Алексей Владимирович Зелепукин
Новая напасть
Новым хозяевам страны некогда Великой Страны нужно было разорвать эти узы взаимопомощи, превратив общество из сплоченного коллектива, способного дать отпор любому врагу – в группу индивидуумов, боящихся друг друга; в отару овец, не смеющую дать отпор кучке волков, терзающих ее, но готовых насмерть затоптать себе подобного за малейший изъян.
Однако голод не тетка, часам к семи недовольный ропот уже набрал силу. Подбадривая, друг дружку, народ потянулся к столовке. Пиковые, естественно, понимали, что, если толпу не запугать, их сметут, вот и решили устроить сюрприз в виде показательной казни.
Молодая женщина вся в ссадинах и синяках плакала на коленях перед Семеном. Татьяна – самая приветливая из всего женского батальона. Полненькая девушка лет двадцати пяти, с ярко-голубыми глазами, всегда улыбчивая и говорливая, сейчас живым комочком сжалась на помосте, озираясь по сторонам в надежде на помощь.
– Она скрысила нашу еду, и сейчас мы покажем, как надо обращаться с крысами.
Первые ряды замерли в недоумении, я продолжал протискиваться вперед, расталкивая застывших от неописуемой наглости мужиков.
Не веря своим глазам, люди просто остолбенели. Я добрался до первого ряда. Он – с двумя своими самыми здоровыми последователями – стоял в метрах трех от меня, нарочито выказывая рукоять пистолета, торчащую из-за пояса.
– И так будет с любым, кто посмеет перечить мне!
Но я не мог отвести взгляда от небесно-голубых глаз женщины, столько боли и мольбы было в них, словами не передать… В его руке блеснул клинок.
И тут меня торкнуло…
Дальше – как во сне. Короткий, почти без замаха, удар свалил ближнего приспешника. Семен потащил ствол, пистолет зацепился предохранителем за пояс; второй зек замахнулся топором, но споткнувшись о Танюшку, потерял равновесие и завалился вперед. Арматура со свистом расколола его череп. Увернувшись от падающего подельника, Семен попытался ткнуть меня ножом.
Сто килограммов гнева против шестидесяти килограммов мерзопакости… Это скорее казнь, чем поединок.
Мощный удар ноги в живот опрокинул его назад. Едва привстав на колено, скрючившийся от боли главарь вытянул вперед руку, закрывая голову от возможного удара.
– Не… не…. Не убивай меня… Я…
Импровизированная булава, сломав предплечье и раскрошив височную кость, со звоном выпала из моей руки. Я забрал пистолет – обойма на удивление была полной. Гул одобрения набирал силу.
– Раньше на Руси вече всё решало, – дослав патрон в ствол, я поднял предохранитель, – а предки наши мудрыми были. Возьмем же пример с них да всем миром решим, что далее делать будем!
Шум драки, мат, грохот погрома донеслись с продовольственного склада: Вован с водилами добивали остатки пиковых.
Я поднял Танюху на ноги. Живым комком она ткнулась мне в грудь и разразилась рыданиями. Я не знал, что делать. Рука обняла ее почти автоматически.
– Всё обошлось, всё уже закончилось. – Она буквально вжалась в меня. Я накрыл ее волосы ладонью, нежно поглаживая по голове. – А ужином нас кормить-то будут сегодня? Или мы зря геройствовали тута?
А в башке недоумение: людей убивать непросто, а я этих положил, будто воды глотнул… Может, со сволочами всё проще?
***
– Дядька, ты уснул, что ли? Али говорить не хочешь?
Голос мальчишки вернул сознание из омута памяти, возродившего далекое прошлое.
– Человеков – да, а людей – нет.
– Это как же так?
– Да всё просто. Тех, кто, по совести, живет, нет, не убивал. А тварей в облике человеческом – было дело.
– Таких, как безбожники? А Бог-то добрый же вроде?
– Бог, Егорка, есть любовь, а она не добрая и не злая. Любовь выше всего этого.
– Так ежели Бог не злой, как же он этакую беду допустил? Эпидемия, зомби, ядерная война…
– Бог – как отец человекам, а когда дитя балует да наказам перечит, что отец делает?
– Это чего такого человечество отчудило, ежели кару такую заработало?
– Да много всего богопротивного было: однополый секс, наркотики… В промысле Божьем усомнились, себя выше него ставить стали: операции по смене пола – видите ли, Творец ошибся, создавая человека таким, каким он родился. Всю вселенную сотворил без ошибок, а вот тут промашку дал. И, конечно, человек же лучше Бога знает, кем должен родиться на этот свет. Но самым страшным было то, что люди начали поклоняться деньгам вместо Бога, и тот был круче, у кого этого говна было больше. Такие и себя богами мнили – ни совесть, ни законы Божии им не указ были; остальной честной народ за людей не считали. Всякий разврат да беспредел творили. Вот и поплатились.
– Так и до потопа же Великого было, неужто люди так ничему и не научились?
– Научились Егор. Только супротив нас больно серьезный супостат воюет: Денница – Сын зари, Первый ангел Господень, будь он неладен. А душа человеческая без истинной веры слаба да на похоть падкая. Вот Сатана и властвует над этим миром, чтобы доказать Творцу, что недостойны мы любви Божией. Потоп-то только Ной с семьей пережили, а наших православных, глянь, сколько выжило в адском пекле, и ничё, живем, детей рожаем.
– Так и безбожники уцелели…
– Само собой. Как же Люциферу без служителей, рухнет тогда царство-то его нечистое, а выжившие в веру обратятся, и не будет в том никакой заслуги.
– Да… Вроде всё просто, а заморочено аж жуть, – молодой мозг старался переварить полученную информацию.
– Буди смену, солнце встает. Впереди тяжелый день, надо поспать.
Всучив весла Сереге и примостив под голову рюкзак, дед окунулся в объятия Морфея.
Жизнь уцелевшего легкой не назовешь, да и какие могут быть сны, когда даже во сне вынужден нюхать и слушать – а забылся, всё – кранты, и без вариантов.
Но сегодня память отпускать не хотела.
***
Разноголосый гул доносился в открытую дверь вперемежку с приятным холодком бабьего лета.
– Володь, чего они там разгалделись-то ни свет ни заря?
Володька шустрил у стола; ловко орудуя ножом, нарезал овощи. Методичный стук ножа о разделочную доску затих.
– Сам всех своим вече перебаламутил, а теперь чего они галдят? Тебе хорошо, не женат, ни кола, ни двора. Всё добро в рюкзак сложить можно; где кормят – там и дом, ни забот, ни хлопот. У людей семьи, дети, хозяйство какое-никакое – а за ним присмотр нужен, надо решать, как домой добираться. А как эти супостаты антенну свалили, так мы последнюю связь с миром потеряли. Вот народ и мыкается, но что-то серьезное люди предпринять не могут. Катализатор нужен или козел отпущения – вдруг всё пойдет сикось-накось – чтобы было на кого пальцем показать. Тут уж ничего не поделаешь, такова человеческая натура.
Нож с удвоенной скоростью забарабанил по доске, ясно выказывая недовольство хозяина.
– Им реагент нужен, а я-то при чем здесь?
– Если б не ты, порешил бы Семен Танюшку и правил бы ими как стадом. А ты сейчас, как этот самый козел среди баранов – без тебя сгинут, все до единого. Теперь это твой крест, тебе их и вести.
– По-твоему, её надо было им на поруганье оставить? Или как? Они расправу удумали. Казнь! Душу невинную загубить, и все молчали. Все! До единого! За шкуры свои тряслись.
– И кстати, о Танюшке…
– Ну чего опять не так?
– Ты ее долго игнорить собираешься?
– Поясни, а то я с утра без кофе в последнее время тебя совсем перестал понимать.
– Тебе очки нужны, а не кофе, бестолочь бессердечная! Или, по-твоему, это она мне из столовки при полном макияже котлеты таскает? А ежели не люба она тебе, так дай ей знать. Нечего человеку голову морочить да сердце обнадеживать.
– Вован, окстись, мне домой уезжать, и я еще из ума-то не выжил – по доброй воле сюда вертаться. После такого я с вахтой завязал. Танюшка-то, она классная. Ну вот на хрена ей такой разгильдяй? А ей как скажешь-то? Не ровен час, обидишь ненароком, да и котлет потом по-любасу не получим. А так, глядишь, всё само собой и устаканится.
– Устаканится, как же. Иди давай, пока они вече сюда не перенесли. Натопчут, убирай потом за всей толпой.
Нож сильнее забарабанил по доске.
– Ну на кой мне всё это? Интересно, а слинять как-нибудь по-тихому можно?
– Ты же уже знаешь ответ. Грех на душу возьмешь. Тяжелый грех…
– Не было печали, да и сам ты, Вовка, козел…
Пришлось снова залезть в берцы.
***
Несмотря на ранний час, почти весь городок был здесь. В центр поставили бочку, ораторы друг за другом поднимались на импровизированную трибуну, агитируя остальных принять именно его «правильное решение». Собраться с мыслями не дали: под крики и свист, в прямом смысле слова, меня поставили на бочку. Ропот стих. Я должен был сейчас родить и воплотить в слова ответ на терзающий всех вопрос: «Что делать?»
– О чем спор спозаранку затеяли? Аль чего не поделите?
– Да вот думу думаем, как до дому добираться. Со стройкой-то, почитай, всё, да и денег, видно, нам тоже не видать, – рявкнул кто-то из толпы в ответ.
– Ну насчет денег, это еще надо поглядеть. У нас ближайшая пересменка когда?
Толпа ответила дружным хором:
– Семнадцатого.
– Правильно, то есть через восемь дней смена приедет, а там еще пара-тройка дней пути, и салам-аллейкум, мягкие тапочки и родной диван. А ежели пересменка припозднится, то вояки-то по-любому припрутся вакцинацию доделывать. У военных с этим строго, они дела недоделанными не оставляют. И забудем всё, как страшный сон.
– Если под шумок нас с деньгами не кинут, – буркнул кто-то в толпе.
– А если такая херня по всему миру приключилась? – тревога в голосах строителей звучала уже слишком явно.
Работяги обеспокоенно заерзали.
– Кинут, не кинут… Случилась аль нет? Чего гадать-то, время придет – узнаем, там и думу думать будем. Нам эти восемь дней прожить надобно. А что, если мертвяки снова заявятся?
– Как заявятся? Мы ж их этого… ну того, покрошили же?
– Покрошили, а вот всех ли?..
– Так чего ж делать-то будем?
Окинув взглядом собравшихся, я вновь встретился глазами с Татьяной – теперь она смотрела на меня, как на героя, который просто обязан всех спасти.
– А чего у нас с харчами? Сколько бензина осталось на складах? Считал кто-нибудь? Сколько техники на ходу?
– Мало харчей. Вы ж тогда с Прокоповки пустые вернулись, хоть нас и не тысяча четыреста восемьдесят два человека, как по спискам. Но если разобрать консервы из НЗ, то дня на четыре хватит.
– Предлагаю собрать отряд и наведаться в Прокоповку, мож, выжил кто. Склады проверить бы не мешало, аптеку, ментовку, по домам пошарить, стволы поискать – наверняка охотничий люд водился. Ведь если самим в город пробиваться, хотим, не хотим, а кучу дел придется порешать. Все мы в транспорт не поместимся, много нас, пехом чапать по бездорожью – дело нелегкое. Имеющийся в наличии транспорт оборудовать под полевую кухню, походные спальни и санчасть. Да и с оружием по тайге бродяжничать оно как-то веселее. Тем более осень сейчас, всё зверье к зиме готовится.
– Тут недалеко воинская часть стоит, – выкрикнул из толпы женский голос. – Танюшка рассказывала. Она местная, у нее батя там служит.
– Значит, и туда заглянуть надо будет, но Прокоповка поважнее будет, да и вояки цацкаться и церемониться не станут. Они вон бросили нас тут тварям на растерзание, так что пока сильно не припрет, соваться туда резону у нас нет, того и гляди прям на подходе с пулемета здороваться начнут, а то и того хуже. Да и сами подходы им заминировать, как плюнуть. А пока мы к походу за харчами собираться будем. Предлагаю лагерь укрепить, краном жилые вагончики в круг поставить, щели заварить, смотровую вышку сварганить, а столовку, баню, склад ГСМ и генераторы внутри кольца расположить. Дров напилить.
Народ одобрительно закивал.
– Кто за, поднимите руки.
Лес рук взметнулся вверх.
– И я вот еще чего думаю. Надо совет назначить, чтобы текущие задачи решал: кого в караул или на кухню – девчатам помогать. А на вече пусть потом отчет держат. Не всем же миром решать, чья очередь нужник чистить? Правильно я говорю?
Одобрительный гул свидетельствовал о подъеме боевого духа в стане бывших строителей.
– Вы тут с советом покумекайте, а я к Вовану. На деревню рейд планировать будем. Кто к отряду присоединиться решит, милости просим.
Самодовольную улыбку Володи не испортил даже злющий лук, распадающийся под ножом на кольца.
– И вот куда ты такую бадью салата накрошил? Кто его жрать-то будет? – меня всегда раздражала его ехидная самодовольная ухмылка, символизирующая, что я в очередной раз вляпался по уши в подстроенную им авантюру.
– Да это в суп. Марина Афанасьевна попросила.
Марина Афанасьевна – это наш шеф-повар, милая женщина, настоящая хозяйка и повар, как говорят, от Бога. Если бы мне пришлось рисовать Родину-мать, я бы рисовал ее именно с Марины Афанасьевны.
Следующим утром я, Вован, Танюха – как знаток местных достопримечательностей, и еще трое добровольцев двинули на «Урале» в деревню.
Это был мой первый осознанный поход против зомби. Грузовик обшили съемными деревянными щитами. Корпус по периметру украсили всевозможными лезвиями – от обычной крестьянской косы и топора до дизельных асфальторезов и высокотехнологичной механической пилы. Боковые окна и лобовое стекло усилили стальными жалюзи, брезент кузова заменили листовой сталью с узкими прорезями под бойницы. В кузов поместили буржуйку и пять гамаков под потолком. Передний бампер сменили на жатку, предварительно сняв с нее все оградители, и теперь отточенный винтовой нож поблескивал на солнце, делая наш тягач всё более похожим на адскую колесницу. Вид получился футуристически-угрожающим, но надо отдать должное нашим механикам – всё работало, как часы. Местные Кулибины поставили бонусом две лебедки и наимощнейшее метательное орудие, работающее по принципу арбалета – с плечами из тракторных рессор и редуктором для натягивания тетивы из стального троса. Правда, копий для нашего слонобоя, венчающего водительскую кабину, сделали всего семь штук – на больше материала не нашлось.
«Урал» влетел на окраину села, остановился на пригорке, сзывая протяжным воем клаксона местных мертвяков. Вооружившись баграми, мы выстроились вдоль бортов. Вован – за рулем. Танюшка – в кабине рядом с ним, и, надо сказать, мне это довольно сильно не понравилось. Не то чтобы я ревновал, но слова Вована про ее ко мне симпатию упали на благодатную почву, и мне нравилось, когда Татьяна смотрела на меня как на былинного героя, и я с удовольствием купался в сапфировом омуте ее глаз. Нутром-то я понимал, что скорее всего Вован это всё придумал, чтобы меня позлить, но я злился на то, что у него получалось.
«А может, на самом деле пора уже о семье задуматься?» – витало в голове каким-то сладким предвкушением семейного счастья, раззадоренным глубоким декольте Татьяной блузки, сквозь тонкую ткань которой просматривалось отсутствие бюстгальтера, и оттесняло на второй план дикую смесь страха и беспокойства, вызванную приближающимся испытанием.
Первый же протараненный Прокоповский зомбак вернул меня во власть адреналина.
Расправа была скоротечна и по-зверски жестока. Хотя, если учесть, что в селе проживало около пяти сотен человек, то подавляющая часть сельчан исчезла. «Куда? И каким образом?» Этим вопросам было суждено остаться без ответа. Покончив с зомбаками, мы двинули к складам, проверяя каждый дом, вынося и сгружая в кузов всё, что могло пригодиться нам в лагере.
С особой тщательностью мы переворошили аптеку, сельскую лавку и местное отделение полиции и ГИБДД. Найденный сейф погрузили, не открывая – позже сварные, раскурочив дверцу, вынут оттуда бесполезные папки с документами, а двери арсенала выломали, зацепив за тягач. Три «макара» и два коротких «калаша» с четырьмя магазинами в дополнение к двум ружьям, найденным в домах сельчан, существенно увеличили нашу огневую мощь.
Трофеи делил Вован. Танюхе достался ПМ. Я, несмотря на все свои протесты, вместо «АКС74У» получил «Ремингтон 870 Магнум» двенадцатого калибра, как этот американец попал в наши дебри, никто не знал. Скорее всего по пьяни забыл кто-то из высокопоставленной московской комиссии, Петрович их недели две по охотам, да рыбалкам таскал. А больше тут в глухой тайге развлечений-то и нет. Москвичи до девок местных привередливые были, вот и бухали по-черному, и палили во что не попадя. Вдобавок мне перепало штук сорок патронов, в основном дробь тройка, но был и пяток пулевых, и, может, столько же картечью, и добротный кожаный патронташ. И если быть честным, то надо сказать величайшее спасибо Вовану за столь верное оружие, неоднократно спасшее мою жизнь и вытащившее меня не из одной передряги. Второй калаш достался Димону – здоровенному сварному из Тюмени; и, судя по сноровке, с которой он обращался с оружием, про десантуру он не врал. Олежке, крепкому промышленному альпинисту, во владение отошла вертикалка. Толян, стропальщик из ночной смены, довольствовался лишь «макаром».
Солнце перевалило зенит. После зачистки очередной избы с парой затаившихся зомбаков все уже порядком устали, как вдруг Толяна ни с того, ни с сего начало штормить. Борзометр зашкалило по самые не балуй, Толян вытащил пистолет, дернул затвор и ткнул им в нашу сторону:
– Че, фраера, пересрались? Думали Толяна на ствол нагреть? Дали пукалку и всё? А ну, скидывай сюда волыну, мне серьезный ствол нужен.
Запах перегара затмил трупную вонь.
– Да ты о чем, брат? – снимая с плеча автомат, Дима шагнул в сторону дебошира. – Если ты из-за калаша так озлобился, на, бери его.
Толян шагнул вперед, левая рука потянулась за добычей. Алкоголь сделал свое дело: предвкушая обладание столь серьезным оружием, стропальщик забыл про правую руку, и она безвольно опустилась вниз. Сухо щелкнул затвор, пробивая капсюль патрона. Грянул выстрел. И снова Вован оказался в нужное время в нужном месте. Пуля пробила затылок незадачливого алкоголика, забрызгав Димона кровью.
– Ну вот нахрена? Рубанул бы его по-тихому-демонстрируя легкий топорик, ругнулся Дмитрий. – А теперь стирки на полдня!
Я с подозрением посмотрел на Владимира.
– Зря косишься, был бы повнимательнее, заметил бы, как он пьянеет. Он еще в начале улицы прикладываться к бутылке начал. Дим, забери ствол в виде компенсации за стирку.
–Зависть – второй из грехов человеческих. Сколько лет прошло со смерти Авеля, а Каинова печать из людей так и не выветрилась. Вертаться надо. Жратвы набрали, барахла разного. Только условимся: Толяна зомбаки загрызли, ни к чему наших в детали посвящать. Да и по прибытию нам всем в один вагончик переехать надо…
– Это с чего вдруг? – возмутился Олег.
– А ты уверен, что твои соседи тебе за волыну среди ночи глотку не перережут? Всё, пацаны, кончилась гражданка, мы на войне сейчас. Не будем друг за дружку держаться, сдохнем! Я вообще про стволы не распространялся бы.
Я в знак согласия забрался в кузов, Дима сел рядышком, последним залез Олег. «Урал» тронулся.
***
Бабье лето – молниеносно, и вот уже осень холодными дождями обозначила свое окончательное пришествие. За нами так никто и не приехал… Отчаяние, страх, граничащий с ужасом, пугающая неизвестность заполняли душу. А извечный вопрос «Что делать?» висел надо мной дамокловым мечом.
Мы организовали хорошо укрепленный лагерь, но оставаться в нем означало самоубийство. И это понимали почти все. Тоска по дому толкала людей в путь. Лагерь начал пустеть, Люди уходили. Кто в одиночку, кто группами, брали свою долю харчей и уходили.
А рабочий городок продолжал гудеть. Каждый искал себе занятие. Мастеровой люд бездельничать не может. Да и расписание приема пищи уже вошло в привычку, как и подъем в 6:00
Я проснулся без будильника. Желудок не довольно бурчал, требуя приема пищи.
Я сунув ноги в резиновые сапоги шагнул к выходу и приоткрыл завешенную ватным одеялом дверь из вагончика.
Ранний снег в первый раз в этом году застелил землю. Ещё робкий и нежный он укрывал ее тончайшей белой простыней повторяя очертания опавшей листвы и пряча грязь разведённую нудными осенними дождями.
Морозный воздух словно оголтелый печенег ворвался в приоткрытую дверь.
– Не студи хату , окаянный!! – сквозь сон пробормотал Володька сильнее кутаясь в одеяло.
– Я за завтраком, тебе взять?
– Угу..– сквозь сон пробормотал Володя. Накинув куртку я вышел за дверь.
Татьяна ждала меня у выхода из столовой. В накинутой поверх облегающего ее грациозную фигурку рабочего комбинезона фуфайке и разноцветной шерстяной шапочке с большим мохнатым бубоном. Она явно нервничала, но была полна решимости совершить задуманное. Нежная маленькая и невинная, как она могла сосчитать все это с силой характера и бешеной напористостью, одному богу известно. Таня выхватила меня взглядом из шумной толпы работяг спешащих на завтрак.
Меня словно током ударило. Я остановился и двинулся на перерез реке людей, спешащих на приём пищи.
– Привет Алеша.
– Привет. Что то случилось? На тебе лица совсем нет?
– Да толком ничего, сон страшный приснился. А сегодня пятница. Сны с четверга на пятницу всегда вещие…
Девушка покраснела и замялась, словно ожидая насмешки или упрёка.
Я улыбнулся и поправил выбившийся из под шапки локон волос.
– Сильно тревожный сон?
Таня выдохнула. Ее глаза и без того лучезарные, посветлели. Руки девушки легли мне на плечи.
– Беда идёт Алёша. Сгинет тут все.
– Снова мертвяки?– холодный ужас кошмарного сна передался и мне.
– Не знаю. Костлявая приходила. Смеялась. И лагерь наш пеплом посыпала. Я с ней в драку. А она в меня косой ткнула и говорит: Забирай своего Алешку и беги отседова поскорее. Иначе всех тут и оставлю.
– Не знал что я твой. – я попытался отшутиться, но Татьяна пропустила мои слова мимо ушей.
– Уходить надо. Срочно. Бежать сломя голову.
– Успокойся Танюшь. Сейчас грязь прихватит морозом и рванем до станции. Давай лучше чайку. А то ты продрогла совсем.
– Я не шучу!! – Таня в ярости сжала кулачки.
– Я тоже. Но снять такую толпу в дальний путь самоубийство. Надо подготовиться. Я придумаю что нибудь.
– Обещаешь?– взгляд девушки озарился надеждой.
– Клянусь.– ответил я.
Голова девушки легла мне на грудь.
– Я знала что ты послушаешь, а девчонки твердили засмеёт, за дурочку посчитает.
– Пошли завтракать, нечего сопли за зря морозить, простынешь ещё.
День пролетел в хлопотах и заботах по лагерю. Но сон Танюши засел в мозг острой занозой.
К вечеру разобравшись с рутиной я открыл карты Петровича. И вооружившись офицерской линейкой начал расчеты.
Двести шестьдесят семь километров до Анафьево, а там станция; еще семь часов и Тюмень. Правда,электричка раз в день, ноесть еще проходящий поезд. Цена почти в два раза дороже, хотя кто считает деньги, спеша домой после вахты? Правда,сейчас денег у нас совсем не было, а до станции еще добраться надо.
Двести шестьдесят семь километров – расстояние не ахти какое, три часа на машине, нопешком, всей толпой, таща на себе припасы и снаряжение,.. дней двенадцать, если не больше. Плюс полная неизвестность.
– О чем задумался на ночь глядя? – спросил Димон, оторвавшись от потрепанного детектива.
– Да как такую ораву до станции довести? Пехом две недели выйдет.
– Нашел из-за чего кручиниться, Моисей евреев сорок лет по пустыням водил, а тут две недели. Чай сдюжим.
– При Моисее мертвяки, как положено, в могилках лежали, да и посоха чудотворного у меня нет, а без посоха с нашими раздолбаями никак.
– У тебя под кроватью шотган лежит, макар за поясом, оружие – оно покруче любого посоха уговаривает.
Дверь в вагончик затряслась под тяжестью ударов.
– Кого принесла нелегкая на ночь глядя? – спросил Димон, доставая пистолет.
Танюшка, запыханная, буквально ввалилась в дверь. Ее глаза с укором смотрели на меня.
– Наташка, медсестра, вас зовет. Беда, говорит, эпидемия пришла!
Кто занес к нам эту заразу, неведомо, может, кто из вертанцев, были и такие горе- путешественники, сжирали сухпаек дня за три и, поджав хвост, приходили обратно, а может, и через грызунов, комаров али еще как. Но суть не в этом. Медикаменты таяли, как мороженое в июльский зной, и через день чихало уже пол лагеря. Болезнь протекала очень скоротечно. Утро третьего дня принесло первые трупы, кашель звучал, как приговор, а при отсутствии доктора мы были обречены, Наталья Васильева, наша медсестра, сбивалась с ног, но всё было тщетно.
* * *
Оранжево-желтая раскраска жилых вагончиков ярким пятном играла на фоне утреннего снега, первого, робкого, едва припорошившего опавшую листву.
Небо, ещё не отошедшее от ночного снегопада, было серым и хмурым. Но октябрьский день вступал в свои права. Ослабевшие осеннее солнышко едва пробивалось сквозь армаду туч, отметавших на землю свой боекомплект и спешащих куда-то на запад.
Морозный воздух был наполнен ароматами поздней осени, запах пожухлой хвои и листвы переплетался с сыростью и каким-то необъяснимым едва уловимым оттенком, который маркетологи выдают за зимнюю свежесть. Иней, лед и снег скрипели под ногами.
Мне почему-то тогда вдруг захотелось увидеть ее глаза. Почувствовать тепло и доброту, которую они излучали.
Когда она смотрела на меня своими светлыми, голубыми как июльское утро глазами, я чувствовал себя всемогущим. Или даже богоравным. Ее полный внимания взгляд отгонял прочь все заботы и тревоги. Моя душа купалась в омуте ее безумно красивых глаз, а мир вокруг останавливался, и я ясно слышал музыку богов и голоса богинь, поющих мне о простых радостях бытия.
Мудрость ее советов была сопоставима с изречениями Великого Соломона. Танюша умела «отделять зерна от плевел», и не мудрствуя лукаво обличать обман и ложь. И еще она умела слушать. Хотя скорее всего мне просто безумно нравилось разговаривать с ней. Упиваться запахом ее волос.
Сейчас же когда вопрос встал о том, что делать дальше и страх, и отчаяние леденили душу. Ее улыбка была нужна мне сейчас, как спасательный круг провалившемуся под лед неудачнику рыболову.
Струганные доски, положенные по верх березовых паллетов служившие тротуаром, предательски блестели тонкой кромкой льда.
Строительные вагончики сменяли друг дружку. Электрики, монтажники, сварщики, а там и пищеблок.
Поварской корпус в полном составе под смех и прибаутки чистил продукты к обеду. Весь мир коту под хвост. Смерть, неизвестность, мертвяки, а они смеялись.
Я было начал возмущаться, что не время и так далее … но слова Марины Афнасьевны прозвучавшие в ответ, словно клеймо засели в душу:
– Молодо зелено. Умирать то все одно придется, да только разок. А жить то каждый день нужно. Жить и Радоваться. Тогда и помирать не страшно будет.
Танюша вышла на улицу укутавшись в пуховый платок поверх свитера и теплых лосин и тут же ссутулилась от навалившегося мороза.
– Заходи…
Мне пришлось отступить на пару шагов назад, сохраняя дистанцию.
– Не не в этот раз. Я ненадолго…
Кашель приступом сбил приготовленную заранее тираду.
– Что случилось Алеш? Весь бледный. Ты в порядке?
– Зря я тебя сразу не послушал. Не обманула костлявая. Больных с каждым днем все больше и больше. Сколько до станции сможет дойти? Единицы, может десятки.
Наташа сказала без лекарств мы все тут останемся.
Танюша просто уставилась на меня своим внимательно-целительным взглядом.
– Ты к отцу на базу решился?
– Выхода у нас все равно нет, а так хоть какая-то надежда.
– Если им дали приказ, они будут стрелять.
– Даже в родную дочь?
– Приказы выполняют. На то он и приказ Алеш.
– На карте пункт показать смо…
Кашель снова прервал меня на полу слове.
Я начал ловить воздух, как рыба, выброшенная на берег. Тревога блеснула в ее глазах.
– Не надо карты я с вами поеду. Куда ты такой? К Наташе ходил?
– Не вижу смысла. Лекарств то все равно нет.
– У военный тоже их может не быть.
– Я понимаю. Но идти надо. Всяко лучше, чем бока в лазарете отлеживать.
– Давно началось?
– Вчера. – выдохнул я
– Во сколько завтра?
– Часов в пять двинем чтоб за светло вернуться.
– Хорошо. В пять, так в пять.
Она позволила мне еще раз окунуться в ее глаза, наполняя меня уверенностью и силой.
– Я пойду тогда собираться?
– Стой … – она исчезла в глубине вагончика буквально на мгновение. А когда вернулась в руке белел пакет.
– Тут лимон и пара пакетов терафлу…
Я хотел отказаться, но Танюша была неумолима.
– Ты же знаешь я все равно принесу, еще и выпить заставлю. Ты молоко с салом или маслом больше предпочитаешь?
– Знаю, но молоко не надо…
Татьяна насупилась
– Тогда до завтра? – поспешил я ретироваться.
– Я зайду вечером…?
– Вован вечером вече собирать будет.
– Тебе с твоим кашлем только по вечам мотаться да на морозе дрожать.
– Танюш давай утром. Если то не просто простуда, тебе лучше держаться от меня подальше.
– Хорошо Алешенька, тогда до утра.
***
Собрали вече, народ постановил, что пора наведаться к воякам, пока еще хоть кто-то может до них добраться. Однако соваться под прицельный огонь солдат особого желания ни у кого не было.
Решили идти тем же составом, что и в Прокоповку. Место Толяна заняла наша медсестра – Наталья. На этот раз смех Танюшки в кабине машины не вызвал столь болезненных ощущений, или мне уже было так плохо, что уставший от кашля и температуры мозг абстрагировался от реальности происходящего. А может, здравый смысл подмял под себя душу, настаивая на неизбежности расставания – мы тогда еще грезили о возвращении домой.
Как только Володя проехал шлагбаум внешних ворот, Диман протянул медсестре пистолет, затеяв почти часовой инструктаж с подробным описанием принципа работы основных частей механизма, с плавным переходом к тактическим вопросам, суть которых сводилась к одному: «Держись рядом, не пропадешь».
Ехали долго, часа полтора, пару раз останавливались. Татьяна сверяла ориентиры с картой из атласа автомобильных дорог – старой книги эпохи Великой страны. Голова раскалывалась, температура была под сорок, озноб, кашель такой, что того и гляди легкие выплюнешь. В таком состоянии поездка казалась мне вечностью – пока на горизонте не замаячил военный КПП. Осторожно подкатив почти вплотную, мы поняли, что часовых нет. Там вообще никого не было – военный городок был абсолютно пуст.
Ощетинившись оружием, мы обшарили все уголки лагеря. Не заправленные кровати свидетельствовали о том, что вояк подняли по тревоге. Личные вещи военнослужащих всё еще ждали своих хозяев. На складе пылились изрядное количество банок тушенки, куча разных консервов и огромный ящик сухих пайков. Правда, оружия мы там не нашли, хотя боезапаса было немерено.
Перетащив добычу в «Урал», мы принялись за поиски медикаментов, но медсанчасти, как таковой, у них тут и не было. В столовой отыскалась аптечка, содержимое которой плавно перекочевало в Наташину сумку, а сама котомка – на Димино плечо. Да в кабинете командира части надыбали два металлических ящичка с красными крестами на крышках.
