Александр Николаевич Лекомцев
Нарисованные птицы
Не наш во всём, со всех сторон,
От кепки до штиблет.
На маяке вы день и ночь,
Дежурите с котом.
Шагали бы отсюда прочь,
Но жаль, что вы – фантом.
Вы призрак, но не патриот,
И не такой, как мы.
Вас не простит простой народ
Средь вечной кутерьмы.
Вы подавали знак врагам,
Махали им платком.
За это чётко по рогам
Вас били кулаком.
Потом ногою в левый пах
И табуреткой в лоб.
А плотник, пересилив страх,
Для вас готовил гроб.
Строгал, пилил и песни пел,
Макс бывший вокалист.
На улице в большой толпе
Предельно голосист.
Но только не зарыть вас, нет.
Вы призрак. Факт прямой.
Жёлто-коричневый субъект
И летом, и зимой.
Зачем врагам платком махал
С вершины маяка?
Наглец, подонок и нахал!
Не дрогнула рука.
Терять нам бдительность нельзя
Ни завтра, ни сейчас.
А то бояре и князья
Обидятся на нас.
…Но вдруг собрал я мозг в кулак,
Оставил канитель,
И понял, это не маяк,
А лишь лесная ель.
Под ней сто лет звенит ручей…
А я живу в траве
С кукушкой громкой на плече
И с дятлом в голове.
Весенняя распутица в селе
От зимней спячки пробудившись
Или, быть может, пробудясь,
Увидел я в окно, как дышит
И властвует над миром грязь.
Она повсюду, справа, слева
И под ногами, как всегда.
Над белым светом королева
И беспредельно молода.
На тропах грязь, на огородах,
На улицах и во дворах,
Проснулась, ожила природа,
И тает снежный зимний прах.
Я рад в торжественной грязище
Вороне, что сказала: «Кар!».
Тропу сухую путник ищет,
Взбирается на тротуар.
Звенят ручьи неукротимо,
К оврагу катятся спеша.
Соседка требует, интима
От мужа, в прошлом, алкаша.
Да, он теперь мужик – не тряпка,
Собою занялся всерьёз.
Супругу взял свою в охапку
И в дом, что кучу дров, отнёс.
Отнёс бесплатно, не за «баксы»,
Иначе быть и не должно.
Нас учат жизни англосаксы
И те, кто ходит кимоно.
Не ждут нас в гости с пирогами,
Упали маски с постных рыл.
Мы в грязь их втопчем сапогами
От Потомака до Курил.
Запомнят пусть не божьи твари,
Что без России жизнь сера,
И в грязь лицом не мы ударим,
А те, кого учить пора.
Смешаем с грязью злую свору,
Неймётся им без мандража.
Работы ратной нынче горы
И память о былом свежа.
Весной от стужи лечат грязи,
Всё высохнет за пару дней.
Мы в них таинственно погрязли
И в наступающей весне.
Альтернативная зона
Рядом с мельницей, слышал, вроде я,
Хохот сыпался, что зерно.
К горизонту мчался юродивый
Улюлюкая озорно.
Он, конкретно, скакал на валенке.
Это транспорт – не озорство.
Не большой, но не очень маленький.
Недоумок, как большинство.
Все вокруг с юных лет негордые,
Обожают задорный смех.
А приезжих с постными мордами
Здесь расстреливают, но не всех.
Оставляют их для разведения,
Так решили с давних времён.
Каждый день у них День рождения,
Кто проснулся, тот и рождён.
А кому проснуться не выпало,
Тот с весельем будет зарыт.
Многих жизнь землёю засыпала,
В мир иной тут всегда открыт.
Всюду радости поголовные,
Для юродивых рай сплошной.
Жизнь и смерть – понятья условные,
Благодать и в мороз, и в зной.
Пусть не всякий здесь принц заморский
По манерам и по уму.
Ничего, что у всякой Моськи
В перспективе судьба Муму.
Час настал торжества астрального,
Что подобно кошмарным снам.
…Взлёт веселия нереального,
Устоявшийся шум и гам.
* * *
Ходи-гуляй, парнишка жалкий
По полигону взад-вперёд.
Бормочет радио на свалке…
Но, может быть, оно поёт.
Довольно резво, но устало
Сюда нахально поутру
На свалку что-то прискакало,
Похожее на кенгуру.
С досадой радио швырнуло
Оно на холм дерьма.
Умчалось резво, не сутуло
В края, где тоже свалок тьма.
Оно не хочет это слушать…
Одно и то же сотни крат.
Ведь даже бронзовые уши
Не могут слушать всё подряд.
Живёт с такой же свалкой рядом,
Но не желает увядать.
На сотни вёрст воняет смрадом…
Смертельна злая благодать.
На свалке частый гость парнишка
Телосложением не бык,
Но умный и серьёзный слишком.
Он слушать радио привык.
Пусть светится лицо рябое,
Парнишка жизнь отдал мечтам.
Одною связаны судьбою
На свалке люди, как и хлам.
Парнишке верится упрямо,
Что свалка – всем путям конец.
Она для парня – жизнь и мама,
А радио – родной отец.
Холмы из мусора всё круче,
Людьми загажен мир Земли.
Да ведь и мы, на всякий случай,
Сюда с тобой, мой друг, пришли.
* * *
Провизор произнёс с коварством:
– Жизнь современная лиха.
Бад не является лекарством,
Но мы без бадов – шелуха.
Коварен бешеный провизор,
Торгаш бесстыжий в нём царит.
Нахальный, злой, как телевизор,
Который только в корень зрит.
Почти мы все болтать горазды
Сейчас и век почти назад.
Мир от изысканной проказы
Излечит время, а не бад.
Обман терзает нас и гложет,
С надеждой верится ему.
И всё вокруг на бад похоже.
Но он ни сердцу, ни уму.
Случилось так, что мы без бадов,
Где ложь, как истина дана,
Всего лишь пушки без снарядов,
Уха без рыбы, ночь без сна…
Мы в жизни много повидали.
Провизор тот, кто наверху.
Пусть ветер в бадовые дали
Уносит пыль и шелуху.
Во сне, на чужой планете
Мы во сне чёрно-белом.
А вы думали, в пёстром?
В нём ни духом, ни телом
Мы – не братья, не сёстры.
Здесь планета чужая…
Чёрно-белая доля –
Сон кошмарный, пожалуй,
Мрак пустынного поля.
Мы – не люди, а стадо
В сновидении страшном.
Нам проснуться бы надо
В яркой яви вчерашней.
Нам проснуться пора бы…
Сон кошмарен и горек.
Вязь угрюмых парабол
На чугунном заборе.
Мы во сне окаянном,
Будто в каше несвежей,
И спешим за туманом,
Как за светлой надеждой.
Верим сивому бреду,
Мудрецам-полудуркам,
Самым разным полпредам,
Также вещим кауркам
В чёрно-белом потоке,
Но в цветном иллюзорно
Отзвук мы караоке
В снах тоски и позора.
Мир чужой в переменах,
Будто поле в осоке.
В многочисленных сценах
Мы – актёры массовки.
В этих снах нам внушили,
Как доверчивым детям,
Что пришли мы к вершинам
Светлых дней разноцветья.
Там на склонах оврагов
Чахнут грязные травы.
Пробужденье во благо,
Наша совесть и право.
* * *
В доме безлюдного хутора
Кот жил бродячий, как мог.
Он не имел компьютера
И даже обычных сапог.
Все мыши его любили.
История эта проста.
Их каждое утро бомбили,
А вместе с ними кота.
Камнями бомбил их Никита,
Булыжники в них бросал,
Слуга столичных бандитов,
А по-простому – вассал.
Частенько в порыве страсти
За них он стоял горой.
Прислужник при всякой власти,
А потому – герой.
При них он делался краше,
Фрагментами молодел
Толстел на гороховой каше,
Особняками владел.
Кота презирали бандюги
За то, что к свободе привык,
И мыши во всей округе
Раздражали барыг.
Никита был наглым и смелым.
