Александр Петрович Игумнов
Осколки памяти
«Считаю А.П. Игумнова летописцем локальных войн нашей страны…»
Верно говорят, человеческая судьба часто сводит и разводит людей в жизни. Так случилось и у нас с Александром Петровичем Игумновым. Я познакомился с ним в 1988 году, в Москве. Помню, он дал мне почитать рукопись своего рассказа «Лёшка-рыжик». Я был приятно ошеломлён не только профессиональным мастерством автора, но и правдивостью трагичности судьбы русского солдата. Позже мы встретились на открытии памятника «Воинам-интернационалистам» в г. Нижнем Тагиле, где Александр подарил мне свою книгу, которую я внимательно и с удовольствием прочитал. Понял, что в рядах ветеранов Афганской войны появился настоящий русский писатель военной прозы.
Позже Александр Петрович был в Москве у меня в гостях и, естественно, до ночи мы проговорили о друзьях-товарищах по Афганской войне. Честно скажу, примерно через год в газете «Литературная Россия» неожиданно для меня, вдруг, появилась его новелла «Группа "Хамелеон"», где за основу сюжета А. Игумнов взял наш ночной разговор. Его новая книга «Имя твоё – солдат» о войнах XX века, в которых принимал участие Советский Союз и Россия, вышедшая в 2015 г., нашла добрый отклик в сердцах многих читателей. Как мог, я сам занимался её распространением среди ветеранов Афганской войны. Но, увы, в библиотечной системе страны, пожалуй, кроме Ханты-Мансийского округа, где губернатор Н.В. Комарова с уважением относится к местным писателям, найти книгу моего боевого товарища практически невозможно. А жаль! Считаю А.П. Игумнова одним из ярких современных представителей военно-патриотической прозы, летописцем локальных войн нашей страны, горжусь многолетней дружбой с ним, желаю здоровья и новых творческих побед во благо Родины!
Франц Клинцевич – Кавалер двух орденов Красной Звезды, лидер Российского Союза ветеранов Афганистана.
Памяти павших, ради живых…
«Памяти павших, ради живых…!
Девиз РСВА
Александр Петрович Игумнов – ветеран войны в Афганистане, бывавший в командировках в Чечне и в Донбасе, как писатель, человек с активной гражданской позизицией не мог обойти вниманием тему человека на войне. Произведения Александра Петровича основаны на реальных событиях, его герои среди нас, ходят по одним улицам, работают, воспитывают детей, радуются и огорчаются. Это придаёт книгам особую ценность.
Мне посчастливилось ознакомиться со многими произведениями автора до их опубликования, на правах друга, я не литературный критик, воспринимаю написанное как простой читатель, и могу сказать, что читать Игумнова легко и интересно, язык изложения прост и понятен, книга читается на одном дыхании.
Более тридцати лет мы знакомы с Александром Петровичем, вместе работали в Афганском движении, проводили военно-спортивные лагеря, принимали участие в различных конференциях, съездах ветеранов боевых действий. Своими книгами Александр Петрович вносит огромный вклад в дело патриотического воспитания, сохранения памяти о воинах защищавших интересы Родины, сохранения исторической правды. Такая книга должна быть в каждой библиотеке России и бывших союзных республик.
Андрей Кочелягин – член правления Ханты-Мансийской окружной организации Российского Союза ветеранов Афганистана и «Боевого Братства».
«Каждый из них – осколок…»
(о книге Александра Игумнова)
Когда я читаю Александра Игумнова, вижу Первую мировую войну в произведениях её ветеранов. Это «Прощай, оружие» Эрнеста Хемингуэя, «На западном фронте без перемен» Эриха М. Ремарка, «Смерть героя» Ричарда Олдингтона…
Вижу наших защитников в Великой Отечественной войне. Они остались жить в моей памяти. Это «Горячий снег» Юрия Бондарева, «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова, «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого, повести Василя Быкова, «Молодая гвардия» Александра Фадеева, «Четвёртая высота» Елены Ильиной и многие-многие произведения о защитниках Отечества. О защитниках советских, российских, русских…
Вижу Афганистан глазами солдат той войны.
Защита Отечества – дело святое. На ближних ли подходах, на дальних ли подступах. Игумнову и героям его книг довелось стоять на дальних… Каждый из них – в осколках. Каждый из них – осколок. Впрочем, сегодня мы все осколки. Осколки Российской империи, осколки великого Советского Союза, осколки милосердия и добра. При этом, особенно важно в эту безумную эпоху, суметь сохранить в себе человеческое начало…
В советский период, в школьные годы мы все могли общаться с живыми ветеранами, воинами-солдатами, защитниками Отечества во Второй мировой. Мы все чтили память павших и внимали каждому слову живущих. Когда они уйдут в вечность, их место должны будут занять ветераны-афганцы, стоявшие на дальних подступах за честь страны.
Вот «Осколки памяти» Игумнова. Каждый осколок – память, утрата, боль. Об этом нельзя забывать!..
Еремей Айпин – прозаик, член Союза писателей СССР
Слово редактора
С Александром Петровичем Игумновым мы знакомы с 1999 года. По приглашению Н.И. Коняева я тогда работала литературным консультантом в ХантыМансийской окружной писательской организации – региональном отделении Союза писателей России, а А.П. Игумнов, став её членом, время от времени приезжая в Ханты-Мансийск заходил в Дом писателей, двухэтажный кирпичный особнячок на ул. Механизаторов. Поднимался он на второй этаж обычно громкий, шумный, динамичный. Когда один, когда с Еремеем Даниловичем Айпиным, могли подолгу находиться в кабинете Николая Ивановича Коняева, что-то обсуждали, решали, рассказывали…
И вот 2000 год. Шла подготовка к литературному семинару. Потихоньку с разных городов съезжались писатели.
А у меня в то время был непростой жизненный период – племяннице, дочке моей старшей сестры ввели не то лекарство (врачебная ошибка), и она, пережив кому, не смогла вернуться к полноценному здоровью. Врачи предлагали сестре отказаться от ребёнка, говорили, что с таким диагнозом «генерализированная атрофия головного мозга» и шести лет не проживёт. Но моя мама и сестра решили бороться за жизнь ребёнка, сколько хватит сил, благодаря такому их твёрдому решению, вопреки прогнозам врачей, племяннице в этом году исполнилось 27 лет. Но тогда один за другим шли курсы лечения, после которых прогнозы оставались неутешительными. Сестра гасла на глазах, казалось, что из неё уходит вся жизнь. Мама сильно осунулась, словно окаменелая. Говорить на эту тему я ни с кем не могла. Не потому что не хотела, а не могла – это было слишком болезненно. Даже сейчас, спустя более 20 лет, слова даются с трудом.
И тогда, в 2000 году, после разговора по телефону с сестрой, положив трубку, я сидела за рабочим столом, глядя отрешённо в окно. Пыталась справиться с отчаяньем. В этот момент в мой кабинет вошёл Александр Игумнов. Постоял. Помолчал. Обычно громкий, вдруг, почти шёпотом проговорил: «Любаш, ты знаешь мой телефон. Если что, позвони, хоть днём, хоть ночью. Чем смогу – помогу. Здесь наши ребята есть, «афганцы», они тоже…». Сказал, и как-то тихо вышел.
Когда за ним закрылась дверь, у меня по жилам, словно ток прошёл. Я как очнулась. Вовремя ли это сказанное нужное слово? Или что-то другое? Но такое было ощущение, что этими словами он меня словно от края пропасти оттолкнул.
И потихоньку-потихоньку-потихоньку я начала выкарабкиваться из какого-то круга тотальной безнадёги, отползать от этого, как воронка, засасывающего омута отчаянья.
Говорила ли я об этом Александру Игумнову? Нет. Просто перешла с ним на «ты». Позже, спустя несколько лет, на одной из встреч в Государственной библиотеке Югры, посвящённой творчеству Александра Петровича, когда мне предоставили слово выступающего, я призналась, что уже многие годы в моей душе горит благодарный огонёк – такая светлая молитвенная свеча (у меня в душе есть несколько светлых свеч – потаённый такой светильничек молитвенный), которая нет-нет да и прошёптывает с благодарностью молитву за здравие Саши Игумнова. А почему она там горит? Об этом сейчас рассказываю первый раз. Как-то так…
А недавно позвонил мне Еремей Данилович Айпин, – человек, к которому я тоже ещё со времён начала 2000-х испытываю глубокое трепетное уважение, и год от года оно только крепнет, увеличивается. Е.Д. Айпин, со свойственной ему корректностью, сначала поинтересовался: как здоровье, дела? А потом сказал:
– У Александра Игумнова юбилей намечается 13 декабря. Решили к 65-летию выпустить книгу. Вы знаете, что темы у него сложные, непростые… Любовь Геннадьевна, возьмётесь за редактуру и подготовку?
– Срок, конечно, небольшой для подготовки. Но для книги Александра Игумнова найду время, сделаю.
Что хочу сказать, с точки зрения редактора произведений А.П. Игумнова, представленных в настоящей книге? Не зря Александра Петровича называют «летописцем локальных войн» – картография его произведений довольно-таки обширна, это и Афганистан, и Чечня, Абхазия, Сирия, Донбасс.
При обращении непосредственно к произведениям Александра Игумнова, на протяжении всего его творческого пути, отчётливо прослеживается характерная для А.П. Игумнова «авторская рука». Стиль подачи по-мужски жёсткий, нередко выхватывающий нелиричные фрагменты солдатской жизни: боёв, быта. Автор пишет своих героев не ювелирными мелкими штрихами, а рублеными, резкими, крупными, но ёмкими мазками. Таковая манера просматривается и в художественной прозе, и в тех произведениях, которые автор относит к очеркам – документальной прозе, публицистике, хотя воспринимаюся они, как рассказы.
Ведя речь об очерках А.П. Игумнова, отдельно хочу выделить «Афганский синдром», раскрывающий сложный процесс эмоционального восстановления воина, вернувшегося домой – процесс возвращения к мирной жизни. Я для себя его назвала очерк-психоделика (психоделика – это специфический метод введения читателя в определенное изменённое состояние сознания), который характерен тем, что стремительно происходящие события поданы как бы «в замедленном действии», что позволяет увеличить, растянуть секунды до целой отдельной жизни.
Для примера приведу небольшой фрагмент очерка, где герой, впадая в забытьё, заново переживает или даже точнее проживает те события, которые с ним происходили на войне. И, вот, молниеносно летит снаряд – секунда – и вертолёт взрывается. Как эти считанные мгновения раскрывает Александр Петрович? Процитирую: «Скорость ракеты приблизительно известна. Начинаю отчёт времени. Секунды, секунды, секунды… Припадаю лбом к стеклу и ясно вижу огненный шлейф… Хочу повернуться и что-то крикнуть ребятам, но не могу оторвать взгляда от приближающейся смерти. Инстинктивно вжимаюсь в бронеспинку кресла и теряю ракету из вида, судорожно нажимаю на кнопку отстрела отводящих тепловых ракет. Красные светлячки то тут, то там вспыхивают по бокам вертолёта, оставляя за собой тонкий слой дымки. По спине пробегают струйки пота, меня бросает в жар, стучит в висках, ноги деревенеют, наливаются свинцовой тяжестью, и в сердце только страх.
Но мозг, этот неутомимый трудяга, уже справился с животным страхом. "Сбить, сбить ракету с курса! Изменить направление, иначе – смерть". Левая рука командира рвёт вверх рычаг шаг-газа, правая хватает ручку управления и толкает её вперёд, переводим вертолёт в режим скольжения. С надеждой смотрю на зелёную лампочку "испанки": "Помоги!"
На хвостовой балке крутится стеклянный диск лампового индикатора. "Испанка" должна, обязана спасти нас! Нервы не выдерживают. Снова припадаю лицом к блистеру. Глаза выхватывают огненный смерч, накрывший один из кишлаков. Что-то горит, валит чёрный дым. Успеваю подумать: артиллерия накрыла гадов, сожгли "духов" и кишлак одним ударом. И, вдруг, вновь вижу в небе стремительно приближающуюся к нам ракету. Захлёбываясь в поспешном рычащем стоне, мычу невнятно: "Вот ты какая, смерть! Теперь я знаю тебя. Отверни в сторону, хотя бы на градус, только на миллиметр! Жить, я хочу жить!"…»
При переводе фокуса внимания на художественную прозу, в первую очередь взгляд остановится на повести «Квадрат 43», по которой, на мой взгляд, хорошо было бы снять фильм, потому как хорошо освещены и быт, и бои. И на протяжении всего произведения движется, развивается, усиливается область противоречий, характеров героев. Многие картины в произведении не просто читаются, а буквально видятся, ощущаются.
Переведя внимание на рассказы, скажу, что конечно, есть рассказы, которые мне, как женщине, воспринимать было непросто, после их прочтения требовалось время, чтобы придти в себя. К таковым относится и рассказ «Билет в один конец…». Его герой, ранее воевавший мужчина, имеющий хорошую семью, но заболевший «раком», узнав, что у него в запасе считанные месяцы жизни, принимает тяжёлое решение – умереть по-мужски, как воин – и едет добровольцем погибать в Донбасс.
Мы наблюдаем, как здесь, в рассказе, пересеклись и затяжная трагичная война, в первую очередь для славян, а также для многих наших соотечественников – неразрешённая уже шесть с лишним лет (дольше чем Великая Отечественная война 1941–1945 гг.) ситуация в Донбассе, Луганске, когда люди проявляя невероятную силу духа, стойкости и мужества, многому вопреки – стоят! Держатся. Бьются за свою Родину и за Россию. За русский мир. И, выхваченный А.П. Игумновым фрагмент этой войны – обнажает мужскую душу, сущность воина, защитника, отца, мужа и поднимает на такую духовную высоту, которая поражает. К завершению рассказа, вдруг приходишь к мысли: А что наша жизнь? Билет в один конец… Только, может, каждый движется к своему Донбассу?
Не могу не отметить новеллу «Пиши глаголом», посвящённую Еремею Даниловичу Айпину, и приоткрывающую такую грань, как взаимоотношения друзей-писателей.
Область литературы, как одна из отраслей культуры, имеет целый ряд своих особенностей, свою специфику. Во-первых, здесь невозможно уйти на пенсию. Ты в эту профессию пришёл – всё, как врос, это на всю жизнь до конца дней, до последнего вздоха. Кто в неё приходит? Не берём так называемую «окололитературную тусовку» – критиков, литературоведов, т. к. это всё-таки не писатели, они не создают оригинальных произведений художественной литературы, не пишут ни поэзию, ни прозу, ни художественную публицистику. Остановим взгляд именно на писателях. Что мы здесь видим? Львиная доля – это люди, пережившие в разное время, кто в детстве, юности, кто в зрелом возрасте, утраты либо родных, либо друзей, любимых… Даже, к примеру, такие литераторы, как мансийский поэт-лирик Андрей Семёнович Тарханов, говоривший, что толчком к поэзии послужило прикосновение к кедру в священной роще, при более детальном раскрытии биографии, признаётся, что истинная причина кроется глубже – утрата в детском возрасте отца, в молодости – матери.
Таких легендарных писателей как Юрий Васильевич Бондарев, Даниил Александрович Гранин – в литературу привела Великая Отечественная война. Александра Петровича Игумнова – война в Афганистане.
Если обратить более пристальное внимание именно на ту основополагающую когорту писателей, которые, как отмечалось ранее, создают настоящую глубокую литературу. работают на глубинных пластах – о них речь – то увидим, что здесь возникновение не соратнических, не приятельских, а именно крепких, глубинных, дружеских отношений – явление довольно-таки нечастое. Эти люди, как правило, не стремятся с кем-либо задружить, кому-то понравиться. Они цельны, принимают своё внутреннее одиночество, как норму. Но если, вдруг, между подобно толка людьми возникает дружба, то она самая что ни на есть настоящая – без фальши, без какой-либо разнокалиберной мишуры, потому что дружат души. И в рассказе А.П. Игумнова «Пиши глаголом» это просматривается. Деталь, показавшая для меня глубину человеческих отношений: «заляпанная грязью машина», в контексте с тем, что Е.Д. Айпин, узнав о сложной ситуации друга, бросив дела, – спешит, мчит из другого города на большой скорости, и представляется, что по кратчайшей просёлочной дороге… Когда на первый план крупно, объёмно выступает: «Дорог человек!» Как выглядит машина? Неважно. Каков в этот момент внешний вид? Неважно. Может быть, помятый, уставший, не лощёный, – всё это неважно. Потому что есть главное: «Ты мне дорог. Дорог, как человек». И в этот момент «человеческая составляющая» рассказа, смещается и переходит из протянутой «красной центральной нити» – в плотное ядро, в центр. В центр рассказа, как в центр жизни…
Чтобы не превратить свои размышления о произведениях Игумнова в отдельную книгу, а ограничиться рамками вступительной статьи, завершу впечатлениями о новелле «Спасти солдата».
В произведение, в качестве литературных героев, введены чиновники органов власти высокого уровня – президент страны и губернатор округа. Прямо скажем, использование такого хода не распространено в современной писательской среде. Подписать книгу – да, разместить фотографии – да, но ввести в качестве основных героев в произведение не документальной, а художественной прозы – это другое. Здесь же мы видим, А.П. Игумнов ввёл, причём на фоне реальных героев, таких как хантыйская поэтесса Мария Кузьминична Волдина. Поэтому, возникает невольная ассоциация отождествления президента – героя новеллы с действующим Президентом Российской Федерации Владимиром Владимировичем Путиным, а губернатора Натальи Кораблёвой с действующим губернатором ХМАО-Югры Натальей Владимировной Комаровой. Хотя автор, именуя губернатора Натальей Кораблёвой, явственно указывает на то, что здесь всё-таки произведение не документальной, а художественной литературы, соответственно присутствует значительная доля вымысла. И, тем не менее, помимо воли, ассоциации отождествления возникают.
Как это воспринимается «со стороны», читателем, редактором, в частности, как воспринялось мной? Хорошо. В ином случае я бы настояла на необходимости убрать новеллу из книги. Я не увидела здесь, так называемых «реверансов». А.П. Игумнов взял тему с такого угла зрения, который без пафоса и без псевдопатриотической лозунговости выводит на первый план важные вопросы: «Единство страны», «Служение Отечеству», «Роль главнокомандующего», «Человек»: «управленец – как человек», «солдат – как человек».
И читатель невольно приходит к мысли и пониманию, что каждый на своём месте несёт своё служение нашему общему единому Отечеству.
Связывая судьбы главнокомандующего – президента страны и руководителя региона с фактами утраты родных и близких во время военных действий, автор, с одной стороны, приближает, – до предела сокращает дистанцию, скрепляет, создавая своего рода сцепку, спайку между категориями и понятиями: «чиновники, солдаты, их матери, народ – единая страна, имеющая одну на всех судьбу, пережившая одни на всех войны, с утратами, победами». И, с другой стороны, одновременно выдвигает на первый план главное – значимость человека в нашей стране. Не в какой-то заоблачной, заокеанской, а в нашей современной стране. С нашими Героями. С нашей Памятью.
Любовь Миляева (Лыткина) – поэт, прозаик, член Союза российских писателей.
На фото: А.П. Игумнов на Чеченской войне.
Площадка Таргин. Декабрь 1999 г.
Фото из личного архива А.П. Игумнова
Художественная проза
Повесть, новеллы, рассказы
Квадрат 43
Моим однополчанинам-вертолётчикам Ю. Томареву, П. Кузнецову, А. Полещенко, М. Чиркову, В. Козлову, Е. Ваканову, В. Кроленко, В. Девятых, воину-десантнику А. Востротину посвящается
* * *
После долгой и морозной зимы я с женой Любой и дочуркой Мариной наконец-то вырвался из ледяного плена Севера. «Дикарями» мы рванули на черноморское побережье Абхазии. Галлюцинации начались на экскурсии. Автобус, натруженно урча, тяжело поднимался в горы. Проехали крутой, опасный поворот дороги над пропастью. Меня словно током стукнуло: где-то такое я уже видел. Потом был водопад «Девичьи слезы», слабая рябь водной поверхности Голубого озера и сверкающие в солнечных лучах волны озера Рица. Вокруг отдыхающие восхищались красочным пейзажем горной жемчужины Кавказа. Дочка, капризно поджав губки, настойчиво требовала прокатить её на лодке, жена теребила за локоть, показывая какие-то сувенирные безделушки, а меня не покидало чувство недовольства собой, и я лишь рассеянно кивал головой в ответ моим милым дамам.
Я ждал пробуждения, знал, что где-то рядом та «изюминка», которая взворошит и растревожит мой быт и мою память. И совсем не удивился, когда, на пороге ресторана, случайно взглянув сверху вниз, вдруг замерло моё сердце. Не хватало только высоты над озером! Каких-то двух десятков метров. Это же Суруби! Чистейшая вода, окаймлённая зеленью горных вершин и уходящих в небо каньонов. На противоположном берегу притулились несколько разрушенных сталинских зданий, похожих на серые постройки брошенных дувалов в горных отрогах Афгана. И солнце – яркое, тёплое, нежное и… совсем чужое.
Но, видно, не в добрые, а злые противоалкогольные перестроечные времена мы приехали отдыхать в благодатную Абхазию. Пусто и безлюдно было на берегах озера. Огромный, залитый солнечным светом гостиный зал ресторана внешне напомнил мне просторную и светлую летную столовую в Джелалабаде и одновременно поразил какой-то пустопорожней тягостной унылостью. Там, в Афгане, по просторному залу сновали люди, что-то пили, что-то жевали, раздавался смех лётчиков и молоденьких официанток. А тут в зале могильная тишина, нет людей, пустые стулья и столики. Мы робко сели за прямоугольный столик в уголке зала и примолкли в тягостном ожидании официанта. Наконец, то ли из мрачной кухни, то ли тёмной подсобки, на залитый солнечными лучами пол зала ступила нога зевающего от скуки официанта в тёмно-синем костюме. Привычно и монотонно, совершенно не радуясь приходу гостей, лишь соблюдая правила приличия, он сообщил нам, что может предложить на обед только жареную рыбу из деликатесной форели по сногсшибательной цене и по стакану чая без сахара. Оказывается, нет завоза продуктов из города Гагры, и, что в Абхазии сейчас пустые полки магазинов, голод и нищета, грустно добавил: «Как и во всей стране…».
Невольно сглотнув голодные слюни, по-доброму вспоминаю свою летную столовую там, на войне, усатого и пузатого, вольнонаёмного шеф-повара, который из уважения к вертолётчикам с утра до вечера жарил, парил, варил и с удовольствием предлагал нам разнообразную вкуснятину, по качеству не хуже хвалёных московских ресторанов.
– Жареная форель нам не по карману, – зло буркнул я официанту, мысленно возвращаясь в реальность периода демократии, гласности и плюрализма мнений в стране.
Официант вдруг весело улыбнулся, и молча умчался за перегородку кухни или подсобки, и через пару минут вынырнул обратно в зал с толстой книгой отзывов и пожеланий почётных гостей в руках. Полистал её, открыл нужную страницу и, давясь смехом, ткнул пальцем в строчку, написанную убористым почерком, громко прочитал текст:
– Божественно красиво, но безбожно дорого, и подпись патриарх всея Руси, Питерим, – и добавил уже от себя, – он, как и вы сказал, что простому смертному цена рыбы не по карману, правда заплатил, с удовольствием съел и оставил нам на память эту запись.
Попрощавшись с повеселевшим официантом, несолоно хлебавши мы покинули ресторан, и тут дочка неожиданно спросила меня:
– Папа, а кто такой патриарх?
Пришлось мне придумывать ответ ребёнку попроще и понятнее.
– Помнишь, в храм мы ходили? Там в золочёной одежде был дедушка с бородой, он ещё громко говорил и все его слушали?
– Помню, папа, седенький такой и старенький, там ещё бабушки песни пели, так это был сам патриарх?
Наморщив лоб, я стал вновь придумывать объяснение дочери.
– Храмов много в стране, доченька, и везде есть дедушка с бородой, их ещё батюшками зовут или попа́ми. Патриарх – это их командир, живёт в Москве, в самом большом храме. Он самый главный начальник после Господа Бога над людьми.
Тут же незамедлительно прозвучал более серьёзный вопрос ребёнка:
– Папа, а кто такой Господь Бог? И где он живёт?
Всё трудней мне становилось отвечать на её вопросы.
– Живёт он, доченька, высоко-высоко на небе и далеко-далеко за звездами. Землю, горы, деревья, воду, зверей в лесу и даже кошку твою Мурку сотворил Господь Бог, поняла?
Дочка помолчала, внезапно остановилась, взяла меня и жену за руки и вдруг радостно заявила:
– Значит и я, сотворена Господом Богом, а не вами, правда, мама?
Наконец-то и жена вынуждена была прийти на помощь, обняв дочурку за плечики, кинув на меня укоризненный взгляд, она, улыбнувшись, мудро, по-женски подвела итог моему с дочкой диалогу:
– Да, доченька, да… Господь Бог сотворил весь этот прекрасный мир, тебя, меня и папу в придачу. Тебе жарко? Пойдем, я тебе мороженое куплю, оно холодное, вкусное и очень сладкое, – и добавила весело глядя на меня, – и тебе, знатоку библии, боевые сто грамм пломбира не помешают, остудишь после проповеди свои мозги.
Обратную дорогу я был под гипнозом нахлынувших воспоминаний, вернувших меня в полузабытый Афганистан. Я искренне сожалел, что мне уже никогда не придётся пройти пыльной, многокилометровой дорогой, соединяющей Кабул и Джелалабад, прикоснуться ладонями к граниту поседевших от времени вершин Гиндукуша, подышать тревожным воздухом ночных засад, побыть наедине со своей совестью под дулом вражеского автомата. Что бы ни говорили, но война с воздуха и на земле познаётся по-разному. И каждый солдат имеет собственный опыт и мнение в той далёкой войне. Я понимал, что невозможно охватить всего желаемого в этом мире. Что достаточно и того, что выпало мне увидеть и пережить. Но чувство сожаления о неизведанном в той странной войне хранится и по сей день. И я снова готов ехать туда, где прошла моя боевая юность.
Теперь я не напрягал свой мозг, менялся пейзаж, сменялись и воспоминания. Возвращаясь обратно и проезжая Голубое озеро, я вспомнил ныряющих в воду десантников, их весёлое гоготание. С нами была Оля Данилова – медсестра и невеста лейтенанта Олега Кудрина. Умытые и посвежевшие, мы сидели на деревянных мостках, бултыхая в воде ногами и разгоняя стайки серебристых рыб. Ольга расчёсывала свои белокурые волосы и совсем по-матерински с грустинкой смотрела на нас.
– Ох, мужички, и помолодели вы, совсем мальчишки, – сказала она, влюблёно взглянув на Кудрина.
А через неделю Олега не стало, и мы даже не смогли проводить его в последний путь на Родину. Его гроб провожала Ольга… К нам она больше не вернулась…
Все последующие дни отдыха я ходил как не свой. Узкие улочки Гантиади мне напоминали торговые улицы Джелалабада, по сторонам которых стояли глиняные магазины, где услужливые индусы гостеприимно раскладывали товары. Толкучка многолюдного базара на площади в Гаграх, кучи арбузов и дынь, сваленных прямо на землю, воскрешали картину пыльного и просыпающегося поутру Гардеза. Снующие в поисках пассажиров таксисты в Пицунде походили на весёлых шоферов Кабула, которым были до лампочки мировые проблемы, лишь бы деньги платили. А шумевший по ночам морской прибой и сильный предгрозовой ветер уносили меня в тревожную даль моей юности, покрытую многометровой пылью моей мирной жизни. Сам ещё не знал для чего, я частенько доставал блокнот и записывал всё, что вспоминал, не обращая внимания на недовольство жены и дочери.
Мы вернулись обратно на Север, а блокнотик всё заполнялся. Лица ребят, живых и погибших, стояли перед моими глазами, и всколыхнувшаяся память наводила на мысль написать о тех незабываемых днях. Или мы не вправе сказать правду об афганской войне? Или мы не прошли дорогою наших предков? Пусть иначе, но мы приняли бой, выдержали и вернулись живыми! Я ставлю восклицательный знак. Озаряет, как вспышка молнии, моё сознание последняя фраза. Вот она – точка отсчёта. Надо писать! Пусть мой голос будет тысяча первым о войне и, может быть, последним.
Я закрываю исписанный до корочки блокнот, кладу ручку на стол, устало закрываю глаза, и чудо! – я снова, там, на войне в кругу близких мне людей. Не мёртвых, а живых! Я мысленно протягиваю правую руку и чувствую на ладони горячую ручку управления вертолёта. Ноги ложатся на педали, а левая рука сжимает рычаг шаг-газа. Кошу взгляд влево и вижу напряженное лицо подполковника Кузнецова, нахмуренные глаза старшего лейтенанта Литвиненко. А прямо на взлётной полосе застыла шеренга ребят в зелёных пятнистых маскхалатах. Крайний – сержант Садыков, рядом – неунывающий грузин Самошвили, радист Ларин, рядовые Дектярев Неделин… Спиной ко мне их командир – лейтенант Кудрин и рядом Ольга Данилова… Такими они были тогда перед вылетом, такими и сохранились в моей памяти – живыми и молодыми.
* * *
– Раз-два, раз-два, раз-два… Кругом! Самошвили, как ногу ставишь? Заводи правую за левую, строевик ты хренов!..
Взвод десантников на плацу отрабатывал строевой шаг. Подтянутый молодой лейтенант рысцой бегал вокруг строя, отчаянно крича на своих подчинённых:
– Кацо! Сколько раз повторять тебе? Под команду «раз» ставишь левую ногу на полную ступню, а правую заносишь за левую под команду «два». Пятку правой ставишь на уровне носка левой. Прижимаешь руки, вот так. Резко поворачиваешься на носке левой и носке правой. И по команде «три» делаешь шаг левой ногой. Но прямо же, а не внутрь строя! Понял?
– Понял, командир. Левая ступается, правая заносится, левая носок поворачивается, правая подворачивается. Потом «три»! Шагай левая!
– Правильно, Кацо. Давай повторим.
Лейтенант смахнул пот со лба, поправил широкополую панаму, мельком заметив обречённые, тоскующие глаза грузина.
– Взвод, становись! Кацо, не лови ворон, смотри орлом! Равняйсь! Дектярев! Видеть грудь четвёртого человека, а не десятого. Смирна! На месте шагом… марш! Выше колени! Ларин, ты не на танцплощадке вальсируешь! Отмашка рук. Вот так, веселей. Прямо! Равнение! Равнение! Молодцы! Хорошо идёте. Кругом… марш! Раз-два-три! Стой!
– Самошвили, – простонал он, – ёлки-моталки, ты в гроб меня вгонишь, в наряд тебя куда-нибудь, что ли, пристроить?
– Хорошо бы, командир, на кухню. Люблю кастрюли чистить, – оживлённо подхватил просветлевший грузин.
– На кухню захотел? Обжора ты кутаисская! А туалет чистить не хочешь? Горе моё луковое! Пять минут перекур. Садыков, ко мне!
К лейтенанту подбежал худощавый, жилистый, двухметрового роста татарин и хмыкнул, еле сдерживая смех. Лейтенант подозрительно посмотрел на своего первого помощника, хотел сорвать на нём злое настроение, но передумал. Не хватало ещё с ним полаяться. Всё же с обидой подумал: «Ишь, весело дьяволу, будто этот строевой смотр мне одному нужен».
– Чему радуешься, Рустам? Плакать надо, а не смеяться, опозоримся с Кацо на всю бригаду. Всем хорош грузин, но строевик из него, как из меня балерина…