bannerbannerbanner
«Священные войны» Византии

Алексей Михайлович Величко
«Священные войны» Византии

Полная версия

Между тем оставалась еще одна категория святых – апостолы, проповедовавшие Евангелие всему миру. И параллель между ними и Римским императором, государем Вселенной, также распространявшим свет учения Христа по всей Ойкумене, не укрылась от взора древних христиан. Поскольку же апостолы занимали высшую строчку в иерархии святых, Римским царям вполне обоснованно определили высшее место в церковном управлении и предоставили полномочия (обязанности?), близкие к апостольским64.

Есть еще одна причина, в силу которой царский сан был признан почти священническим и даже «как бы» епископским – об этом подробно будет говориться ниже. В онтологическим смысле понятия «Церковь» и «Божественная Литургия» суть тождественны. Для первых христиан выражение «идти в Церковь» подразумевало Евхаристическое собрание. И в посланиях апостола Павла (например, 1-е Послание к Коринфянам) термин «Поместная Церковь» употреблялся исключительно для обозначения ее проявления при совершении Божественной Литургии. «Как Евхаристия есть образ будущего, т.е. Царства Божия, так и сама Церковь есть и должна быть образом грядущего. Церковь не перестает быть Церковью и вне Евхаристии, однако она есть и пребывает Церковью именно потому, что она есть Евхаристия, т.е. образ Царства Божия».

По одному справедливому замечанию, Церковь участвует в истории только одним способом – перенесения своего евхаристического опыта на повседневную жизнь людей, хотя и не связывает себя мирскими методами разрешения проблем. В этом отношении земная Церковь есть Церковь странствующая, временно пребывающая в мiру, но не поселяется в нем. И своим устроением Церковь также обязана Евхаристии65.

По своей внутренней структуре Церковь состоит из клира и народа: предстоятели, приносящие бескровную жертву, и те, кто отвечает «аминь». При этом церковным народом, или мирянами, называли не вообще всех неклириков, а лишь тех, кто прошел через свое «рукоположение», обряд Миропомазания, и занял свое место в Евхаристическом собрании. Епископ же, предстоящий на Евхаристии, являет собой образ Христа, незримо присутствующий на Литургии. Его власть – от Бога, поскольку в Церкви никакого источника власти в принципе помыслить невозможно. Поскольку же Церковь остается Церковью и вне Евхаристии, епископ действует в ней не только как представитель Христа, но и как представитель Его Церкви. В этом качестве епископ участвует на Соборах, включая Вселенские, хотя этим правом не обладают викарные или титулярные архиереи66.

Отсюда следует очень важный вывод, напрямую касающийся Римского императора. Церковь вошла в Римскую империю, а государство начало жить законом Христа, и в этой «симфонии властей» немыслимо разделение двух союзов. Василевс по факту является носителем высшей власти в Римской империи, а, следовательно, эту власть ему предоставил Христос – точно так же, как и епископу. Царь, как и архиерей, представляет народ, в том числе церковный, и в этом он опять же подобен епископу. Его высшие властные полномочия требуют определить место царя в церковной иерархии – двольно сложное занятие, но в любом случае быть просто мирянином он не может – это очевидно.

Таким образом, сам собой напрашивается вывод о священническом достоинстве Римского царя, которое, однако, никак не может быть квалифицировано по привычной для всех системе иерархии, сложившейся к тому времени в Кафолической Церкви. Поэтому, как мы увидим неоднократно, императору разрешалось многое из того, что напрямую и категорично запрещено мирянам, включая вход в Алтарь царскими вратами и каждение в нем.

Следует отметить, что в значительной степени идеология Римского царства-Империи и царского служения была почерпнута византийцами из текстов Ветхого Завета. Царская власть над избранным народом, в данном случае христианами, могла быть только и исключительно даром Божьим. И, как замечал один тонкий исследователь, «в Византии Ветхий Завет имеет основополагающее, почти конституционное значение, он служит таким же нормативом в политической области, как Новый Завет – в сфере морали.

История еврейского народа, тщательно очищенная христианским прочтением от всего исторического и еврейского, рассматривается как набросок того, какова будет или, по крайней мере, какова должна быть история Империи, как способ осознать, при каких условиях и в соответствии с каким библейским прообразом правитель приобретает или теряет легитимность, сын наследует власть собственного отца, а царь сможет называть себя священником»67.

Император являлся особой фигурой, олицетворяющей всю Римскую державу. Не случайно уже в первые века существования Империи личность императора признавалась сакральной. Император – первый солдат и первый гражданин. Он несет такие же тяготы службы, как и все римляне, и, более того, ведет жизнь, не похожую на быт всех остальных людей. Чрезвычайная скромность, величайшая ответственность, умеренность во всем, что касается самого императора.

Служение Империи – это главнейшая его обязанность, зато император являлся всевластным хозяином, полностью распоряжаясь всеми делами государства. «Все, что принадлежало императору, принадлежало государству; все, что принадлежало государству, принадлежало также и императору. Его личное состояние растворилось в государственном»68.

Вообще, тексты Священного Писания открывают удивительные сочетания лиц и образов. С одной стороны, прообразом Христа является конкретный, хотя и легендарный ветхозаветный царь Салимский (Иерусалимский) Мелхиседек – царь, священник и пророк одновременно, сан которого блестяще раскрыт крупными мазками святым апостолом Павлом в известном его Послании к Евреям. Салимский царь – «священник Бога Всевышнего», «царь правды», «царь мира». «Без отца, без матери, без родословия, не имеющий ни начала дней, ни конца жизни, уподобляясь Сыну Божию, оставаясь священником навсегда» (Евр. 7: 1—4).

Мелхиседек предвосхищает по времени левитское священство, поскольку Левий «был еще в чреслах отца, когда Мелхиседек встретил его». По другой версии, факт наличия самой личности Мелхиседека вообще обосновывал право царя в Иерусалиме на какое-то особое, экстраординарное священство, отличное от «рядового» священства потомков Аарона69.

Но и Новый Завет давал не менее красочные картины. И Христос, именуемый в тексте Священником, наподобие Мелхиседека восстает «не по закону заповеди плотской, но по силе жизни нарастающей». И о Спасителе говорится: «Ты священник вовек по чину Мелхиседекову» (Евр. 7: 1—3, 15—17). С другой стороны, Римский император – прообраз Христа на земле, уподобляющийся Мелхиседеку, также имеет Салимского царя своим идеалом. Отсюда легко перебрасывается мостик к его священническим полномочиям70.

Сохранилось много свидетельств Учителей и Отцов Церкви, полных подобных размышлений о царском достоинстве. В частности, преподобный Ефрем Сирин (IV в.) не сомневался в божественном предназначении Римской империи и Римского царя. В одном из своих произведений он прямо писал, что Христос и император царствуют одновременно. Единовластие Божие в Царствии Небесном и единовластительство василевса в царствии земном уничтожают многобожие и многовластие. И этим указывается миру путь к спасению.

Как и позднее, император святой Юстиниан I Великий, преподобный не отделяет Церкви от Римской империи и священства от царства. Император дает законы и следит за их выполнением, священство умягчает сердца и принимает кающихся перед Господом. Цари должны свидетельствовать о неправдах среди духовенства, исправляя ошибки уклоняющихся в ересь, что говорит о высочайшем доверии и культе царя, практически безгрешного в вере силой благодати Божьей. Не случайно преп. Ефрем Сирин пишет: «Господи, сотвори мир между священниками царями, и в Единой Церкви пусть священники возносят молитвы за своих царей, а цари пощадят свои города. Так пусть будет мир внутри, будь же для нас внешней стеной!»71.

Впрочем, это произведение являлась далеко не единственным, и многие другие современники охотно разделяли общее убеждение преподобного Ефрема. Например, блаженный Августин, епископ Ипонский (память 28 июня), так описал в своем бессмертном произведении «О граде Божием» образ настоящего Римского императора. «Мы называем государей христианских счастливыми, если они управляют справедливо; если окруженные лестью и крайним низкопоклонством не превозносятся, но помнят, что они люди; если употребляют свою власть на распространение почитания Бога и на служение Его величию; если боятся, любят и чтут Бога; если любят более то царство, в котором не боятся иметь сообщников; если медлят наказаниями и охотно милуют; если самые наказания не употребляют как необходимые средства для управления и охранения государства, а не как удовлетворение своей ненависти к врагам; если и помилование изрекают не для того, чтобы оставить неправду безнаказанной, а в надежде исправления; если в том случае, когда обстоятельства вынуждают их произнести суровый приговор, они смягчают его милосердием и благотворительностью; если обстановка и род их жизни тем скромнее, чем более могли бы быть роскошными; если они лучше желают господствовать над дурными наклонностями, чем над какими бы то ни было народами, и делают все это не из желания какой-нибудь пустой славы, а из любви к вечному счастью; если не пренебрегают приносить Богу за грехи свои жертву смирения, сожаления и молитвы. Таких христианских императоров мы называем счастливыми»72.

А в произведениях английских богословов IV века возникла и была обоснована другая, еще более категоричная максима: «Dei imaginem habet rex sicut et episcopus Christi» («Государь – образ Бога, так же как епископ – образ Христа»). Впоследствии эта теория ляжет в основу многих средневековых трактатов о Божественном правосудии и монархе, как его орудии. И многие авторы будут упорно доказывать, что император – даже не викарий Христа, которым является в лучшем случае Римский епископ, а легат Бога-Отца. Для религиозного сознания разница более чем очевидная.

Эту формулу будут спустя несколько веков озвучивать в посланиях к Карлу Великому (765—814) – с которым мы вскоре столкнемся, и Генриху I Английскому (1100—1135): «Поистине, король в своем королевстве, как представляется, занимает место Бога-Отца, а епископ – место Христа. И поэтому все епископы оказываются по праву подчинены королю, подобно тому как Сын, несомненно, подчинен Отцу – не в силах Своей природы, но в силу чина»73.

 

Стоит ли удивляться, что святой Константин Великий воспринимался современниками как тринадцатый апостол? А после того, как Церковь освободилась от гонений, а затем стала государственной, участие императоров в церковных делах возрастает невероятно. Вплоть до того, что уже в IV в. они утверждают вероисповедание и святые догматы, запрещая одновременно с этим государственным законом всякую ересь.

«Состояние нашего государства, – отмечал император св. Феодосий Младший, – зависит от образа богопочтения, и у них много общего и сродного. Они поддерживают одно другое, и каждое из них возрастает с успехами другого, так что истинное богопочтение светится правдивой деятельностью, а государство цветет, когда соединяет в себе и то и другое. Посему, поставленные Богом на царство, назначенные быть средоточием благочестия и благополучия подданных, мы всегда храним союз их неразрывным, служа Промыслу и людям… Преимущественно пред прочим мы заботимся о том, чтобы состояние Церкви оставалось достойным Бога и приличным нашим временам, чтобы от единомыслия всех происходило спокойствие, и от мира в церковным делах – невозмутимая тишина, чтобы богопочтение и богослужение было безукоризненно, чтобы находящиеся в клире и совершающие великое служение священства были свободны по жизни от всякого упрека с худой стороны»74. Здесь можно выделять курсивом практически каждую строчку.

В другом письме св. Феодосий II пишет: «Всем известно, что состояние нашего государства и все человеческое утверждается и поддерживается благочестием к Богу. Когда благоволит Верховный Судия, то все дела текут и направляются счастливо и по нашему желанию. Итак, получив по Божественному промышлению царство, мы должны прилагать величайшую заботливость о благочестии и благоповедении наших подданных, чтобы и истинная вера и наше государство сияли искреннею ревностью о высшем благе и полным благочестием»75.

Итак, торжественно провозглашается, что не народная воля и не сенат, а Бог поставляет императора на царство, и защита Его Церкви становится первой обязанностью монарха, который непосредственно перед Спасителем отвечает за чистоту веры. Поэтому для византийцев статус монарха не подвластен в полном объеме человеческому суду. Император – ставленник Бога на земле, Его прообраз, равно как и Римская империя, которая представляет собой земное, хотя бы как «сквозь мутное стекло», но зримое отображение Царствия Небесного.

Вселенские Соборы являли собой, конечно, чудо, которое Господь даровал (опять же, через посредство императоров) Кафолической Церкви для наилучшего и единообразного усвоения Учения Христа. Вполне естественно современники ждали от Вселенских Соборов церковного мира и четких вероисповедальных формул. Но зачастую вследствие различных обстоятельств этот желанный результат достигался далеко не сразу. Объективные причины – различие языка, лексики, нюансы богословских традиций различных школ, и субъективные – человеческие слабости и пороки, подрывали единство и целостность Церкви.

Нередко Поместные церкви прерывали друг с другом евхаристическое общение, внутри епархий различные общины искали высший центр церковной власти, к которому можно было бы апеллировать. В различных церковных общинах варьировалось почти все: день празднования Пасхи, дисциплинарная практика, литургическая служба и т.п. И решения Соборов далеко не для всех являлись безусловными – каждый из них прошел свой нелегкий и небыстрый путь общецерковного признания, рецепции. И единственным лицом, способным обеспечить повсеместное признание соборных актов как на Востоке, так и на Западе, являлся император76.

Непосредственное участие царей в рецепировании вселенских актов имело громадное значение. Поскольку ложные или откровенно еретические «догматы» рано или поздно отвергались Вселенской Церковью, никакой акт императора, никакие самые решительные действия политической власти и ее союзников в лице епископата не имели шансов закрепить в православном сознании и практике решения лжевселенских соборов. Но в тех многочисленных ситуациях, когда истина с громадным трудом преодолевала ереси, именно сила и авторитет императорской власти становились тем спасительным орудием, при помощи которого Церковь сохраняла свою целостность и единство вероучения.

Теоретически, как справедливо заметил один автор, в таких случаях все должна была решать церковная рецепция, то есть свободное усвоение и принятие этих догматов православным обществом. Но на практике очень многое решала личная санкция императоров и их позиция77.

Сама жизнь неизменно требовала от императоров действий, могущих умиротворить Кафолическую Церковь, обеспечить ее внешнее единство и единство вероисповедальное. Император Констанций и его царственные братья вынуждены были ставить последнее слово во многих богословских спорах и при разрешении канонических прецедентов, иначе никакое нормальное существование церковных общин оказывалось невозможным. Императоры Валентиниан и Валент старались не вмешиваться во внутрицерковную жизнь, но это было возможно только на Западе, слабо подверженном арианству. Но на Востоке дистанцированность Валента привела только к новым затяжным расколам, гонениям на православных со стороны арианствующих епископов и в итоге к обвинению царя в поддержке, которую он якобы оказывал еретикам.

Святой Феодосий Великий, тонко чувствующий ситуацию и понимавший свои обязанности перед Богом, выступил решительным антиподом некоторым царственным предшественникам. Поэтому в его царствование Православие обрело уверенную и твердую основу, а ереси были развеяны силой императорской власти.

И это обстоятельство предопределяло место царя в церковной иерархии и его церковные полномочия, растущие и ширящиеся по объему из века в век. «Широкие права императора в делах Церкви, – отмечал Ю.А. Кулаковский (1855—1919), – не подлежали никакому сомнению еще со времени св. Константина. Церковь живет в государстве, и тем самым глава государства является главой Церкви»78.

В свою очередь, обязанность защищать Церковь немыслима без признания за царем высших административно-правительственных полномочий по управлению Церковью. А также права царя или, скорее, обязанности вторгаться в сакральные вопросы, то есть в самое вероучение. Действительно, как можно законом гарантировать сохранение истинной веры, если формирование догматов неподвластно императору? И уже император св. Гонорий в письме императору Аркадию прямо пишет, что «попечение государево простирается на таинственные и кафолические вопросы»79.

Эти естественные выводы очень рано укоренились в сознании как самих христиан, так и уже первых христианских императоров. Еще в деяниях св. Константина Великого можно найти следы двойственности его статуса, некоторую нерешительность царя в реализации тех полномочий, которые сформулированы выше. Его крайне занимал вопрос формального единства Кафолической Церкви, но он старается уклониться от содержания богословских диспутов. Однако некоторое время спустя царь начинает охотно вступать в богословские дебаты и, уже не смущаясь, утверждает, что исследует истину наравне с епископами.

Окруженная многочисленными врагами, раздираемая церковными расколами и местным сепаратизмом, Римская империя могла существовать исключительно в условиях единоличной, сильной и могущественной власти. Кроме вселенских патриархов (Римского, Константинопольского, Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского), Кафолическая Церковь нуждалась в высшем своем представителе, который, с высоты царского престола являя образец нравственного сознания, гарантировал бы ее единоверие и целостность. В глазах всего христианского мира император стал верховным покровителем, главой Церкви, охранителем и защитником вселенской, христианской истины. И в этом отношении правильно отмечают, что Византийская империя держалась лишь нравственной верой в силу своей самодержавной власти80.

По общему убеждению, власть дана императору не только для охраны государства, но преимущественно для защиты Церкви. Признавая, что им вместе с imperium вручена Богом и забота о Церкви, Римские императоры со времен Грациана и св. Феодосия Великого провозглашают определенное христианское исповедание веры, как принципиально единственную и истинную религию, такую, которая должна стать всеобщей. Церковь предоставляла императору исключительные, едва ли не абсолютные полномочия, вменяя ему в обязанность налагать на государство церковный закон81.

На гневные возражения ересиарха Доната чиновникам императора Константа: «Какое дело епископам до императорского двора, какое дело императору до Церкви», св. Оптат Милевский (память 4 июня) ответил: «Не государство находится в Церкви, а Церковь в государстве, т.е. в Римской империи. Над императором нет никого, кроме Бога, Который его создал. Если поэтому Донат возвышает себя над императором, то он переступает границы, поставленные нам, людям. Если он не подчиняется тому, кто всего выше почитается людьми после Бога, то немного не хватает, чтобы он сам себя сделал богом и перестал быть человеком»82.

Конечно, никаких законов, никакой правовой регламентации этих полномочий в том системном виде, в каком мы привыкли видеть римское право, здесь не обнаружить. Более того, в описываемое нами время это даже не стало еще признанным каноническим обычаем, но уже приобрело характер устойчивой тенденции, рано или поздно должной стать твердым правилом управления Церковью. Практически всегда решали два фактора – благочестие и личность императора, а также состояние дел в Церкви. Если второй фактор оставался хотя бы относительно стабильным, императоры не стремились наглядно проявить свою власть на церковном поприще.

Так было при императорах Аркадии и св. Гонории. Но когда мягкий и излишне щепетильный в церковных делах св. Феодосий Младший попытался скопировать поведение отца в других условиях, это привело к жесточайшему кризису, с которым Церковь и государство справлялись несколько десятилетий. Не только Церковь раскололась на противоборствующие партии, но пришлось немало потрудиться, чтобы обеспечить рецепцию III Вселенского Собора, прошедшего помимо воли царя и не признанного им. Более того, оказалось необходимым принять меры для восстановления репутации царской власти в лице самого св. Феодосия Младшего. Твердые характеры св. Маркиана, св. Пульхерии, св. Льва Великого все поставили на место, по крайней мере насколько это было в их силах. И IV Вселенский Собор в Халкидоне стал самым проимператорским из всех ранее созывавшихся.

Хрестоматийно звучат слова одного современника: «Когда некоторые заявляют, что василевс не подвластен закону, а сам является законом, то же самое говорю и я. Однако пока во всех своих действиях и законоположениях он поступает хорошо, мы повинуемся ему. А если он сказал бы: “Пей яд!” – ты, конечно, не сделал бы этого. Или хотя бы сказал: “Войди в море и пересеки его вплавь”, – но ты и этого не можешь исполнить. Поэтому знай, что василевс как человек подвластен законам благочестия. Итак, именно поэтому мы составляем это сочинение для будущих благочестивых и христолюбивых василевсов. Господь вознес тебя на царский трон и милостью своею сделал тебя, как говорится, земным Богом, способным поступать и действовать по своему желанию. Поэтому да будут дела твои и поступки исполнены разума и истины, справедливость да пребудет в сердце твоем. Да не обделишь одних без прчиины, других же не облагодетельствуешь вопреки всяким справедливым основаниям. Напротив, будь нелицеприятен со всеми. Виновный пусть получит в меру за свой поступок, а если ты исполнишься сочувствия к нему и простишь его ошибку, то это дело божественное и царское»83.

Такое положение дел накладывало многие обязанности и на самого императора. Конечно, царь обязан был быть православным – это требование также нигде не было закреплено правовым образом, но являлось безусловным и обязательным, само собой подразумевающимся. С другой стороны, нет ничего невероятного в том, что цари иногда заблуждались (Зенон) или даже (как Василиск) пытались использовать богословские споры для собственных карьерных целей. Как обладающая благодатью быть свободной от плена ада, Кафолическая Церковь никогда не ошибается и способна восстановить то, что могло быть потеряно даже при «нерадивых» или не вполне правоверных императорах.

Для объяснения политики Зенона и некоторых других царей, непопулярных среди ригоричных ортодоксов, следует сделать одно общее замечание. Принципиально неправильно нередко бытующее мнение, будто при православных императорах Церковь оказывалась с государством в одних отношениях, а при императорах, склонявшихся к той или иной ереси, в совершенно противоположных. На самом деле разницы не было никакой, поскольку те и другие отношения вытекали из одного и того же начала. «Догматическое учение Православной Церкви не составляло чего-либо окончательно выясненного и формулированного; для него потребовался продолжительный процесс выяснения и формулирования, и нет ничего необъяснимого в том обстоятельстве, если император не всегда оказывался на стороне православной партии, а принимал сторону противоположной партии»84.

 

Теократическая идея в редакции отдельных западных отцов, певцом которой был еще блаженный Августин, не нашла сочувствия на Востоке, для которого мысль о принадлежности всей полноты церковной власти только священству была совершенно чужда. Центр тяжести церковной власти всегда для Востока лежал в мiре, в общине, которой принадлежала рецепция. Поэтому едва ли не автоматически вся полнота церковно-правительственной власти перешла к императору, как представителю мира всей Вселенской Церкви85.

Это выражалось хотя бы в том, что вместе с кратким формулированием правильного исповедания веры цари указывали и епископов, представителей данного исповедания, с которыми должно установить общение86. Только представители этого вероисповедания признавались Церковью и имели права, предоставленные законодательством Империи православным. Начиная с X в. Церковь называет императора святым, то есть освященным в своей власти для мира своего царства. С этого же времени чин венчания включает в себя миропомазание87.

Для понимания древнего образа мыслей полезнее, пожалуй, не пытаться пересказать его современными понятиями, а просто воспроизвести слова, торжественно и благородно звучавшие полторы-две тысячи лет назад.

Отцы Эфесского Собора 431 г. так обращаются к императорам: «Ваше благочестие, христолюбивые и боголюбезнейшие государи, приняв истинную веру от предков и приумножая ежедневно, прилагаете великое попечение о догматах истины»88.

Евсевий Дорилейский вопиет к императорам: «Цель вашей власти – заботиться как о всех подданных и оказывать помощь всем оскорбляемым, так и особенно – о священнодействующих, служа этим Богу, от Которого даровано вам царство и власть над сущими под солнцем»89.

Халкидонский Собор в едином порыве восклицает: «Для сильных болезней нужны и сильные лекарства, и мудрый врач. Поэтому-то Господь всех приставил, ваше благочестие, к страданиям Вселенной, как наилучшего врача, чтобы вы исцелили их приличными лекарствами. И вы, христианнейшие, принявши Божественное определение, пред всеми другими приложили приличную заботливость о Церкви, предписывая первосвященникам врачество согласия. Ибо, собрав нас отовсюду, вы употребили все средства, чтобы уничтожить случившееся разногласие и укрепить учение отеческой веры»90.

И дальше, обращаясь уже к императрице святой Пульхерии: «Блеск вашего благочестия озаряет всех. Через вас совершилось течение Апостольского учения; ревностью вашей любви к Богу рассеян мрак неведения и возвращено согласие веры; мы соглашаемся с вселенскими учительствами благочестия, получая помощь к тому в ваших подвигах; через вас теперь наши овчарни наполняются стадами верных; через вас сходятся теперь те, которые прежде были рассеяны и возвращены пастыри овцам и учители ученикам»91.

И потом – ко всем царям: «Мы знаем, какой страх внушает злым ваша почтенная власть, и какую заботливость вы оказываете о церковном мире, будучи научены опытом. Посему и молим Бога всех сохранить надолго вашу власть, которая обычно покровительствует благочестию, царствует над вселенной мирно, судит каждого подданного справедливо, покоряет поднятые руки врагов и заставляет повиноваться вашим скипетрам»92.

«Бог праведно даровал вам царство и власть над всеми для благоденствия Вселенной и для мира святых церквей. Поэтому, благочестивейшие и христолюбивые императоры, прежде всего и вместе со всем вы заботитесь о догматах православной и спасительной веры, то прекращая рыкания еретиков, то выводя на свет права благочестивых догматов»93.

Это – общий голос Церкви, среди которого звучат голоса самих царей и мирян. Некто Елпидий, военачальник, участвующий в качестве представителя царя на Халкидонском Соборе, заявляет буквально следующее: «Виновник зла демон никогда не оставляет войны против святых церквей: и благочестивейший император всегда противостоит ему, неправедно воюющему, – справедливо рассуждая, что будет иметь в Боге защитника своего царства, если сам вооружится на брань за благочестие»94.

«Христолюбивая ревность вашей тихости, благочестивейшие и благовернейшие, принявшие от Бога обладание всеми царствами», – обращается к св. Маркиану и св. Пульхерии нотарий Халкидонского Собора Аэций95.

Было бы очень наивно говорить, будто данная доктрина могла родиться только на Востоке и вызываться к жизни некими специфическими чертами восточного менталитета. Запад в лице своих лучших представителей чувствовал и осознавал священство и высшие обязанности императора часто не менее тонко и полно, чем Восток. Папа Целестин так понимает полномочия царя: «Хотя достаточно было бы того, чтобы попечение вашей милости о защищении Кафолической веры, на которое вы, по любви к Христу Богу нашему, правителю вашей Империи, поспешаете со всем усердием, сохраняло ее чистою и неповрежденною, осуждая ложь развращенных догматов, и чтобы вы всегда полагали в этом ограждение вашей власти, зная, что царствование, укрепляемое соблюдением святой веры, пребудет твердо и непоколебимо»96.

А Западная царица обращается к своему восточному соправителю со следующими словами: «Всем известно, что твоя кротость имеет такое попечение и заботливость о вере Кафолической, что вы совершенно воспретите делать ей какое-либо оскорбление»97.

Справедливо говорят, что III и IV Вселенские Соборы подняли на невиданную высоту авторитет и статус Рима. Халкидон узаконил исключительные полномочия, равные папским, Константинопольского патриарха. Но эти два Собора демонстрируют чрезвычайно возвышенное отношение к царской власти со стороны даже тех архиереев, которых никогда и никто не упрекнет в конъюнктуре и «дипломатизме».

«Мы радуемся, что в Вас не только императорская, но и священническая душа: потому что сверх императорских и публичных забот Вы имеете благочестивейшее попечение о вере христианской, т.е. печетесь о том, дабы в народе Божием не усиливались расколы или ереси или какие-либо соблазны; ибо тогда только будет в отличном состоянии и Ваша империя, когда сохранится в ней исповедание единого Божества в вечной и неизменной Троице», – писал Римский папа св. Лев I Великий императору св. Феодосию II Младшему.

Он же обращается к св. Маркиану: «Вера вашей милости твердо пребывает и увеличивается славными приращениями; и сия вера вашей милости утешает и укрепляет не только меня, но и всех священников Господа, когда мы в христианском государе находим священническую ревность»98.

Не менее торжественно звучат слова его послания и к императору св. Льву I Великому: «Вы со святым и духовным старанием охраняете мир в Церкви во всем мире… Господь обогатил твою милость таким просвещением своего таинства, что ты немедленно должен усмотреть то, что царская власть сообщена тебе не только для управления миром, но и особенно для охранения Церкви, чтобы ты обуздал незаконные дерзости, и добрые постановления защитил, и истинный мир восстановил»99.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29  30  31  32  33  34  35  36  37  38  39  40  41 
Рейтинг@Mail.ru