Алексей Михайлович Величко
Византия в эпоху иконоборчества
Глава 4. Иконоборческий кризис. «Вселенский» Собор 754 года.
При всех военных и внешнеполитических успехах императора Константина V (за исключением, конечно, Италии) его царствование справедливо характеризуются как первое, по-настоящему серьезное гонение на иконопочитателей; и, безусловно, не без оснований. Впрочем, вначале император оставался в рамках той церковной политики, которую исповедовал его отец. Занятый восстановлением собственных прав на царский престол и войнами, он не имел свободного времени для разрешения наболевшего вопроса церковной жизни – отношение к иконам. Но, как это часто случалось и ранее, желание или нежелание конкретного императора вмешиваться в догматические споры мало что значило, если Церковь оказывалась на грани раскола вследствие неопределенности ответа по дискуссионным богословским вопросам.
Не стало исключением, как мы вскоре увидим, и иконоборчество. После многолетних попыток уничтожить почитание святых икон император Константин V умирал, зная, что иконопочитатели существуют во множестве в его государстве. И, наоборот, уже вскоре после VII Вселенского Собора, восстановившего иконопочитание, выяснилось, что иконоборчество отнюдь не преодолено и Византийскую империю захлестывает вторая волна этой ереси. Церковь должна была «переболеть» очередным заблуждением, чтобы, раскрыв его ложность, сформулировать для себя истинный догмат. Однако, как и от любого другого императора, от Константина V церковное общество ждало твердого выбора и поддержки какой-то определенной богословской позиции. И царь сделал свой выбор, в данном случае, увы, ошибочный. Он поддержал иконоборцев и со свойственной ему энергией предпринял все возможное для победы выбранной им партии.
Расположение императора к иконоборчеству вполне понятно и объяснимо. Рано начав управлять государством вместе со своим отцом, он с юности впитал азы того учения, которое сформировал иконоборческий кружок епископов, приближенный к бывшему императору. Ввиду того положения, которое сложилось в Церкви, отказ сына от церковной политики отца неизбежно был бы воспринят обществом, как признание просчетов Льва Исавра в церковной политике. А прагматичные византийцы не прощали таких ошибок. Узурпаторство Артавазда, прошедшее под знаменем восстановления иконопочитания, во всех деталях показало, что отступать, собственно говоря, Константину V просто некуда. И с присущей ему решительностью и последовательностью царь пошел вперед.
Наверное, гипотетически рассуждая, еще сохранялась возможность изменить позицию царя, если бы восточный епископат категорично высказал свое несогласие с иконоборчеством, но он сам оказался расколотым на различные партии. Кроме того, насколько позволяют судить исторические события, в массе своей архипастыри, причем самые активные, стояли именно на стороне иконоборцев, что только укрепляло царя в своем, к сожалению, ошибочном мнении.
Но вместе с тем едва ли можно согласиться с тем, что, созывая в 754 г. «вселенский» Собор, император стремился прикрыться официальным согласием священноначалия для гонения на иконопочитателей. Безусловно, подготавливая это собрание, Константин V вольно или невольно способствовал формированию «правильной», по его мнению, богословской точки зрения и не без удовольствия встречал сообщения о том, что повсеместно епархии выступают против икон. Зная его твердый характер, можно с уверенностью сказать, что царь вполне мог обойтись и без этих прелюдий. Но император действительно желал узнать мнение Церкви, и на нем строить свою вероисповедальную политику, хотя наверняка его личные пристрастия лежали в области иконоборчества. К сожалению, созванный им Собор лишь укрепил царя в мысли о еретичестве иконопочитания.
Более того, Константин V проявил недюжинные способности и деятельно озадачился богословским обоснованием иконоборчества – этому вопросу посвятил несколько собственных сочинений. В ответ на замечательную защиту иконопочитания в трудах святого Иоанна Дамаскина Константин V развил христологическую аргументацию, не лишенную интереса.
По существу, иконопочитателей и иконоборцев объединяло одно: и те и другие считали невозможным изобразить Бога, Божественное Естество и Божественную Сущность. Вполне разделяя эту точку зрения, император полагал, что изображение одновременно человеческого и Божественного естества на иконе является «чистой воды» монофизитством, слиянием двух естеств (природ) во Христе. Если же почитатели икон не претендуют на слияние двух природ, изображая два естества Богочеловека на иконах, то тогда, следовательно, считал василевс, они неизбежно впадают в несторианство. Ведь очевидно для всех, позднее напишет Константин V, что в этом случае они разделяют два естества Спасителя, а это и составляет отличительную черту несторианства167.
Конечно, существо спора не исчерпывалось только христологическим аспектом, но для себя Константин V Исавр уже пришел к окончательным выводам и более не собирался уходить в сторону. Если он убедился в том, что почитание икон – ересь, то и боролся с ней, как с любой другой ересью: жестоко и последовательно. А в силу специфики своего характера, закаленного в войне и борьбе, будучи последовательным во всем, чего касалась его рука, он вскоре занял сторону крайних, наиболее непримиримых иконоборцев.
Впрочем, уточним, много доводов за то, чтобы признать основным предметом раздумий императора не столько само учение о почитании святых икон и формах этого почитания, а защиту от того натиска, который был повсеместно организован монашеством. Именно оно стало первым врагом царя, и именно с ним василевс активно боролся. Сам же запрет почитания святых икон был довольно неопределенен и совсем не категоричен168.
Итак, едва внешние обстоятельства предоставили такую возможность, царь вернулся к самому злободневному вопросу церковной жизни, желая противопоставить мятежному монашеству соборную волю и решение первоиерархов Церкви. Как раз в 754 г. умер Константинопольский патриарх Анастасий и царь увидел в этом некое знамение, решив предоставить вдовствующую кафедру самому достойному лицу по итогам заседаний Собора, созвать который он задумал уже давно как «Вселенский».
Конечно, василевс мог самостоятельно, как ранее делали до него другие Римские цари, назначить столичного архиерея. Но, во-первых, он вспомнил, как некогда на Вселенских Соборах присутствующие отцы избирали новых патриархов на вдовствующие кафедры, и решил реанимировать эту практику. А, во-вторых, ему хотелось убедиться, что новый кандидат будет разделять его взгляды, чтобы он получил в лице патриарха не оппозицию, а верного помощника. А это можно было сделать лишь во время соборных обсуждений. Но планам царя не дано было реализоваться в полном объеме.
Рим открыто и буднично, как отмахнувшись рукой, проигнорировал предложение императора прислать своих представителей на Собор. Александрия, Антиохия и Иерусалим, находясь в руках арабов, не имели физической возможности направить своих патриархов, а без них ни один подчиненный архиерей не мог оказаться в Константинополе. Оставался только столичный патриархат, всех епископов которого император пожелал видеть на созванном им собрании. На организацию Собора ушел почти год, в течение которого царь деятельно интересовался мнением местных епархий по существу тех вопросов, которые он вынес на обсуждение архипастырей. Всего по приказу царя на Собор собралось 338 епископов – число, сравнимое разве с Халкидоном.
Царь озаботился материальным содержанием епископов и тем, чтобы Собор прошел в максимально удобной для них обстановке. Епископам предоставили императорский дворец Иериа на азиатском берегу Босфора между Хрисополем и Халкидоном. Там они заседали с 10 февраля по 8 августа 754 г., а затем переехали во Влахернский дворец императора, в Константинополь, где 27 августа приняли окончательный орос и выбрали нового Константинопольского патриарха Константина (754—766), епископа Силейского169. Председателем Собора стал митрополит Феодосий Эфесский, сын бывшего императора Тиверия III. Ему деятельно помогали такие мощные «тяжеловесы», как митрополит Антиохии Писидийской Василий Трикокав и митрополит Пергии Памфилийской Сисиний Пасилла.
Как известно, время не сохранило для нас деяний этого собрания – они были сожжены после VII Вселенского Собора. Однако в шестом деянии указанного Собора приведен орос иконоборческого собрания 754 г., позволяющий немного раскрыть смысл сказанного его участниками против святых икон и понять аргументацию иконоборцев. В тексте ороса следует различать догматическую и «прикладную» части, причем догматика является вполне православной. В этом легко убедиться из доклада Григория, Неокесарийского епископа на VII Вселенском Соборе, где тот зачитал догматическую часть иконоборческого ороса.
«Кто не исповедует согласно апостольским и отеческим преданиям в Отце и Сыне и Святом Духе одно и то же Божество, естество и существо, хотение и действие, силу и господство, царство и власть в трех ипостасях или лицах, – анафема. Кто не исповедует Единого из Святой Троицы, то есть Сына и Слово Бога Отца, Господа нашего Иисуса Христа, родившимся от Отца прежде веков по Божеству, а напоследок дней сшедшим с Небес нашего ради спасения, воплотившимся от Духа Святого и Марии Девы и от Нее родившимся непостижимо ни для какого понимания, – анафема», и так далее.
И диакон Епифаний, один из участников VII Собора, так сформулировал мнение присутствовавших Отцов: «До сих пор мыслят согласно с творениями Святых Отцов, или лучше, усвоив себе отеческие мнения, приписали их себе»170. Можно не обращать внимания на колючесть слов – в пылу полемики стороны часто переходили границы дозволенного, максимально уничижая своих противников.
Иное дело – «прикладная» часть, посвященная святым иконам. В сжатом виде постановление 754 г. звучит так:
1) Диавол, научивший людей служить твари вместо Творца, по ненависти к роду человеческому, спасенному Христом, под видом исповедания христианского учения незаметно ввел идолослужение;
2) Но Сам Христос воздвиг «подобных апостолам верных наших царей», которые созвали Вселенский Собор. Мы рассмотрели вопрос о чествовании икон, согласно ли оно с учением предшествующих шести Вселенских Соборов, и нашли, что употребление икон противно основному догмату христианства, учению о Лице Богочеловека, и, следовательно, ниспровергает все шесть Вселенских Соборов;
3) Чествующие иконы впадают или в несторианство, или в монофизитство. Изобразить неизреченную тайну единения двух естеств во Христе невозможно, следовательно, икона Христова по самому существу дела невозможна;
4) Но, более того, она не нужна: ни Христос, ни апостолы, ни Отцы не заповедовали чествования Христа под видом иконы; и нет молитвы, претворяющей икону, как предмет, вышедший из рук обыкновенного живописца;
5) Если изображение Христа по догматическим основаниям признано не нужным, то не нужно изображать Богородицу и святых;
6) Писать иконы Богоматери и святых при помощи низменного эллинского искусства представляется делом оскорбительным. Изображение есть продукт язычества и отрицание воскресения мертвых;
7) Употребление икон запрещено в Святом Писании;
8) Должна быть отвергнута всякая икона, изготовленная из всевозможного вещества и писанная красками преступным ремеслом живописцев.
Но затем неожиданно следует совершенно удивительный по своей непоследовательности канон:
9) «Вместе с тем постановляем, чтобы никто из предстоятелей Церквей не дерзал, под предлогом устранения икон, налагать свои руки на посвященные Богу предметы, на которых есть священные изображения. Кто желает переделать их, пусть не дерзает без ведома Вселенского патриарха и разрешения императоров. И из светских властей и подначальных мирян пусть под этим предлогом никто не налагает рук на храмы Божьи и не пленяет их, как это бывало прежде от некоторых бесчинников».
Совершенно очевидно, что это правило направлено против тех крайних иконоборцев, которые не стеснялись налагать руки на церковное имущество, секуляризируя его под видом борьбы с иконопочитателями.
10) «Если кто замыслит представлять Божественный образ Бога Слова, как воплотившегося, посредством вещественных красок, вместо того, чтобы от всего сердца умственными очами поклоняться Ему, превыше светлости солнечной одесную Бога в вышних на престоле славы сидящему – анафема».
Соборный орос имел большой резонанс в Константинопольском патриархате. Многие были удовлетворены аргументацией епископов на Соборе и охотно приняли ее171. И в этом была своя логика, поскольку собрание 754 г. не являлось сугубо еретическим. Оно осудило, строго говоря, только идолопоклонство, а не почитание икон. Вторым каноном Собора запрещалось изображать Божество Христа, но никто из истинных почитателей икон и не посягал на такое святотатство. Они лишь изображали Его образ, в котором Спаситель явил Себя миру, то есть человеческий образ Бога. Главные ошибки Собора 754 г. заключались в том, что, найдя ущербным идолопоклонство, он вообще запретил иконы. А, кроме того, анафематствовали самых интеллектуальных защитников иконопочитания, диспуты с которыми (пусть и заочные) могли открыть глаза на многие заблуждения: св. Германа, патриарха Константинопольского, св. Иоанна Дамаскина и св. Георгия Кипрского172.
Иконоборцы в соответствии с восточными магическими представлениями считали, что если образ возможен, то он должен быть тождествен своему оригиналу. Поэтому единственно возможным образом Христа они провозгласили Святую Евхаристию. Напротив, почитатели икон полагали, что образ не тождествен своему оригиналу, отличается от него. Так что с самого начала между иконопочитателями и иконоборцами наблюдалось отсутствие общей лексики и понятий, они как бы говорили на разных языках и потому с трудом понимали друг друга.
Как всегда, когда Священное Писание и Предание не давали прямых ответов на поставленные вопросы, участники соборных собраний стремились опереться на святоотеческую традицию. И те и другие отождествляли любую новацию (вне зависимости от того, шла речь о догматике или о канонических вопросах) с плохим. «Иконоборчество плохо, потому что оно вносит новое учение в Церковь», – говорили почитатели икон. Но то же самое говорили и иконоборцы, признавая почитание святых икон неким новшеством в Церкви и изо всех сил пытаясь найти в свою пользу аргументы не только из Писания, но и из Предания. Впрочем, впоследствии Церковь подтвердила, что многие аргументы иконоборцев на Соборе 754 г. были фальшивыми или излишне широко, а потому ошибочно толкуемыми173.
Пожалуй, это – главный (и сознательный!) грех, который можно поставить в вину участникам Собора. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов резкое падение интеллектуального (по сравнению с прежними временами) уровня епископата, а также в целом богословия и догматики. Участники иконоборческого Собора легко принимали аргументы, зачитанные из карточек, а не из книг, некоторых авторов вообще не знали (!), только о них слышали, иных толковали крайне тенденциозно174. Например, аргументом из Нового Завета стали слова святого апостола Иоанна: «Бога никто же видеть не может» (Ин. 1, 18) – совершенно очевидно, что таким «доказательством» вопрос о почитании икон разрешить было невозможно.
Таким образом, Собор сформулировал «окончательное» определение об иконах, как того желал Константин V. Вместе с тем нужно отметить, в своих трактатах император-иконоборец шел значительно дальше, чем готовы были пойти члены созванного им Собора. Как отмечают, в богословии императора Константина V явно проявляются монофизитские тенденции, которые Собор всячески устранял из объявленного им официального иконоборческого учения. По некоторым данным, впоследствии император даже дошел до того, что вообще воспретил почитание святых, святых мощей, а также Божией Матери. Если это правда, то совершенно очевидно, что Собор 754 г. не санкционировал таких определений.
Насколько верны эти сведения, трудно судить ввиду незначительности сохранившегося материала. В частности, по мнению других исследователей, весьма маловероятно утверждение отдельных летописцев, будто бы император открыто и публично отрицал Богородицу, признавая ее, как некогда ересиарх Несторий, только Христородицей. Это слабо сочетается с личностью царя, очень осторожного и далеко не глупого человека, едва ли позволившего себе публично высказывать (даже если он разделял эти мысли) сомнительные или ранее анафематствованные Церковью суждения в широкой аудитории. Похоже, что эту и сходную с ней истории выдумали последующие иконопочитатели, темпераментно искавшие примеры недостойного поведения царя.
Бесспорно лишь одно – сразу же после Собора начались гонения, и гонения действительно ужасные, не сравнимые с теми, какие встречались ранее. В первую очередь император потребовал от всех своих подданных принести присягу над Телом и Кровью Христовой, Крестом и Святым Евангелием, что никто из них не будет поклоняться иконам. Затем, приняв сторону крайней иконоборческой партии, Константин V использовал всю мощь государственного аппарата для реализации принятого на Соборе решения. Однако первоначально война с болгарами не позволила императору сразу же заняться искоренением икон, и только в 761 г. и последующее затем десятилетие он выступает в качестве злейшего врага иконопочитателей и, конечно, монашества. Именно монашеское сословие явилось первейшим защитником святых икон, и царь не простил им этой фронды175.
Открытая борьба против монашества началась с громкого дела св. Стефана Нового, который в ответ на нежелание царя признавать изображенный лик Спасителя на иконе с Его образом бросил монету с портретом самого императора на землю и стал топтать. Ведь если между ликом и самой личностью изображенного человека нет никакой связи, сказал святой, то и топтание портрета царя не является оскорблением василевса. Так «на практике» он доказал Константину V неправоту его позиции, хотя сам царь и не признал своего поражения.
Уже находясь в столичной темнице, св. Стефан встретил там 340 монахов с вырванными носами, отрезанными кистями рук и носами, лишенных зрения. Но это было только начало. К сожалению, ослепленный своей ненавистью к монахам, император доходил до ужасных крайностей, ранее невиданных. Так, в августе 765 г. он согнал множество монахов на столичный ипподром, построил мужчин и женщин попарно, а присутствовавшие зрители плевали им в лицо и кричали царю, что больше этой «ненавистной расы» в Империи нет.
Конечно, эту картину нельзя отнести к достижениям Константина V, но, как верно замечают, нам, людям другого времени и иной уже (увы!) цивилизации, трудно понять мысли и категории мышления той эпохи. Византия жила Церковью, и царь – защитник государства с полным правом мог претендовать на то, что все его приказы исполняются беспрекословно. Абсолютно убежденный в еретичестве иконопочитания, уверенный, что именно это «заблуждение» приносит столько бед духовному здоровью его народа, он боролся с противниками теми же средствами, что с арабами и болгарами, нисколько не сомневаясь, что действует во благо. Когда монах Андрей Каливит назвал царя «новым Валентом и Юлианом», Константин велел засечь того до смерти на ипподроме. Но уже за оскорбление царского достоинства, что тоже не ново.
Однако еще больше императора старались в гонениях на иконопочитателей некоторые его сановники. В 766 г. император направил военачальника Михаила Меллисина в фему Анатолику, а Михаила Лаханодракона – в Фракисийскую фему. И здесь Лаханодракон в полной мере проявил себя: он неистовствовал, согнал в Эфес всех монахов и монахинь провинции и объявил им распоряжение. Согласно его приказу, монахам предлагалось либо расстричься и жениться, либо подвергнуться ослеплению и быть сосланными на остров Кипр. Многие иноки приняли мученический венец, но другие выполнили приказ «Дракона», как называли втайне стратига фемы176.
Ненавидя иконы, император делал все, чтобы истребить их повсюду. Сжигались «опасные» сочинения, закрашивались фрески в храмах, в книгах вырезались иконы святых и изображение Спасителя. Как говорят, Константин V предпринял и некоторые меры против поклонения святым мощам, хотя Собор 754 г. ничего противного этому не высказал. В частности, царь приказал закрыть чтимый в Халкидоне храм Святой Мученицы Евфимии, где заседал IV Вселенский Собор, а сами мощи утопить в море (по счастью, они чудесным образом сохранились до наших дней). Сам храм он велел переделать в арсенал.
Первыми помощниками царю стали многие епископы, коим очень досаждала независимость монахов и монастырей, среди которых были весьма состоятельные обители. Но чем грубее велась борьба, тем больше сочувствия у населения вызывала пролитая праведниками кровь. И еще более теплый прием ждал их в Италии, куда монахи во множестве бежали в поисках спасения. Их радостно принимали понтифики, а папа Павел I даже подарил греческим монахам-эмигрантам собственный дом и основал в нем монастырь Святого Сильвестра. Как говорят, всего эмигрировало около 50 тысяч человек. Дошло до того, что во всей Фракисийской феме нельзя было встретить ни одного монаха177.
По счастью, борьба с монашеством и с иконами велась далеко не систематически и уже потому не дала тех результатов, на которые мог рассчитывать император. Но, как только она затихала, происходили внутренние события, вновь пробуждавшие гнев царя и его желание бороться с иконопочитателями, которые все для него являлись потенциальными предателями и заговорщиками. Конечно, Константин V не забыл заговора Артавазда, которому так доверял его отец и на которого в начале своего царствования надеялся он сам, собираясь на войну с арабами. Теперь же очередной заговор при дворе, раскрытый по счастливой случайности в 765 г., возбудил в царе новые подозрения.
Во главе заговора стоял Константинопольский патриарх Константин, которого император своими руками поставил на кафедру, а также 19 высших сановников Римской империи. Главными из них являлись: патриций Константин, логофет дрома, спафарий и доместик экскувитов Стратигий, стратиг Сицилии Антиох, комит Опсикия Давид, стратиг Фракии Феофилакт. Обоснованно можно предположить, что их подвигла на заговор церковная политика императора, поскольку, по словам летописца, «с этого времени он впал в лютейшее неистовство против святых Церквей».
Справедливости ради следует сказать, что история эта полна множества тайн. Так до конца осталось неясным, почему император не решился казнить верхушку заговора, велев только выставить их на ипподром для всеобщего обозрения. Когда же этот слуга, некто Никита, самовольно приказал отрубить головы двум братьям, Константину и Стратигию, император пришел в негодование и приказал высечь чересчур активного исполнителя своей воли. Остальные осужденные были ослеплены, но остались жить. По некоторым данным, они долго содержались в темнице, причем им ежегодно давали 100 ударов плетьми, разбив это число на дни года178.
Особенно унизительным пыткам подвергся первоиерарх столицы, до последнего времени верно служивший царю и разделявший мысли того в отношении святых икон. Но теперь с него был сделан особый спрос. Патриарха заключили сначала в темницу дворца Иерия, а затем перевели в Принкино. 16 ноября 766 г. на его место по приказу царя был назначен Никита (766—780), славянин по происхождению и евнух. Выбор царя был не случаен: как чужеземец, не имевший корней в византийском обществе, он стал послушным орудием императора, во всем покорный его воле.
А опального архиепископа ждали новые мучения. Дело «19 вельмож» уже полностью завершилось, были получены новые данные, и патриарх, вина которого считалась полностью доказанной, подвергся телесным наказаниям, после которых уже не мог передвигаться самостоятельно. Его вернули в Константинополь, где в присутствии народа новый архипастырь столицы зачитал перечень преступлений своего предшественника, а асикрит наносил каждый раз шлепок бывшему архиерею по лицу. Затем того отлучили от Церкви, как клятвопреступника, а на следующий день обрили наголо, посадили верхом на осла задом наперед, одели в лохмотья и целый день возили по ипподрому под крики и улюлюканье толпы.
Последний диалог императора с бывшим помощником не лишен исторического интереса. Через специально посланных патрициев царь спросил у Константина: «Что ты думаешь о нашей вере и о Соборе, который мы созывали?» Экс-патриарх ответил: «Ты прекрасно веруешь, и прекрасно созвал синод». – «Мы только и хотели это услышать из скверных уст твоих, – был ответ, – теперь ступай во тьму кромешную, под анафему!»
Что на самом деле хотел услышать царь, задавая этот вопрос, и почему он вообще его задал? Очевидно, не из праздного любопытства. Возможно, заговор, во главе которого стояли его самые близкие и преданные сановники, породил в душе Константина V сомнения в правильности выбранной им церковной политики. И кто знает, ответь свергнутый патриарх иначе, может быть, эти сомнения царя обратились бы в реальные действия? Через 3 дня бывшего патриарха Константина публично обезглавили, его тело повесили на площади Милия, а затем бросили в ров, где обычно погребали преступников.
При всех жестокостях того времени в отношении иконопочитателей было бы преувеличением говорить о массовых казнях и терроре. Из всех вождей Православия только один погиб мученической смертью, растерзанный в 768 г. толпой иконоборцев, – св. Стефан Новый179. Святой мученик, не соглашавшийся отречься от поклонения иконам, много времени провел в темнице, но не поддался уговорам царя. Однажды на пиру император заметно для всех опечалился, и на вопрос присутствовавших сановников: «Кто тот враг, что печалит царя?» – ответил: «Не я царь, а Стефан!» Святого вывели из темницы на улицу, где толпа народа и солдат буквально растерзала его на части, которые затем побивались камнями180.
Нельзя сказать, что церковная политика императора встретила повсеместное сочувствие. Конечно, Константинопольский патриархат в целом был за иконоборцев – сказывалась обычная привычка прихожан подчиняться духовному авторитету своего епископа, но в других патриархатах ситуация разворачивалась не в пользу определений Собора 754 г. Было изначально понятно, что Римский епископ не примет соборного ороса, и действительность не обманула самых худших ожиданий Константина V.
Правда, занятые собственными проблемами, папы Захарий, Стефан II и Павел I решили за лучшее не оказывать открытого сопротивления, но, безусловно, использовали иконоборчество на Востоке для укрепления своего авторитета среди франков. Папы не собрали ни одного Собора, как это почти всегда случалось раньше, и апостолик даже не удосужился направить императору письмо с выражением собственной позиции. Как ни странно, но первая инициатива исходила от Франкского короля Пипина, который в 767 г. созвал собрание в поместье Гентилиаке и назначил Собор по этому же вопросу. Как можно понять, папа Павел I играл далеко не первостепенную роль в обсуждении, хотя в этом же году он скончался181. И только в 769 г. папа Стефан III (768—772) организовал Латеранский собор, где помимо низложения антипапы Константина (767—769) были отвергнуты определения иконоборческого Собора 754 г.182
Впрочем, негативная реакция Запада на иконоборческий Собор вовсе не была вызвана исключительно догматическими соображениями. Вообще, как нередко отмечают, Западная церковь всегда относилась к иконам гораздо прохладнее, чем Восток. Рим в лице своих епископов традиционно полагал, будто икона имеет, скорее, педагогическое значение. Икона – это книга для неграмотных или же для иноземцев, она помогает сосредоточиться в молитве, но не более того. Конечно, такое учение ущербно по своей сути, неполно с православной точки зрения, потому что, как учит Кафолическая Церковь, через икону молящийся вступает в общение с тем, кто на ней изображен. Следовательно, икона имеет не только психологическое, но и метафизическое значение. Икона, хотя и отличается от своего первообраза, однако она причастна ему183.
Но с практической точки зрения сам факт поддержки Римом иконопочитателей был с глубоким восторгом воспринят в Александрийском, Антиохийском и Иерусалимском патриархатах. В 763 г. Иерусалимский патриарх Феодор (735—770) отправил своим собратьям на Востоке и в Рим синодику, где изложил несогласие с церковной политикой императора. А в 764 г. все три восточных патриарха – Феодор Антиохийский (757—797), Феодор Иерусалимский (735—770) и Косма Александрийский (731 – после 767) с подвластными им архиереями в День Пятидесятницы (13 мая 764 г.) по прочтении Евангелия торжественно анафематствовали епископа Епифании при Сирийской (2‑й) Апамее Косму по прозвищу «Комантин», захватившего священные сосуды184.
Печально, но под конец жизни великому полководцу было суждено увидеть ничтожность своих церковных деяний. Все его гонения не сломили сопротивления монахов, Рим открыто пренебрегал им, остальные восточные патриархи оставили своего Константинопольского собрата в глубокой изоляции. Стало очевидным, что второй период иконоборчества захлебнулся в крови мучеников и пошел на убыль. Повсеместно возникали легенды о чудотворениях икон, первая из которых появилась уже во времена патриаршества Константинопольского архиерея св. Германа. Так, по одному преданию, отправляясь в изгнание, св. Герман взял с собой икону Спасителя. Подойдя к берегу моря, он положил икону на волны, и вскоре ее принесло к Риму, где сам папа Григорий III по откровению Божьему нашел святыню. Едва он хотел взять икону в руки, как та сама взмыла в воздух и предалась в руки понтифика. Немедленно был организован Крестный ход, и чудотворная икона с величайшим почтением перенесена в храм Святого Апостола Петра в Риме, где и осталась на хранение185.
Переходя в вечность, мучаясь от страшных болей, царь, по словам летописца, громко кричал, что заживо предан адскому огню за свое неверие в Пресвятую Богородицу. Если это известие и правдиво – а есть много оснований сомневаться в том, зная, как изображали позднейшие иконопочитатели Константина V, то царь своевременно покаялся, прося перед смертью всех присутствующих лиц молиться Богородице за спасение своей души186.
Хочется верить, что Господь не презрел его труды на благо отечества, свидетельством чему является ниспослание императору помощника и ходатая в другой жизни. В этом отношении интересно отметить один важный исторический факт, на который не всегда обращают внимание. В тех случаях, когда волей заблуждений или обстоятельств отдельные представители каких-то императорских династий впадали в грех ереси, Господь неизменно посылал этим царям святых семейных молитвенников. Не стала исключением и Исаврийская династия.
