Алексей Сухаров
Могильщик
Иногда, после особенно трудного погребения, я отправляюсь поздно вечером в деревню, иду прямиком в грязный, темный и липкий трактир на ее окраине и заказываю там несколько кружек чего-нибудь покрепче. По правде говоря, я терпеть не могу эти визиты: вся шумная орава здоровых, бородатых мужиков и их краснокожих от перетянутых корсетов и румян барышень тут же затихает до состояния могильной тишины, как только моя шляпа с широкими полями оказывается на вешалке у входа в забегаловку. Ни веселого звона бьющихся друг в друга стаканов, ни рабочих залихватских песен, ни бурной брани пьяных конфликтов, ни хмельных стонов по умершему в углу – ничего. Все кабацкое разноголосие замирает, и я, сопровождаемый безмолвными взглядами со всех сторон, вышагиваю к барной стойке. Крепкое пиво или полынная водка – не имеет значения. Я пью то, что наливает хозяин трактира прямо за стойкой или приносит к занятому мной низкому, как табурет, столику официантка Мари, восемнадцатилетняя обладательница косы на бок и пышной груди, и не задаю лишних вопросов. Да, спустя две или три порции я могу услышать возбужденный шепот по соседству, но только: общество завсегдатаев заведения не возвращается к прежней жизни вплоть до того момента, пока я, слегка покачиваясь, не перешагну порог трактира и не исчезну во мраке ночи.
Не любят? Презирают? Боятся? Или все вместе? Не могу рассказать, поскольку лично с претензиями ко мне не обращались даже в усмерть пьяные лесорубы – а этим ребятам уж точно палец в рот не клади. Вокруг моей нелюдимой персоны очевидно ходят какие-то слухи, и только бог знает, насколько жестокие. Так работает сознание толпы: достаточно одного вида человека отличающегося, чтобы подумать, что за ним водятся какие-то грешки. А дальше – как снежный ком: одному показалось то и другому почудилось это, первый увидел здесь, а второй услышал там, и вот уже вовсю крутится байка, что человек этот продал свою дочь бандитам в обмен на собственную жизнь. А где байка, там и правда, где слух – там и неоспоримая истина, передаваемая из поколения в поколение. Хорошо, что у меня хватает ума не пытаться выяснить, о чем именно шепчутся за моей спиной – не каждую вымышленную правду я смог бы воспринять адекватно.
Ветер я люблю еще по одной причине: он напоминает о том, что мне нужно сделать в тот или иной момент. Вот сейчас он будто бы шепчет: могилы осыпались. Я беру в руки лопату, служащую мне верой и правдой вот уже который год, снимаю с гвоздя на столбе шляпу и направляюсь к холмикам.
Порядок для меня – самое главное. Все должно быть на своих местах и оставаться прилично оформленным. Как смотритель этого кладбища, я обязан содержать его в исключительном состоянии – и я просто ненавижу случаи, когда это состояние чем-либо нарушается. Осыпавшиеся могилы – далеко не самое неприятное в этом ряду, и, вообще-то, даже выеденного яйца не стоит, поэтому сейчас я рутинно и аккуратно подгребаю лопатой землицу под оглушительное щебетание лесных пичужек. С моей скрупулезностью и отношением к порядку такое нехитрое дело занимает часы, но, с другой стороны, мне абсолютно некуда торопиться – вечный сон находящихся вокруг настраивает на размеренный, неспешный режим работы.
