Александра Каспари
Одна судьба на двоих
ПРОЛОГ
– Мой отец тяжело болен. Он медленно и мучительно умирает, – с трудом сдерживая рыдания, выдавливаю я, – с каждым днём ему становится всё хуже и хуже. Это так больно – смотреть, как твой самый любимый человек угасает!.. А ведь он так любит жизнь!.. Вы можете его спасти? Пожалуйста!
Чувствую, как по щеке слеза катится, но смахнуть не пытаюсь. Сижу ни жива ни мертва, уставившись на единственный источник света в тёмной комнате – трепещущий огонёк свечи. Он будто стал для меня воплощением последней надежды – погаснет свеча, умрёт и надежда.
– Почему ты пришла ко мне? – раздаётся скрипучий голос из темноты.
– Мы с мамой уже всё испробовали! Лучшие клиники, дорогостоящие лекарства, операции!.. Но доктора даже с диагнозом определиться не могут! Единственное, в чём они единодушны, так это в том, что отцу осталось не больше месяца…
Голос осекается, слёзы в два ручья бегут. Что бы ни предложила ведьма, на всё согласна. Главное, чтобы помогла, не отказала.
– Я спрашиваю, – терпеливо повторяет старуха, – почему ты пришла ко мне так поздно, когда ничего уже не исправишь?
– О боже!.. Я только недавно узнала о вас, посоветовали знающие люди… Но неужели я пришла зря и вы ничем не сможете помочь? Пожалуйста, прошу вас!
– Что ты можешь предложить взамен? – следует закономерный вопрос.
– Всё что хотите! Только спасите папу! – молю я. – Денег у меня немного, но я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы достать их в кратчайшие сроки.
– Материальное меня не интересует, – отзывается ведьма. – Отдай то, что дорого лично тебе.
Капля расплавленного воска ползёт по свече, застывая на ходу. Воздух в комнате густеет.
– Папа всегда любил слушать, как я пою, – вспоминаю я. – Он и сейчас говорит, что только мой голос держит его в этом мире. Может быть, вы возьмёте его? Мой голос, мой талант?
– О нет. Что тогда удержит твоего отца в самом лучшем из миров, если ты отдашь то, чем он дорожит? Я прошу отдать то, чем дорожишь ты.
– Простите, я вас не понимаю.
– Уверена, что понимаешь. Ты умеешь любить как никто на свете. Это твой самый ценный дар, и я хочу именно его.
Я невольно вздрагиваю и подаюсь назад, очевидно, совсем растворяясь во тьме, ибо огонёк трепещет, будто силится отыскать моё лицо, а ведьма гневается:
– Придвинься ближе. Положи руки на стол.
Я делаю, как велит ведьма. Огонёк выравнивается, освещает чуть подрагивающие, сцепленные в замок пальцы. Камушек на помолвочном кольце отражает мерцание пламени.
– Ты должна расстаться с Джастином, – говорит ведьма.
– Откуда вы знаете, как зовут моего жениха? – искренне удивляюсь я.
– Я всё знаю, милая, – отвечают мне.
Собравшись с духом, уточняю:
– Если я расстанусь с Джастином, болезнь уйдёт и папа выздоровеет?
– Этого было бы достаточно, если бы ты пришла ко мне раньше. Но теперь ты должна пообещать, что до конца дней своих не сделаешь счастливым ни одного мужчину.
Я не верю своим ушам. Зачем ведьме это? Какой ещё дар? Она ошибается! Я, конечно, люблю Джастина, очень люблю, но вполне обычной любовью, так, как любят тысячи моих ровесниц. Ничего особенного и тем более сверхъестественного в моём чувстве нет. Вот голос – это совсем другое. Без лишней скромности говоря, это настоящий дар небес, моя гордость, моя «сверхспособность».
– Это хорошая цена за жизнь твоего отца, – продолжает ведьма. – Сделка вступит в силу, как только ты вернёшь Джастину кольцо.
Огонёк мигает раз-другой, погружая всё вокруг в холодную беспроглядную тьму, и озаряется прозрачным голубоватым сиянием.
Ради Джастина и нашего общего будущего я готова на многое, но к чему я не готова точно – это знать, что приобрела это будущее ценой жизни родного отца.
Прости, Джастин. Больно, но не так, как могло быть. Не так, как ожидала, наверное. И это обстоятельство ещё сильнее убеждает меня в том, что моя любовь – никакой не дар, а проклятие.
– Хорошо, – шепчу я, – если это поможет отцу, я согласна.
– У тебя очень доброе сердце, – голос смягчается, – твоей жертвы мне хватит с лихвой. Я сделаю скидку. Небольшую.
Я молчу, не в силах вымолвить ни звука. Ведьма же, видно, приняв моё молчание за согласие, продолжает:
– Мне достаточно одной жизни, милая.
– Простите?..
– В этой жизни ты не должна быть счастливой с мужчиной. Ни с Джастином, ни с другим. В следующей же вольна делать всё, что твоей душе угодно.
Я горько усмехаюсь. Ведьма жестоко подшутила надо мной, учитывая то, что обычные люди, в отличие от двуликих, имеют только одну жизнь, а я была самым что ни на есть обыкновенным человеком.
Из тьмы по другую сторону стола выныривают морщинистые старческие руки и вынимают пробку из пузырька с прозрачной лиловой жидкостью внутри.
– Протяни ладонь, – велит ведьма, – ту, на которой кольцо.
Я слушаюсь. Рука заметно дрожит. Дыхание с хрипом вырывается из пересохших губ. Воздух в комнате густеет настолько, что становится практически невозможно дышать.
В руке ведьмы появляется остро отточенный кинжал и не успеваю я охнуть, как раскрытую ладонь прочерчивает царапина. Капелька алой крови падает прямо в пузырёк, затем другая, третья… Жидкость в нём бурлит и играет разными оттенками от густо-фиолетового до нежно-розового, из широкого горлышка вырывается облачко пара.
Ведьма принимается бормотать заклинания. Сперва голос её звучит глухо, но постепенно крепнет, становится чётче и как будто моложе, в то время как у меня бегут по коже мурашки, сердце стучит гулко и через раз, каждая клеточка тела огнём горит. Кольцо больно сдавливает палец, да так, что тот синеет, а сознание уплывает, притупляя боль. Чудится, будто вокруг плывут и перешёптываются между собой чёрные, будто ночь, тени, а капельки моей крови, смешиваясь с волшебным зельем, на миг обретают странные формы, в которых можно угадать силуэты дерева или горы, белочки или волка…
Но вот ведьма замолкает и затыкает пузырёк каучуковой пробкой. Откуда-то веет свежим ветерком.
– Это всё? – хрипло спрашиваю я. – Я могу идти?
– Разумеется, – отвечает помолодевший голос из темноты. – Ступай и ни о чём не беспокойся.
Легко сказать «не беспокойся»!.. Мне только что жестоко разбили сердце. И не только мне, но и Джастину. Остаётся лишь уповать на то, что он примет мой выбор и не станет горевать слишком долго.
– А если, – я вдруг останавливаюсь, нащупав ручку двери. – Ну, если предположить, что со временем я почувствую симпатию к какому-нибудь парню? Чисто теоретически?
– Тогда болезнь вернётся, – отвечает старуха, – не только к отцу, но и к тому человеку, которому ты решишь подарить своё сердце.
– Но как можно запретить себе чувствовать?
– Никак, увы.
– То есть вы нарочно это сделали? – возмущаюсь я. – Это жестоко! Бессердечно!
– Но справедливо, – замечает ведьма и разражается хохотом.
Смех её кажется настолько сухим и неприятным, что, оказавшись на залитой солнцем улице, я долго не могу избавиться от охватившего меня суеверного ужаса.
ГЛАВА 1. Сэмпсон
– Год спустя -
На сцене мучает скрипку вихрастый пацан. Строгая девчонка в чёрном платье с силой стучит по клавишам, будто несчастное фортепиано разбить намеревается. Протискиваюсь между толпящимися на входе студентами и шарю взглядом по залу, ищу знакомых. Опаздываю, чёрт возьми. Надеюсь, Райли ещё не выступила.
В зале полумрак и уйма людей. Кажется, весь городок собрался на отчётном концерте педагогического колледжа. Несмотря на давку, друзей не нахожу. Не вижу даже Хизер, своей мачехи, то и дело пишущей мне эсэмэс в духе: «Где ты, Сэмпсон? Поторопись! Концерт уже начался».
То, что концерт начался, я уже понял. Чёртов автобус, тянувшийся, точно черепаха под анестезией, прибыл с получасовым опозданием. Я бы скорее добрался на своих четырёх, если бы такой способ передвижения не облагался штрафами. А в моём положении ссориться с полицией равно самоубийству.
Жарко и душно, несмотря на открытые двери и окна. Белые занавески надуваются парусами, мешают зрителям. К счастью, свободное кресло нахожу именно там, в непосредственной близости от окна, между лысеющим доктором Миддлтоном и старушкой с ярко накрашенными губами.
– Прошу прощения, мэм, – бросаю как можно вежливее, – здесь свободно?
Она кивает, не поворачивая головы и делая вид, будто её жуть как увлекают мучения скрипача. Меня же от этого скрежета самого корёжит. Заталкивая сумку под сиденье, здороваюсь с доктором Миддлтоном. Тот рассеянно отвечает, словно не узнаёт. Понимаю и не удивляюсь. Я в Хестоне в последнее время не частый гость, а учёба в полицейском кадетском колледже сильно меня изменила. Я бы и сам себя не узнал, если бы во время бритья в зеркало не смотрелся.
Вставляю в уши наушники и просто жду выхода Райли.
Но скрипача сменяет стрёмный дуэт маменькиных сынков в наглаженных брючках и белоснежных рубашечках. Судя по всеобщему смеху в зале, это местные стендаперы. Нехотя вынимаю один наушник, прислушиваюсь, но шутка не заходит, и я делаю музыку громче. Набиваю матери Райли сообщение, что на месте. Она отвечает улыбающимся смайлом. Пытаюсь достучаться до Райли, подбодрить, узнать, не опоздал ли, но сестра не в сети. Мне остаётся только ждать и слушать любимый рок. Откидываюсь на подголовник и пытаюсь поймать глоток свежего воздуха, но тот с моим приходом будто застыл, даже занавески не шелохнутся.
Как назло, выступление стендаперов затягивается до невозможности, и я едва не задыхаюсь в нагретом солнцем зале, пока, наконец, в открытые окна не врывается ветер. Занавески надуваются, задевают лицо, а когда опадают, на месте стендаперов стоит девушка в голубом платье с нелепым розовым бантом на талии. Если бы не это платье, она бы показалась мне самой заурядной в мире девчонкой. Волосы каштановые, отливающие рыжиной, ниже плеч, без чёлки, как большинство носит. Не слишком худая и не склонная к полноте, обычная. Видно, что на сцене если не первый раз, так второй. Ведёт себя неуверенно. Микрофон в руках теребит. Перепуганный взгляд по залу мечется, коленки дрожат. Боги, дайте пережить этот чёртов концерт и не свихнуться.
Я прикрываю глаза и отдаюсь во власть музыки. Она бьёт в уши, жалит током по нервным структурам, рассыпается по телу огненными искрами. Сердце грохочет в такт, разгоняется до сверхвысоких скоростей и резко тормозит, когда доктор Миддлтон настойчиво тормошит меня за плечо.
Был бы на его месте кто-то другой, получил бы по заслугам, но я всего лишь вынимаю один наушник.
– Простите, молодой человек, – возмущённо шепчет доктор, – как вы можете прикрываться наушниками, когда звучит такая прекрасная песня! Послушайте, не пожалеете!..
Но я уже и сам слышу. Резко выдёргиваю второй и застываю, не веря своим глазам. Девчонка в нелепом платье преображается. Её голос, сильный и красивый, льётся по залу, точно хрустальный ручей. Не ручей – горная река. Бурная, неистовая, сметающая на своём пути любые преграды. Во всяком случае, меня смело сразу же. Даже не знаю, дышу ли, жадно внимая каждому звуку, срывающемуся с её губ, страстно проживаю и с сожалением провожаю. Они летят в меня, точно стрелы, немыслимым образом поражая все жизненно важные системы. Сердце носится внутри грудной клетки, точно зверь взаперти, пульс стучит в ушах, по венам не кровь, а бурлящая лава бежит. Сам не понимаю, почему так реагирую. Музыка вообще не моя. Песня попсовая, девчоночья, про любовь, но, чёрт, этот божественный голос делает её настоящим шедевром музыкального искусства.
Когда девчонка откланивается, я чуть не стону в голос. Не хочу, чтобы она уходила.
– Браво! Великолепно! – аплодирует сидящий рядом доктор Миддлтон. – Потрясающей красоты тембр!
Пока девчонка делает несколько шагов в сторону кулис, я успеваю дико пожалеть о том, что не догадался купить роз, и лихорадочно верчу головой в поисках хоть какого-то букета. Но не нахожу. Неужели никто не подарит ей цветы?
Неужели кто-то осмелится подарить ей цветы, когда в зале нахожусь я?
К счастью, таковых не находится, иначе прощай моя мечта о карьере в правоохранительных органах.
В ушах всё ещё звучит её чарующий голос, и я вдруг понимаю, что ради неё готов на всё. Хоть драться насмерть, хоть вырвать цветы из чужих рук и подарить этой девчонке с волшебным голосом.
Я пока не знаю, как тебя зовут, незнакомка, но ты будешь моей, или я не Сэмпсон Уайт.
ГЛАВА 2. Саманта
– Райли, ну как? Ты слышала? – с замиранием сердца спрашиваю я, на негнущихся ногах пройдя за кулисы.
Подруга обнимает меня и ноздри щекочут ароматы чайной розы и апельсина – любимых духов Райли.
– Ты умничка, Сэмми! Зря волновалась. Шикарно спела. Никому так не аплодировали, как тебе.
– Да?.. Я не обратила внимания. Ты нарочно так говоришь, чтобы меня подбодрить. В первом куплете я немного не дотянула, а во втором…
Райли отстраняется и хмурится.
– Что за дурная привычка постоянно критиковать себя? Расслабься. Всё отлично получилось.
Я выдыхаю и улыбаюсь.
– Хорошо. Пожалуй, я тебя послушаю.
– Вот и правильно. Кстати, всё остаётся в силе? Придёте с мамой к нам на ужин?
– Да, конечно. То есть я приду одна. Извини.
– Понятно. Не сможет?
– Ей пришлось взять дополнительную смену.
– Ну что ж… Я следующая.
Действительно. Ведущая уже объявляет номер Райли.
– Как я выгляжу? – спрашивает подруга, оглаживая подол платья.
– Как всегда, лучше всех.
Райли лучезарно улыбается и выпрыгивает на сцену.
Звучит музыка и начинается действо…
Глядя на то, как танцует Райли Уайт, я всегда говорю себе, что обычный человек так танцевать не способен. Но Райли и была необычной. В нашем мире таких, как она, называют двуликими. Или имеющими две жизни. В буквальном смысле у двуликих жизнь, конечно, одна, просто они могут вести две параллельные жизни – человеческую и иную, в зависимости от того, в какого зверя могут оборачиваться. Кто-то выбирает одну жизнь, отказываясь от своей второй ипостаси, как, например, старый Тренчер, который, говорят, давным-давно ушёл в лес и живёт там медведем-отшельником. Зимой спит, летом часами сидит у озера – рыбу ловит. Я видела его лишь однажды, когда шла через лес в санаторий проведать отца. Но большинство двуликих предпочитает человеческий образ жизни, иногда оборачиваясь волком или медведем, чтобы побыть наедине с природой. А некоторые превращают вторую ипостась в профессию: полицейские выслеживают преступников, используя своё обоняние, курьеры доставляют из города в город газеты и посылки, когда в особенно заснеженные зимы транспорт останавливается, спасатели пробираются туда, куда человек по разным причинам добраться не может.
А Райли, танцуя, использует свою «волчью» гибкость и грацию, выделывая такие невообразимые па, что зрители в зале восторженно ахают или замирают в восхищении. Да и внешность всегда играла ей на руку. Высокая, прекрасно сложенная, со смуглой кожей и белыми от природы волосами, она неизменно притягивала мужские взгляды. Рядом с ней я казалась невзрачной простушкой. Да что там, рядом с ней меня не замечали вообще! Раньше я бы закомплексовала, но теперь такое положение вещей играло мне на руку. Не замечают – тем лучше для всех.
И мысли несутся вскачь. Вспоминается и болезненное расставание с Джастином, и проблемы с кольцом, которое никак не желало сниматься, и мучительные сомнения, и сожаление о том, что сделала… Да только когда отец медленно, но верно пошёл на поправку, сожаления отпали сами собой.
Тогда-то Джастин и показал своё истинное лицо. Он преследовал меня, упрашивал вернуться, угрожал даже. Оскорблял. Шантажировал. Рассорил меня с друзьями. Прилюдно обвинил в том, будто я ему изменяла, хотя это было неправдой. Но самое обидное было даже не это, а то, что я, по его словам, была ужасной бездарностью и выскочкой, возомнившей себя звездой. Родителям я, конечно, ни слова плохого о нём не сказала, как не сказала и о визите к ведьме. А когда мама заметила отсутствие на моём пальце кольца, я ответила, что мы с Джастином якобы не сошлись характерами. Она не возражала. Обняла и ласково прошептала, что я ещё очень молода и непременно найду свою вторую половинку, и мои слёзы выглядели тогда вполне естественно.
С тех пор прошёл год, раненое сердце потихоньку заживало, я свыклась с мыслью о том, что всю жизнь проведу в одиночестве. Конечно, со мной будут родители и друзья, музыка и любимая работа, и этого вполне достаточно для счастья.
Зал взрывается аплодисментами, когда Райли замирает в исполненной изящества позе, а парень, сидевший в первом ряду с огромным букетом алых роз, тянется к сцене. Это Тайлер Конвей, он давно подбивает клинья к моей подруге, но она держится кремнем. Не нравится он ей. Как по мне, он совершенно ей не подходит. Тайлер работает в местной пиццерии и со спортом на «вы», что, впрочем, не мешает ему сотрудничать с полицией и волонтёрить в территориальной группе поддержки, призванной следить за порядком во время проведения массовых мероприятий и праздников.
Я замираю за кулисами, наблюдая немую сцену: Райли не меняет позы, застыв скульптурой, а Тайлер в свою очередь застывает с протянутым букетом в руках. В зале слышатся смешки.
– Ну же, Райли, – не выдерживаю я, – возьми цветы!
Не то чтобы мне жаль Тайлера, но цветы-то взять можно. Это же отчетный концерт. Райли и не таких цветов заслуживает. Я бы на её месте… Нет, когда-то я тоже придавала большое значение цветам, подаренным Джастином.
В конце концов Райли принимает букет, но с таким видом, будто делает бедняге одолжение. Но Тайлер и этому рад.
Райли выступала предпоследней. Финальным номером значилось выступление хора, но «хор» – слишком громко сказано, ведь на самом деле в состав ансамбля входит всего восемь человек, включая преподавателя и меня.
Странное дело, когда я выступаю сольно, всегда волнуюсь, будто выхожу на сцену впервые, и никак не могу побороть страх перед большой аудиторией, хотя петь люблю с детства. Но в хоре, в окружении других людей, чувствую себя увереннее, и мисс Льюис, наш хормейстер, обычно хвалит меня и доверяет самые ответственные партии, с которыми я, не побоюсь показаться нескромной, неплохо справляюсь.
Когда я солирую, зрители поднимаются с мест и, как мне кажется, слушают почти с тем же удовольствием, с которым приняли танец Райли. Некоторые подпевают. Среди зрителей я успеваю заметить миссис Уайт, маму Райли. Она широко улыбается и аплодирует в такт музыке. Обычно, борясь с неловкостью, я концентрируюсь на одном слушателе и пою словно для него одного. И сегодня таким слушателем для меня становится не моя мама, но мама моей подруги.
Вступает хор, и я могу смелее оглядеть зал. Разумеется, моей матери в зале не оказывается. В последний момент ей пришлось подменить коллегу, а о том, чтобы пришёл отец, не могло быть и речи. Почти год он восстанавливает здоровье в местном санатории и передвигается на инвалидной коляске. Только недавно он начал учиться ходить заново, и это событие мы приняли как настоящее чудо. Чтобы быть ближе к отцу, нам с мамой пришлось продать дом в Гримторпе и переехать в Хестон, славившийся красивейшей природой и целебным воздухом. Но против я ничего не имею. Здесь чудесные ландшафты и приветливые люди. Вот у окна, обдуваемый белоснежными занавесками, стоит доктор Миддлтон, который лечит отца. Он замечательный врач и необыкновенно отзывчивый человек. Рядом с ним стоит парень, удивительно похожий на Райли – с такой же загорелой кожей и белыми волосами, очень высокий, возвышающийся над всеми на целую голову, с широченными плечами и узкой талией. И смотрит он… почему-то на меня. Наверное, перехватил мой взгляд и недоумевает, отчего я на него пялюсь. Я поспешно отвожу взгляд и снова концентрируюсь на миссис Уайт. У неё, в отличие от Райли, волосы русые и обычная, молочного цвета кожа. Внешностью Райли пошла в отца – тот погиб при исполнении служебного долга несколько лет назад.
Пока звучит проигрыш, я перевожу дыхание и пытаюсь успокоиться. Взгляд снова плывёт по залу, подмечая знакомых. Вот супружеская чета Портеров, лучших пекарей в Хестоне, там – добродушный и усатый шериф Шеридан. В первом ряду мэр Элиас с женой и дочерью, моей ровесницей.
Но долго игнорировать незнакомого парня не получается. Взгляд то и дело возвращается к нему. И каждый раз я подмечаю что-то новое в его образе: свисающие с плеч наушники, едва заметный узор из чередующихся бледно-голубых и кремовых полос на футболке, сплетенный из металлических колец ремень, отсутствие обручального браслета, как и помолвочного кольца на пальце…
А всё-таки интересно, не приходится ли он родственником Райли? Она как-то говорила, мол, имеется брат по отцу, который мечтает стать полицейским. Неужели приехал повидать сестру?
Мои предположения подтверждаются. После концерта Райли представляет нас друг другу.
– Это мой братец Сэмпсон, – говорит она, – красавчик, каких поискать, а потому ужасный бабник. Даже не вздумай, дорогая, попасть под его обаяние, чтобы потом не рыдать по ночам в подушку.
После такого представления сказать что-то вроде: «Рада знакомству», – будет странно.
– Я тоже счастлив видеть тебя, сестрёнка, – добродушно отзывается братец и сгребает Райли в охапку.
Голос у Сэмпсона неожиданно оказывается приятным. Таким глубоким, бархатистым, музыкальным, что моя кожа реагирует на это весьма странным образом – покрывается мурашками. Я поспешно прячу руки за спину, чтобы никто не заметил.
Впрочем, никто на меня и не смотрит.
– Пусти, задушишь! – капризно пищит Райли и совсем другим тоном продолжает: – Вот это сюрприз! Я ужасно скучала, Сэм! Так рада, что ты приехал! Ты надолго?
– Меня направили на стажировку в Хестон, – отвечает тот. – Праздник летнего солнцестояния отмечу с вами, а там посмотрим.
Глядя на них, миссис Уайт улыбается и моргает, смахивая тонким пальцем накатившую в уголок глаза слезинку. Видно, что брат и сестра любят друг друга, несмотря на странные шуточки. Когда Сэмпсон отпускает сестру, в глазах у неё тоже блестят слёзы, а на губах играет счастливая улыбка.
– Ох, ребятки, совсем забыла! – волнуется миссис Уайт. – Я же обещала Портерам заехать до закрытия!.. Доберётесь сами?
– Конечно, мам, – обещает Райли.
Миссис Уайт убегает. На несколько секунд, показавшихся мне необыкновенно долгими, воцаряется молчание. Только слышно, как на другом конце полутёмного холла смеются девочки из хора. Но затем Сэмпсон переключает всё своё внимание на меня. Я невольно задерживаю дыхание в предвкушении вновь услышать его голос.
– А это твоя подруга, – и он застывает с улыбкой на лице, явно ожидая ответа.
– Саманта Хейл, – говорю я и машинально пожимаю протянутую мне руку.
Ладонь обжигает током, словно я к неисправному прибору касаюсь, и тут же вверх по руке бежит приятное тепло, вызывая мурашки по коже намного явственнее предыдущих. Я смущаюсь своей реакции и отдёргиваю руку, вспоминая предостережение Райли.
– Очень приятно, – отвечает Сэмпсон и улыбается, сверкая ровными белоснежными зубами, – ты круто выступила. Мне очень понравилось.
– Спасибо, – шепчу я, чувствуя, что смущаюсь окончательно.
– А я Сэмпсон, – говорит парень. – Можно просто Сэм.
– Ну уж нет! – протестует Райли, переводя взгляд с брата на меня и обратно. – Давайте сразу проясним ситуацию. Сэм, я против того, чтобы вы с Самантой встречались.
– Райли! – испуганно выдыхаю я.
– Сэмми, ты должна знать, – упрямится та, – из-за своего братца я всех подруг порастеряла! Он их использует и бросает, и ни одна со мной потом не хочет общаться! Так было и с Реджи, и с Пиппой, и всему виной вовсе не мой вспыльчивый характер. Да-да, Сэм, не смотри на меня волком. Я не хочу потерять ещё и Саманту!
– Ты её не потеряешь, – с нажимом говорит Сэм.
– Поклянись! – требует Райли.
– Клянусь, – обещают ей.
Но подруге и этого мало.
– Давай поспорим, – предлагает она.
– Райли, не надо, – пытаюсь остановить её я, – это лишнее.
– Я не успокоюсь, пока Сэм не пообещает, что и пальцем не притронется к Сэмми! – настаивает Райли.
– Я обещаю, что между нами ничего не будет, – спешу сказать я, намереваясь поскорее прекратить это нелепое представление. – Парни меня не интересуют.
– Может, сделаешь исключение для меня? – улыбается Сэм.
– Я не заинтересована в отношениях! – выпаливаю я, краснея окончательно и бесповоротно. – Совсем! Я собираюсь посвятить жизнь музыке, искусству и служению людям.
– Давайте продолжим этот увлекательный разговор за ужином? – предлагает Сэм, видимо, совершенно не придав значения моим словам. – Идёмте. Нехорошо заставлять Хизер ждать.
Закидываю сумочку на плечо и оглядываюсь на Райли. Она смотрит на меня внимательно, с прищуром, будто заново изучая. Я пожимаю плечом. А что я такого сказала? Райли сама была свидетельницей, когда я отшила одного или двух парней ещё в первый месяц своего пребывания в Хестоне. Клайв осаждал меня дольше остальных – целую неделю, но в конце концов отстал и нашёл девушку посговорчивее. А потом к «новенькой» привыкли и перестали замечать вообще.
Если я неплохо справлялась до этого, то справлюсь и теперь, тем более, в этом случае Райли полностью на моей стороне, да и Сэм не дал понять, будто заинтересован всерьёз. Готова поклясться, что это не так. Зачем Райли подняла эту тему? Я уверена, что ни его сердце, ни тем более моё не будет задето. Моему отцу беда не грозит.