bannerbannerbanner
полная версияНа всех была одна судьба

Александр Скоков
На всех была одна судьба

Полная версия

ВСЕ 900 ДНЕЙ

Все было продумано с немецкой точностью: самолеты с ревом проносились, волна за волной, над беззащитными крышами жилых домов и сбрасывали не просто бомбы, а связки «зажигалок». В воздухе устройство срабатывало, «зажигалки» разлетались веером, пробивая во многих местах кровельную жесть. По замыслу стратегов «огненной войны», уже прокатившейся по городам Европы, после таких налетов внизу должно бушевать море огня. Старые петербургские дома с высушенными за многие десятилетия стропилами, балками, обрешеткой – сущий порох! – должны были воспламеняться сверху, с чердаков, и выгорать дотла, квартал за кварталом…

Но сжечь город осенью 1941 года захватчикам не удалось. Ленинградцы – в основном женщины, девушки, дети, подростки, старики, от мала до велика (мужчины бились на передовой) – спасли от огня свой общий дом. Родовое гнездо семьи Горшковых – дом № 18 по улице Егорова. Большая семья (семеро детей), осиротевшая в 1933 году после преждевременной смерти Фёдора Николаевича, только-только становилась на ноги. Работа, учеба, первые самостоятельные шаги во взрослой жизни… Летом 1941 года братья Борис и Николай надели гимнастерки и не снимали их до конца войны. Сестра Аня получила назначение в батальон аэродромного обслуживания в пригороде Ленинграда, Людмила эвакуировалась на Восток вместе с Кировским заводом, Клава и Оля эвакуировались из блокадного кольца позже. А Женя с мамой, Таисией Фёдоровной, оставались всю блокаду хранителями семейного очага.

Ночь на 22 июня Женя провела вместе с одноклассниками, выпускниками других ленинградских школ на проспектах, набережных родного города. Утром, возбужденная, веселая, спать не легла. По радио до обеда передавали классическую музыку…

Квартира Горшковых находилась на первом этаже, рядом с домовым комитетом – жилконторой, – и здесь уже во второй половине дня стали готовить дома к предстоящим испытаниям. И военные, и гражданские понимали, чтó может случиться, если здесь, в районе плотной застройки, во время бомбежки пойдет гулять по чердакам огонь, перебрасываясь от здания к зданию. Стропила, балки, обрешетка – все сухое, легко воспламеняющееся… Да еще десятки, сотни чердачных чуланчиков, где жильцы сушили белье, хранили про запас всякое старье. Приводить в порядок чердаки начали именно с этих чуланов – разбирали, выносили во двор доски, старый хлам. Приладив лебедку, поднимали наверх в ведрах песок – засыпали потолки, предусмотрительно оставляя кое-где кучи. В эти-то кучи и совали потом, зажав в щипцах, брызжущие искрами «зажигалки». Наполняли водой железные бочки, белили известкой балки, стояки. А сигналы воздушной тревоги завывали все продолжительнее, все чаще. Немецкие самолеты пытались прорваться к городу в первые дни войны – их отгоняли, хотя тревогу объявляли всякий раз.

К массированным налетам в начале сентября город был подготовлен основательно. Комиссия из представителей райисполкомов, МПВО, противопожарной охраны обходила дом за домом, квартал за кварталом. На чердаках, крышах постоянно дежурили специальные группы – в основном женщины да такие, как Женя Горшкова, девчушки. Их сверстники-ребята были уже где-то в окопах. В дивизии народного ополчения записывались старшеклассники, студенты, пожилые ленинградцы.

С первыми бомбежками кончилась для Жени мирная жизнь. Кто-то уезжал в эвакуацию, но многие семьи оставались… Что ожидало их там, в снегах первой военной зимы?

В город вползал голод

К бомбежкам привыкнуть невозможно. Вой самолетов, взрывы – дальние и близкие, – грохот, треск… Подкашиваются ноги, захлестывает страх, и как будто кто-то другой вместо тебя хватает щипцы, зажимает в клубке искр сверкающую «чушку», сует в кучу песка. Песок шевелится, кипит – теперь можно наполовину погашенную «зажигалку» окунуть в бочку с водой. Первый налет, второй, третий… Если действовать быстро, расторопно, огонь не успевает набрать силу – не зря убирали с чердаков все лишнее, старательно белили известкой древесную сушнину.

Сжечь город врагу не удалось. Опасность надвигалась с другой стороны. В Ленинград вползал голод. Еще не было истощенных, обессиленных людей, в каждой семье держали небольшие припасы, но пустые магазинные полки не сулили ничего хорошего. Женя, как и другие ленинградцы, уже в начале сентября почувствовала: еды не хватает. Таисия Фёдоровна, глава большой семьи, всегда держала про запас и крупу, и банку-другую топленого масла, и варенье. Но когда в семье четверо едоков, все это быстро исчезало. Сестра Оля ездила в пригород, где еще можно было собрать листьев капусты, мелкой морковки; все это сразу уходило на стол. Дошел черед и до сухих корочек. Хлеба в их большой семье брали всегда много, куски Таисия Фёдоровна не выбрасывала, сушила – так и набрался мешок. Обычно эти сухари отдавали молочнице – на подкормку корове. Как-то в сентябре, когда фронт придвинулся к пригородам, молочница снова появилась у них, предлагая привести на постой корову… Жили Горшковы на первом этаже, возле черной лестницы был чуланчик. Только чем бы кормили они буренку здесь, в центре города? Больше женщина не появлялась – тысячи и тысячи людских судеб ураган войны уносил навсегда в безвестность…

Тянулись недели – день за днем, заполненные с утра до ночи неотложными делами. Ночью – дежурства. Редкая ночь обходилась без воздушной тревоги. Услышав по радио сигнал, Женя забегала на минуту в жилконтору, находившуюся от их квартиры в двух шагах, отмечалась и бежала наверх. Вместе с девушками из их группы, ребятами-ремесленниками выбиралась с чердака на крышу, и здесь, на высоте шестого этажа, прыгали через расщелину, чтобы попасть на крышу соседнего дома. В их группе было 5–6 человек, и старший – тоже сверстник. Позже из таких групп самообороны формировались пожарные батальоны, несшие всю блокаду нелегкую службу.

8 сентября (именно в тот самый день началась блокада) Женя пошла в фельдшерскую школу, организованную при больнице им. 25 Октября. В группе было десятка полтора девушек. Учились и одновременно дежурили в госпиталях, помогали медперсоналу – натиск врага нарастал, кровопролитные бои не стихали ни днем, ни ночью, раненых поступало все больше…

Ранние холода обещали суровую зиму. Дровами семья Горшковых запасалась на разбитых Бадаевских складах. Понемногу жгли мебель. Голод свирепствовал в полную силу. Иногда удавалось добыть немного жмыха, экономно тратили запасы столярного клея, который когда-то использовал в работе старший брат.

В декабре занятия в фельдшерской школе прекратились. Жизнь в городе замирала. Женя чувствовала, как уходят последние капли сил, вот-вот сляжет… Как-то вечером в квартире появился брат Борис, служивший в городе, а с ним товарищ. Они-то и помогли Жене устроиться на работу. Она ходила по булочным Ленинского района, собирала сведения: сколько продано за день, сколько осталось. Учет велся строжайший, каждый брусочек хлеба – чья-то жизнь. Нелегкой оказалась работа, с утра до темноты на ногах, в лютый холод. Бывало всякое. Как-то под вечер, обойдя свой участок, возвращалась в контору, и на пустынной улице вдруг из люка высунулась рука, схватила за валенок. Спас неожиданно появившийся красноармеец. «Что ходишь в такое время одна?» – исхудалую, малорослую девчушку солдат принял за ребенка. «Работа у меня такая. Я работаю…»

Случались и чудеса. Одно из них произошло в канун Нового, 1942 года. Как всегда, рано укладывались спать – что делать в темной холодной комнате… И вдруг с улицы – стук в окно. Прохожие в такую пору редки. «Кто?» – спросила через стекло Таисия Фёдоровна. «Тетенька, открой… Мне тяжело держать!» Голос молодой, почти мальчишеский. Оставшийся ночевать у Горшковых родственник советовал не открывать, но она пошла к двери. Молодой солдатик, мальчишка, едва переступив порог комнаты, сбросил ношу, тяжелый мешок. А в нем – оковалок мяса, часть лошадиного бедра. Направляясь по каким-то делам в город с передовой, солдатик попал под обстрел и оказался при дележе погибшей животины. В плату пошли карманные часы «Буре», оставшиеся от Фёдора Николаевича… Так в новогоднюю ночь был устроен настоящий пир, о котором и не помышляли. Вкус мяса давно уже был забыт. Да еще каждому досталось по несколько капель патоки…

С осени по Измайловской слободе ходили слухи о «сладких дровах» с Бадаевских складов – уцелевшие доски, брусья построек пропитались расплавленным сахаром, сиропом во время сентябрьского пожара. Женя выбрала из запасов топлива на кухне несколько досок, принесенных с Бадаевских складов, порубила, сложила в камин, который был в их комнате. Огонь разгорался, трещал, с древесины падали тягучие темные капли – в подставленные железные ложки… После того, как зимой 1942 года отправилась в эвакуацию сестра Клава, Женя осталась с мамой вдвоем. Иногда приходил из флотского экипажа брат Николай, приносил пол-литровую баночку теплой похлебки. Армия и флот тоже терпели, как и все ленинградцы, великие лишения. Все ждали весну, и вот наконец-то стало пригревать солнышко. Не верилось, что отступают холода.

В апреле ленинградцы, стар и мал, вышли чистить город. Казалось – в чем держится душа, человек едва-едва переставляет ноги, но вместе со всеми, пересиливая слабость, колет лед, грузит его в машины. Метр за метром очищались дворы, тротуары, мостовые. Город, несмотря на воронки, руины, остовы зданий, посвежел, покрылся первой зеленью. На земляных откосах Обводного канала появились лебеда, крапива, пырей, одуванчики – все, чего ждали с таким нетерпением. Да еще с торфоразработок женщины привозили «творог» – маслянистое вещество, собиравшееся кое-где под слоем торфа. Стоил этот «творог» на рынке недешево – рублей тридцать брусок. Летом появился турнепс, заменявший и печенье, и конфеты…

Несмотря на прорыв блокады, враг не отказался от планов захватить Ленинград; угроза вторжения, уличных боев по-прежнему висела над городом, и летом 1943 года население, в основном молодежь, проходило военное обучение на специальных пунктах. Прошла такие двухмесячные курсы и Женя Горшкова: изучали стрелковое оружие, учились рыть окопы, ячейки. На практические занятия выходили в район Митрофаньевского кладбища. И как только учебный отряд появлялся на полигоне – начинался артобстрел. За два года противник пристрелялся к городским объектам, следил за каждым передвижением людей, техники.

 

В то время Женя работала в жилконторе: прописка, оформление документов; вскоре ей доверили, обратив внимание на ее каллиграфический почерк, выписку новых паспортов. В иной день заполняла до полусотни документов – от напряжения, сосредоточенности уставала больше, чем раньше от тяжелой физической работы.

Бомбежки, пожары, стужа, голод – изнурительный, непреходящий… Все позади. Пришла Победа 9 мая. С сердечным приступом ее отвезли на «скорой» в больницу. Но молодость, вера в счастливую судьбу победили болезнь. И даже 11 лет в Заполярье, куда получил назначение после окончания училища муж-моряк, оказались ей по силам.

Более полувека они вместе. Игорь Григорьевич – механик, выпускник «Дзержинки», проходивший практику в 1944 году в Заполярье и связавший свою судьбу с военно-морским флотом, – стал верным спутником, другом, мужем ленинградской девчушки, перенесшей испытания блокады с первого до последнего дня.

Семейные предания о блокаде понесут дальше, в новые времена внуки Поповых – Даниил и Илья. И горькое, и трагическое, и веселое… Да, были и светлые минуты. В Театре музкомедии всю блокаду ставились спектакли. Бывало не раз: начинается бомбежка или артобстрел, со сцены объявляют: «Всем в бомбоубежище». А зрители – среди них Женя Горшкова – дружно скандируют: «Не пойдем!». И спектакль продолжался…

ЛЕНИНГРАД ГОТОВИЛСЯ К ЗАЩИТЕ

Предвоенное поколение… Дети тех, кто прошел сквозь огонь Гражданской, поднимал страну из руин, выводил ее в первый ряд индустриальных держав. Перенесшие неимоверные лишения двадцатых, все лучшее отдавали они детворе.

В 1941 году было ей, Наташе Серковой, всего пятнадцать. Обычная ленинградская семья: папа, Алексей Дмитриевич Серков, служил бухгалтером, мама, Зинаида Васильевна, вела домашнее хозяйство. После школы спешила Наташа по Вознесенскому проспекту домой, чтобы скорей за уроки, а после – кружки… Увлекалась, как многие сверстники, музыкой, хореографией, решала, в какой готовиться институт.

На лето ленинградские дети выезжали в Лугу, Вырицу, Гатчину. Город без детворы казался тихим, пустым. Наташа отдыхала в Толмачёво. В Ленинград она вернулась на четвертый день войны. Поезда ходили уже не по расписанию, состав, похоже, накануне попал под бомбежку – в крыше вагона зияли пробоины. На Варшавском вокзале ее встретила мама…

Ленинград стал городом-фронтом. Мужчины – от пожилых питерцев до безусых пареньков – записывались в ополчение; оставшиеся, в основном женщины и подростки, возводили оборонительные укрепления. Заблаговременно, на случай бомбежек, поднимали на чердаки бочки, воду, песок. (Ленинградцы, когда вскоре на город посыпались тысячи «зажигалок», не были застигнуты врасплох, массовых пожаров не случилось.) В густонаселенном Октябрьском районе противопожарная подготовка началась с первых дней войны. И Наташа вместе с другими подростками помогала взрослым.

Учебный год 1941 года в их школе продлился всего одну неделю. 8 сентября, с началом блокады, занятия отменили – часть одноклассников вместе с родителями, пока было железнодорожное сообщение, отправились в эвакуацию, мужчины-преподаватели ушли на фронт. Начались бомбежки, артобстрелы… Наташа вместе с другими подростками дежурила и наверху, на крышах, и внизу – у парадных ворот, чтобы ни один посторонний не смог проникнуть незамеченным в дом. (События в картине «Зеленые цепочки», снятого на «Ленфильме» в 70-годы, не выдуманы – диверсантов враг забрасывал в город немало, бóльшая их часть была обезврежена с помощью населения.)

Бомбоубежище в их доме № 41 на Вознесенском проспекте находилось в прачечной. Вначале укрывались там при воздушной тревоге, потом привыкли, уходили из комнаты в коридор – взрывной волной могло выбить стекла, ранить. Папа воевал на Ленинградском фронте, в семье остались женщины. Обе бабушки с осени переехали к ним, на Вознесенский – чувствовали, какая страшная надвигается зима.

Октябрьские вечера уже встречали без электричества, при свечке, но главная забота была – дрова. Обычно их покупали на зиму осенью, кололи, складывали в сарайчике, которые лепились во всех ленинградских дворах. Осенью 1941 года, когда ни днем, ни ночью не прекращались жестокие бои на Пулковских высотах, на окраинах Колпино, у Невской Дубровки, никто, конечно, не привез дрова в ленинградские дворики – город остался в зиму без топлива. Тепло и вода… Ее тоже надо было добывать на четверых. На Садовой, возле пожарной части, работал кран – сюда с ведрами, банками, кастрюлями из окрестных кварталов тянулись стар и мал. С наступлением морозов одно время брали воду в подвале дома на Вознесенском, 55. (В памяти Натальи Алексеевны на всю жизнь сохранились эти блокадные адреса.) Потом по снегу тропинка протянулась до Невы…

Согревала, поддерживала их жизнь «буржуйка», установленная в комнате. Печку сохранила бабушка со времен революции – и вот пригодилась снова. Осенью Серковым удалось разжиться обрезками досок, рейками – хранили на кухне этот драгоценный запас. Иногда Зинаиде Васильевне удавалось выменять немного овса (лошади в городе составляли важную транспортную силу, и с мирных времен остался запас фуража).

Ноябрь начался снегами и морозами. Одевшись потеплее, Наташа отправлялась с карточками на Вознесенский, 39 – в «свой» магазин. Жители районов были закреплены за торговыми точками. 500, 300, 250, 125 граммов… Пайки сырого, липкого хлеба становились все меньше и меньше.

В памяти ее остались блокадные вечера, комната, освещенная огоньком коптилки, голос диктора из репродуктора. Радио работало надежно, хотя бомбежки и артобстрелы обрывали линии, но их быстро восстанавливали. Была у Серковых небольшая семейная библиотека – по очереди читали вслух Пушкина, Гоголя, Некрасова…

Блокадная петля смертельно затягивалась на горле слабевшего от голода города. Страшный декабрь с его 125 граммами и лютыми морозами, казалось, никогда не кончится… Самые радостные дни – когда от папы приходила с фронта весточка. Какими путями добирались с передовой эти заветные треугольники?.. В квартиру письма приносил дворник, хорошо знавший семьи своего участка.

Дни тянулись в череде привычных забот – получить хлеб, принести с Невы воду. А сил становилось все меньше и меньше. В марте, когда немного потеплело, отступили морозы, открылась колонка на Садовой, 55. Путь за водой стал короче… На Большую землю их семья эвакуировалась 12 апреля. Дорога жизни первой блокадной зимы закрывалась. Выехали на лед рано утром, часа в четыре, потому что с шести, как по расписанию, начинались вражеские налеты. Ладожский лед был покрыт водой – машина гнала перед собой волну, как лодка.

Эвакуация была ближней – в Ярославскую область, в один из колхозов. Тяжелый, непривычный для горожан крестьянский труд. Покосы, уборка хлеба, льна, скирдование, заготовка картошки. Там же, в Ярославской области, Наташа поступила в сельскохозяйственный техникум, потом перевелась в Рыбинск, в речной – его и закончила как судостроитель-корпусник… В ЦКБ завода «Радиоприбор» прошла ее трудовая жизнь. Техническое образование получил и сын, Михаил Андреевич, ныне уже кандидат наук; два внука Натальи Алексеевны – Михаил и Алексей – студенты Политехнического, готовятся стать инженерами.

Немало всего – и радостного, и печального – вмещает в себя человеческая жизнь. Нет Варшавского вокзала, с которого Наташа уезжала в Толмачёво радостной беззаботной девчонкой и вскоре вернулась обратно в пробитом осколками вагоне. По-иному, в рекламных вывесках, смотрится Вознесенский проспект – сколько хожено здесь в блокадную стужу! Изменилась Сенная площадь – вовсе ее не узнать… Но так же синеет июньское небо Балтики, вольно плывут по небу белые облака, зеленеют во дворах, сквериках послевоенной посадки клены, тополя… Хочется верить, что время не сотрет в памяти поколений великий подвиг ленинградцев, и потомки смогут на мемориальных досках, табличках прочесть, что к этому дому морозной зимой 1942 года тянулись взрослые и дети за водой, а здесь, в булочной на Вознесенском, 39, получали бесценный паек блокадного хлеба…

НА ЖЕЛЕЗНЫХ ДОРОГАХ БЛОКАДЫ

Во время военных столкновений с японцами на Дальнем Востоке, в недолгую финскую кампанию 1939–1940 годов стальные магистрали СССР были вне зоны боевых действий. С первых же дней Великой Отечественной войны по приказу немецкого командования начинаются массированные бомбардировки наших железных дорог, станций, депо, эшелонов с войсками и мирным населением. Впервые в мировой истории железные дороги подвергаются такому невиданному, беспощадному разрушению.

Бомбили станции, эшелоны, мосты…

При наступлении на Ленинград в июле – августе 1941 года командование группы армий «Север» особое место отводило захвату Октябрьской железной дороги – главной магистрали, связывающей огромный город со страной. 15 августа станцию Чудово бомбили более 100 вражеских самолетов. Спустя три дня был нанесен бомбовый удар по мосту через реку Волхов.

До 30 августа в северо-восточном направлении через станцию Мга двигались эшелоны с покидающим Ленинград населением, с оборудованием промышленных предприятий. И круглые сутки немецкая авиация наносила удары по скоплению вагонов, цистерн, пассажирских поездов. Бригады поездов, путейцы, железнодорожные войска в те дни проявляли не меньший героизм, чем бойцы на передовой. По решению Государственного комитета обороны были эвакуированы такие крупнейшие заводы, как «Красный Октябрь», «Двигатель», «Красная Заря», «Русский дизель», «Свобода», в Ленинском районе – оружейный завод, другие предприятия, которые на новом месте с первых же дней начинали выпускать вооружения, боеприпасы. Вместе с предприятиями выехали квалифицированные рабочие, мастера, инженеры, техники. К 27 августа из фронтового Ленинграда ушли на восток около 60 тысяч вагонов с оборудованием. Железнодорожники до последнего дня, несмотря на бомбежки, пулеметный огонь, обеспечивали движение составов, пока вражеские танковые клинья не рассекли Октябрьскую магистраль.

В мирное время для работы городского хозяйства, промышленности ежедневно требовалось более 1700 вагонов угля, торфа, нефтепродуктов. В условиях блокады потребление топлива, продовольствия было сокращено до минимума. И все же фронтовой Ленинград не только защищался, но и продолжал выпускать новые танки, орудия, корабельные артиллерийские установки, стрелковое оружие, боеприпасы, ремонтировал доставленную с передовой поврежденную технику. Разветвленная сеть Ленинградского железнодорожного узла позволяла перевозить внутри блокадного кольца войска, технику, сырье для фабрик и заводов. При необходимости во время обороны, а впоследствии и в наступательных операциях, по железной дороге осуществлялось передвижение армейских соединений, бронепоездов, специальных артдивизионов на платформах. Огромное железнодорожное хозяйство блокадного Ленинграда под бомбежками, артобстрелами восстанавливали, открывали для движения тысячи ремонтников, техников, инженеров, путевых обходчиков – в основном женщины, девушки, подростки.

Огневые позиции «Балтийца»

Главный поток грузов прибывал в блокадный Ленинград по железной дороге со стороны Ладожского озера (Ленинград-Финляндское отделение Октябрьской дороги). Но немалая нагрузка приходилась и на линии Балтийского направления, самого близкого к передовой, подвергавшегося постоянному артобстрелу.

Ленинградские железнодорожники не только обеспечивали бесперебойную работу транспорта, но и участвовали в сражениях. В августе – сентябре 1941 года в городе было построено 18 бронепоездов, сражавшихся на Ленинградском фронте все 900 дней. (Участвовали бронепоезда в прорыве блокады в январе 1943-го и в разгроме немецких войск под Ленинградом в январе 1944-го.)

В Балтийском электродепо Ленинград-Варшавского узла были построены бронепоезда «Балтиец» и «Народный мститель». Их экипажи состояли в основном из железнодорожников. Имея на Балтийском направлении до 15 огневых позиций, бронепоезд скрытно появлялся вблизи передовой, ураганным огнем накрывал заранее определенные цели и стремительно уходил на запасные позиции, избегая ответного удара. Но для того, чтобы «крепости на колесах» могли подходить на близкое расстояние к передовой и затем уйти от поражения, требовалось поддерживать в исправности путевое хозяйство. Это был тяжелый, опасный труд.

На Ленинград-Варшавский узел Октябрьской дороги Катя Слизень пришла в 1942-м, 20 лет от роду, уже замужней, похоронив зимой 1941–1942 годов грудного ребенка. Здесь, на Варшавском узле, работал мастером ее муж Михаил Николаевич. Ремонтная бригада, куда попала Катя, поддерживала в исправности участок, начинающийся непосредственно от вокзала до 4-го километра. Вокзал, депо, станционное хозяйство, линию дороги немцы обстреливали методично, день за днем. Иногда снаряды разбивали большой участок полотна – тогда работала бригада по двое-трое суток; уходили, только подготовив линию к движению. Второй путь был разобран – для ремонта не хватало шпал, рельсов…

 

О выходе бронепоезда на линию путейцам заранее не сообщалось, вся информация о передвижении по железной дороге относилась к особо секретной – так было по всей стране и, конечно, в блокадном Ленинграде. От путейцев требовалось одно: в любое время без задержки выпустить бронепоезд на огневые позиции. В момент его работы и особенно после ухода с передовой, когда вслед начинала яростно бить немецкая артиллерия, девушки-путейцы прятались в землянках, которые могли уберечь только от осколков, но не от прямого попадания.

Как более опытную, обстрелянную, Катю перевели еще ближе к передовой – на седьмой километр, в район Средней Рогатки. Через переезд двигались воинские подразделения, транспорт, техника. Дежурная должна была регулировать поток, не допускать заторов, следить за исправностью своего участка пути, своевременно закрыть переезд, если внезапно появлялся бронепоезд. Шлагбаум опускался, конечно, вручную. Это была передовая: в насыпи дороги, на ее высоких участках, пехотинцы, артиллеристы отрывали себе землянки, блиндажи, в которых жили, скрывались от обстрелов.

Блокадный паек по-прежнему оставался скудным, голодным, и, заранее готовясь к новой зиме, путейцы, как и многие ленинградцы, весной 1942 года копали огороды, разбивали грядки. Огородничали возле «рабочих мест» – вдоль железнодорожного полотна. Сеяли в основном свеклу и морковь, картофеля на посадку ни у кого не было. Небольшой запас овощей поддерживал Катю зимой. Во время дежурств на переезде иногда удавалось выменять у проходивших красноармейцев на свеколку или морковь ломоть хлеба… Ценой всему был тогда хлеб.

«Я рельсу не подниму…»

Железнодорожный стаж Клавы Редкиной начался на 11-й дистанции пути Ленинград-Варшавского узла. Пришла она сюда с квитком от Биржи труда. Выписали ей направление в ремонтную бригаду. Клава растерялась: «Я рельсу не подниму…». Кадровики рассмеялись: «Работать, девочка, будешь не одна – с бригадой».

Ремонтницей работала Клава год, впоследствии ей здорово пригодились навыки, полученные от опытных путейцев. Из бригады ее направили дежурной по переезду в Автово и одновременно определили на вечернюю учебу на помощника машиниста паровоза. Водить поезда не пришлось – началась война.

От переезда до передовой – три километра. Немецкая артиллерия била и «по площадям», и по конкретным целям. Наблюдение за железной дорогой велось постоянно. Однажды недалеко от переезда остановилось на короткий отдых воинское подразделение. Не прошло и пяти минут, как среди бойцов стали рваться снаряды… Обстрелы заставляли иной раз бросать и «сельхозработы». Осенью 1942 года в свободный день (работали на переезде вдвоем, по 12 часов) решила выкопать картошку. Весной удалось раздобыть для посадки несколько десятков «глазков». Только выбрала несколько кустов – недалеко рванул снаряд. И уже свистит другой. Бросила лопату, ведро – скорей в укрытие…

Вторая блокадная зима была такой же суровой, как и в 1941 году. Вражеская артиллерия била «без выходных», а это – повреждения железнодорожного полотна… Целый день на морозе с обжигающим ветерком – того и гляди прихватит нос, щеки. Не очень-то грели спецовка и ватник «на рыбьем меху». Откуда брались силы перетаскивать рельсы, шпалы, забивать костыли – это при том, что девушки от недоедания, слабости едва волочили ноги! Но путь восстанавливался, бронепоезд выдвигался на позицию и наносил удар – приближался день, который так ждали ленинградцы.

В январе 1943 года, когда победно завершилось окружение в Сталинградском котле 250-тысячной армии Паулюса, была пробита брешь и в блокадном кольце. Город получил сухопутную связь с Большой землей. Больше стало поступать муки, другого продовольствия, сырья для заводов, работавших на оборону. (Ленинградцы обеспечивали вооружением не только Ленинградский и Волховский фронты, но и отправляли часть продукции далеко за пределы города.) И все же обстановка оставалась напряженной: немецкая артиллерия упорно била по давно пристрелянным целям, самолеты со свастикой прорывались сквозь зенитный огонь к железнодорожным узлам, выслеживали составы. (За подбитый паровоз немецкие летчики получали железный крест.) Работа путейцев оставалась трудной, опасной и такой необходимой Ленинграду…

На Ленинград-Варшавский узел Октябрьской железной дороги Феодосия Фёдоровна Кузнецова пришла в 1939 году. До назначения путевым обходчиком успела набраться опыта на ремонте железнодорожного полотна. Длина участка – 8 километров. Штатное снаряжение – путевой ключ, молоток, железные костыли, гайки, мелкий инструмент, фонарь – тянуло килограммов на пятнадцать, целый пуд. Блокадной весной, отправляясь в свой первый обход с такой сумкой, она не верила, что дойдет до конца маршрута и вернется. А после дежурства – пешком в общежитие, на улицу Шкапина, где жили девушки-путейцы. Утром снова на участок – долгие, бесконечные километры… Если повреждение случалось ночью – на Шкапина появлялся рассыльный, и бригада отправлялась на аварийный участок. Работать приходилось в темноте, соблюдая светомаскировку. Линия находилась под обстрелом батарей, расположенных на высотах в районе Пушкина.

С началом артналета прятались под насыпью от осколков, потом выбирались наверх и продолжали работу… Из-за отсутствия угля паровозный парк девяти железных дорог страны, в том числе и Октябрьской, с началом войны перешел на дрова. В короткий срок железнодорожники подготовили под дрова паровозные топки, расширили тендера, перестроили, по возможности механизировали работу топливных складов. Доставленные с лесозаготовок бревна пилили, кололи, загружали в специальные контейнера, чтобы не задерживать паровозы под погрузкой. Это было менее экономичное топливо, чем уголь, с более низким КПД, но и его не хватало.

По повесткам исполкомов десятки тысяч ленинградцев заготавливали лес в окрестностях города, часто вблизи фронта, недалеко от Невского пятачка. Зимой 1942–1943 годов Феодосия Фёдоровна работала на лесозаготовках, потом снова вернулась на свой участок.

Рейтинг@Mail.ru