Алексей Сухаров
Могильщик
С наступлением сумерек дивные лесные пташки уступают место на кладбище стае крикливых, черных как смоль ворон. Им нечасто что-либо перепадает, однако они регулярно кружат над моей обителью. Я возвращаюсь в свою каморку и настраиваю радио на кантри-волну. Обычно я провожу вечера именно в такой обстановке: шипение приемника, кружка горячего напитка и бесноватый грай ворон над крышей.
Но, похоже, не в этот раз. Ветер громко хлопает хлипкой дверью каморки и тут же доносит нерадостные вести: кто-то явился на кладбище, а по интонации порыва я понимаю, что не с самыми добрыми намерениями. Я приподнимаюсь и прислушиваюсь: с левой стороны леса, с матершиной и песнями, к могилам подбирается незнакомец. Я выхожу из каморки, натягиваю шляпу на свою заросшую седую голову, беру служащую верой и правдой лопату в руки и направляюсь на звук.
В сумеречной тьме я замечаю пьяного вдрызг мужчину, который, шатаясь и сквернословя, неуверенно подходит к дереву между холмиков. Я видел его раньше в трактире: насколько помню, его зовут Джек, и он работает на рыбацком судне. Он сгребает лбом кору, с трудом встает ровнее, чем позволяет его состояние, приспускает штаны и выдает струю на дерево.
– Эй, молодой человек! А можно попросить вас не мочиться на моей территории?
Джек, не прекращая опорожнения, разворачивается ко мне, замечает мою скромную персону, пьяно, недовольно гримасничает и громко отвечает:
– Дай поссать! Че те надо, ептыть?
Ну, знаете ли. Такого отношения к покою мертвых на своем кладбище я не потерплю и не позволю никому не свете.
– Убирайся отсюда, недоумок! Прочь с моей земли!
– Че ты от меня хочешь, а? Ссу, где хочу, понял ты, не?
Он, ухмыляясь, поворачивается обратно к дереву и довольно запрокидывает голову, по-видимому, максимально наслаждаясь процессом.
Я сделал, что мог, но слушать он не стал. Его проблема. Я вдыхаю поглубже, стараясь немного усмирить ускоряющееся сердцебиение, сжимаю покрепче лопату в обеих руках, бросаюсь к Джеку и с размаху бью его прямо в висок. Он мгновенно падает на землю, а я, для верности, наношу по его голове еще один удар.
Что ж, полдела сделано. Я смахиваю выступившие на лбу капли пота, поправляю съехавшую в сторону шляпу, хватаю Джека за рубаху и тащу в сторону, поближе к северной оконечности кладбища. Здесь я выпускаю пьянчугу из рук, прикидываю фронт работ и принимаюсь копать. Быстро и ровно, как и положено могильщику.
Пока я вгрызался в кладбищенскую почву, Джек несколько раз подавал признаки жизни, что-то мямлил и пытался привстать. Приходилось отвлекаться от могилы и бить бессовестного ссыкуна лопатой по макушке. Если честно, то сейчас мне плевать, каким он был хорошим работником или прекрасным семьянином. Как любил свою собаку или какую крупную рыбу однажды поймал. Обо всем этом то и дело будут говорить в ближайшие дни в деревне, куда я обязательно наведаюсь на пути в трактир – я зафиксирую это в памяти и учту на будущее. Но сейчас… сейчас я ненавижу Джека больше всего на свете за его беспардонность, грубость и абсолютное неуважение к чужому труду и комфорту.
