Александр Николаевич Козлов
Избранное. Рассказы, основанные на реальных событиях
Шёл 1964 год
Она сидела на полу, обхватив руками колени и устремив пустой взгляд куда-то в прошлое. В руках она держала фотографии, а на полу рядом с ней были разложены альбомные листки с детскими рисунками сына. Сегодня ему исполнилось бы десять лет, а в прошлом году он умер именно в день своего рождения. Это было недавно, но, кажется, это было так давно, в той, другой жизни, которой уже нет и никогда не будет. Пустоту в душе сменила ноющая тоска, слезы заполнили глаза и лениво потекли по щекам. Осознание невосполнимой потери вновь сжало душу, сдавило грудь, мешая дышать, а сердце опять пронзила острая боль. Чувство собственной вины в его смерти словно тяжёлой ртутью заливало всё тело, сковывая не только мышцы, но и мысли. Зачем, зачем с первых дней жизни она твердила ему: "Ты же мужчина! Плачут девочки! Боль надо уметь терпеть!"
Первый раз она сказала это ему, когда он только-только начал ходить. Запутавшись в своих ногах, он упал, ударился головой о ножку стола и заплакал. Позднее прищемил пальчик ящиком комода так, что ноготок посинел. Потом, разбаловавшись на качелях, получил в лоб деревянным сиденьем. И каждый раз она внушала ему: "Ты же мужчина! Боль надо терпеть!"
Был однажды смешной случай, вспомнив его, она даже улыбнулась и смахнула со щеки слезу. Лет пять ему тогда было. Суббота. Банный день. Мылись на кухне у русской печи. Она налила в металлический тазик горячую воду из чугуна, вынутого из печи, попробовала рукой – горячо. Она решила разбавить кипяток холодной водой. А он говорит: "Не надо, я же мужчина!" И встаёт обеими ногами в тазик. Вода начинает обжигать ему ступни, он по очереди вытаскивает ноги из воды, стараясь остудить то одну, то другую. Понимая что это не помогает, он кричит ей: "Мама, мама! Вытаскивай меня скорее, я уже не мужчина, я уже женщина!" Она вытащила сына, ноги по щиколотки покраснели, но он не заплакал, а шёпотом попросил: "Только ты никому не говори, что я немножко побыл женщиной. Я же не плачу!"
Да, сын научился терпеть боль. Это его и погубило. Когда у него заболел правый бок, а до дня рождения оставалось несколько дней, он промолчал и всё время терпел эту боль. Лишь когда температура поднялась выше сорока градусов, и началась рвота, она узнала про боль. А он стиснув зубы твердил: "Я же мужчина!"
Когда она везла сына в сельскую больницу, ей казалось, что лошадь еле-еле передвигает ноги. К обеду приехали в больницу. Врач, осмотрев сына сказал: «Это гнойный аппендицит», и, разведя руками, отправил их к хирургу в больницу близлежащего городка. Двадцать километров пути ей казались бесконечными. Сыну становилось всё хуже и хуже, он начал бредить, иногда среди его лепета она слышала: "Я же мужчина!" В белой рубашке и красном галстуке, с двумя красными яблоками на груди, в маленьком гробу он совершенно не был похож на мужчину. Зачем, зачем она с детства внушала ему это. Она отпустила колени и легла спиной на пол, устремив потухший взгляд в потолок. Вот уже год его нет, а виновата в этом она сама. Слезы ручейками побежали по вискам. Воспоминания окунули её в леденящий холод кладбища. "Господи, зачем ты забрал его?" – прошептала она. Чувство безысходности вновь сковало душу, и с этим ей придётся существовать всю оставшуюся жизнь…
Вовка и Танька, это было так давно…
Вовка стоял в углу около входной двери. Мать наказала его за промоченные валенки. А дело было так. На дворе конец марта, днем снег тает, на дороге образуются лужи, а ночью мороз, и лужи покрываются льдом. Во время прогулки Вовка решил пробежаться по льду одной из таких луж. Лед был тонкий, и на самой середине лужи, не выдержав веса Вовки, проломился. Вовка обеими ногами оказался в воде, которая моментально заполнила оба валенка. И хотя, выскочив из лужи, Вовка быстро вылил из валенок воду, портянки оказались мокрыми, сколько не пытался Вовка выжать из них воду. И, тем не менее, наказания можно было избежать, если бы высушить портянки на печке так, чтобы не заметила мать. Можно было бы, если бы не эта ябеда – Танька. Она быстро побежала домой и рассказала все матери.
Танька – это его младшая сестра, ей пять лет и она на два с половиной года младше Вовки. Сколько себя помнит Вовка, Танька всегда была его «хвостиком», наверное с того момента как сделала свой первый шаг. Куда бы он ни шел, чтобы он не делал, Танька всегда была рядом. А Вовка должен был следить за ней, помогать ей одеваться,гулять с ней, выполнять все её прихоти, иначе Танька жаловалась родителям, и он получал наказание.
И вот снова из-за этой Таньки, Вовка с обеда стоит в углу и изучает рисунки на обоях. А эта ябеда играет со своей куклой, специально громко с ней разговаривает, чтобы ему, Вовке, было еще обидней. Вовка вздыхает. Ладно, ладно! Он еще отомстит ей, припомнит ей её предательство.
Танька водит куклу за ручку, словно гуляет. Проходя мимо кровати, она отодвигает подзоры (подзоры – это занавеска на кровати, прим. автора) и показывает кукле Вовкин самодельный парусный корабль. У Вовки кончается терпение, и он громко кричит ей из угла: «Не трогай мой корабль, ябеда! Отойди от кровати!» « А то, что ты сделаешь? Из угла выйдешь? Тогда и завтра будешь там весь день стоять! Мама так сказала!» – съязвила Танька. Вот зануда. Вовка и сам знал, из угла без разрешения – ни ногой! Это закон, который нарушать нельзя. Так заведено!
А Танька продолжала знакомить свою куклу с кораблем и разговаривать с его капитаном – Врунделем. Так называл Вовка самодельную куклу-матроса, которого помогла сделать мать из белого лоскутка материи. Скатав шарик из ваты, она положила его на середину лоскута, свернула лоскут в кулек и перевязала шарик суровой ниткой. Получилась голова куклы. Потом ножницами она раскроила лоскуток так, что получились руки, туловище и ноги. Затем она прошила края среза иголкой с белой ниткой, постепенно набивая внутрь вату. Получившуюся фигурку мама разрисовала черным карандашом. На голове она нарисовала глаза, нос, рот, закрученные усы и бескозырку. А на туловище до пояса она нарисовала тельняшку, а ниже пояса просто закрасила все в черный цвет. Этого матроса Вовка и назвал Врунделем, присвоил ему звание «капитан» и поручил командовать парусным кораблем, сделанным из перевернутой вверх ножками маленькой скамеечки, на которую садился отец, когда занимался починкой обуви. И вот сейчас, пользуясь беспомощностью Вовки, Танька нахальным образом играла его кораблем. «Еще раз говорю, оставь мой корабль в покое», – строго проворчал Вовка.
«Ну и ладно, Катенька, пойдем отсюда, пусть этот Врундель один скучает!» – опять съязвила Танька, расправила подзоры и повела куклу в другой угол комнаты.
День подходил к концу, уже смеркалось. Родители были в гостях у теток, которые жили по соседству, в этом же доме, за стенкой, но вход к ним был с другой стороны дома. Поэтому через общую стенку было хорошо слышно, как они веселились. Возвращаться домой родители видно не торопились. В избе стало сумрачно, Вовка присел на порог. «Сейчас ты попросишь, чтобы я включил свет», – позлорадствовал про себя Вовка.
Однако Танька не стала просить, а сама влезла на лавку и, встав на цыпочки, дотянулась до черного выключателя и щелкнула им. Единственная лампочка в черном патроне, висевшая под потолком в середине комнаты, ярко загорелась, и в комнате стало светло. Вовке стало досадно, что Танька справилась без его помощи. Ничего, еще попросит что-нибудь.
Танька ушла в сторону своей кровати, из Вовкиного угла не было видно, чем она там занимается, мешала печка, стоящая почти посередине комнаты. По звукам можно было догадаться, что она укладывает свою куклу спать. При этом она громко уговаривала её: «Не плачь Катенька, этот противный Вовка не дал тебе поиграть с Врунделем, он злой сегодня, потому что его наказали. Завтра он будет добрый и разрешит Врунделю прийти к тебе в гости». Потом она что-то стала нашептывать кукле и через некоторое время за печкой наступила тишина.
Вовка нарушил закон, и потихонечку вышел из угла. Прижимаясь спиной к печке, он осторожно продвинулся вдоль неё и заглянул за угол печки в сторону Танькиной кровати. Танька лежала на не разобранной постели, в одежде, обняв куклу. Она спала.
«Вот, зануда, даже валенки не сняла. Вот так и лежи, мать придет и всыпает тебе за то, что в одежде на покрывало влезла», – прошептал Вовка. Он уже собрался вернуться в угол, но что-то его остановило, что-то непонятное, необъяснимое, словно живое, шевельнулось у него в груди.
Вовка, уже не скрываясь, смело вышел из-за печки и подошел к Танькиной кровати. Танька лежала на левом боку лицом к стенке, поджав ноги. Что-то жалобное и беззащитное было в её позе, в том, как она прижимает к себе куклу, как свернулась в комочек, в её валенках, со стертыми почти до дыр подошвами. И тут Вовка почувствовал, что снова в сердце что-то затеплилось, появилось ощущение, что кровь наполнилась мелкими пузырьками, как в стакане с шипучкой, и эти пузырьки вихрем двигались внутри Вовки. Вон, валенки как стерлись, носится за ним везде «хвостиком», проходу нет, даже ребята на улице иногда издеваются и дразнятся: «Жених и невеста, ходили в одно место». Вовке – то от этого обидно, какая она невеста! А Танька маленькая, не понимает, что это обидно, наоборот, жмется к нему и улыбается. А недели две назад, мать послала в магазин за буханкой хлеба, так эти вредные Глобус и Гунька хотели у него сдачу отнять. Танька не испугалась, как налетит на них со своими кулачками, кричит: «Отстаньте, сейчас мамку позову!» Отстали!
«Ну что, ябеда, попадет тебе за валенки на покрывале» – как-то уже без злобы подумал Вовка. Вздохнул. Подошел к кровати и осторожно стащил с Танькиных ног валенки. Танька слегка вздрогнула, но не проснулась, а только посильнее прижала к себе куклу.
Вовка вернулся в свой угол. Веселье за стенкой продолжалось, родители, похоже, домой не торопились. Вовка почувствовал желание сбегать «до ветра», но одному выходить во двор ночью было страшновато. Обычно в таких ситуациях выручала Танька, она всегда соглашалась, и они, набросив на себя пальтишки, выбегали на улицу за дом. А там сарай с незакрытыми воротами, в котором может быть нечистая сила, недалеко колодец с журавлем – там водяной, а вдвоем-то и не страшно. Но сейчас Танька спала, и Вовка один идти на улицу не решился. "Потом мать проводит," – подумал он.
Посидев немного на пороге, Вовка на коленках подполз к своей кровати, где за подзорами стоял его парусник. Парусник выглядел шикарно – мачта с парусами, груз, капитан. Мачта крепилась веревочками к гвоздикам, вбитым в задранные вверх ножки скамеечки, как будто настоящими канатами. Возле мачты пустые спичечные коробки, это сундуки с драгоценностями пиратов, рядом бочка с ромом, это был бочонок от лото с цифрами 11, «барабанные палочки». А ведь этот бочонок где-то нашла Танька и подарила его Вовке. Рядом с бочонком сидел капитан Врундель.
«Ну что, капитан, не захотел ты сегодня поиграть с Катькой?» – полушепотом спросил Вовка у Врунделя. Вовка оглянулся и посмотрел на Таньку. Видимо ей что-то приснилось, потому что она глубоко вздохнула, а выдохнула медленно, с тихим стоном. Вовка встал на ноги, подошел к Танькиной кровати. Лежать Таньке было неудобно, её голова сползла с подушки и, сильно согнув шею, прижалась к плечу. От этого её курносый носик будто бы еще больше задрался вверх. И вновь ощущение шипучки внутри, и Вовкино сердечко стало медленно сжиматься от жалости к этому беззащитному и родному комочку.
Вовка влез на придвинутый к Танькиной кровати табурет, осторожно завернул покрывало и одеяло от стены, переложил подушку на открывшуюся простыню. Встав на край кровати коленками, поочередно передвинул Таньку, вначале голову на подушку, потом ноги на простыню. Танька даже не проснулась, только опять тяжело вздохнула и повернулась на правый бок, не выпуская из рук куклу. Вовка укрыл её одеялом, а покрывало завернул и повесил на заднюю спинку кровати. Поставив табуретку на место, он опять присел на корточки возле парусника.
«Ну ладно, Врундель, иди, поиграй с Катькой» – сказал Вовка, взял капитана, отнес его на Танькину кровать и положил рядом с куклой. Он вернулся на порог, сел и задумался: «А может быть Танька и не ябедничать побежала к матери, когда я провалился в лужу, а наоборот, испугалась за мою жизнь и побежала за помощью? А я её – ябеда, да ябеда!»
Вовка опять присел на коленках перед своей кроватью и, сунув руку под матрас в изголовье, достал металлическую банку из-под зубного порошка с крышкой. В этой банке он хранил свои ценные вещи – пару значков, три старинные монеты, небольшой осколок магнита. Отдельно в спичечном коробке лежало несколько сверкающих новых монет этого, 1961 года, целое богатство – сорок семь копеек. Но Вовка достал коробку не из-за монет. Там ещё лежала шоколадная конфета «Красная шапочка» из новогоднего подарка, которую он хранил уже третий месяц. Вовка достал конфету, и понюхал её. Кажется, она до сих пор сохранила запах Нового Года. Вовка закрыл банку и сунул её на прежнее место. Потом он тихонько подошел кровати, на которой спала Танька, и положил конфету под её подушку.
Вернувшись на свое место, Вовка сел на порог, уперся локотками рук в колени, положил голову на кисти рук, сжатые в кулаки, и подумал: "И че я её зову Танька, да Танька? Может быть надо поласковее называть – Таня, Танюшка, Танечка?"
Кругленькое зеркальце детства
Начиналось все с необычного явления природы – солнечного затмения, о котором знали заранее и все к нему готовились. Кто-то коптил кусочек оконного стекла, кто-то подбирал цвет осколка от пивной бутылки. И только мой сосед по парте Валька Круглов, все звали его "Валёк", был спокоен. Он заявил, что знает как можно посмотреть затмение солнца, не глядя на солнце. Всем хотелось узнать как, но Валёк свою тайну не выдавал.
И вот наступил день затмения. Небо синее – синее, ни облачка. На первой перемене все высыпали на школьный двор и, достав приготовленные стёкла, щурясь, стали рассматривать солнце. Но оно было такое же, как обычно – круглое.
И тут появляется Валёк. Он с хитрой улыбкой достал из кармана маленькое круглое зеркальце, и направил, пойманный им, солнечный зайчик на побеленную известью, отштукатуренную стенку школы. Все увидели четкое изображение яркого круга, у которого с одной стороны был отрезан маленький кусочек. "Затмение только начинается, – прокомментировал Валёк, – на следующей перемене будет виднее".
С нетерпением все ждали следующую перемену. Действительно, солнечный зайчик Валькиного зеркальца превратился в полумесяц. Многие и в свои закопченные стекла тоже видели месяц, вместо круглого солнечного диска. Странно было видеть, как в полдень становится сумрачно, как будто наступил вечер. Валькино зеркальце было нарасхват! Каждому хотелось поиграть на школьной стене таким необычным зайчиком. Валёк ходил королем, разрешая попользоваться зеркальцем то одному, то другому ученику.
Но к последнему уроку природа пришла в обычную норму, солнечный зайчик от круглого зеркальца снова стол круглым. И у всех к нему пропал интерес. Но не у Вальки. Во время урока он достал зеркальце, зажал его в ладони левой руки и опустил руку между ног вниз, под парту. Делая вид, что пишет правой рукой, он стал всматриваться в зеркальце. Вдруг он хихикнул и быстро убрал зеркальце в карман пиджака. Потом он наклонился ко мне, и, дождавшись, когда и я наклонюсь в его сторону, тихо прошептал: "А у Ленки-то трусики голубые!" И снова хихикнул.
От одной мысли, что он увидел Ленкины трусики, меня охватило такое чувство, словно я выскочил из бани. Я покраснел, наверно как рак. Я наклонил голову и боялся пошевелиться, а вдруг сидящие сзади нас двоюродные сестры Трифоновы Танька и Ленка заметят моё смущение.
Тем временем Валёк ещё несколько раз ухитрился воспользоваться зеркальцем, и каждый раз подмигивал мне и хихикал. Со временем моё смущение прошло, и в душе я стал даже завидовать Вальке. Мне тоже очень захотелось взглянуть на Ленкины трусики. "Дай мне посмотреть", – спросил я у Вальки и почувствовал, что снова покраснел. Валёк хмыкнул себе под нос и незаметно под крышкой парты протянул мне зеркало.
Взяв зеркальце в левую рука, я занял такую же позу, как и Валек – правая рука с ручкой на парте, левая между коленок. Учительница что-то писала на доске. Я быстро переключил все внимание на зеркальце. Вначале я ничего не увидел. Присмотревшись, стал различать темные боковые ножки стоящей сзади парты. Круглое зеркальце умещалось в ладони, и я стал поворачивать его, то влево, то вправо, то вверх, то вниз. И вдруг меня словно прострелило молнией, голову бросило в жар, а спина покрылась холодным потом. Я увидел в зеркальце чьи-то голые коленки. Я выдернул руку из-под парты и понял, что опять краснею. А от того, что мне казалось, что все это видят, мне стало очень стыдно. Учительница что-то диктовала, все писали, не обращая на меня внимания.
Отдышавшись и успокоившись, я повторил попытку. Оказалось, что в первый раз я поймал в зеркало Танькина ноги, точнее её икры, приподняв зеркальце повыше, я увидел подол платья, закрывающий колени. Сердце колотилось так, что его должны были слышать все, включая учителя. А в душе промелькнула досада, через подол трусики не увидишь.
Сердце успокоилось, я даже как-то осмелел, и уже, не делая перерыва, тронулся искать Ленкины колени. Это у меня получилось очень быстро, но сердце вновь стало биться сильнее и сильнее. Я уже видел слегка раздвинутые колени, но внутрь манящего взгляд пространства я заглянуть не смог, Ленкины колени были направлены не в мою сторону, а в сторону Вальки. И мне довелось увидеть только кусочек внутренней стороны правой ноги, уходящей в глубину вожделенного пространства под подолом платья.
Я с досадой вынул руку с зеркальцем из-под парты. Валёк с немым вопросом смотрел на меня. Не дождавшись моего ответа, он шепотом спросил: "Ну, чё? Видел трусики"? Я хотел было соврать, но только отрицательно покачал головой.
Тут зазвонил звонок, урок окончен. Все поскакали с мест. "Возьми себе зеркальце, – сказал Валёк, – в другой раз посмотришь, может быть повезет". Он посмотрел на меня и хитро улыбнулся.
Были ещё попытки, заглянуть под юбку Лене, пересаживаясь с Вальком на парте, были детские ухаживания за Ленкой, были школьные новогодние праздники, на которых я танцевал с Ленкой в паре, были тайные переживания из-за отсутствия взаимности. Когда-то давно было детство…
Прошли года, и вот однажды перебирая старые вещи на чердаке, я наткнулся на свой старенький портфель. В нем вместе с различными памятными детскими сувенирами я увидел это маленькое кругленькое зеркальце. Волна прошлых воспоминаний всколыхнула в памяти те детские переживания. С каким-то душевным трепетом я взял в руки зеркальце, которое хранит большую тайну первой детской любви, и заглянул в него. Не поверите, но из зеркала с хитрой улыбкой на меня смотрел Валёк …
Первый судьбоносный экзамен
Вовка не спал. В щель под дверью из коридора проникал не только свет, но и противный запах общественного туалета, находящегося напротив. Это действовало на нервы и портило настроение.
А настроение и так было неважное. Утром будут известны оценки первого вступительного экзамена, и станет ясно – готовиться к следующему, или собирать свои манатки и возвращаться домой. Вовка тяжело вздохнул и повернулся лицом к стене, пружина железной кровати противно заскрипела. Вовка старался уснуть, но мешали раздумья.
В этом общежитии Вовка поселился на время вступительных экзаменов. После школы он мог бы работать в совхозе, удостоверение тракториста было с восьмого класса. Но тогда бы его забрали в армию на целых два года, а туда Вовке совсем не хотелось. Учился он хорошо. Учителя посоветовали поступать в МАИ, там конкурс – всего три человека на место.
Задремав под утро, Вовка проспал завтрак, буфет на первом этаже уже закрылся. Разбитый и уставший он пошёл в приёмную комиссию. На душе тоскливо, желудок скукожился и подсасывает. Ноги, словно чугунные, тяжело одолевали каждую ступеньку парадной лестницы, ведущей в приёмную комиссию. В голове назойливо звучали слова песни: "Последний нонешний денёчек гуляю с вами я друзья…" «Нет, только не армия!» – грустно подумал он, прогоняя навязчивый мотивчик.
Справа обогнала девушка в мини-юбке, её красивые ножки легко и быстро пересчитывали ступеньки. Как всегда, Вовка проводил их краем глаза и украдкой заглянул под юбку, когда девушка была на верхней ступеньке лестницы. Обычно это приносило душе сладострастное удовольствие, но сейчас это лишь усилило тоску, ведь таких ножек в солдатской казарме не увидишь. Он тяжело вздохнул и продолжил движение вверх. Огромная доска объявлений с результатами первого вступительного экзамена располагалась в фойе второго этажа прямо напротив лестницы, и, по мере подъема Вовки, надвигалась на него грозной скалой, готовой в любой момент обвалиться и придавить его.
Вокруг суетились абитуриенты. Осмотревшись, Вовка втиснулся в эту разноцветную толпу и пробился к ведомости с неудовлетворительными оценками. С замиранием сердца дважды просмотрел список. Не найдя своей фамилии облегченно вздохнул. Появился шанс не попасть в армию. Рядом зарыдала девушка, та – с красивыми ножками, видимо получила двойку. Вовка даже позлорадствовал – конкурентов стало меньше!
Вовка переместился к спискам с оценкой "удовлетворительно". Опять два раза просмотрев список, он не нашел себя. На душе потеплело. В списке четверочников он тоже отсутствовал. Вовку охватило волнение, где-то в подкорке мозга возникло подозрение, не забыли ли его вообще. Сердце застучало ещё чаще. Возле списка отличников народу было немного, и он сразу увидел свою фамилию. Сердце захлебнулось радостью, остановившись на мгновение, оно затрепетало, пытаясь выпрыгнуть из груди. Имя и отчество тоже его! Ощущение эйфории заполнило все тело. Вовка попятился назад, отделился от, сразу ставшей серой, человеческой массы абитуриентов и быстро двинулся вниз по лестнице. Он не шел, он плыл в воздухе.
Тело плавно опускалось по ступенькам вниз, а душа парила там, на втором этаже! Радость, блаженство, восторг и умиротворение переполняли его. Такого безграничного счастья он ещё ни разу не ощущал. Тут же появилась уверенность в своих способностях, он ощутил необъяснимую жажду подготовки следующего экзамена. Ночные страхи и следы бессонницы исчезли, Вовка был бодр и активен.
На улице толпились оживленные абитуриенты. Вовкины глаза с удовольствием ловили голые коленки и лодыжки девочек, манящие своей таинственностью и вновь вызывающие в нем волнительное наслаждение. «К черту армию, я поступлю в МАИ!» – громко крикнул он и, гордо подняв голову, зашагал в общежитие, уже не казавшее ему таким противным.
