Алексей Букалов
«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы

Полная версия

«Все волновало нежный ум»

Нам приятно видеть поэта во всех состояниях, изменениях его живой и творческой души: и в печали, и в радости, и в парениях восторга, и в отдохновении чувств… (XII, 93)

А.С. Пушкин. «Путешествие В.Л.П.»

Если сначала, в детстве и юности поэта, появляется только смутное осознание своей «непохожести», то постепенно чувство это сменяется острым любопытством, желанием как можно больше узнать о своих предках и об их далекой родине. Этот интерес многогранен: он объясняется и принадлежностью А.П. Ганнибала к славной Петровской эпохе, его близостью к великому преобразователю России, чья личность и деяния притягивали так властно внимание Пушкина – художника и историка, и увиденным в судьбе Ганнибала сходством с отдельными фактами и явлениями собственной жизни.

Вместе с постижением этих своих дальних корней начинается развитие африканской темы в творчестве Пушкина.

В детстве его представление об Африке было самым общим, расплывчатым, как у большинства дворянских детей начала XIX века. Сергей Львович Пушкин 1 марта 1811 года написал прошение о приеме сына Александра в Царскосельский лицей, указав, что тот «получил воспитание в доме родителя, где приобрел первые сведения в грамматических познаниях российского и французского языков, арифметике, географии, истории и рисовании».

Прошение удовлетворено, и вот уже юный Саша Пушкин в сопровождении дяди Василия Львовича едет из Москвы в Петербург и далее – в Царское Село, в «город Лицей на 59-м градусе широты», как шутили потом лицеисты.

В лицее 12 августа 1811 года, на вступительном экзамене, том самом, известном нам по мемуарам И.И. Пущина, выяснилось, среди прочего, что отрок А. Пушкин «в начальных основаниях географии – имеет сведения».

Итак, в условиях домашнего воспитания, когда «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», были почерпнуты только самые первые сведения о многих науках, в том числе географии. Учили гувернеры, учили книги из богатой отцовской библиотеки.

Всероссийский музей А.С. Пушкина приобрел у потомков семьи Шереметевых игральные игры, состоящие из фрагментов гравированных географических карт, которые предназначались для обучения географии «недорослей» в дворянских семьях XVIII–XIX вв. Такие игры-карты могли быть и в семье Пушкиных или их московских знакомых¹¹⁹. В ходу были и географические самоучители, и книги для детей. «Способ научиться самим собою географии. Издал И.Н., Москва, 1798, с 37 картами». Издатель извещает: «Книга сия выдается для малолетних детей».

В дворянских семьях пользовалась популярностью изданная в 1807 году География Е.Ф. Зябловского (Гоголь взял эпиграф из этой географии для «Миргорода»).

В Царскосельском лицее географию учили уже по настоящим картам, атласам и глобусам (они были почти все заграничного происхождения. Первые глобусы, изготовленные в России для учебных целей, преподнесены Московскому университету в 1823 году их автором географом Ф. Пристлеем с такой надписью: «Сии Глобусы, сделанные в первый раз в Москве, при книге, служащей руководством к употреблению их¹²⁰, честь имею поднести первому Российскому Университету в знак глубочайшего уважения к сему святилищу Наук. Ф. Пристлей». Глобусы эти и сейчас можно увидеть на выставке редких книг в бывшем актовом зале МГУ. Попадавшие в Россию из-за границы учебные пособия по географии, в частности глобусы, отражали уровень географических знаний того времени. (В музее обсерватории Тартуского (бывшего Дерптского) университета выставлен земной глобус диаметром 54 см, изготовленный в Лондоне в 1800 году фирмой «Кари». На нем, между прочим, подробная карта Эфиопии!)

По каким же учебникам лицеисты изучали географию? Перед самым открытием лицея были переведены на русский язык с немецкого две книги одного автора: А.X. Гаспари «Новое всеобщее землеописание для употребления в училищах», СПб., 1809, с картами и А.X. Гаспари «Новейшее и подробное землеописание Европы, Азии, Африки, Америки и Южной Индии в нынешнем каждого государства состоянии», с геогр. картами всех частей света, СПб., тип. И. Глазунова, 1810. Незадолго до этого третьим изданием была опубликована «Новейшая всеобщая география, или Описание всех частей света Европы, Азии, Африки, Америки и Южной Индии; с историей народов и всех государств от начала оных до наших времен», в 3-х частях, СПб., 1809.

Были в лицейской библиотеке и уже несколько устаревшие «Новейшая всеобщая география, содержащая в себе пространное сведение о четырех частях света, с присовокуплением обозрения Российской Империи», СПб., 1793, «Всеобщее землеописание, изданное для народных училищ Российской Империи» (2-е тиснение), авторы – И.Ф. Гакман и Ф.И. Янкович де Мириево, СПб., тип. Комис. об учреждении училищ Ф. Брункова, 1789 и прочие учебники. Среди них – География В. Кряжева (издание 1816 г., а не первое, 1806 г.), вероятно, лучший учебник первой трети XIX столетия. Часть III, объемом в 200 страниц, посвящена Африке. Директор лицея В.Ф. Малиновский наряду с другими русскими и иностранными изданиями выписывал журнал «Вестник Европы», уделявший значительное место на своих страницах восточным материалам: описаниям путешествий, переводам образцов поэзии Востока и т. д.

География не входила в число «профилирующих», как бы мы сейчас сказали, предметов обучения в лицее. Мемуары лицеистов не сохранили фамилии учителей географии, за одним исключением: в младших классах в 1816–1817 годах географию (и историю) преподавал молодой И.П. Шульгин, впоследствии – профессор и ректор Петербургского университета…

Интерес к древнему Востоку пробуждал у лицеистов профессор истории И.К. Кайданов. В его лекциях большое внимание уделялось Египту, Аравии, истории магометанской религии.

Наступила весна 1817-го. Годы учения – позади, прошли экзамены (в том числе и по географии: 21 мая – иностранная география и статистика, 26 мая – в день рождения Пушкина – восемнадцатилетие! – отечественная география и статистика), и вот уже Александру Пушкину вручено свидетельство выпускника: «В течение шестилетнего курса обучался в сем заведении и оказал успехи: в Законе Божьем и священной истории, в логике и нравственной философии, в праве естественном, частичном и публичном, в российском гражданском и уголовном праве хорошие; в латинской словесности, в государственной экономии и финансах весьма хорошие; в российской и французской словесности, а также в фехтовании превосходные. Сверх того, занимался историей, географией, статистикой, математикой и немецким языком».

В первый петербургский период друзья по «арзамасскому братству» корят его за малые знания. «Не худо бы, – пишет Константин Батюшков, – его запереть в Геттинген и кормить три года молочным супом и логикой». Однако до университета в Германии дело не дошло – его заменила ссылка: сначала на Юг, потом в Псковскую губернию.

Сознание того, что многому следует еще подучиться, не оставляет его. В Кишиневе вышел казус: не сумел показать на карте какое-то известное географическое место, а вызванный тут же крепостной денщик одного из офицеров – сумел!

Пушкин сознает изъяны своего образования и продолжает учиться – всю жизнь он совершенствует знания в самых различных областях и, стремясь «в просвещении стать с веком наравне», становится постепенно одним из энциклопедически образованных людей своего времени.

Итак, за книги! Кропотливая, ежедневная работа ума в ссылках не прекращалась. В Михайловском Пушкин жаловался друзьям, что не имеет средств учиться, «пока пора», – но, тем не менее, он нашел эти средства. М.В. Юзефович, встретивший Пушкина на Кавказе в 1829 году, заметил, что Пушкин воспользовался ссылкой для пополнения своего образования.

«Жажда размышлений», о которой Пушкин писал в известном послании к Чаадаеву из кишиневской ссылки, крепла из года в год, превращаясь в неутолимую духовную потребность.

В «программе самосовершенствования» важное место Пушкин отводит познанию Востока, мир которого с детских лет пленил его воображение. Источники сведений Пушкина об этом загадочном мире и, в частности, обо всем, что так или иначе связано с Африкой, были самые разнообразные. Прежде всего – книги и журналы, русские и иностранные.

Впрочем, для многих поэтов, не только для Пушкина, интерес к Востоку окрашен сугубо личными тонами. В России это относится к Василию Жуковскому, «сыну прекрасной турчанки», а в Европе – к Шарлю Бодлеру. Главное увлечение всей жизни французского поэта мулатка Жанна стала для него воплощением изощренной восточной красоты.

Безусловно, обращение Пушкина к восточной теме отражало и возросшее в конце XVIII – начале XIX века внимание европейской культуры, в том числе русской, к Востоку¹²¹. Кроме того, специальный интерес русского общества к странам Востока вызывался частыми войнами с пограничными мусульманскими государствами, а также дипломатической активностью Российской империи в Восточном Средиземноморье¹²². Особенно вырос объем западноевропейской (и переводной русской) литературы на восточную тему после египетской экспедиции Наполеона Бонапарта.

Появляются и путевые записки первых русских путешественников, побывавших в странах Африки и Ближнего Востока. Еще с 1786 году опубликовал свой отчет о плаваниях в Тунис и Алжир бригадир флота М.Г. Коковцев. В его книге явственно прозвучали ноты уважения к народам, населяющим Северную Африку, к их обычаям и достоинствам. «Несправедливо было бы, – писал Коковцев, – осуждать целый народ потому только, что в нем, носят на голове чалмы, но должно рассматривать его законы, обычаи, воспитание, климат, их правление и по тому делать общее заключение»¹²³.

Большим успехом пользовалась и книга капитана В.М. Головина о его плавании на шлюпе «Диана» из Кронштадта через южную оконечность Африки на Камчатку в 1807–1809 годах.

В. Кюхельбекер, например, писал в журнале «Невский зритель» в феврале 1820 года: «Когда мы услышали, что в «Сыне отечества» будут появляться время от времени описания пера г. Головина, мы обрадовались и приготовились читать статьи занимательные без всяких пустых украшений, восторгов и восклицаний – мы не ошиблись».

В 1818 году в Петербурге открывается Азиатский музей, ставший центром отечественной ориенталистики. Ширится преподавание и изучение восточных языков, и вот уже Пушкин, описывая в «Послании к Дельвигу» жилище рижского студента, упоминает

 
Творенья Фихте и Платона
Да два восточных лексикона… (III, 69)
 

Пушкин внимательно следит за публикациями по Востоку, он мог просматривать книги и журналы на эту тему в Петербургской публичной библиотеке, в книжных собраниях Москвы, Одессы¹²⁴, Три-горского…

Осведомленность поэта в международных делах вообще поражала современников. Адаму Мицкевичу при встречах и беседах с Пушкиным казалось, что тот прибыл с прений в европейских парламентах. А.О. Смирнова-Россет в шутку назвала поэта «министром иностранных дел на русском Парнасе».

Конечно, восточные интересы Пушкина отразились и на составе его личной библиотеки (в описании Б.Л. Модзалевского в частности, упоминается четырехтомная «Всеобщая география» Мальте–Бруна, изданная в Брюсселе в 1829–1830 годах и разрезанная на страницах, посвященных Африке и Абиссинии).

П.А. Плетнев, один из ближайших друзей Пушкина, писал: «Едва ли кто из наших литераторов успел собрать такую библиотеку, как он. Не выходило издания почему-либо любопытного, которого бы он не приобретал. Издерживая последние деньги на книги, он сравнивал себя со стекольщиком, которого ремесло заставляет покупать алмазы, хотя на их покупку и богач не всякий решится»¹²⁵.

Другим важным источником ориентальных знаний Пушкина в разное время, на протяжении многих лет являлись его знакомые востоковеды, путешественники – все, кто мог сообщить ему те или иные сведения о «полуденной земле». Кто же были эти собеседники поэта?

Первым среди них назовем Осипа Ивановича Сенковского (1800–1858) – крупнейшего востоковеда, арабиста и тюрколога, профессора Петербургского университета, литератора и путешественника. «Лекции его не ограничивались языком и литературой, а были живою энциклопедиею науки о Востоке», – вспоминал ученик Сенковского П. Савельев. «Я не Сенковский, чтобы знать все в мире языки!» – восклицал А. Бестужев-Марлинский.

Сенковский, писавший под псевдонимом Барон Брамбеус, известен и своей издательской деятельностью – с 1834 года он редактировал журнал «Библиотека для чтения». (В 1836 году, например, в т. XV «Библиотеки для чтения» можно найти сообщение об англоашантийской войне рядом с объявлением об ожидающемся выходе в свет первого выпуска пушкинского «Современника».) Отношение Пушкина к литературной работе Сенковского было сложным, но поэт неизменно ценил его эрудицию в вопросах востоковедения. «Многие из его статей <…> достойны были занять место в лучших из европейских журналов. В показаниях его касательно Востока мы должны верить ему, как люди непосвященные…» (XII, 96), – скажет Пушкин в том же 1836 году в «Письме к издателю». Интерес Пушкина к восточным познаниям Сенковского был постоянным. Внимательно следил он за публикациями о путешествии Сенковского в Египет и Нубию (1820 год) – это была одна из первых русских экспедиций в государство Мухаммеда Али, правителя Египта, присоединившего к своим владениям бóльшую часть Аравии и Судана, Киренаику, Палестину, Сирию, Ливан, приморские провинции Эфиопии и Сомали. В июне 1836 года Пушкин размещает на листе голубой бумаги арабские буквы с объяснением их произношения. Есть основания полагать, что они записаны со слов Сенковского (предположение Л.И. Жеркова).

Вениамин Каверин в книге «Барон Брамбеус» писал: «С помощью «Библиотеки для чтения» Сенковский ввел в интеллектуальный обиход русского общества научные вопросы, которые были достоянием крайне узкого круга специалистов, и сделал это широко, талантливо, умело… Его оригинальная художественная проза была основана на глубоком изучении этнографии Востока». Приведем также мнение выдающегося арабиста и эфиописта академика И.Ю. Крачковского, который, оценивая наследие Сенковского, отметил: «Основной результат его деятельности сказался, главным образом, в усилении «ориентализма» в русской литературе».

Через десять лет после Сенковского в Египте побывал другой знакомый Пушкина – поэт, писатель и путешественник Андрей Николаевич Муравьев (1806–1874), будущий член Российской академии. Его первые впечатления о Востоке связаны с поездкой в Крым в 1825 году, где он встретился и подружился с А.С. Грибоедовым. Зимой 1826/27 года Муравьев в Москве у Е.А. Баратынского знакомится с Пушкиным, Дельвигом, Вяземским. В салоне З.А. Волконской Муравьев читал свои крымские стихи Пушкину, и поэт похвалил «некоторые строфы из… описания Бахчисарая». К 1827 году относится одобрительный отзыв о поэтических опытах Муравьева (в оставшейся неопубликованной рецензии на альманах «Северная лира»). В 1830 году Муравьев посещает государство Мухаммеда Али и в том же году составляет свое двухтомное «Путешествие ко святым местам…» – один из лучших, по мнению специалистов, образцов географической литературы первой трети XIX века. По словам самого Муравьева, Пушкин написал по поводу его «Путешествия» стихи, до нас, к сожалению, не дошедшие, «он никак не мог их найти в хаосе своих бумаг»¹²⁶, а Лермонтов создал в доме Муравьева свой шедевр – «Ветку Палестины». В 1832 году Пушкин предполагал писать рецензию на книгу Муравьева «Путешествие ко святым местам». Как показывает сохранившийся черновик рецензии, Пушкин намеревался раскрыть в ней перед соотечественниками необходимость основательных знаний о народах, населяющих арабский Восток. После возвращения Муравьева в Петербург они снова встретились – на сей раз в архиве Министерства иностранных дел, где Пушкин собирал материалы для истории Петра. Встреча была дружеской, и отношения поддерживались до самой гибели поэта.

Еще одна книга с описанием восточных – хотя и не заграничных – путешествий, привлекшая внимание Пушкина, принадлежала перу Ивана Матвеевича Муравьева-Апостола (1768–1851) дипломата и литератора, тоже члена Российской академии. Речь идет о книге «Путешествие по Тавриде» (СПб., 1823). В письме к Дельвигу (декабрь 1824) Пушкин сожалел, что не встретился с Муравьевым-Апостолом в Крыму (тот был в Гурзуфе месяцем позже Пушкина). Выписка из «Путешествия по Тавриде» была приложена к изданию «Бахчисарайского фонтана» в 1824 г.

Следующим после А.Н. Муравьева русским путешественником, побывавшим в Египте, стал московский знакомый Пушкина отставной подполковник, литератор, содержатель типографии Николай Сергеевич Всеволожский (1772–1857). Пушкин встречался с ним на вечерах в доме историка М.П. Погодина. Всеволожский предпринял свое путешествие в 1836–1837 годах.

В числе друзей Пушкина был и замечательный русский ученый-путешественник Авраам Сергеевич Норов (1795–1869). Участник Бородинского сражения (в котором он потерял ногу), писатель и переводчик, член Российской академии и Академии наук, впоследствии – министр народного просвещения и член Государственного совета, Норов в 1828 году опубликовал книгу «Путешествия по Сицилии в 1822 г.». Он рассказал о далеком южном острове со своеобразной, «почти африканской» природой, познакомил читателей с историей и населением Сицилии. Это была первая поистине экзотическая страна, увиденная и исследованная Норовым¹²⁷. В 1834–1836 годах он посетил Египет, Нубию, Палестину, Сирию и Малую Азию – совершил, по его словам, «паломничество по святым местам Африки». Книга его путевых записок вышла уже после смерти поэта, но до этого Норов не раз рассказывал в петербургских салонах о своих странствиях. Пушкин, лично знавший Норова с послелицейских времен, встречался с ним и на заседаниях Общества любителей словесности, наук и художеств в Петербурге и, вероятно, в Москве – у З.А. Волконской и у «любомудров», с некоторыми из которых общался Норов. Пушкин был вхож в превосходную и обширную (свыше 14 тысяч томов) библиотеку Норова, брал у него книги. Сохранилась связанная с этим переписка. «Посылаю тебе, любезный Норов, Satyricon, а мистерии где-то у меня запрятаны. Отыщу – непременно» (Пушкин, ноябрь 1833 года¹²⁸, XV, 94).

Сравнительно недавно в бумагах известного русского египтолога и дипломата Ивана Александровича Гульянова (1789–1841) был найден рисунок египетской пирамиды и под ним следующая пояснительная подпись, сделанная Гульяновым по-французски: «Начертано поэтом Александром Пушкиным во время разговора, который я имел с ним сегодня утром о моих трудах вообще и об иероглифических знаках в частности» (Москва, 13/25 декабря 1831 г.). Археолог А.А. Формозов в интереснейшей работе «Пушкин и древности» так прокомментировал этот рисунок: «Пирамида на нем необычная – не с острой, а с плоской вершиной. Может быть, это случайность, но не исключено, что Пушкин знал о пирамиде такой формы, самой ранней из всех, возведенной фараоном Джосером около 2800 г. до нашей эры»¹²⁹.

(Между прочим, это не единственный пушкинский «египетский» рисунок – на черновике стихотворения «Осень», относящегося к октябрю 1833 г., Пушкин начертил на полях контур древней статуи, восседающей на ступенчатом пьедестале. Специалисты определили, что это точное воспроизведение одного из изображений фараона Аменхотепа III в Фивах¹³⁰.) В «Рассказах о Пушкине, записанных П.И. Бартеневым», приводится свидетельство П.В. и В.А. Нащокиных, в московском доме которых Пушкин встречался с Гульяновым: «Пушкин был человек самого многостороннего знания и огромной начитанности. Известный египтолог Гульянов, встретясь с ним у Нащокина, не мог надивиться, как много он знал даже по такому предмету, каково языковедение. Он изумлял Гульянова своими светлыми мыслями, меткими, верными замечаниями»¹³¹. Эта информация становится особенно ценной, если учесть, что Гульянов был настоящим полиглотом – владел китайским, арабским, армянским, древнееврейским и всеми европейскими языками, изучал языки Африки, Индии, Гренландии, Полинезии, Южной Америки.

В стихотворении «19 октября», написанном к лицейской годовщине 1825 года, есть такие строки:

 
Сидишь ли ты в кругу своих друзей,
Чужих небес любовник беспокойный?
Иль снова ты проходишь тропик знойный
И вечный лед полунощных морей?
 
 
Счастливый путь!.. С лицейского порога
Ты на корабль перешагнул шутя,
И с той поры в морях твоя дорога,
О волн и бурь любимое дитя! (II, 425)
 

Они посвящены лицейскому товарищу Пушкина Федору Федоровичу Матюшкину (1799–1872), моряку, ставшему впоследствии адмиралом и сенатором. Когда Матюшкин отправлялся в кругосветное плавание с капитаном В.М. Головиным на знаменитом шлюпе «Камчатка» летом 1817 года, Пушкин дал ему «длинные наставления, как вести журнал путешествия», и «долго изъяснял ему настоящую манеру записок, предостерегая от излишнего разбора впечатлений и советуя только не забывать всех подробностей жизни, всех обстоятельств встречи с разными племенами и характерных особенностей природы»¹³².

Перу Пушкина, по мнению исследователей, принадлежали рецензии в «Литературной газете» на труды его знакомого – географа и историка, профессора Петербургского университета (впоследствии академика) Константина Ивановича Арсеньева (1789–1865). Речь идет о книгах «Краткая всеобщая география» и «Всеобщий атлас», вышедших в Петербурге в 1829 году. Пушкин встречался с Арсеньевым на литературных средах у П.А. Плетнева, где они беседовали «о лицах и событиях времен Петра Великого».

Среди петербургских знакомых Пушкина отметим и барона Петра Львовича Шиллинга фон Канштадта (1787–1837), участника Отечественной войны 1812 года, дипломата и ученого-востоковеда, члена-корреспондента Академии наук по разряду литературы и древностей Востока. Шиллинг являлся одним из самых замечательных и разносторонних умов России того времени. Пушкин был знаком с ним еще с 1818 года, по возвращении поэта из ссылки дружеские отношения между ними возобновились и окрепли. Пушкин собирался принять участие в экспедиции Шиллинга в Китай (1829 год), но получил отказ Бенкендорфа. К этому времени относится рисунок Пушкина в альбоме Ек. Н. Ушаковой, изображающий Шиллинга¹³³.

Поэт и переводчик Дмитрий Петрович Ознобишин (1804–1877), участник альманаха «Северные цветы» на 1826 год и один из издателей альманаха «Северная лира» на 1827 год, оставил воспоминания о встречах с Пушкиным в петербургском салоне М.Ю. Виельгорского в 1830-х годах. Пушкин внимательно следил за русскими переводами с восточных языков, которые публиковал Ознобишин, высказывал по их поводу свои критические замечания.

Имя выдающегося русского ученого – географа и востоковеда Петра Александровича Чихачева (1808–1879) мы не встретим в известном биографическом словаре-справочнике Л.А. Черейского «Пушкин и его окружение». Есть, однако, основание предполагать, что Пушкин был знаком не только с известиями о восточных путешествиях Чихачева, но и с самим исследователем. В летописи жизни и творчества Пушкина фамилия Чихачевых встречается неоднократно. Отец П. Чихачева, действительный статский советник Александр Петрович, был назначен в 1804 году вдовствующей императрицей Марией Федоровной «первым директором Гатчины». Здесь, в городе-парке, неоднократно бывал Пушкин. В 1828 году двадцатилетний П. Чихачев после учебы у профессоров Царскосельского лицея поступает на службу в «ведомство Государственной коллегии иностранных дел» в чине коллежского регистратора. С 1833 года – на службе в русском посольстве в Константинополе. (Здесь Чихачев познакомился с живописцем Карлом Брюлловым – сохранился брюлловский рисунок «Петр Чихачев в восточном костюме».) К ориентальным исследованиям Чихачева относятся его труды о Сахаре, Северной Африке, Малой Азии, Гоби и Тибете. Писатель Леонид Гроссман в своем романе «Записки д’Аршиака. Петербургская хроника 1836 года» написал: «Я просматривал как-то список дворцовых товарищей Пушкина. Камер-юнкеры Любомирский, Вонляргский, Скарятин, Шишко, Салтыков, Волконский, Кулаковский, Чихачев – кто они?.. Выведет ли их когда-нибудь из безвестности даже солнечное имя поэта, ставшего, волею царя, их товарищем?»

Имя П.А. Чихачева, младшего современника Пушкина, не только вышло из безвестности, но и вошло в созвездие самых замечательных географов и путешественников мира.

Одним из авторитетнейших знатоков Востока был в пушкинское время поэт и дипломат Александр Сергеевич Грибоедов (1790–1829). «Пушкин с первой встречи с Грибоедовым по достоинству оценил его светлый ум и дарование»¹³⁴ (познакомились они летом 1817 года). В марте 1828 года Грибоедов приехал в Петербург с Туркманчайским договором и поселился в гостинице Демута, где тогда проживал и Пушкин. Частые встречи возобновились, а вместе с ними и беседы, в том числе, конечно и о Востоке. Биографы Грибоедова отмечают, что ко времени его новой встречи с Пушкиным он постиг «дух и формы восточных культур» и воспринимал их «не как некий абстрактный и условно экзотический Восток, а именно как исторически сложившиеся, целостные национально-самобытные культуры»¹³⁵.

Много написано о дружбе, связывавшей Пушкина и Гоголя Н.В.Гоголь всерьез интересовался Востоком. В октябре 1834 года Пушкин (вместе с Жуковским) присутствовал на публичной лекции Гоголя в Петербургском университете. Лекция, впоследствии опубликованная в «Арабесках», была посвящена багдадскому халифу Ал-Мамуну (809–833), чей халифат «обнимал на востоке всю цветущую юго-западную Азию и замыкался Индиею; на западе он простирался по берегам Африки до Гибралтара». Один из слушателей этой лекции, Н. Иваницкий, вспоминал: «После лекции Пушкин заговорил о чем-то с Гоголем, но я слышал только одно слово: «увлекательно…»¹³⁶.

Мы назвали немногим более десятка выдающихся имен. Эти люди принадлежали к пушкинскому кругу и участвовали – каждый по-своему – в формировании ориенталистской концепции поэта, обогащали его знания об Африке и других регионах Востока.

Жадно вслушивался Пушкин в рассказы о дальних экзотических странах Востока. Они служили пищей его воображению, толкали на новые поиски. Ни одна книга не могла сравниться с живой беседой с друзьями, ум и знания которых он высоко ценил. «Меж ними все рождало споры и к размышлению вело…» Один из собеседников поэта, Ксенофонт Полевой, заметил: «Вообще Пушкин обладал необычайными умственными способностями… Тем особенно был занимателен и разговор его, что он обо всем судил умно, блестяще и чрезвычайно оригинально».

Конечно, никакое общение с путешественниками и прочими «очевидцами» не могло заменить Пушкину личных впечатлений о Востоке, об Африке, куда он безуспешно стремился попасть в годы молодости и южной ссылки. «Сколько лет путешествие было приятнейшей мечтою моего воображения», – мог бы вслед за Карамзиным¹³⁷ воскликнуть Пушкин. «Граница,– пишет Пушкин в «Путешествии в Арзрум», – имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по Югу, то по Северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России» (VIII, 463).

Пушкин был прирожденным путешественником – неутомимым и наблюдательным. Ему так и не удалось «вырваться» из России, но и в пределах империи он перемещался немало (не всегда, правда, по своей воле!) Географ П.П. Померанцев составил «Карту путешествий Пушкина»¹³⁸. Оказалось, что Пушкин «наездил» по России 34 750 км! «Цифра даже для профессионала-путешественника значительная, почти окружность земного шара, – замечает Померанцев и добавляет: величайший путешественник всех времен и народов Пржевальский за свои центрально-азиатские странствования совершил около 30 000 км».

Пушкинские наблюдения, знания, почерпнутые из книг о Востоке и из бесед с востоковедами, нашли свое отражение во многих его поэтических и прозаических творениях. Недаром В.Ф. Одоевский говорил о Пушкине: «Он умеет освещать обширную массу познаний своим поэтическим ясновидением».