Алексей Михайлович Величко
«Македонские легенды» Византии
Такое суждение было, конечно, очень неприятно для легатов, поскольку на данные аргументы было трудно возразить. Их особенно поразило то, что византийцами совершенно отрицалась столь дорогая для Рима латинская редакция канонов Сардикского собора, на которой курия строила свою теорию о первенстве папы в Кафолической Церкви. Однако в данный момент им оставалось только слушать опровержение этих аргументов.
Прокопия Кесарийского активно поддержал другой друг св. Фотия, Захарий Халкидонский. Он добросовестно разобрал канонические предпосылки для поставления мирян в епископы, привел исторические справки об избрании архипастырями таких светочей Православия, как св. Амвросий Медиоланский, патриарх Нектарий, Евсевий Самосатский, Ефрем Антиохийский. «К чему человека, украшенного добродетелями, нужно наперед заставлять проходить низшие церковные степени для получения епископства, как скоро эти добродетели уже приобретены им?» – закончил он свою речь. Легатам ничего не оставалось, как согласиться с общей оценкой Собора86.
Из других событий, на которые было богато третье заседание, следует особенно отметить довольно неожиданное публичное прочтение легатами папских инструкций, данных им перед началом Собора – дело беспрецедентное, труднообъяснимое и совершенно невыгодное в данный момент времени самим легатам. Ведь помимо других поручений в своих инструкциях папа особо наставлял легатов относительно Собора 869—870 гг.: «Хотим, чтобы Собор, бывший при папе Адриане в Константинополе, считался отвергнутым, лишенным значения и чтобы он не причислялся к прочим святым Соборам». Едва ли можно точно указать, почему папа высказал столь суровую оценку «VIII Вселенскому Собору», как его любили называть в Риме, но, очевидно, этот факт очень важен для опровержения и этой, явно завышенной, оценки бывшего Собора, и пресловутой «папской непогрешимости». Конечно же, греки восторженно воскликнули, что, признав св. Фотия законным патриархом, они тем самым уже анафематствовали Собор 869—870 гг87. Легаты поняли, что попались в собственную же ловушку: одно дело не признавать Собор 869—870 гг. «Вселенским», другое – анафематствовать его; но было уже поздно.
Четвертое заседание знаменитого Собора состоялось лишь 24 декабря 879 г., т.е. после месячного перерыва, вызванного «рабочими» встречами с представителями партии непримиримых «игнатиан», не желавших вступать в общение со св. Фотием. Как следует из объяснений легатов, им удалось склонить тех к миру, и они покаялись в своих ошибках. Раздосадованные тем, что им так и не удалось выполнить инструкции понтифика по «болгарскому вопросу», легаты вновь попытались вернуться к нему. Куда там! Блестяще владевшие риторикой восточные епископы в очередной раз повторили, что это – дело императора.
А чтобы несколько смягчить удар, византийцы перешли на неопределенные формы славословий в адрес Константинопольского патриарха и Римского папы. «Любовь и духовное братство между Римским первосвященником и нашим патриархом, – кричали они, – так велико, что они составляют как бы одну душу. Поэтому можно считать, что они как бы сообща управляют подведомственным им народом и подчиненными их власти странами. И каждый из них в приобретении другого видит свое собственное приобретение».
Ясно, что такой идиллической картины не было даже во времена Древней Церкви, когда земные вопросы не так глубоко влияли на взаимоотношения между различными епископами. Что же говорить о IX веке, полном церковных расколов? Конечно, эта тирада – почти не скрываемая издевка, на которую легатам было нечего возразить.
Опять возникла тема посвящения мирян в епископы, и теперь византийцы выразились более «канонично»: «В каждой Церкви есть свои обычаи, наследованные от древних времен. Их находят в Церквах Римской, Константинопольской и прочих восточных патриархатах. Если Римская церковь никогда не допускала избрания епископов из мирян, то и пусть она остается при этом обыкновении. Можно только пожелать, чтобы между клириками и монахами встречалось как можно больше людей, достойных епископского сана. Но, во всяком случае, никого не следует отстранять от епископской должности под предлогом непринадлежности его к числу клириков. Разумеется, если избираемый – лицо, отличающееся способностями и достоинствами»88. Действительно, это читается как писаный канон.
Если представить «в лицах» картину этого заседания, то становится очевидным, насколько одинокими и беспомощными чувствовали себя некогда грозные легаты Римского епископа. Насколько растерянными и неповоротливыми они оказались перед дружной и сплоченной стеной сотен греческих епископов, отстаивавших честь Константинопольской кафедры. Казалось бы, при полном фиаско по основным проблемным вопросам легатам следовало проявить встречную инициативу, попытаясь выдвигать дополнительные условия, но, сломленные натиском восточных архиереев, они продолжали с завидным упорством исполнять инструкции папы, данные им до Собора, сдавая одну позицию за другой.
Так, легаты вновь вынесли на обсуждение предложение понтифика, гласившее: «Что сделано против патриарха св. Фотия как на Римском соборе при папе Адриане I, так и на Константинопольском соборе при этом же папе, следует считать уничтоженным». Конечно, византийцы с восторгом согласились с этим пунктом: «Анафематствуем с величайшей ревностью все, что учинено против св. Фотия!»89 Но разве папа предлагал анафематствовать свой Римский собор, где председательствовал его предшественник?!
26 января 880 г. состоялось пятое заседание Собора, на котором св. Фотий предложил утвердить авторитет VII Вселенского Собора. Он справедливо отметил, что этот Собор уже давно признан и на Западе, и на Востоке, но, к сожалению, не почитается равным среди остальных Вселенских Соборов. Это событие очень важное. Очевидно, что, предложив рецепировать VII Вселенский Собор, св. Фотий выразил недвусмысленное желание придать и проводимому Собору статус Вселенского, поскольку обыкновенно так и происходило ранее. Никогда ни один Поместный собор не претендовал на то, чтобы утвердить статус Вселенского собрания. И, конечно, придав Собору «В храме Святой Софии» высший авторитет, он тем более уничижал Собор 869—870 гг. Кроме того, возвеличивание VII Вселенского Собора, бывшего при патриархе св. Тарасии, поставленном в епископы также из мирян, укрепляло авторитет самого св. Фотия. После краткого обсуждения выяснилось, что ни у кого из присутствующих лиц нет возражений против этой инициативы Константинопольского патриарха90.
Затем Собор перешел к обсуждению канонов, предложенных к принятию. Первый из них очень любопытен, и его следует привести полностью. «Если кто из италийских клириков, или мирян, или епископов, обитающих в Азии, или Европе, или в Ливии подверглись или узам отлучения, или низвержению из сана, или анафеме от святейшего папы Иоанна, те да будут и от святейшего Фотия, патриарха Константинопольского, подвержены той же степени церковного наказания. А кого из клириков, или мирян, или архиереев или иереев Фотий, святейший патриарх наш, в какой бы ни было епархии, подвергнет отлучению, или низвержению, или предаст анафеме, таковых и святейший папа Иоанн, и с ним святая Божья Римская церковь да признает подлежащими такому же наказанию. Притом в преимуществах, принадлежащих святейшему престолу Римской церкви и ее предстоятелю, совершенно да не будет никакого нововведения ни теперь, ни впредь».
Подробный разбор этого канона будет сделан в соответствующем приложении, сейчас лишь отметим, что им, во-первых, утверждено в окончательном виде первенство в Кафолической Церкви двух «Вселенских» кафедр – Римской и Константинопольской, а, во-вторых, четко обозначены границы папской власти. Нельзя не обратить внимания на то, что этот канон не только является «родным ребенком» 28-го канона Халкидонского Собора и 36-го Трулльского, но и заметно возвеличивает Константинопольского патриарха, который теперь с полным основанием мог считать себя не вторым по чести епископом в Кафолической Церкви, а равным Римскому епископу. После этого были приняты еще 2 канона, и все присутствующие подписались под актами Собора, видимо решив, что это – последнее заседание.
Но жизнь внесла свои коррективы: 3 марта 880 г. состоялось шестое заседание Собора – уже в императорском дворце в присутствии самого царя и его сыновей (Льва и Александра). Была зачитана речь Василия I Македонянина к Собору, в котором император отмечал, что сознательно не принимал участия в его заседаниях, дабы никто не говорил, что над волей епископов довлела царская власть. Конечно, это была предупредительная мера против возможных обвинений папы в давлении на своих легатов. А потом – очевидно, под влиянием св. Фотия – император предложил легатам публично провозгласить Символ Веры, поскольку, по его словам, «появляются те, кто осмеливается менять его текст».
Нет сомнения, что это было сделано Константинопольским патриархом ради исключения Filioque, принятого к тому времени почти всеми западными епископами и самим папой, из Символа Веры. И легаты послушно согласились подтвердить истинность Никео-Цареградского Символа, чем вызвали бурный восторг присутствующих лиц. После этого Собор просил императора Василия I утвердить его акты, что и было сделано91.
Седьмое и последнее заседание Собора «В храме Святой Софии», на котором Западная и Восточная церкви проявили редкостное единодушие, носило сугубо торжественный характер. Так закончилась деятельность этого замечательного Собора – великой победы кафолического разума и лично св. Фотия.
Увы, Церковь уже не жила единым телом – настолько сильны были разногласия между «Вселенскими» кафедрами. Когда папа Иоанн VIII узнал, что на Соборе 879—880 гг. не решен вопрос о Болгарии, но зато отвергнуто Filioque, он взошел на кафедру одного из римских храмов с Евангелием в руках и заявил, что анафематствует любого, кто не признает св. Фотия преступником, проклятым еще понтификами Николаем I и Адрианом II. Такая «легкость в суждениях» не встретила понимания на Востоке: когда легат папы Марин вскоре вновь приехал в Константинополь, чтобы восстановить «справедливость», его просто упрятали в тюрьму, а затем выдворили без долгих слов за городские ворота. После смерти Иоанна VIII новый папа – не так давно униженный в Константинополе прежний легат Марин I (882—884) – подтвердил анафемы в адрес св. Фотия92.
Но вернемся к делам политическим. После некоторого перерыва, вызванного проведением Собора, император возобновил военные действия на Востоке. Летом 882 г. он выступил с войском под город Мараш, но не смог взять его и в преддверии зимы отступил обратно. На обратном пути он нанес поражение местному арабскому правителю Абделамелю, немедленно запросившему мира у византийцев. Вновь, как и раньше, въезд императора в Константинополь был организован в виде пышного триумфа. Попутно летом 882 г. византийцы одержали важные победы в Сицилии, причем с одной победой связана легенда, будто их полководцу Мусилику было видение патриарха св. Игнатия на белом коне, указавшего ему правильное направление атаки.
Однако следующий, 883 год принес большие разочарования. Вследствие придворных интриг император отставил от командования армией военачальника Андрея (к слову, этнического скифа), с именем которого были связаны многие последние победы (в том числе при Подендоне в 878 г.). Как следствие, летом 883 г. арабы одержали победу у сирийской границы. А затем преемник Андрея стратиг Феодор Сантабарин, малоопытный воин, в сентябре 883 г. потерпел страшное поражение у города Тарса93.
Но уже в 885 г. в Италию прибыл знаменитый малоазиатский полководец Никифор Фока Старший – дед будущего императора св. Никифора II Фоки. Он нанес арабам несколько чувствительных поражений, захватив города Амантию, Тропею и крепость св. Северины. Вследствие побед византийских полководцев императору удалось организовать новую фему – Лангобардию, куда вошли Амальфи, Сорренто, Неаполь и Гаэта94. Видя такие успехи, папа Стефан V (885—891) перестал искать помощи на Западе, склонившись к престолу Византийского императора, хотя прежних анафем в адрес св. Фотия не отменил.
Однако военные действия и церковные дела занимали далеко не все время Римского царя. В истории император Василий I Македонянин остался не только великим василевсом, буквально сохранившим Италию и саму христианскую цивилизацию от очередной арабской экспансии, миротворцем для Кафолической Церкви и борцом за права Константинопольской кафедры, но и блестящим законодателем.
Законодательство времен св. Юстиниана I Великого к тому времени уже устарело и стало неудобным в применении, поскольку было написано на латыни, которой византийцы уже практически не владели; а также содержало много противоречий с позднейшими узаконениями. К тому же разбросанные по нескольким кодексам законы были трудны для практикующих судей и адвокатов. Хотя формально старые законы не были отменены, но аутентичный текст «Кодекса Юстиниана» был фактически вытеснен из судебной практики, которая более склонялась к использованию новелл св. Юстиниана и их толкованиям, произведенным различными юристами. Отсюда возникла страшная неразбериха, царившая в судах. Одни судьи предпочитали коментарии к «Институциям» юриста Феофила, другие – «Дигесты» в толковании Стефана, третьи – «Кодекс» с замечаниями Фалелея95.
Поэтому, едва взойдя на трон, император поставил перед собой 3 задачи: а) отменить старые и устаревшие законы; б) уничтожить все контроверзы; в) составить краткое руководство к изучению права. Об этом хорошо говорится во введении в «Эпанагогу», о которой речь пойдет ниже.
«Наше царство, будучи посвящено некоторым божественным и неизреченным способом в таинства физической монархии и тройственной власти, со многим тщанием и прилежанием обратилось к провозглашению доброго и мироспасительного закона. И, прежде всего, произведя очистку в тексте древних законов, мы соединили в 40 книгах весь чистый и непорочный свод закона и предложили его вам, как бы некоторый божественный напиток. Мы предложили его вам как спасительное руководство, как душеполезный закон, сокращенный и ясный, который будет служить вам введением к содержанию заключающегося в Сорока книгах»96.
И уже в период с 870 по 878 г. Василием I и его сыновьями Константином и Львом был опубликован «Прохирон» («Руководство по праву»), принадлежавший их перу. Кодификация законодательства продолжилась дальше, и в 884 г. вышел в свет сборник тех законов из законодательства св. Юстиниана Великого, которые могли применяться в данное время.
Как замечают исследователи, влияние законодательства св. Юстиниана на правовые акты Македонянина огромно. Более того, как иногда полагают, сами новеллы Василия Македонянина едва могут быть признаны самостоятельными законоположениями, скорее, они являются развитием правовых идей святого императора. «Иными словами говоря, Василий Македонянин в своих новеллах модифицировал то, что было модифицировано из предшествующего права в новеллах Юстиниана». Нередко отмечают, что творчество двух великих императоров роднит еще одна далеко не маловажная деталь: христианская гуманность, как главный мотив законодателя, и нежелание принуждать граждан к исполнению закона. Оба они пытались не столько изложить повеление, сколько объяснить закон и убедить всех в необходимости его исполнения97.
В 886 г. было подготовлено новое издание «Прохирона» под наименованием «Эпанагоги» («Введение»), в разработке которого деятельное участие принял Константинопольский патриарх св. Фотий. По обстоятельствам, которые мы изложим позднее, многие исследователи полагают, что «Эпанагога» никогда не являлась законодательным актом, а представляет собой лишь проект, так и не увидевший свет98. Но в любом случае многие идеи и юридические институты, изложенные в ней, вошли в состав сборника «Василики» («Царские законы»), изданного уже при сыне Василия Македонянина императоре Льве VI Мудром99.
Как уже отмечалось, назначение «Прохирона» состояло в передаче в краткой форме громадного законодательного материала, а также в установлении новых правовых положений. «Прохирон» состоял из 40 титулов и предисловия. Титулы с 1-го по 11-й регулируют вопросы брака и распоряжения приданым, с 12-го по 20-й —гражданские обязательства, с 20-го по 37-й – наследственное право. Собственно, публичные вопросы регулируют последние титулы «Прохирона»: о военных преступлениях, общественных постройках, воинской добыче. Следует сказать, что практическое значение «Прохирона» было огромно: достаточно напомнить, что он использовался еще в XIV веке и стал основой для нового законодательного сборника Арменопула. Его изучали все византийские канонисты, когда им приходилось разбирать казусы, касающиеся и церковных и гражданских отношений. Под наименованием «Градского закона» он вошел и в состав нашей русской «Кормчей»100.
В отличие от «Прохирона», в основе которого лежали институции св. Юстиниана и «Эклога» Льва III и Константина V Исавров, «Эпанагога» содержала много новых законов: о царской власти и власти патриарха, а также общие нормы права. В частности, в 1-м титуле говорится о праве и правосудии, о полномочиях императора говорится в титулах со 2-го по 7‑й. Титулы с 8-го по 10-й регулируют вопросы о священнодействующих. Титулы 12 и 13 дают правила о свидетелях и документах, титулы с 14-го по 17-й и 21-й титул – о помолвке и браке, титулы с 18-го по 20-й – о приданом и дарениях между мужем и женой. Учение о договорах изложено в титулах с 22-го по 28-й. В титулах с 29-го по 38-й дается учение о завещаниях. Титулы 39 и 40 посвящены уголовным преступлениям101.
Но самому императору не удалось вкусить всех плодов своих ученых трудов. Как гласит предание, однажды он, уже далеко не молодой человек, помчался за громадным оленем. Внезапно животное остановилось, развернулось и, случайно зацепив пояс императора своим рогом, понеслось вместе с несчастным царем в чащу. Напрасно придворные, обнаружившие царского скакуна без седока, пытались перехватить оленя – животное неизменно убегало от охотников. Только через несколько часов двум слугам удалось подкрасться к оленю и перерубить пояс императора, на котором тот висел; Василий Македонянин без чувств рухнул на землю.
Интересно, что старый и израненный император, изверившийся во многом, придя в себя, никак не мог поверить, что слуги не смогли перерубить ремни, на которых он висел – ему казалось, что они покушались на его жизнь, а потому своим бездействием убивали царя. Впрочем, возможно, что подозрения императора были небезосновательны. Возникал еще один вопрос: как животное могло протащить по лесу такое грузное тело, не пытаясь освободиться от обременительного груза?
Наконец, самое большое подозрение вызывало то обстоятельство, что спасательный отряд в лесу возглавил Стилиан Заутца, отец любовницы Льва Мудрого, которого отец откровенно не любил. Вполне возможно, что, опасаясь неуравновешенности императора, который однажды уже чуть не погубил собственного сына, сановник решил помочь царевичу получить престол, надеясь на будущие преференции. Было это так или иначе – никто достоверно не знал, по крайне мере в хрониках нигде не упоминаются альтернативные версии случившегося102.
Императора принесли во дворец, где обнаружились признаки серьезного повреждения внутренних органов. Поняв, что ему осталось совсем немного времени, Василий Македонянин отдал последние распоряжения. По его приказу опекуном его сыновей Льва и Александра был назначен уже упоминавшийся выше Заутца – армянин, родившийся в Македонии. Ему же он поручил управление всеми церковными и государственными делами. Спустя 9 дней, 29 августа 886 г., великий император скончался в возрасте 74 лет103.
II. Император Лев VI Мудрый (886—912)
Глава 1. Нелюбимый сын. Философ на троне
Родившийся в 866 г. Лев VI, прозванный впоследствии «Мудрым», имел все основания считать свое детство малосчастливым. Вследствие упорных сплетен и слухов, бродивших по дворцу, Василий Македонянин до конца своих дней полагал, будто бы Лев является отпрыском покойного императора Михаила III и откровенно недолюбливал сына. Правда, в 870 г. Лев вместе со старшим братом Константином был удостоен императорского титула, но это еще ничего не значило. Нет, конечно, Лев получил блестящее образование – его учителем был сам св. Фотий, но Василий I постоянно и наглядно демонстрировал всем, что его сердце отдано старшему сыну Константину, которого он желал видеть наследником престола. Когда вследствие роковой болезни Константин умер в декабре 879 г., Лев неожиданно для себя стал первым претендентом на императорство, что, впрочем, не улучшило их отношений с отцом.
Нередко излишне прагматичный и властный, Василий Македонянин по-своему устраивал судьбу сына, мало заботясь о его желаниях. Отдавая себе отчет в том, что сыну необходимо получить поддержку со стороны высшей аристократии Римской империи, он женил его в 882 г. на дочери патрикия Константина из знатного рода Мартинакиев св. Феофании, 16‑летней скромной и богобоязненной девушке, к которой Лев не испытывал ровным счетом никакого влечения.
По преданию, выбор невесты произошел следующим образом. Как обычно, созвали девиц из богатых семей со всех уголков Римской империи, и когда выдалось свободное время, девушки, возбужденные предстоящими смотринами, коротали время. Одна из кандидаток, афинянка, предложила погадать необычным образом: все должны были разуться, и первая, кто встанет, наденет свои туфли и сделает красивый поклон, станет избранницей судьбы. Так и поступили, и св. Феофания выиграла состязание. Девушки живо обсуждали происшедшее событие, когда в дверь вошли император и императрица. Они сразу обратили внимание на св. Феофанию, стоящую в центре залы в окружении остальных девиц. Девушка понравилась им своей красотой, скромностью и набожностью, и они тут же остановили свой выбор на ней.
Льва, конечно, никто не спрашивал: между отцом и сыном отношения были не столь нежными и доверительными, чтобы ожидать со стороны Василия I такого шага104. Более того, по личному признанию Льва VI, сделанному позднее, Василий Македонянин избил его, заставив жениться на св. Феофании. Разумеется, никто не спрашивал согласия и у невесты – все решала воля царственных родителей жениха105.
Безусловно, св. Феофания являла собой широко распространенный пример женской святости и благочестия, далеко не редкий в те дни. Тем не менее ее судьба и жизнь были не вполне обычными. Святая царица принадлежала к знатному роду, и ее отец имел звание иллюстрия, т.е. относился к высшим аристократическим кругам. У него и его жены Анны долго не было детей, но по их горячим молитвам Господь подарил им ребенка, св. Феофанию. Уже с 6‑летнего возраста та знала Псалтирь наизусть, а ее благочестие стало широко известным. Именно поэтому на нее обратил внимание василевс, по приказу которого св. Феофания была приглашена во дворец на смотрины невест; теперь она стала женой Льва Мудрого106.
Рожденная скорее для монастырской обители, чем для царского дворца, св. Феофания под роскошным царским платьем носила обноски, спала на жесткой подстилке вместо кровати, и ночью каждый час вставала на молитву. Все дни она проводила в благочестивых делах, явно не озадачиваясь вопросами телесной близости с мужем, и быстро наскучила молодому царевичу, пышущему энергией и мужской силой.
Не удивительно, что вскоре Лев Мудрый сошелся тайной связью с дочерью этериарха (начальника иноземной дворцовой стражи) Стилиана Заутцы Зоей. Обворожительная девица полностью пленила сердце Льва, и их отношения стали настолько открытыми, что св. Феофания однажды не выдержала и пожаловалась свекру на поведение собственного супруга. Не мудрствуя лукаво Василий Македонянин тут же приказал венчать Зою с неким придворным Феодором Гузуанитом, а сыну сделал жесткое взыскание. Этот инцидент еще более охладил отношения Льва с отцом, что привело в 885 г. к печальным последствиям107.
В число доверенных лиц императора входил Евхаитский архиепископ Феодор Сантаварин, друг патриарха св. Фотия. Со Львом они откровенно не любили друг друга – Сантаварин публично высказывал сожаление по поводу легкомысленности царевича, и, кроме того, как друг св. Фотия, не без опасения следил за тем, что вокруг Льва Мудрого образовалась группа придворных, недовольных политикой Константинопольского патриарха. Заметим попутно, что, по мнению некоторых историков, Сантаварин являлся тайным манихеем и приверженцем волхования. Как уверяют, сохранилась даже история о том, как он волховал перед самим Василием I Македонянином и тот, пораженный его способностями, ошибочно принятыми за проявление святости, доверился хитрому архиерею108.
А тот задумал дьявольскую комбинацию, результатом которой должно было стать окончательное отвержение императором своего сына. Как-то он посоветовал Льву вооружиться коротким мечом, чтобы не быть застигнутым врасплох недругами, которые – уверял царевича архиепископ – желают его смерти; и юноша доверчиво внял словам архиерея. Но вслед за этим Феодор Сантаварин «открыл» императору, будто неблагодарный сын желает его убить.
Льва доставили в царские покои и обыскали – конечно, меч был при нем, из чего следовало, что он действительно желал убить отца. Разгневанный василевс отдал приказ ослепить сына (!), и лишь горячее заступничество св. Фотия, Заутцы и многих сенаторов спасло Льва. Все же царь лишил сына права носить пурпурные сапоги и на 3 года заключил под стражу – верная св. Феофания добровольно разделила с мужем тяжесть пребывания в заключении. Все время пребывания под арестом супруги предавались молитве и посту, моля Бога о даровании им прощения и спасения. Вместе со Львом наказания не избегли и его ближайшие товарищи – доместик схол Андрей и магистр Стефан109.
Однако друзья Льва, которых было много среди придворных сановников, неоднократно предпринимали попытки освободить его. Сохранилось известие о том, что кто-то из них специально обучил говорящего попугая, клетка с которым висела в большом зале Священного дворца, и во время обеда птица постоянно повторяла: «Бедный Лев! Бедный Лев!» Во время одной трапезы император заметил грусть на лицах своих сановников и спросил, в чем причина. «Как мы можем пировать с легким сердцем, государь, – ответили они ему, – если птица и та укоряет нас за наше поведение. Как мы можем среди веселья забыть несчастного царевича?»110 Под давлением придворных сердце отца смягчилось.
В течение всего срока заточения сын не переставал писать отцу, пытаясь оправдаться в возводимых на него обвинениях, и, наконец, на праздник Илии Пророка (20 июля) Василий I даровал ему свободу, разрешив даже участвовать вместе с собой в пышной процессии. Когда обрадованные константинопольцы начали славословить Льва, император рассерженно воскликнул: «Вы благодарите Бога за моего сына? О, вы еще переживете с ним немало бед!» Нет сомнений в том, что он непременно лишил бы Льва императорского достоинства, но второй сын, Александр, демонстрировал еще худшие качества, а младший сын св. Стефан откровенно стремился к духовной жизни. Поэтому сразу после смерти отца новым императором Римского государства стал Лев VI Мудрый.
Жертва своего тревожного детства и придворных интриг, которых во множестве он вкусил сызмальства, Лев вырос человеком закрытым, но решительным, небесхитростным, но благочестивым. Поскольку никто в семье не предполагал, что когда-нибудь Лев станет единовластным правителем, его не готовили к ратным подвигам, зато стремление к учению и любовь к наукам навсегда поселились в его душе.
Возможно, религиозное чувство нового царя не было таким горячим, как у св. Феофании, но, несомненно, глубоким. Лев VI много жертвовал на строительство монастырей и храмов, а также писал праздничные каноны и стихиры, вошедшие в состав богослужебных книг. Император настолько увлекался чтением богословских трудов, что тратил на это занятие не короткие часы досуга, а почти все время. Неправильно, однако, полагать, будто государственные дела совершенно не волновали его. По многим направлениям деятельности Римского государства он продолжил политику отца и, в частности, решительно уничтожал последние остатки республиканского строя – отжившие, но все еще опасные атавизмы. Затем он упразднил сенат и отменил муниципальное устройство в городах, как уже совершенно невостребованное жизнью.
Первым его делом после вступления на царский престол стало восстановление доброго имени и отдание последних почестей (пусть и запоздалых) императору Михаилу III. В Хрисополь, где находился прах погибшего царя, был отправлен стратилат Андрей, сенаторы и священники. Они извлекли останки Михаила III, обрядили в царские одежды, положили в кипарисовый гроб, а затем доставили в Константинополь и торжественно перенесли в усыпальницу храма Святых Апостолов111.
Это событие вновь возродило старые слухи, будто настоящим родителем Льва Мудрого являлся император Михаил III. Но едва ли действия молодого царя имели своей целью почтить память «отца». Во-первых, нельзя сбрасывать со счетов естественное желание молодого царя хотя бы немного загладить вину Василия Македонянина. А, во-вторых, как настоящий василевс, полный сознания своего статуса, он не мог не желать отдать дань одному из своих предшественников.
Его считали чрезмерно подозрительным, но мог ли жить с открытой душой император, на жизнь которого не раз покушались самые близкие люди?! Едва он стал единоличным правителем, как выяснилось, что отец его возлюбленной Зои Заутцы вместе с несколькими придворными составил заговор с целью убийства царя. И самое удивительное, что, открыв намерения заговорщиков, Лев VI не смог покарать преступников, спрятавшись от них в своем дворце (!). Лишь после того, как некий магистр Лев Феодотакис примирил царя с отцом его возлюбленной, император осмелился открыто ходить по царским покоям112.
В этом нет ничего удивительного: еще не приобретший опыта в делах государственного управления, Лев Мудрый казался многим придворным излишне робким и неуверенным в себе. Напротив, Заутца, прекрасно понимавший, что может произойти с ним лично вследствие какого-нибудь удачного заговора, очень опасался за свою жизнь. Как и в любом обществе, высший свет Византии был изнутри разделен на множество партий и групп, соединившихся по интересам. Понятно, что первый сподвижник и друг покойного Василия Македонянина мог в случае неудачного правления Льва Мудрого расстаться с жизнью, причем не по своей воле. Заутца резко осаживал молодого царя и не давал воли жалости, постригая в монахи и ссылая всех подозрительных людей.
