Александр Васильевич Дёмышев
Витькины небеса
Предчувствие Победы
Тот зимний вечер на заводе № 32 ничем особо не отличался от других вечеров военного времени. Обычное построение перед началом ночной смены, и ровно в 20:00 гвардейская бригада токарей цеха № 1 приступила к выполнению задачи. Лишь ёлочка, стоящая где-то в дальнем углу, напоминала о скором приближении Нового года. Ёлочку эту принёс в цех местный паренёк Костя Куртеев, живущий в деревне Малая Гора, что за заводом. А девчата-шлифовальщицы украсили лесную красавицу сделанными из бумаги игрушками. Витька, увлечённый работой, забыл обо всём на свете. Как вдруг…
Послышался непонятный шум, крики. Оторвавшись на секунду от станка, увидал паренёк какого-то ряженого человека. Судя по ватной бороде, палке и мешку в руках, человек этот пытался изображать Деда Мороза. «Вот ерунду придумал, отвлекает от задания! И что это за тип? Ну, сейчас начальник цеха выйдет, даст ему на калачи!», – пронеслось в голове недовольного Витьки. Мальчишка опять сосредоточился на крутящейся детали.
Дед Мороз всё не унимался, махал посохом и требовал остановить работу. Впрочем, на него особо внимания не обращали. Наконец, издали послышался строгий бас старшего мастера Степаныча:
– А ну, немедленно прекратить безобразие и вон отсюда, или я вызываю охрану!
Это уже становилось интересным. Витёк вместе с остальными токарями всё-таки отвлёкся от работы. Часы, висящие над выходом из цеха, показывали, что до полуночи остаётся десять минут. Степаныч с угрозой в голосе продолжал:
– Совсем уже обнаглели! Да и что ты за клоун? Живо снимай бороду!
Дед Мороз как-то сник, махнул рукой и стащил с головы кучу ваты, под которой, к огромному изумлению всех присутствующих, обнаружилось растерянное лицо начальника цеха. Возникла неловкая пауза. Но старший мастер быстро нашёлся:
– Товарищи, внимание! Для встречи нового, 1945 года объявляется перерыв двадцать минут, – и, обращаясь к начальнику цеха, добавил, – продолжайте, пожалуйста.
Начальник прокашлялся и, натянув обратно бороду, прочитал в установившейся тиши незамысловатый новогодний стишок. Все рассмеялись. Вынесли из угла на середину цеха ёлочку. По просьбе Деда Мороза девчата спели песенку, водя вокруг неё хоровод. Когда стрелки часов показали полночь, Дед Мороз произнёс короткую поздравительную речь, пообещав уничтожить в наступившем году Гитлера и всех фашистов, нарушивших счастливую жизнь советских людей. Затем он раздал подарки. Досталось кому что: мыло, расчёска, кружка. Грозного же Степаныча Дед Мороз заставил спеть частушку.
В десять минут первого вновь зашумели станки. Вскоре ничто не напоминало о визите в цех сказочного персонажа. У погружённого с головой в работу Витьки вдруг возникло чувство, что всё это ему лишь придумалось, настолько нелепым казалось произошедшее. Но, прикреплённый к станку игрушечный самолётик, подаренный Дедом Морозом, свидетельствовал об обратном.
С той самой новогодней ночи не покидало Витьку свежее, особое, радостное чувство. Скоро, скоро придёт долгожданный День Победы! Предчувствие это жило во всех. Всё чаще гремели в столице Родины салюты в честь новых побед Красной армии. Всё интенсивнее работал завод. И уже не так страшна была зима. И цена, отдаваемая за Победу, не казалась слишком огромной.
***
1 января 1945 года, вернувшись поутру домой с завода, прикрепил Витька к стене горницы купленный накануне за немалые деньги отрывной календарь. Мама с бабушкой, когда впервые увидели покупку, очень серчали. Говорили: мол, зря деньги выкинул на какие-то бумажки, лучше бы путное что купил. А так год пройдёт – от календаря ничего и не останется. Но Витьке нравилось. Каждое утро он первым делом отрывал очередной листочек и читал: чем знаменателен наступающий день.
А дни тянулись один за другим. Витькина фамилия теперь всё чаще оказывалась у самолёта, нарисованного в самом верху стенда с показателями труда. И пусть цех плохо отапливался, так, что даже иногда эмульсия замерзала в корыте станка. Пусть руки зябли, а работать приходилось в пальто и шапке. Но худой, малый ростом Витёк стоял на своём рабочем месте на перевёрнутом кверху дном ящике, чтобы можно было дотянуться до всех ручек токарного станка. Он делал свою работу. Час за часом, день за днём, деталь за деталью ускорял мальчишка разгром Германии, приближал светлый миг Победы!
Всё так же собирались на заводе посылки на фронт с подарками бойцам Красной армии, рабочие сдавали донорскую кровь для госпиталей, жертвовали деньги из мизерных зарплат в Фонд обороны. И верили, и знали: жертвы эти – не напрасны!
Героически трудились во имя Победы рабочие всех предприятий города Кирова: заводов № 38, № 266 им. Лепсе, № 324, № 461, № 537, Механического, «Физприбора», «Кировского металлиста», Завода им. 1 Мая, Шинного, Фабрики металлоизделий и других. Давали так нужные фронту танки, самоходные артиллерийские установки, снаряды, авиабомбы, мины, гранаты и ещё множество разной необходимой продукции.
Филейский завод вносил свою долю в копилку Победы, выпуская в основном оборудование для военной авиации: турели, лафеты, кассеты, замки, лебёдки, держатели реактивных снарядов и другие виды стрелкового и бомбардировочного снаряжения, приборы и агрегаты управления, средства подъёма и транспортировки грузов. А также различные кронштейны, мосты, ухваты, выравниватели пулемётной ленты, аварийные сбрасыватели, пиротехнические средства.
Многие типы самолётов (Су-2, ДБ-3Ф, Як-7, ЛаГГ-3, МиГ-3, Ил-2 и другие) оснащались вооружением с завода № 32. При этом каждый боевой самолёт оборудовался в комплексе установками под стрелковое, пушечное и бомбовое вооружение. Многие авиационные заводы страны ждали все эти изделия для оснащения ими боевых самолётов, отправляющихся на фронт. И завод № 32 ни разу не подвёл!
Хоть и витал уже в воздухе дух Победы, а трудностей в жизни оставалось немерено. Как в городе, так и в деревне. Там вместо забранных на фронт лошадей в плуги впрягались женщины – и тащили, выбиваясь из сил, а сзади шли маленькие дети, этим плугом управляя. Урожай почти полностью шёл на фронт и в город рабочим, а самим колхозникам нередко приходилось печь хлеб из лебеды. Это был страшный хлеб! В зимнее время деревенские женщины и дети работали на лесозаготовках. Так же, как и в городе, молодёжь готовили к отправке на фронт, заставляя на курсах Всевобуча ползать по-пластунски в снегу и рыть окопы. Обо всём этом рассказывал Витьке товарищ по бригаде, его тёзка Витя Кондратов, мобилизованный на завод из Верхошижемского района.
В гвардейской бригаде работники были как на подбор, сознательные. Витька ещё ни разу в жизни и на работу-то не опаздывал. Да все на заводе понимали, что окончательный крах гитлеризма зависит от труда каждого, и не жалели сил. Хотя исключения всё же случались. Прогульщиков обычно судили прямо в цехах. На суд собиралось очень много народу. Витьке всегда казалось, что для нарушителя намного страшнее приговора суда – твёрдые взгляды рабочих. Ни один из осуждённых прогульщиков не отважился посмотреть в глаза своим товарищам.
Но нахалы всё-таки имелись. Однажды Витька уже долго стоял на холодном ветру в длинной очереди за «коммерческим» хлебом. Выпущенный хлебокомбинатом сверх нормы, изредка выбрасывался этот дефицитный продукт в свободную продажу. И хоть стоил он намного дороже, чем хлеб по карточкам, но спросом большим пользовался. Один наглый парнишка проскочил мимо Витьки и полез дальше. Добрался, несмотря на возмущённые возгласы женщин, до самых дверей магазина. Тут-то и схватил его за шиворот неприметный с виду мужичок на костылях:
– Куда прёшь, земляк? Здесь люди в очереди стоят.
– Лучше пусти, дядя, а то тебе хуже будет!
– Да?! А из такого котелка ты кашки не пробовал? – с этими словами мужичок выставил перед носом нахала огромный, крепко сжатый кулак, по размеру и вправду с небольшой котелок, увидав который, наглец быстро ретировался.
***
Тяжела была жизнь, но всё-таки Витька считал, что ему сильно повезло. Ведь большинство рабочих филейского завода эвакуированы сюда из далёких городов или мобилизованы из деревень области. Они оторваны от родных, от дома. Витёк же всё-таки имел возможность каждый день возвращаться к маме, бабушке, младшим братишкам и сестрёнкам. В их половину избы, к тёплой печке.
Мама же, Катерина Павловна, заслуживает отдельного рассказа. Ещё до революции, во времена империалистической войны, спасаясь от наступавших войск немецкого кайзера, бежала её семья с западной Украины. Неизвестно какими судьбами оказались они в Вятской губернии, в деревне Поповщина, что под Суной. Там и революцию встретили. А потом решили вернуться на Украину. Вначале еле-еле добрались до Вятки. Тут-то и пришла беда. Прямо на вокзале вся семья заболела тифом. Стали умирать один за другим.
Через несколько дней осталась маленькая тринадцатилетняя Катя одна-одинёшенька. С горя хотела броситься под поезд. Несколько раз подходила к перрону, когда очередной состав, тронувшись, начинал набирать скорость. Да так и не решилась. Странное поведение девочки заметила работница железной дороги. Когда Катя рассказала сердобольной женщине свою историю, та, покумекав как следует, предложила свезти её на базар: «Авось кто-нибудь из деревни вашей приедет торговать, узнают тебя, обратно в деревню заберут; а там, среди знакомых-то, может, и найдутся добрые люди, приютят, не дадут помереть».
Так и вышло. Увидали её на базаре знакомые люди и привезли обратно в Поповщину. Приютило Катю большое семейство: дед Василий, крепкий ещё мужик, да бабка Евдокия. Сын их Климентий погиб летом 1916 года на германском фронте. Тут же жила его вдова Анна с кучкой оставленных Климентием ребятишек. Старший из них, Сашка, был на четыре года младше Кати. Из осиротевшей девчушки выросла красавица-девица, на все руки мастерица. Стали к ней женихи свататься – и местные, и с других деревень приезжали. Да только всегда дед Василий им давал от ворот поворот, обходясь при этом без объяснений. Больно уж выросшая в их доме Катерина, работящая и добрая, стала ему дорога. Захотел дед её в своём семействе оставить. Поэтому, как только старшему внуку Сашке семнадцать годков стукнуло, тут же он их и поженил.
Ну, а дальше родились один за другим пятеро детей: Витя, Таня, Маша, Толя, Алёша. Был переезд с мужем и свекровью в Вятку, переименованную уже в Киров. И война. Проклятая война! Погиб на фронте муж Александр Климентьевич, часто болели дети, хворала бабушка. Но отчаиваться Катерина Павловна права не имела. Требовалось жить и поднимать на ноги пятерых деточек.
Витьке казалось, что мама умеет всё! Знала она, как огород обработать, что и как посадить, вырастить, собрать, сохранить. Как из простых продуктов сготовить вкусную еду. Умела она и сено косить, и дрова пилить-колоть, и гвоздь забить. Одежду чинила, даже валенки подшивала. Из своих платьев, юбок и кофточек мама умело выкраивала и шила штанишки и рубашки для деток. Все горести войны мама принимала на себя, стараясь изо всех сил оградить от них ребятишек. Работала на износ, недоедала. Её доброе сердце, тёплое слово, ласка согревали малышей. А ещё мама ездила в близлежащие деревни, обменивала там свою и оставшуюся от убитого бати одежду на еду. Причём во время ночлега в таких поездках вместо того, чтобы спать, чинила и ушивала хозяйскую одежду, за что обычно получала в награду кусок деревенского каравая – ярушника, который, бережно завернув, привозила домой своим воробушкам. И всё это успевала делать мама в свободное от работы на Шинном заводе время. Очень помогала ей по хозяйству и бабушка, да только в последнее время всё меньше сил у неё оставалось.
Не будь мамы – неизвестно, как бы они смогли дожить до весны 45-го.
Витькино детство
Заканчивалось Витькино детство, ведь парнишке, как-никак, шёл уже шестнадцатый годок. Впрочем, слово «детство» уместно в этом случае взять в кавычки. Те долгие годы, что владычествовала злая ведьма-война, стали самым ужасным временем в истории человечества. Никогда ещё не погибало от её костлявых рук так много людей. Не только солдат, но и женщин, детей, стариков. Десятки миллионов убитых, замученных в концлагерях, погибших от голода, холода и болезней. Ещё больше раненых, ставших калеками на всю жизнь. В руинах лежали целые страны.
Взрослеющему Витьке всё чаще приходили в голову философские мысли. «Вот взять, к примеру, учебник истории. Древний Рим. Сотни лет римляне воевали, расширяя свою империю. Сами гибли и других убивали. Сколько народу погибло! И где теперь та империя? Ради чего всё это? – размышлял иногда Витёк. – Где сейчас Карфаген? Где Золотая Орда? Где империя Наполеона? Чего ради правители мира уничтожили множество неповинных людей?» Ответа не было.
Когда же закончится проклятая война? Скоро! Но это «скоро» длится недели, месяцы. На Витькином отрывном календаре давно весна, а конца войне и не видно. Люди устали ждать, ждать… Долгое ожидание – хуже всего. Кажется, война будет длиться вечно…
Но грустные мысли, выгоняемые ласковым майским ветерком, не задерживались слишком долго в мальчишеской голове. Особенно чувствовала приближение нового мирного времени рабочая молодежь. Неженатые парни, что проживали большей частью в Северном посёлке, бараки которого тянулись от завода до бывшего филейского монастыря, всё чаще, отправляясь на прогулку, принаряживались.
– Куда собрался?
– На юга! – и сразу понятно, что парень направляется в Южный посёлок, который населяли девушки и женщины. Идёт, чтобы показаться там в наилучшем виде и обратить на себя внимание. Естественно, что жителей двух посёлков тянуло друг к другу, как притягиваются магнитные полюса: северный и южный. От этого притяжения образовывались семьи, рождались дети.
Всё чаще собиралась молодёжь на пятачке у овражка, где под гармошку пели частушки и танцевали, а после – расходились гулять парочками. Обычно эти прогулки заканчивались свадьбами. Конечно, свадьба – громко сказано; так, небольшая посиделка в бараке после трудовой смены с гармошкой и скромным угощением для друзей.
Наигрывая плясовую на одной такой вечёрке, разглядывал Витёк танцующих молодок. Самому-то ему не до плясок, нога сильно болела. Как раз в самом конце смены мастер попросил перенести на склад скопившиеся в углу цеха заготовки деталей для авиационных лебёдок. Поторопился, вот и упала одна такая тяжеленная заготовка прямо на ногу. Вначале думали: перелом, но обошлось; ушиб только сильный. Не до веселья Витьке, но попросили; пришлось идти. Какая свадьба без гармони? Вот и наигрывал Витька сквозь боль – и думал, что и ему когда-то в обозримом будущем нужно подыскивать невесту. Отец-то его всего на пару лет постарше был, когда на маме женился.
Витька улыбнулся, вспомнив, как увидел сегодня после утреннего построения молоденького пацанчика, лет двенадцати от роду, зашедшего к ним в цех. Маленький такой, но очень уж сурьёзный! С важным видом, представившись курьером штаба ВУП, вручил под роспись Сашке Филянову, которому на днях исполнилось семнадцать, повестку на курсы Всевобуча. Глядел Витёк на этого ответственного штабиста, посмеивался и себя вспоминал.
Возвращаясь, прихрамывая, с той посиделки, забрёл Витёк по дороге в магазин. Стоял в очереди, стараясь не думать о болящей ноге, когда в помещение с пустой авоськой зашла совсем маленькая босая девчушка. Витька никогда её раньше не видал. Девочка испуганно озиралась по сторонам; видно, пришла сюда впервые. Всеобщее внимание привлекли её босые ноги. Люди тихонько охали:
– Надо же, какая бедная девочка, даже обуться не во что.
– Проходи-проходи, миленькая.
Но девчушка та, густо покраснев, да так ничего и не купив, быстренько выскочила на улицу. Странная какая-то!
***
Остаток вечера провёл Витька на пустой голубятне. Нога ныла, но ничего, забрался как-то. Он смотрел на алеющий закат, думал: «Вот кончится война, заведём опять голубей». И вдруг вспомнилось ему, как сидел здесь с ребятами на второй день войны, глядя на кроваво-красный запад. Прошло почти четыре года! Это ж сколько дней? Витька прикинул в уме и присвистнул: где-то под полторы тысячи дней выходило!
С высоты голубятни хорошо виделось, как до неузнаваемости изменилась Филейка за эти военные годы. Как вырос почти на пустом месте завод и множество сооружений вокруг него. Сколько всего произошло! Где сейчас Мирон и Кузя? Уже воюют на флоте? Живы ли? Давно от них весточки нет.
Где сейчас Колька-одессит, освободил ли свою Одессу-маму? Где Витькин «заклятый друг» Федька-Штырь, которому Витёк всё давным-давно простил, лишь бы живым возвращался. Что с дядей Зиновием, о невероятных подвигах которого на Ленинградском фронте ходили легенды? Может, воюет уже со своей 311-й стрелковой дивизией где-нибудь в Германии? Что сталось с их бывшими подселенцами, Семёном и Степаном, осуждёнными за кражу мешка зерна и отправленными искупать вину на фронт? А с Мишкой Зориным, с которым путешествовали в Климковку? Он ведь тоже, в конце концов, ушёл воевать. А с тем настырным пареньком – Гришей Булатовым из Слободского? Сбылась ли его мечта – служить в разведке и отомстить за убитого отца?
О чём точно знал Витька – Женя Акимкин, на место которого пришёл Витёк в гвардейскую бригаду токарей и письмо от которого зачитывали ребятам вслух, погиб на фронте в бою смертью храбрых.
Вспомнился Витьке, конечно, и батя – и сразу тяжело стало дышать. Кто передал в органы папкино письмо, из-за которого его потом отправили в штрафную роту – так и осталось неясно, унесли эту тайну с собой на фронт подселенцы. Жалко погибшего батю, но Витька хоть запомнит его на всю жизнь. А вот младшим, особенно Алёшке, которому исполнилось всего три месяца от роду, когда папка ушёл на войну, – ещё хуже. Так и вырастет, не изведав скупой отцовской ласки, никогда не узнав, что такое – пойти с папкой на рыбалку или прокатиться на лошади. Единственная фотография – всё, что осталось от бати. Даже могила его – неизвестно, где.
Пришли на память мальчишке счастливые довоенные времена, когда все ещё были живы. И отец, и Михаил Поликарпыч… Как собиралась молодёжь окрестных деревень на большой площадке у заброшенного сарая в деревне Шубины. Приходили туда на вечёрки с гармошками. Пели, плясали. Лучшим плясуном был дядя Илья, такие коленца выделывал на своих двух ещё ногах! Ну, и, конечно, дрались там стенка на стенку, выясняя, чья деревня покруче.
Вспомнилось, как приводила его бабушка на службу в незакрытую ещё Покровскую церковь села Филейка. Как водила она маленького Витю к родничку и на могилку старца Стефана. Показывала место на берегу Вятки, где раньше стояла большая часовня. К ней когда-то прибывали, переправившись через реку, многотысячные толпы паломников, возвращавшихся из села Великорецкого. Ежегодно носили они туда крестным ходом чудотворную икону. Тут что-то ёкнуло внутри: уж не ту самую ли икону прятала бабушка в начале войны?
И снова воспоминания. Довоенное время! Сколько книжек, песен, фильмов, прославляющих непобедимость Красной армии! Какая уверенность в нашем превосходстве! Все твёрдо знали – если завтра война, врага быстро разобьют. Стоит нашей армии вступить на территорию противника, как тамошние рабочие сразу поднимут пролетарское восстание против ненавистных буржуев-капиталистов. Все знали, что война будет; рано или поздно. Но относились к этому как-то легкомысленно, что ли. Даже близко не представляли, какой горькой и страшной окажется война на самом деле.
Так и просидел Витя на голубятне дотемна, вспоминая былое…
***
Зайдя в дом, услыхал Витёк привычный шепоток из бабушкиного угла. Молится опять! Мамы дома не было, в эту неделю она работала в ночную смену на Шинном заводе. Братишки и сестрёнки уже мирно сопели. Наконец, бабушка, закончив творить вечернее молитвенное правило, вышла из-за занавески.
– Эх, бабушка, и не жалко тебе столько времени впустую тратить?
– Господь с тобой, Витюша, почто же впустую-то?!
– А пото, что лучше полезное что-нибудь делать! – внук решил, наконец, просветить бабушку. – Бога-то нету никакого, выдумки всё поповские. Бог разве допустил бы, чтобы столько невинных людей на войне погибло, если был бы?
– Так рази по Божьей воле война-то началася? Нет! А поперёк ёй, – пыталась оправдаться бабушка. – Христос к любви и миру всех призывал, а люди Его ослушались.
– Если так, тогда ответь. Бог ведь всё может – почему же он Гитлера не сделал добрым? Тогда бы и войны не было.
– Так откель я знаю? Видать, потому, что Господь кажоному человеку волю дал свободную; и Гитлеру энтому тоже, чтобы поглядеть: кто и как из людей ту свободу попользует. А по делам и воздаст.
– Бог-то твой где же? Он на облаке что ли сидит, да молнии оттуда запускает? – спросил Витька.
– Энто только в книжках безбожных Его так рисуют, – всплеснула руками бабушка. – Бог, Он везде. Он и сейчас рядом стоит и ждёт, когда ты Его в сердце своё пустишь. Силком-то Он ить никому не навязывается.
– Эх, бабушка, вот настанет будущее, никто в эту ерунду верить не будет!
– Страшное дело говоришь, не бывать такому никогда!
Бабушка быстро крестится и, отвернувшись, тихонько шепчет:
– Господи, прости раба твоего Виктора, вразуми остолопа и даруй ему хоть капельку веры в Тебя.
***
Витёк понимает, что спорить сегодня с бабушкой на эту тему смысла нет никакого. Да и давно бы уже пора лечь спать. Время позднее, а завтра рано вставать. Работа. Не проспать бы! Он раскладывает постель на полу возле печки. Дома не топят, ведь в начале мая уже можно без этого обойтись. Сладко потянувшись, Витёк заворачивается в тёплое лоскутное одеяло и проваливается в забытьё.
Ему снится странный сон. Будто, оказавшись в тёмной-тёмной комнате, хочет он найти выход. Долго бродит во мраке, ощупывая пространство. Натыкается больно на какие-то предметы, а выхода всё нет. Становится страшно. Наконец, слышит Витька тихий бабушкин шепоток: «Направо поверни, направо». Витёк слушается и натыкается на дверь. Толкает её и оказывается на улице, залитой солнечным светом. Свет такой яркий, что с непривычки режет глаза. Наконец, немного привыкнув, различает он добрые лица своих родных и знакомых. Первым здоровается с живым и невредимым Женей Акимкиным; странно, что Витька его узнал – ведь воочию до того ни разу не видел. Потом появляется улыбающийся Михаил Поликарпыч. И наконец – папка! Они обнимаются и заводят неторопливую беседу. Тёплый ветерок приятно ласкает лицо. Папка рассказывает Вите, как готовился к последнему бою, что переживал, о чём думал…
Но батины слова становится всё сложнее разобрать из-за какого-то нарастающего издали гула. Этот долгий протяжный звук мешает Витьке спать. Так хочется подольше оставаться в сладком забытьи. И тут до него доходит: это же заводской гудок!
В ужасе отбросив одеяло, вскакивает Витька с постели и начинает быстренько накидывать одежонку на худое тело. Перекидывается парой фраз с причитающей, вовремя не разбудившей бабушкой. На ходу машинально срывает листок с отрывного календаря в горнице. Выскакивает из избы и что есть мочи бежит к заводу.
А в полумраке горницы остаётся висеть численник, на котором чернеет ничем не примечательная для того календаря дата, самый обычный день, всего лишь один из многих: среда, 9 мая 1945 года.
