Александра Казакова
Ты не грусти и не скучай
Весна опять пришла. Только это первая весна. А мне надо ждать пятой. В шестнадцать лет четыре года кажутся вечностью. Четверть жизни! Хотя говорят, что быстро пролетит. Тогда мне будет двадцать, я перейду на пятый курс заочного колледжа, куда только поступаю этим летом; сыну или дочери будет три. Я вышла замуж ещё в школе, и сами оба хотели, и родители были только за: что два года болтаться? Не по залёту: забеременела я уже после.
К нам на свадьбу пришла полиция. В автосервисе, где работал мой Антон, крупные хищения. Мажорики, родственники судьи. Скучно. Взяли повесили на Антона, который ни сном ни духом, и умотали за границу. Быстрый суд, этап. Четыре года ровно. Срок исчисляется с седьмого апреля, это дата изгнания первых людей из рая. Завтра месяц.
Май – всё-таки ещё не лето, хотя очень хочется так думать. Утром плюс десять, и ветер северный бьёт в лицо. Инерция как-никак, земля ещё так не прогрелась, только в мае возможны и снег, и жара. Как говорила Галька, "это перевесна и недолето". Всё растёт, нежная зелень и цветы кругом, но ходить днём в кофте при этом как-то грустно. Вечера стали длиннее, во дворе чаще собирались люди разного возраста. В такое время куда заметнее, что ты одна.
Я работаю официанткой в детском кафе "Мишутка". Хорошо: нет пьяных, приставаний и драк с вызовом полиции. А ещё никто не курит. Так-то я терпеть не могу табачный дым, а с беременностью меня вообще от него дико мутит. Свекровь курить бросила недавно из-за этого. А ещё меня теперь никто не может заставить выпить на праздник. Если раньше скрипели зубами при моём отказе, то теперь веская причина. Хотя солидные мамины знакомые, как хулиганы в подворотне, в качестве праздничного развлечения пытались уговорить, наперебой рассказывая, как пропускали по бокальчику во время беременности и ничего не было.
После вторых длинных выходных мне к врачу. Старая уволилась, новый молодой врач только после учёбы мне нравится куда больше. Он ко мне относится так же, как к солидным женщинам с высшим образованием и дорогой сумкой. Не спрашивает вообще, желанный ребёнок или нет. Для него нет таких понятий, есть просто ребёнок, такой же человек. Старая же задавала этот вопрос несколько раз за приём, надеясь услышать другой ответ.
Ей нужен был мой аборт! Говорит, что безопаснее родов, лучше маленький плод вывести из организма, чем выросший. Роды очень вредные, бла-бла-бла, весь набор страшилок из интернетных чайлдфришных помоек. Каждую встречу уведомление о моём возрасте и однозначный взгляд мне в глаза в попытках загипнотизировать. Слишком ранняя у неё переходит в старородящую, как весна в осень в Антарктиде. Всех гонит на аборт. Кому рожать-то? И когда? Матвей Сергеевич совсем не такой. У него все достойны рожать, раз смогли забеременеть, то всё получится, иначе или лечить надо лучше, или судьба такая. Поздравляет с материнством, успокаивает. Для него я хорошая, молодая, не пью и не курю.
Не она одна лезет ко мне с абортом. Ну всем солидным я должна сделать прерывание. Им кажется, что они такие разные в своих аргументах, но для меня это просто разные штампы. Словно таблицу умножения отвечают, только на разные цифры. И всё неправильно, устала двойки ставить. Хищно смотрят на мой живот, как маньяки, хотят вторгнуться, растерзать и выбросить. Милые женщины, ласково здоровались со мной в детстве – оборотни, после приговора ощетинились. "Сделай аборт, ребёнок от преступника. Разведёшься, начнёшь новую жизнь". "Прерви беременность, не плоди преступность". За что моего ребёнка убить?! Он не плохой, он не виноват! Ещё удивляются, почему их избегаю.
У родителей нас двое: Илона и я. Хотели одного-единственного ребёнка, я уж так, попутчицей родилась. Разочарование началось уже с УЗИ. Врач отказался делать выборочный аборт, даже деньги не подействовали. Я была меньше по размеру. Мне имя выбрали случайно, потому что пришлось, а второго ребёнка не хотели. Когда прижало регистрировать, услышали песню Аллегровой.
Я выгляжу как более грубая версия Илоны, как черновик и чистовик, работа ученика и мастера. По чертам лица – крестьянка и барышня. У неё волосы как у Барби или Рапунцель, толстая коса до пояса, мамина гордость. Я пошла в первый класс ещё с сероватыми плетёными мышиными хвостиками, но уже перед второй четвертью остригла, и с тех пор только Илоне надо было сидеть на заплетании. Фигура изящная только у неё. "И в кого ты такая уродилась?" – дежурная мамина фраза. Папа даже водил только меня на генетический тест, чтобы в случае плохого результата бросить семью.
С талантами то же самое. Илона изначально выделялась интеллектом. Логические задачки для детей старше – все её. Сложный тест на интеллект в пять лет показал у неё сто двадцать восемь, у меня – девяносто два. С тех пор чаще шли шуточки про искусственный отбор, что из нас двоих, как из помёта щенков, надо оставить Илону. Она и танцует, и в математике, и почерк каллиграфический уже в пять лет. Её возили по кружкам, меня – в садик.
В последнюю субботу перед первым сентября мама сводила меня в школу и просила запомнить дорогу. А первый раз в первый класс я шагала уже одна: семейное празднование было посвящено Илоне, поступившей в лучший класс языковой гимназии. Её потом каждое утро возили час до школы, не подвозили, а именно доставляли в противоположном от своей работы направлении, а забирали после всех кружков, в семь, потом ещё уроки дома.
Илона, спасибо, что ты есть. Без сарказма. Без тебя тебя бы лепили из меня. Мучили бы тем, что я не могу и не хочу. Как из Машки в моём классе гения делали: пять репетиторов в день, мозги набекрень от усталости, а в итоге – всё равно в школе тройки, потому что ничего из этих пыток не запоминается. Одна в семье, а в моей-то есть ребёнок для престижа, и это, к счастью, не я. Мне не покупали новую дорогую одежду, которая неудобная и за которую ругают. Не мучили диетами и не заставляли влезать в мамино платье с выпускного.
Солидные женщины говорили про меня: "Обычно уже в начальной школе ребёнок перестаёт радоваться, что родителям всё равно, что уроки не проверяют и за отметки не ругают. Начинает понимать, что о его будущем не думают, не вкладываются, не заставляют. И что он отличается от других в худшую сторону: одет не так красиво, не видит фрукты, не получает пятёрки за домашнее задание с родителями. Что он не нужен! Странно, что Ира до этого не дошла". Как будто у меня есть выбор! Словно я, зараза такая, не хочу менять родителей. Или надо как соседка, взрослая тётка пятидесяти лет, ныть "почему я не дочь миллионера?"?
Но тут имелось в виду продолжение: "Ах, близнецы? Да, тут не сделаешь аборт. Тогда бы желанный ребёнок погиб". Как жаль, что меня не убили, действительно! Так в двадцать первом веке выглядит сочувствие? Новая этика – она такая. Тоталитарность в костюме демократии, диктатура всего плохого под видом свободы. Как всё это надоело. Когда закроется окно в Европу?
Моя двоюродная сестра Лида подошла ко мне:
– А почему Антон не покончил с собой? Ведь позор же, честь.
Лида, моя ровесница, училась в той же гимназии, на отлично, пела в профессиональном хоре. Её тоже мне ставили в пример, но она сама была вовсе не надменная.
– А почему должен? – не поняла я.
– Остаться жить после такого – трусость. Если даже не виновен, всё равно потом будет судимость, а это принадлежность к преступному миру.
– Апостолы отмотали не один год в местных аналогах Владимирского централа. А если бы мыслили вот так, мы бы сейчас поклонялись статуе императора и читать бы не умели. Бывает в целом неадекватное государство, как во времена языческих империй, бывают проблемы на местах, как случилось у меня. И что, не жить теперь? Имей в виду, Лида, смелость – она в умении преодолеть достойно, а не трусливо нанести себе повреждения.
– А как же дуэли?
– Вот скажи: все старые обычаи – хорошие? Убить человека вместо того, чтобы просто решить конфликт – это что, признак ума? Романтизировать можно вообще всё, хоть помойную кучу. Самоубийство – это убийство, в котором нельзя раскаяться. Это хуже всего. Это недопустимо, даже мыслить нельзя в ту сторону. Лида, любой срок закончится. Даже пожизненный. А лишить себя жизни – это всё. Вечно мучиться.
Илона случайно узнала, что я получаю государственную помощь. Прогремел чернобыльский взрыв: "Что это деньги идут этой подстилке? Тоже мне достижение – расплодиться! Я будущее мира, а не она"! Кажется, в отсутствии детей и официальных лиц она забывает напрочь моё имя и поэтому называет исключительно ждулей и подстилкой. Вот что ей покоя не даёт? Что она не радуется своим талантам самим по себе, без обязательного сравнения со мной?
Один раз, в начале восьмого класса, она прямо сказала:
– Ну, ты же меня не любишь.
– Почему? – сильно удивилась я. Как можно ненавидеть человека, не общаясь с ним?
– Ты не согласна с современными идеями.
– И это – ненависть?
– Да. Я – это мои мысли. Ты против права на аборт, против либерального движения России.
Вспомнила, как мы писали сочинение на тему "могут ли люди разных взглядов дружить". Я писала, что не могут. А как? Если смотрят в разные стороны и тянут друг друга, как лебедь, рак и щука, какая это дружба? Что вместе делать? Да это будет светский разговор или бесконечный спор.
Друзья у нас не пересекаются. У неё – типичная молодёжь, у меня подруги старше. Все понимают, что мы с Илоной хоть и близнецы, но явно не взаимозаменяемые. В последний день апреля я забирала из сада двоюродную сестру Настю. Пришлось подождать. Рядом с Илоной шла одноклассница Юля.
