Александра Лисицина
Гарпия
Намус Грод сделал особый упор на слово «тесный», словно меня можно было уязвить ещё сильнее.
– Тебе несказанно повезло выжить и раскрыть дело, и поэтому я даю тебе возможность искупить вину: перед тобой бумага и перья. Пиши подробный отчёт о том, как тебе удалось узнать, что ведьма, известная как Кирхе-Альма, убивала и поедала жителей Слиабана, как она соблазнила тебя и как тебе удалось узреть её истинное лицо.
Судье-дознавателю не нужно было читать мои мысли, чтобы понять, что я думаю об этом предложении: всё отразилось на моём лице. Я собрался было вскочить, но Намус Грод жестом остановил меня.
– Но, господин, вы же знаете… – не каждый решится оспаривать слова судьи-дознавателя, – вы же знаете, что это… неправда.
Намус Грод только усмехнулся, поднялся и взял с каминной полки два холщовых свёртка.
– Йоген, будь добр, налей чаю нам обоим. Чувствую, мы тут надолго.
Неверной рукой, расплёскивая горячий напиток, я наполнил две чашки. По комнате поплыл аромат трав, напоминая о доме Кирхе-Альмы. Намус Грод тем временем развернул холстину и положил передо мной серп, вероятно, тот самый, которым был убит Ютер и которым ранили меня.
– Узнаешь этот инструмент, брат Йоген? Я видел его твоими глазами в тот вечер, когда вы отправились к складам.
– Да, похоже, это он, – моя рука сама потянулась к шраму, оставшемуся от едва не убившей меня раны.
– Хорошо, Йоген. А что ты думаешь об этом?
Судья-дознаватель развернул второй свёрток и положил передо мной серп, похожий на первый как брат-близнец: то же рваное лезвие, тот же чёрный яд, сочащийся из зазубрин. Я ничего о нём не думал. Не хотел думать вообще. Стало дурно, потому что я уже понимал, откуда он.
– Правильно думаешь, Йоген. Морок спал с того переулка, про который рассказывал и ты, и тот музыкант. Она действительно сильна, эта ведьма, раз ни один из наших артефактов не справился с её ворожбой. Мы попали в переулок только вчера поздно вечером, почти ночью, сразу после того, как ты снова потерял сознание в доме Кирхе-Альмы. Что произошло потом, ведьма говорила тебе?
Я потерял всякие ориентиры. Сердце скакало, как взбесившийся конь. Кто прав: я или он? Что было мороком? Ещё в середине дня я был уверен, что ведьма из дома на холме непричастна к нападениям, а сейчас я уже не верил даже себе. Поэтому я ответил господину Гроду:
– Она говорила, что вынуждена была вновь поделиться со мной своей силой, чтобы победить убивавший меня яд. Видимо, она действительно потратила много силы на моё восстановление и не способна была удерживать морок на том переулке.
– Стены комнат, где проживают братья, Йоген, защищены благословением Уль-Куэло. И глаза мои всегда видят больше других, поэтому ведьме не удалось отвести мой взгляд от тебя, – неожиданно ответил Намус Грод на мысль, вихрем пронёсшуюся в моей голове. «Пауки» под кожей заползали с удвоенной силой.
– Переулок действительно оканчивается тупиком, в который выходят задние глухие стены домов, поэтому мы без труда нашли единственную, ведущую на второй этаж лестницу. В окне рядом с дверью мерцала свеча и освещала женский силуэт у стола. Но когда мы открыли дверь, нас встретила тёмная пустая комната: никаких свечей и женщин. Пучки трав под потолком и пух с перьями по углам. А это, – Намус Грод указал на серп и многозначительно посмотрел на меня, – лежало на столе.
– На нём ведь были следы крови, да? Если Кирхе-Альма убийца. Должны были.
– Ты цепляешься за соломинку, Йоген.
– Нет! На меня напало ужасное существо с одним серпом, и на нём есть кровь. А другой, чистый, вы нашли в комнате Кирхе, – воскликнул я. – Вы же даже не знаете, её ли эти комната и серп. Или теперь все серпы в Слиабане принадлежат ведьме?
Я вскочил. Во мне кипел гнев и облегчение от того, что так просто разрушились обвинения в адрес Кирхе. Мне не верилось, что сам Намус Грод не может не видеть очевидных несостыковок. Или здесь есть что-то ещё?
Все годы службы у этого человека я ни разу не оспаривал его слов и не перечил. До этого дня.
– Вы обвиняете человека в ужасных преступлениях только на основании того, что в доме было найдено оружие, аналогичное тому, которым убивали? – быть не может, чтобы он этого не понимал! – Грабитель зарезал жертву кинжалом, у меня оказался такой же, и поэтому я виновен – так у вас выходит?!
– Сядь, Йоген, – впервые за вечер в голосе судьи-дознавателя зазвучала сталь.
Я сел.
– Человека? Я обвиняю человека, ты говоришь? Она – чудовище, твоя разлюбезная Кирхе. И что у неё в голове, и как она мыслит, тебе не дано постичь, – Намус Грод взмахнул рукой и опрокинул чашку. Чай, к которому никто так и не притронулся, растёкся по столу и тонкой струйкой полился на пол.
– Их племя, – продолжил он, – жило на этих землях. Люди, пришедшие вслед за первыми из богов, выдворили их отсюда. Пух и перья летели, как тучи, в те годы, и гарпий не стало. Как теперь видно, работа была сделана плохо, и кое-кто из них остался. Остался, чтобы выжить и мстить, Йоген. Нападать ночами на честных людей и пожирать их органы и мясо.
Чай капал на деревянный пол и просачивался в щели между досками. Я молчал, глядя в языки пламени в камине. Какое это всё имело отношение к несению слова Уль-Куэло людям Речных земель, я не понимал. Как можно защищать тех, кто вырезал целый народ, было понятно ещё меньше.
– Гарпиям не место в нашем мире и в том, что придёт за нами. В своей жизни они используют непонятную для нас силу, не людскую и не для людей. Давно, в зелёной моей молодости, ещё до того как ты с Ютером попал ко мне на воспитание, мне довелось встретить одну. Это было в здешних краях: в предгорьях Тайссери на северо-восток отсюда, на границе Озёрного и Речного краёв. Тогда я ещё был таким же, как ты пылким юношей с копной пшеничных волос, во что сейчас, конечно, сложно поверить, – Грод постучал пальцем себя по лысине и засмеялся. Словно старая дверь заскрипела. – О да, я попал под очарование этой необычной девы. Думается, дружба наша была взаимной. Мне довелось увидеть разные её обличья: и человеческое, и настоящее: переливающиеся гладкие перья. Да, я понимаю тебя, такое не оставляет равнодушным.
Странное дело – укол наставника не попал в цель. Я просто слушал дальше. Чай прекратил капать, впитался в доски.
– И я очень хорошо помню, как она творила удивительные вещи, недоступные моему пониманию, легко, играючи, как дитя. Это стекло у Ютера, помнишь? – дело рук той моей знакомой…
– А потом? Где сейчас она? – умение задать вопрос – уже половина ответа. И, спрашивая, я уже догадывался о печальной правде.
– Я очнулся от морока гарпии, вспомнил о своём пути, вернулся к учению Уль-Куэло и уехал.
– А гарпия?
Грод вздохнул, и я понял, что от него ответа я не услышу.
– Пойми, Йоген, гарпии в своей силе используют кривые дорожки, нечестные и неестественные пути, непонятные людям, а значит, не могут соседствовать с нами. Они – пережиток старого мира, такого, какой люди не застали. Того мира, на остатки которого пришли амбальговане, ещё когда Уль-Куэло и в помине не было на земле.
– Но…
– Да, я знаю, воспитанникам рассказывают, что он был первым и всё такое, но это не совсем так. Об этом мы с тобой поговорим позже, – Намус Грод сделал неопределённый жест рукой. – Тебе вообще следовало бы больше читать и проводить времени за атласами в библиотеке, брат Йоген. Тогда бы ты, быть может, знал, что за серпы лежат у меня на столе. Здесь, конечно же, этих книг нет, но тебе придётся поверить мне на слово. Это серпы тех, кто отказался от полёта и вкусил человеческой плоти. Даже если Кирхе-Альма и не причастна к этим конкретным нападениям, само наличие этого серпа у неё красноречиво говорит о том, что она такое!
Нет, в это я не мог поверить. Только не Кирхе!
– Но ведь гарпии-людоеды теряют разум?
– Кто сказал это тебе? – судья вопросительно приподнял кустистую бровь.
Я промолчал. Смысл озвучивать то, что он и так знает?
Судья-дознаватель навис надо мной молчаливой обвиняющей скалой, а я внимательно смотрел на пару острых, как бритва, серпов на столе и гнал безумные мысли из головы.
Намус Грод забрал оружие со стола, избавив меня от страшного искушения. Слова судьи звучали очень убедительно, и быть может, где-то в глубине холодного разума я и был с ним согласен, но здесь и сейчас не верил ни единому его доводу. Интересно, как нежелание верить словам влияет на восприятие очевидных вещей? Смог бы хоть кто-то убедить меня в виновности Кирхе-Альмы в тот момент? Сомневаюсь.
– Неужели ты считаешь меня насколько недальновидным? Неужели ты не подумал, что я дал ей шанс! – судья-дознаватель повысил голос, но тут же взял себя в руки и продолжил уже гораздо спокойнее. – Я же мог взять под стражу твою Кирхе прям там, у камня, когда я просил её заняться твоими ранами. Мог прямо там пригвоздить её к этому валуну – и дело с концом! Но тогда я поступил бы глупо и точно потерял бы тебя. А сейчас у меня есть живое доказательство того, что она убийца.
– Тогда зачем ей было меня лечить, тем более с таким трудом? – задал я резонный вопрос.
– Ровно затем, чтобы кто-то задумался над этим, быть может? Ты всегда был мне очень хорошими глазами и ушами, но ум всегда был вот здесь, – Намус Грод указал узловатым пальцем на свою блестящую голову. – Ты снова хватаешься за соломинку. Оставайся в этой комнате, ешь, спи. И отходи от морока гарпии, проникшего в твою голову.
Судья-дознаватель направился к двери комнаты, зажав завёрнутые вновь серпы подмышкой.
– Господин Грод! – окликнул я его уже, когда он собрался стучать стражникам с той стороны.
– Что, Йоген? – он смотрел на меня, как добрый дедушка смотрит на нерадивого внука.
– Как случилось, что я оказался в доме у ведьмы? Кто передал меня, и как меня доставили к ней?
Намус Грод вздохнул.
– Тебя принесли на носилках к камню двое солдат. Я пришёл с ними и сделал, как говорила та вонючая бабка: положил красную рябину и ждал. Ведьма явилась из ниоткуда: просто оказалась у меня за спиной. А затем мы ушли, как она просила. Думаю, эта гарпия на самом деле гораздо сильнее, чем кажется. Отдыхай, Йоген.
Судья-дознаватель ушёл, дверь за ним вновь закрылась на замок снаружи. Пауки уползли из-под черепа, я остался наедине со своими мыслями. И чем дольше они кружились в моей голове, тем больший ужас охватывал меня.
Сказанное господином Гродом выглядело стройным и логичным, и, кажется, он сам искренне верил в свою версию. Но для меня, смотревшего предвзято и верившего в чистоту помыслов Кирхе, его слова не были так убедительны. Вся его теория рассыпалась под весом простых вопросов. Откуда у Кирхе этот серп? Почему Намус Грод так уверен, что этот серп её, а не найденный? Для Кирхе не было бы никакого смысла приходить на зов судьи-дознавателя, будь она Слиабанским Кровопийцей: не появилась у жертвенного камня, и всё. Мало ли чего наговорила безумная бабка про «красну ягодку». Но нет же, Кирхе пришла, невесть как дотащила меня до своего дома, лечила и делилась силой в ущерб себе, оголяя свой дом, лишая саму себя защиты.
С её стороны это выглядело, скорее, как заглаживание вины, нежели как попытка пустить расследование по ложному следу. Вот только чьей вины: своей или обезумевшей соплеменницы? «Вкусившие человеческой плоти теряют разум». Кирхе не была похожа на безумную. Наверное, мне стоило бы подвергнуть сомнению её слова так же, как и слова Намуса Грода, но в тот момент я не был способен на беспристрастный анализ.
Нехорошие предчувствия охватили меня.
Почти не дыша, я беззвучно подошёл к двери, аккуратно потянул за ручку – заперто. Приложил ухо, прислушался. Всегда, если человек не хочет затаиться, он издаёт какие-то звуки. Даже стоя неподвижно. Стражник под моей дверью не был исключением.
Зачем Намусу Гроду запирать меня? За то, что я нарушил обет? Или из-за той зародившейся, но не оформившейся мысли о паре серпов в моих руках? Постепенно я нашёл ответ, и он был прост, как кровь на клинке.
Я больше не был на его стороне.
Предчувствия переросли в уверенность, подкреплённые вернувшимися под череп пауками: он ведь точно знает дорогу к дому Кирхе. Господин Намус Грод, судья-дознаватель, всегда, с момента моего посвящения в Араинде, живший в моей голове, теперь знает и то, что ведьма практически беззащитна.
И он нанесёт удар.
Без привычной тяжести клинка на бедре я вдруг почувствовал себя чуть ли не голым.
Не осталось ли моих вещей в этой комнате? Я осмотрелся: кровать, стол, камин, платяной шкаф, комод с умывальником. Стараясь не шуметь, я проверил везде и – о чудо! – на шкафу я обнаружил свёрток с моими вещами. Клинок, сумка и куртка, бывшая на мне, когда меня ранила гарпия. Почерневшие, расползающиеся в пальцах ошмётки добротной некогда кожи я с отвращением отлепил от пальцев и бросил на пол.
В моём распоряжении было два способа покинуть комнату: через дверь и сквозь окно. Первый вариант отпал сразу: запертая дверь и стражник на той стороне. Я обратился ко второму варианту.
Мне не хотелось разбивать окно: шум привлечёт совсем ненужное мне внимание. Застеклённая рама должна была выниматься из пазов, но на то, чтобы расшатать её и аккуратно убрать ушло много времени. Слишком много.
Решётка, которой был забран оконный проём с внешней стороны, поддалась с пятой попытки: с лязгом и хрустом выпала на улицу, нарушив тишину и увлекая за собой пласты штукатурки и мелкие камни кладки. За спиной в двери захрустел открываемый стражником замок.
Я с трудом протиснулся в оконный проём, неловко рухнул на мостовую, чудом ничего не сломав и не вывихнув. Как можно скорее метнулся в сторону, в тень каких-то навесов и ящиков и затаился. Услышал, как в то же мгновение из моего окна выглянул стражник, крикнул что-то во тьму. Я хорошо видел его сквозь щели из своего укрытия.
У меня была только одна попытка и эффект неожиданности. Я резко вскочил, оттолкнулся от ящика, подпрыгнул, ухватившись за голову стражника, выглядывающую из окна, и что есть силы потянул его на себя. Он рухнул гораздо менее удачно, чем я: ударился головой и потерял сознание, чем очень облегчил мне жизнь. Я затолкал отключившегося стражника туда, где только что прятался сам, наскоро скрутив ему руки за спиной его же ремнём, и выскользнул на улицу.
Совсем немного времени пройдёт, прежде чем в ордене заметят моё отсутствие. Надо спешить.
Низкое облако ночью упало на город, свесив своё мокрое брюхо между домами. Потеплело. Снега на улицах почти не осталось: весь истаял. Туман заволок Слиабан, натолкал в уши ваты и с удовольствием множил звуки текущей с крыш воды. Одетый слишком легко, я быстро замёрз, и меня начала бить крупная дрожь, мешая сосредоточиться.
Как ни крути, мне пришлось бы пересечь площадь, где крайне сложно остаться незаметным. Я медленно двинулся вдоль стены ратуши, держась самой глубокой тени, пока не упёрся в очередное нагромождение каких-то деревяшек, шестов и тряпок… Остатки ярмарочных павильонов! Вытянув из мокрой кучи какое-то полотнище, я накинул его на голову, замотал плечи. Теплее, конечно, не стало, но появился небольшой шанс не быть узнанным. От ткани неумолимо несло тухлятиной и помойкой, впрочем, запах соответствовал и моему нынешнему положению.
Не бежать через город было сложно: ноги на каждом шагу норовили сорваться с места, а окружающий пейзаж словно завяз в липком киселе. Мне казалось, что я стараюсь идти как можно быстрее, но, словно в дурном сне, едва сдвигаюсь с места.
Площадь я решил обойти по кругу, укрываясь под раскидистыми клёнами, обычно служащими убежищем для городских нищих и пьянчуг. Я крался от ствола к стволу, оставаясь в тёмном и вонючем пространстве между деревьями и каменной оградой, на которой словно полжизни назад мы сидели с пьяным Ютером в день ярмарки.
О, боги, Ютер! С этим не так-то легко смириться…
– Эй! Кто там?!
Надеясь, что окликнувший меня стражник не заметил, как я вздрогнул, я деланно пошатнулся, упёрся рукой в каменную ограду и развязал штаны. Да, лучшего плана у меня не было.
– Я спрашиваю, кто здесь! – голос раздался буквально у меня за спиной.
Я пошатнулся ещё раз и медленно, под журчание струи начал разворачиваться.
– Э-э-э…
– Фу, пьянь! Заканчивай давай и вали домой!
– Д-да… Г-госп-дин. Ща уже…
– Что ж вы все такие вонючие!
Я продолжал стоять пошатываясь и внимательно слушал удаляющиеся шаги: на моё счастье, это был просто городской стражник, а не кто-то из своих.
Незаметно преодолев остальное тёмное пространство, я замер напротив угла ратуши: мне предстояло пройти мимо главного входа, там, где несут караул солдаты ордена. Невзирая на желание бежать вперёд не глядя, я стоял и ждал. Даже ночами кто-то вечно бродит по городу, ходят какие-то возы и телеги. Я спиной чувствовал, как утекает время, и собрался было уже пойти так, как на дальнем конце площади показалась спасительная телега. Я с трудом дождался, пока она поравняется со мной, вышел из тени и под прикрытием скрипучей развалюхи миновал опасный участок. В последний момент я не удержался и бросил взгляд на огромные двери ратуши. Увидев новоявленное украшение входа, я остановился и не мог отвести взгляда, и не мог смотреть… На двух шестах по обеим сторонам от крыльца торчали, раскрыв окровавленные мёртвые пасти к небу, две чёрные собачьи головы. Свет от факелов плясал на чёрных остекленевших глазах и высвечивал красным и без того алые пасти.
Я с трудом вырвал себя из оцепенения и как во сне преодолел городские ворота. Лоб покрыла испарина, невзирая на зимний холод и мою совсем неподходящую одежду. Я сделал всего несколько шагов за пределами городских стен Слиабана меж окружавших его развалюх, когда нос защекотал еле уловимый запах гари. Не печных труб, не сжигаемой подгнившей палой листвы: запах горящего дома ни с чем не спутать.
Это мог гореть любой из домов в Слиабане, но я точно знал, что это не так. Я сбросил с головы тряпку и помчался к лесу.
В предрассветной туманной мгле не было видно зарева пожара, и тяжёлый жёлтый горький дым, струями стекавший с холма, прятался в стелющемся по полям тумане.
Не переводя духа, я взбежал на холм, не замечая огромных каменных ступеней-уступов на подъёме к дому Кирхе-Альмы, и когда я достиг вершины, картинка плясала перед глазами в такт ухающему сердцу. Я замер лишь на три его скорых удара и насчитал шесть фигур, неподвижно стоящих вполоборота между мной и догорающим домом ведьмы. Где-то внутри обугленного остова ещё слышалось потрескивание, чёрные снаружи брёвна светились изнутри мрачным тёмно-красным огнём, в воздухе кружил, оседая на лице, одежде, забиваясь в грудь, пепел.
Десять шагов, разделявших меня и тёмные фигуры, я преодолел, кажется, за пару прыжков, рванулся было ближе, но жар всё ещё был слишком сильным. Он откинул меня назад, к людям и отчаянию.
Я обернулся к фигурам: они почему-то дрожали у меня пред глазами, рябили, словно я смотрел на них сквозь воду.
– Где она? Где Кирхе? – закричал я им всем, и собственный голос прозвучал чуждо, сипло и отдалённо.
– Слиабан очищен, – не отрывая взгляда от пламени, проговорил Намус Грод.
Я не верил собственным глазам и ушам. Вот так просто поджечь дом, не разбираясь, виновна ли его обладательница!
– Что вы наделали?! – я снова метнулся к догорающему дому, и никто не стал останавливать меня: к пожарищу было не подойти, жар выжигал лицо и грудь.
– Ты всё-таки пришёл, брат Йоген. Я думал пригласить тебя, но решил, что ты не оценишь моих методов восстановления справедливости и власти Уль-Куэло в этом тёмном месте.
– Это твоя справедливость? Ты обещал суд! Это он?!
– Добро пожаловать в реальный мир, Йоген.
И словно в ответ на эти слова возопили шрамы, оставленные гарпией. Я опустил взгляд: на груди по рубашке медленно расползалось липкое чёрное пятно.
– Ведьмина метка! Огонь очистит и тебя, как очистил это место! Как сжёг ведьму! – раздался слева от меня женский голос. Его владелицу я видел впервые: она выглядела потерявшей рассудок: вытаращенные глаза бегали, всклокоченные волосы метались, как живые, челюсть отвисла. – Ведьма мертва-а!
– И сестра моя отомщена, – прогудел рядом с ней крупный мужчина, в котором я с трудом узнал того кузнеца, что отказался объясняться с Ютером.
Я взглянул на следующего – и человек съёжился под моим взглядом. И даже он здесь…
– Она была чудовищем! Она околдовала меня!
– Да как ты можешь?! Кирхе была права, что не стала даже слушать твои признания – вот цена им, – я указал на догорающий дом.
– Ведьма мертва, – прервал меня Намус Грод, – и это тот результат, ради которого прибыли в Слиабан и я, и Ютер… и ты, брат Йоген.
Даже особый упор на слове «брат» уже ничего не мог вернуть вспять. Вера моя была крепка, да вся выгорела.
– Да будь ты проклят!
Мой меч с наслаждением покинул ножны.
Женщина исторгла из себя звук под стать своему безумному лицу.
Солдаты ордена по обеим сторонам от судьи-дознавателя обнажили оружие.
Но мне уже совершенно точно нечего было терять: с горящего огнём лба по брови стекла густая чёрная слизь. Я размазал её по щеке, словно боевой раскрас, оскалился и напал.
Сложно сказать, что за сила вела меня: сталь пела в моей руке и упивалась кровью. На фоне выла и визжала эта женщина.
Меч взлетел по широкой дуге, не позволяя даже возникнуть мысли о том, чтобы попробовать обойти меня со спины. В тот момент, когда первый солдат-«светлячок» упал с распоротым животом, краем глаза ли, или больше ощущениями я заметил, что Ситтэль-музыкант пытается медленно и незаметно исчезнуть, покинуть поляну у сгоревшего дома. Я ускорился. Когда второй охранник Намуса Грода медленно, как в болотной тине, заносил руку для удара, я толкнул его ногой в живот, отбросив в жаровню сгоревшего дома. Его вой взлетел в мутное небо, поддержав ненадолго крик обезумевшей женщины, и, перейдя в сипение, стих.
Уже разворачиваясь, я почувствовал, как обожгло спину справа – мой бывший наставник всё-таки достал меня. Я рассмеялся смехом обречённого: что такое этот порез по сравнению со вскрывшейся раной у меня на груди.
– Ну, Йоген, давай посмотрим, каково это выйти против того, кто знает все твои мысли наперёд!
– Давай. Но ты слишком много просиживал зад в кабинетах, чтобы знать: в бою нет места мыслям.
Меч вошёл в его горло мягко и легко, как нож входит в варёную куриную грудку, ещё до того, как на лице Грода отразилось понимание сказанного мной.
Теоретически у кузнеца был шанс спасти себя и нанести удар в те несколько мгновений, в которые мой меч входил в шею судьи-дознавателя и покидал её под хрипы и бульканье, вырывавшиеся из распоротого горла. Но он упустил его, стоя в ожидании неизвестно чего. Когда я развернулся к нему, последние сомнения покинули кузнеца, и он побежал. В этот момент я только заметил, что настала тишина: женщина перестала визжать.
Я гнал кузнеца вдоль по тропе, ведущей к жертвенному камню. Чёрная ярость застилала мне глаза. А может, это была всё та же чёрная липкая дрянь, что вновь сочилась из рассечённого клювом гарпии лба. Дважды кончик меча чиркал по пропотевшей одежде кузнеца, и дважды ему удавалось увеличить разрыв в последний момент. Но тропа сделала всё за меня: грузный и тяжёлый, он замешкался на краю уступа, потерял драгоценные секунды и упал с обрыва. Он сбил дыхание, возможно, сломал что-то, но мне было всё равно. Я приземлился на обе ноги, будто спрыгнул с обычной ступеньки, а не с высоты своего роста, и рубанул кузнеца по шее. Пройдя насквозь и врезавшись в камень, клинок высек сноп искр.
И настала тишина.
Тяжело дыша, я прошёл к краю уступа и увидел, почему всё-таки безумная женщина прервала свой крик. Как и кузнецу, ей не повезло (или повезло?) упасть с каменного уступа. Но, в отличие от мужчины, для неё падение оказалось смертельным. Я посмотрел наверх, вдоль почти вертикального склона холма, где продолжало дымиться то, что было домом Кирхе. Значит, эта женщина просто бросилась прочь наугад и упала с самого верха. Расплющенная голова и вывернутые под неестественным углом конечности красноречиво свидетельствовали о силе удара.
Я огляделся. Музыкант исчез. Разум мой был закрыт плотным покровом гнева и крови, но я уже понимал, что долго это не продлится: скоро усталость и раны возьмут своё, и мне не под силу будет даже муху прихлопнуть.
Поэтому я побежал вперёд. Вряд ли эта трусливая душонка успела далеко уйти.
И действительно, Ситтэля я обнаружил у подножия холма, внизу, съёжившимся за жертвенным камнем. Я подошёл, устало волоча ноги по расползающейся подтаявшей земле.
– Пожалуйста, Йоген. Не надо. Прошу. Я же ничего не сделал!
Он выплёвывал слова дрожащими губами, сгорбившись, выкручивая себе пальцы.
– Я не… Я никогда! Я же любил её, ты же знаешь!
Я молчал. Ситтэль сделал шаг назад.
– Ты же даже не пытался остановить их.
– Я бы не смог. И ты не смог! – музыкант как будто принял мои слова за слабость и милосердие и продолжил: – Это же из-за тебя Грод узнал, как найти Альму! Это ты его туда привёл! Ты виноват больше меня!
Я пошатнулся. В глазах темнело.
– Ты прав, я виноват.
– Ты же истекаешь кровью. Ты сейчас сдохнешь здесь, а я… – я уйду и напишу песню о том, как рыцарь Йоген убил деву Альму.
Меня качнуло так сильно, что пришлось шагнуть в сторону. Ситтэль приблизился ко мне, и в последний момент сквозь накатившую тьму я заметил блеск металла в его руке.
У него было больше сил, и он не был ранен, но на моей стороне оставались многолетние рефлексы и удача. Из двух нанесённых одновременно ударов мой первым достиг цели, и я больше почувствовал, чем услышал, как скрежещет сталь о камень. Мой противник с отчаянным упорством цеплялся за ускользающую жизнь и силился вырваться и достать меня ножом. Навалившись на него всем телом и удерживая занесённую для удара руку, я выдернул из него меч и нанёс ещё один удар, окончательный.
Кровь Ситтэля толчками выливалась в выемку жертвенного камня те несколько секунд, пока я не отпустил его обмякшее тело. Я опирался на валун, уткнувшись невидящим взглядом в тёмно-красную лужицу, в которой расплывались паучьими лапками тягучие капли чёрного яда, падающие с моего лба.
Уже много позже я очнулся у ещё не остывших, пышущих багровым светом углей. Крыша и стены провалились, сгрудились у торчащей чёрным перстом печной трубы. Обгорели и ветви деревьев, что наклонились слишком близко к дому Кирхе.
Я лежал на тёплой сырой земле и смотрел, как кружится надо мной пепел и снег. Времени у меня осталось так мало, поэтому последнее, что я могу сделать для неё, для очищения имени Слиабанской ведьмы, это дописать эти строки, пока взгляд опять не застила тьма.
26 октября
