечно, разлапистое монументальное здание с колоннами на крохотной площади, которую и площадкой-то назвать стыдно, – отсюда ещё четыре года назад направляли, руководили и доглядывали.
Стоит, держится из последних сил посеревший от времени исхлёстанный ветрами воин над пустой бетонной звездой у ног – погас Вечный огонь, лишь списки погибших на стене под нависающим снежным козырьком вбиты намертво, да голое древко без привычно развевающейся красной материи тычется в небо.
Замело городок. Людей не видно, все по домам. Лишь дежурные бабушки у дверей магазина с незамысловатой снедью на приступке. Кто же сейчас купит, не лето, приезжих здесь нет. Мужики маются бездельем и пьют, жёны орут и тоже пьют. Девчонки – рожают, старухи – доживают, старики – померли. Работы нет, денег нет, судоремонтный, который худо-бедно кормил, два года как закрылся. До Москвы – сто шестьдесят километров – так не доберёшься. Сначала надо автобусом, потом электричкой, а автобус всего два раза в день. Какая Москва? Не наездишься. Живи – на снег смотри.
Дверь магазина приоткрылась, ровно настолько, чтобы пропустить человека. Морозостойкие бабушки у входа даже не повернулись – знали, отслеживали, кто вошёл, кто вышел. Этот – не покупатель – шатун-одиночка, пришлый. Хлеб, яйца, масло, макароны, тушёнка, бутылка водки – всё. На этот раз ошиблись.
Высокий, худой, нет… скорее, не худой – поджарый, со злым узким городским лицом, лет сорока пяти мужчина попросил взвесить три кило картошки. Пока застывшими руками доставали безмен, вешали картошку, он приценился к солёным огурцам, напиханным в трёхлитровую банку, квашеной капусте, замерзающей в мокром целлофановом пакете, сразу отложил связку из четырёх засохших вяленых лещей, которых Яковлевна пыталась продать аж с самого лета. Купил всё, не торгуясь. Загрузил в рюкзак. Бабушки подобострастно суетились, помогая, многозначительно переглядывались.
Мужчина с трудом перекинул рюкзак лямкой через плечо и, не спеша, стараясь не поскользнуться на утрамбованном снегу тропинки, заменившей этой зимой асфальтовый тротуар, направился вдоль домов в сторону Волги. Бабушки смотрели вслед, ждали, когда отойдёт, не терпелось обсудить удачный торговый день и выдвинуть свои предположения: к чему бы это чужаку закупать столько еды? То, что к пьянке, – понятно, но вот с кем пьянка-то? Может, женщина какая появилась? А то всё один да один… Может, новая, приезжая?
Не было у него никакой женщины. Вернее, была когда-то, но не сейчас.
Мужчина удалялся, бабушки судачили, поглядывая вслед, но вышла покурить продавщица Людка, встала на крыльце, зябко запахиваясь в меховую безрукавку, и всё внимание переключилось на неё. Как она после того раза? Ишь ты, даже не посмотрит – гордая. И синяк, смотри-ка, уже почти прошёл. Быстро…
Мужчина пропал из вида, свернул в проулок.
Двухэтажный дом барачного типа на три подъезда, скрипучая раздолбанная дверь, привязанная к ржавой пружине поверху. Обил снег с ног о ступеньки.
По лестнице, вдоль ярко синих стен, на второй этаж. Кнопка звонка на косяке.
Сначала в приоткрывшуюся щель с одиноким «мявом» вынесло кошку, торкнулась в ноги и, обогнув, поскакала по лестнице. Только после этого дверь окончательно распахнулась, являя одутловатую фигуру хозяина, – коренастый, невысокий, жидкие волосы россыпью, широкое лицо, мелкие глаза с хитринкой, кофта на пуговицах, чёрные штаны, не пойми какого покроя. Пахнуло затхлым и тёплым.
– Заходи.
– Не, не буду. Всё, как договаривались?
– Ты же знаешь, я сказал – не подведу. Растоплю, воды наношу, а уж дальше подбрасывать сами будете. К которому часу-то?
– Давай к четырём.
– Ладно. Уже топится. Может, пройдёшь?
– Нет, пойду, – протянул бутылку водки, что предусмотрительно держал за пазухой, – ты только это…
– Не боись. Всё будет чики-пики. Сказано – сделано.
Кошка сидела внизу, перед дверью. Пока, наваливаясь, открывал, тёрлась об ноги. Унесло в приоткрытую щель, куда-то вдоль дома.
Берёза у подъезда тянула обсыпанные инеем ветви ввысь, в синее небо. Казалось, вымерзла вся.
Посмотрел на часы – вот-вот должны подъехать – зашагал к дому.
И действительно, не опоздали. Колькин чёрный «Паджеро» нагло маячил у подъезда инородным красивым телом, не вписываясь в засыпанным белым пейзаж. Мотора не слышно, лишь воздух прозрачно переливается у выхлопной.
Приехали.
Баня стояла на берегу Хотчи среди разномастных лодочных гаражей. Узкая тропинка неряшливо вспарывала белизну.
Банька маленькая – втроём еле уместились. В парной жарко, а в крохотном предбаннике – холодно, на лавку голой жопой не сядешь – примёрзнешь. Зато хочешь – в снег, а хочешь – подвывая беги до проруби. Вот она, в двадцати метрах раззявилась чёрной ямой, дышит стужей.
В прорубь, конечно же, никто не полез, а вот в снегу повалялись с гиканьем и матерками.
Баня много времени не заняла – в предбаннике холод собачий, ни посидеть, ни расслабиться, пива не попить.
К дому шли по узенькой тропке уже в темноте. Радость встречи, невнятица банных утех остались позади. Сейчас в темноте, проходя мимо домов со светящимися жёлтыми окнами, примолкли, шли друг за другом. На приезжих навалилось незнакомое, бездомное. Хотелось света и тепла.
– Блин! Ну, ты и забрался в тьмутаракань! – Николай оступился с тропинки и черпанул ботинком снег. – Как тут только люди живут!
– Нормально живут, – Андрей не обернулся, не замедлил шага. – Ещё не ясно, где лучше жить – здесь, в этой глубинке, или в вашей Москве.
– Ладно, не начинай, – Николай легко пошёл на попятную.
– Ты только не забывай, – следом встрял и их перебранку Виталий, – это не только наша Москва, но и твоя тоже. Прожил-то здесь всего два месяца и как уже заговорил…
– Ну положим, не два, а все три, – спокойно парировал Андрей.
– Всё-всё, сняли этот вопрос, – Николай на ходу повернулся к Виталию и показал кулак. – Ты мне вот что, Андрюха, скажи, как мы у тебя разместимся? Ведь выпивать сейчас станем. А у тебя однушка. На полу?
– Не бери в голову, всё продумано. Я же готовился… Диван и раскладушка, а я на спальнике, на полу.
– Так, может, ещё и девочки будут?
– Ага, давай я тебе местных доярок подгоню, хочешь?
– Да… чувствую, предстоит нам ночка… – задумчиво протянул Виталий. – Колька, он же спьяну храпеть будет как паровоз.
Когда-то очень давно, ещё в самом начале жизни, они были одноклассниками, со всеми вытекающими… и сейчас, когда возраст неумолимо подкатывал к полтиннику, отношения остались в чём-то прежними – говорить друг другу можно было что угодно и о чём угодно. Они не были замазаны общей работой, добыванием денег, женщинами. С одной стороны – чужие люди, обременённые семьями, проживающие каждый свою жизнь, с другой – те же пацаны, заряженные на совместное времяпровождение и сомнительное веселье, старающиеся, как и раньше, соблюдать честность и верность по отношению друг к другу, помогать если не делом, то хотя бы словом. Никто из них никогда не задумывался об этом – просто жили и продолжали дружить, несмотря ни на что.
А жизнь у каждого складывалась по-своему.
Разная жизнь…
Андрюха, к примеру, стал врачом-анестезиологом, защитил кандидатскую, женился, родил сына. На работе – всё путём – уважение и уже деньги начали валиться, да вот попала вожжа под хвост – с женой развёлся, работу бросил, квартиру сдал и сюда, в эти зажопки, в эти снега. Похудел, лицо заострилось, извёлся от злобы. На кого, на что?
С Колькой всё просто. Он бизнесмен. Производство своё – небольшое, правда, но пока существует. Работа для него – всё, ну и бабки, конечно. Семьи не видит, не отдыхает, пашет и пашет. И ведь интересно ему… Прёт, как танк, да и сам такой же – невысокий, кряжистый, короткостриженый.
А с Виталиком – непонятно. Вечная улыбка на лице, наметившийся живот, и какой-то он не от мира сего, но добрый. Не получается у него что-то в этой жизни. Институт, правда, закончил. Двух девок родил. Сидит в государственной конторе, зарплата – мизер, на проезд с трудом хватает, жена – пилит. И откуда в нём эта жизнерадостность? Всё для него – фигня! Всё, что ни делается, – к лучшему.
Трое выбирались гуськом по тропинке на освещённую редкими фонарями дорогу, блестящую снежным прессованным накатом.
С шумом, со сбиванием снега с ног на тёмной лестничной площадке ввалились в снимаемую Андреем однушку на третьем – последнем – этаже длинного, с облупившимся фасадом дома.
Виталий задумчиво поцокал языком, увидев яркую лампочку в прихожей, голо свисающую на запылённом перевитом проводе.
В комнате: старый продавленный диван, заправленный коричневым пледом с распластанным китайским тигром; стол с компьютером возле окна – свисают грязно-жёлтые занавески; стул, громадный шкаф в углу – притаился, готовый навалиться и подмять под себя; сложенная раскладушка со скрученным матрасом и обои по стенам с выцветшим неразборчивым рисунком.
Николай с Виталием переглянулись.
– Давайте, располагайтесь. Сейчас пожрать сгоношим и поговорим, – Андрей прошёл на кухню и кричал уже оттуда: – А может, по сто грамм после бани-то? Пока картошка варится.
– Не… – отозвался Виталий, – я уж лучше пивка. Как-то привычней. А то с крепкого начинать…
– Ну и дурак! У меня смотри что есть, – Колька вышел в прихожую и выудил из большой чёрной сумки литровую бутылку виски. – Во! Лошадь белая. Сейчас ещё мясца порежем… у-у-у, как вкусно нам будет. А ты, давай-давай, давись своим пивом. Андрюх, ты как?
– Да… Интересно получается. Похоже, вискарь становится традиционным русским напитком, – проговорил стоящий в дверях кухни Андрей, – пьём когда угодно и подо что угодно. Горячая закусь-то у нас – картошка варёная да селёдка. Виски с селёдкой – высший пилотаж. Думаю, чопорные англичане проблевались бы с ходу. Ты давай-давай, наливай, что замер?
– Ага. Вот я и говорю, с пива надо начинать, – Виталий ловко откупорил бутылку о бутылку. Присосался к горлышку, причмокнул, выдохнул и расплылся в блаженной улыбке:
– Благодать! Мужики! Как же хорошо, что баб нет. Ни суеты тебе, ни дёрганья.
– Виталь, ты давай не расслабляйся. Пошли со мной на кухню, будешь картошку чистить, а я селёдку разделывать.
– А этот? – Виталий ткнул бутылкой в сторону Николая.
– А Колька будет здесь всякими привезёнными припасами заниматься. Порезать там… разложить. Лады, Коль?
– Ага. Да! Чуть не забыл! Давайте я вам одну штуковину покажу.
Покопался в сумке.
– Во!
В руке – чёрная коробочка. Ловко откинул пальцем крышку, обнажились клавиши, выдвинул маленькую антенну.
– Мобильник!
– Дай посмотреть! – попросил Виталик.
– На.
– И что? Позвонить сейчас по нему можно?
– Отсюда? Нет. Только в Москве, да и то не везде берёт.
– Так зачем он тебе тогда? – поинтересовался Андрей.
– Мне по статусу положено, – Колька гордо выпятил грудь. – Бизнесмен, чай, а не какой-то убогий служащий вроде вас.
– Ну и как? Пользуешься? В работе-то помогает? – не унимался Андрюха.
– Ещё как! Еду куда-нибудь на переговоры, а с секретаршей заранее договариваюсь, чтобы она позвонила в определённое время. И вот веду я важную беседу – деньги пилим – а тут звонок! Все головой крутят – где? Что? Тут я его и достаю. Спокойно – говорю, прошу прощения – говорю, важный звонок. Они головой понимающе и уважительно кивают, а я отхожу в сторону, делаю вид, что решаю какие-то проблемы чуть ли не на уровне правительства.
– Ну и прощелыга ты, Колька!
– Ага. Так с волками жить… Только кончится скоро эта лафа – у каждого второго такой телефон будет.
– Всё! Хорэ трепаться. Давайте стол делать. Колька, убирай свою игрушку.
– Ладно. А поговорим-то когда? Зачем ехали?
– Вот поедим, выпьем чутка, стол освободим, карту разложим – тогда и поговорим.
Идея совместного отдыха зрела давно.
Из прекрасного цветка – пьяного братания, обещаний – вот хоть завтра, все вместе, хоть на край света; набирая силу – в сморщенную завязь – кто когда может, с женой проблема; в зелёное яблочко – нет, в этом году не получится, давайте точно на следующий… наливалось соком, краснело боками – всё! Договорились. Этим летом – едем!
Сначала была идея сплава.
Андрюха по молодости, когда в институте учился да и потом тоже, увлекался.
Выбрать речку порожистую, но не сложную, и с весёлым гиканьем прокатить по ней. Но тут вдруг подвернулся левый геолог, который рассказал о речке на Тимане, до которой не добраться – только вертолётом. Тайга. Сёмга в ямах, агаты под ногами. И Андрюха завёлся.
Кричал: «Ну сами подумайте! Поедем мы куда-нибудь в Грузию или Армению, и что? Привезли на машине – проплыли десяток километров, встали лагерем, напились, наорались – и на машину. Переехали ниже – опять прокатили через порог – и снова праздновать. Нет, не то это, не то!
А здесь? Здесь тебя вертушкой забросят на двадцать дней – и ты пропал – нет тебя для всего мира! Выживай! Что случится – ты сам за всё отвечаешь. Оторванность от всего, к чему привыкли, – вот что главное! Никого вокруг. Нет людей. Некому помочь. Ты, река и тайга. Тьфу! Не тайга там, а тундра. Хотя один чёрт!»
Если говорить честно, ребятам по большому счёту было всё равно, куда… Поартачились, скорее, по привычке высказать собственное мнение и согласились. Благо всю организацию предстоящей поездки Андрей брал на себя.
И главное – сейчас была зима, до лета было ещё ой как далеко. Планировать и мечтать было легко и весело.
Пуля в живот – это больно. Это запредельно больно. Больно так, что уже и боли, кажется, не чувствуешь.
Только ползти.
Кружится и тошнит. А блевануть не получается, одни позывы.
Полз, пока не упёрся в ствол той сосны – тоненький, шершавый – прижался щекой. А щека – огромная, горячая, толстая, словно кусок распаренного мяса. Каждую чешуйку коры чувствую, и пахнет – деревом пахнет, смолой, солнцем.
Пытался беломошник под куртку к ране напихать – елозил руками, скрёб, рвал. Не помню, смог ли…
Ни о чём не думал. Ни о ребятах, ни о сыне, ни о том, что надо обратно к реке выползать. Только сосну эту чувствовал. Запахом дерева дышал. Потом темнота.
Умер он через час, не приходя в сознание, прижавшись к стволу тонкой сосенки. Ласка успела отгрызть у него верхнюю губу, но боли он уже не чувствовал.
Лежал с открытыми глазами, рассматривал темноту.
Тихо до звона в ушах. Только Виталик иногда ворочается, а вот Андрюха как лёг, так и не пошевелился ни разу.
И запах в этой квартирке какой-то… неуловимый, плесенью, что ли, пахнет?
Как бы его вытащить отсюда? Крыша ведь поедет от одиночества. Может, действительно, поездка эта?
Мне-то на хрен она не нужна. Не вовремя. Ой как не вовремя! Станки должны в июне прийти. Устанавливать… Цех модернизировать. Ну итальянцы! Ну хорьки! Сначала из себя законопослушных строили. Покажи им всю систему проводок, и только тогда договор заключать будем. Везде одно и то же… Встретились, поговорили, выпили… И только тогда начали по-человечески разговаривать.
Надька! Надька – молодец. Ведь всё понимает стерва! Даже просить не надо было. Словно само собой. И всё! Закрыли глаза на то, что ввозить станки будут под видом канцелярских скрепок и карандашей.
Нет… хороший контракт провернули! И по бумагам, вроде, всё чисто. Тьфу, тьфу, тьфу, за жопу-то всегда взять могут.
Чем же здесь пахнет?!
Потянулся за бутылкой минералки. Пил долго, шумно глотая.
– Алкаш ты! – сонно пробурчал Виталик.
– На себя посмотри, – огрызнулся в темноту.
И замолчали.
Тихо.
Нет. Вон зашуршало что-то. На кухне? Не разобрать.
Может, ещё выпить? Хрен заснёшь тут! А как ехать завтра? Время-то уже к двум, поди…
Интересно, во сколько мне эта поездочка встанет? Кто меня за язык тянул? «Материальную сторону экспедиции я беру на себя!» Красиво, блин! Ничего не скажешь, выпендрился перед ребятами. Хотя… у них-то денег нет, а у меня вроде как… Чёрт с ним! Всё правильно. Копейки. Лодки, продукты, рюкзаки, костюмы да мелочовка разная. Штука баксов, ну две – не обеднею. Главное, вертолёт Андрюха на себя берёт. Я так понимаю, это главные расходы.
Вот ведь интересно… Я при деньгах, а жмусь. Не знаю, стал бы я вертолёт оплачивать? Скорее всего, нет. А вот Андрюха… За душой ни гроша, а вертолёт надыбал. Связи. Губернатора знает – анестезию ему давал, когда того при смерти привезли. Долг платежом… Один звонок – и всё организовано. Да… Деньги, связи. На этом сейчас всё и держится.
Интересно, ему в этой глуши действительно нравится? Я бы сдох.
Спать, спать надо.
Река – это хорошо! Плыть и плыть по течению… Мелкая, неширокая. Камушки на дне видно. Ветви свисают. Капли с вёсел о воду бьются. Светло, бездумно.
Несёт вода. Захватила и несёт. Куда? Неважно. Главное, что солнце в лицо светит. Глаза можно закрыть и ни о чём не думать. Плыть и слушать, как вода под днищем шуршит ласково.
Проваливался.
Что-то ещё всплывало – сонное, несуразное – какие-то коряги и поваленные деревья с красными сучьями, белая кошка в зелёной траве, лошадь, застрявшая в узком проходе между домами, и нужно пройти, во что бы то ни стало пробраться на другую сторону между её ногами…
И вдруг словно холодной водой окатило.
Ноги замёрзли сразу. Сна ни в одном глазу. Задышал мелко и часто.
Снова этот день. Это решение.
Накрыло.
Накрыло в очередной раз.
Лежал, перебирал в памяти.
А действительно, лихое время было! Всё вокруг рушилось и одновременно возрождалось. И не только в окружающем материальном мире, рушилось прежнее мировоззрение.
Вот тогда и решил для себя, раз и навсегда – деньги! Деньги – это свобода! Будут деньги – будет всё. Надо зарабатывать. Как? Неважно. Главное – заработать много денег. И… закрутилось.
Обналичка! Какой был оборот!
Поначалу ведь в переходе метро сидели. Столик раскладной, надпись на картонке: «Обналичим» и курс рубля к доллару, процент – шёпотом.
Весело было. Ничего не боялись. Как игра, не задумывались, чем кончится.
В метро – недолго. Офис. Ещё один и ещё. Наёмные работники. Каждый месяц по несколько новых фирм регистрировали. Пошло бабло, повалилось!
Друзья, знакомые, знакомые знакомых – все деньги переводили.
Крыша – бандиты, банки, переговоры. Квартиры купили с напарником, да не по одной.
Завертелась жизнь, закрутилась и рухнула в одночасье.
Кризис.
Посыпались банки, побежали банкиры. Озверел народ, теряя кровные.
Мы-то только посредниками были – процент свой рвали.
Что от нас зависело? Ничего. Мы так же просели, как и все остальные. Система рухнула, не мы виноваты. Мы просто играли по правилам системы. Но разве кому-нибудь объяснишь? Всем подавай свои деньги назад.
Наезд за наездом. Стрелки бесконечные.
Бандитская свора голову подняла, и не поймёшь: то ли она тебя защищает, то ли – наоборот – подставляет по полной.
Вот тогда и было принято это судьбоносное решение: своим деньги не отдавать, эти – не убьют.
Кинул друзей – кинул…
Мог иначе? Мог, конечно. Три квартиры, что впрок были куплены, продать, бумаги там разные… а сколько бабла ушло, чтобы жену с Артёмкой на ПМЖ в Канаду отправить?
Это всё копейки, конечно, но со многими бы рассчитался.
Как им объяснишь, что страшно было? По-настоящему страшно. Ведь действительно убить могли. Хотя… У них-то ведь те же проблемы. Их прессовали так же, как и меня.
Вот только они мне поверили и не сдали, а я их деньги слил, я их самих слил…
Тогда не до моральных проблем было. Не задумывался, чем обернётся. Выжить бы, семью обезопасить, то, что в загашнике, – сохранить.
Бегал, скрывался.
Затихло наконец. Выдохнул.
Оглянулся, а вокруг – пустота. Никого рядом. Позвонить некому. Нет друзей, знакомых нет – один.
Жена с сыном в Канаде, а я здесь, в Москве, в пустой квартире с выключенным телефоном и пугаюсь каждого шороха.
Вот и запил. А что ещё оставалось? Сам ведь тогда эту формулу озвучил: своим – не отдавать, свои – не убьют.
Через полгода с небольшим вылез из этой жопы. Зашился. Начал потихоньку свой бизнес раскручивать. Никаких финансовых операций – Боже упаси, только производство. Медленно, шаг за шагом, копеечка к копеечке, зато какая-то уверенность появилась. Хотя… какая в нашей стране может быть уверенность? Живём сегодняшним днём, в завтра не заглядываем.
Вот только вечерами, когда дома один, когда очередная полулюбовница домой отъедет… Странное ощущение наваливается – словно старость наступила. Пустота обволакивает. Ты-то сам ещё живёшь, а вокруг никого – все друзья-знакомые поумирали. А может, наоборот – это я для всех умер?
Вроде ничего принципиально не изменилось, но время после отъезда ребят понеслось бешеным аллюром, сбоя и взбрыкивая.
Оказалось, не всё так просто с этой речкой. Губернатор-то – в Архангельске, а речка – на Тимане. Растояньице – о-го-го!
Но надо отдать должное – только раз перезвонил. Предложил любой заброс по Архангельской области: мол, на Вонгу лёта больше четырёх часов да с дозаправкой. Андрюха замялся – уже свыкся с мечтой, уже сочинил себе эту речку. Губер понял, сказал, что даст ответ на следующей неделе. И позвонил – всё улажено, летите!
Отступать стало некуда. Проступил костяк поездки.
А весна тем временем набирала силу. С крыш лило, снег плавился на солнце.
Алкаши, стреляющие мелочь возле дверей магазина, уже не стремились в свои норы, отогревались на солнце. Заворожённо рассматривали даль, налитую синевой, и на лицах, задубевших от спирта и мороза, порой проступало детское удивление – смотри-ка, зиму пережили!
Вскрылась Волга, но Хотча всё ещё стояла накрытая льдом.
Справные мужики в ватниках нараспашку, часто перекуривая, уже гребли снег возле лодочных сараев.
Сороки, пропавшие куда-то зимой, затрещали, затараторили, бессмысленно перелетая с дерева на дерево.
Дома не сиделось, не работалось. Тянуло на улицу, на солнце.
Странное дело – зимой этот городок был уютен, заметён по ноздри снегом, сонно заморожен, оторван, занавешен метелями, а сейчас – весной – он стал тесен, неказист, грязен, хотелось вырваться из этих кривых мелких улиц на простор, вдохнуть полной грудью ветер, дующий с Волги.
У него был свой маршрут и маленькая фляжка с водкой.
По узкой кривой улочке, состоящей из пяти домов, мимо голубятни, где в нагуле сидели нахохлившиеся голуби, по заледенелой тропинке в сосновый бор – солнце, ветер, жёлтые стволы сосен на фоне ноздреватого снега, верхушки раскачиваются над головой. Мимо кладбища – кое-где уже между могил протоптаны тропинки, а вон – яркое пятно искусственных цветов, косо воткнутых в снег. На берег Волги – простор, серый лёд вдоль берега, тёмная полоса воды чуть рябит волной, катится куда-то.
Выходил на мостки, садился, свесив ноги, и доставал фляжку. Отпивал мелкими глотками. Старался ни о чём не думать – только смотреть и чувствовать. Не всегда получалось.
Одно было ясно – страх и злость, что загнали его по осени в этот городок, отступили. Не исчезли, не растворились, просто отступили на время.
Весна! Весна! Ещё подёргаемся! Поживём. Впереди ещё река, тайга, вертолёты, костры – есть ещё жизнь впереди! Подумаешь – рак. Хрен с ними – с этими метастазами. Замерло всё пока. Все там будем, ничто не вечно. Главное, что не завтра… Есть ещё время. Есть.
Изжил себя городок, изжил. В Москву надо возвращаться. Готовиться к походу. Лодки, амуниция… всё продумать, закупить.
Понимал, что никто, кроме него, заниматься этим не будет. Его идея – он паровоз – ему и тянуть. Не расстраивался, не злился, даже нравилось – всё сделает сам, будет что ребятам вспомнить.
Вот только бы Виталик сумел Вадьку уговорить. Если у него не получится, придётся самому пробовать. А здесь как раз облом-то и может случиться. Разругались вдрызг. Конечно, я виноват. Что с него возьмёшь? Ведь ребёнок ещё, по сути… И не расскажешь ему всего. Ладно, вот вернусь в Москву, тогда…
Он уже представлял себе московскую квартиру, заваленную вещами. Запах резины, исходящий от лодок, стопку энцефалитных костюмов на кресле, груду новых ватников в углу, матовый отблеск котелков; вон топоры прячут остроту в брезентовые чехлы; вон список снаряжения с вычеркнутыми строчками на столе.
Всё! Квартиросъёмщикам звонить завтра. К майским пусть квартиру освобождают. Хватит здесь киснуть, дела надо делать.
Лето накатило жарой, духотой и машинным гулом разогретого города. Взгляд зарывался в полуобнажённые женские тела, в неосознанной надежде увидеть потаённое. Холодное пиво плескалось в пузатых кружках, взывая к доступному блаженству. Вечера шелестели листвой.
Проблемы валились как из дырявого мешка. Над поездкой навис огромный знак вопроса. У Кольки задержали станки на границе. Инфаркт у отца Виталика.
Андрюха костенел лицом, молчал и верил, что всё сложится. Не дёргал ребят, не суетился – ждал. Ждал до последнего, ждал, что всё обойдётся.
