Альфонс Вето
Карл Великий

Полная версия

Леон Готье. Предисловие

Несмотря на огромную популярность, связанную с его именем, которая почти у всех народов христианского Запада делает его национальным героем, Карл Великий нашел лишь немного биографов. Однако, общая история собрала и осветила даже мельчайшие черты этой величественной фигуры, и в анналах человечества едва ли найдется социальное влияние, которое было бы предметом столь же страстных исследований и комментариев, как его.

Было бы дерзостью пытаться в этом столкновении мнений создать новую синтезу каролингского возрождения. Это не является целью данной книги, в которой ставится задача лишь точно и полно изобразить деяния великого франкского императора на основе рассказов современников, позволяя истинному характеру собыствый раскрыться через их беспристрастное изложение.

Даже в этой скромной области фактов, уже много раз исследованной, оставались важные моменты, требующие уточнения, которые, в свете нашего видения и представления, не могут не изменить образ, в некотором роде закрепленный современной историей, который некоторые религиозные или политические предубеждения нашего времени приписывают основателю Священной Римской империи.

Но история не исчерпывается рассказами хронистов, особенно когда речь идет о такой масштабной и сложной личности, как Карл Великий. Памятники искусства и традиции, даже легендарные, также являются интересными и верными свидетелями прошлого для тех, кто умеет интерпретировать их образный язык. Этот драгоценный источник информации не был упущен. Ученые, чья специальная эрудиция давно завоевала признание образованной публики, любезно предоставили этому труду, подписанному неизвестным именем, помощь в сотрудничестве, которым могли бы гордиться даже знаменитые писатели. Упомянуть о великом и заслуженном авторитете, которым пользуются труды г-на Анатоля де Бартелеми, хранителя Галло-римского музея в Сен-Жермене, по нумизматике; г-на Демэ, из Национального архива, по сфрагистике и костюму; его коллеги, г-на Огюста Лоньона, по исторической географии, – это значит показать меру моих обязательств и благодарности перед ними.

Особую благодарность я должен выразить моему превосходному учителю, г-ну Леону Готье, профессору Школы хартий, за его любезное согласие написать введение к этой книге и один из самых интересных комментариев, с той теплотой души и научной проницательностью, которые отличают человека, познакомившего современную Францию с ее национальным эпосом и его справедливой оценкой.

Едва ли нужно говорить, что каждый из тех, кто участвовал в создании этой работы, выражал свои личные мнения, неся за них полную ответственность. Поэтому не стоит удивляться, если встретятся, если не расхождения во взглядах, то хотя бы различия в тоне между произведениями, существенно отличающимися друг от друга, авторы которых объединены лишь любовью к величию Франции и искренним поиском истины.

А. В.

Глава I. – Предки Карла Великого. – Их политическая роль при королях Меровингах (612—741 гг.).

Согласно легендарному преданию, приведённому в хронике Фредегара, тюрингская принцесса Базина, вдохновлённая пророческим духом в ночь после свадьбы с Хильдериком, отцом Хлодвига, сказала своему новому супругу: «Встань тайно и посмотри, что ты увидишь во дворе дворца, а затем вернись и расскажи своей служанке». И Хильдерик, выйдя, увидел проходящие образы животных: льва, единорога и леопарда. Он рассказал об этом Базине, которая сказала: «Господин мой, выйди ещё раз и поведай своей служанке, что ты увидишь». Прошли другие образы: они напоминали медведя и волка. Базина заставила его выйти в третий раз. Тогда перед ним появились собака, а затем и другие звери меньшего размера, которые гнались друг за другом и терзали друг друга.

«Видение, которое ты узрел, – сказала Базина, – это точное отражение реальности, и вот его значение: у нас родится сын, полный мужества, символом которого будет лев; леопард и единорог обозначают его сыновей, которые породят детей, подобных медведю и волку по силе и прожорливости; но их потомки будут в королевстве как собаки, неспособные остановить борьбу низших животных, чья толпа, хаотично движущаяся, символизирует народы, освобождённые от страха перед князьями»¹.

Каковы бы ни были источник и первоначальный смысл этой легенды, она точно изображает этапы упадка Меровингов. Уже менее чем через полтора века предсказание Базины в значительной степени сбылось, и третье поколение её потомков, в кровавых распрях, олицетворением ярости и коварства которых стали Брунгильда² и Фредегонда, слишком хорошо воплотило тип хищных зверей, когда аристократическая революция 613 года ускорила необратимое падение династии Хлодвига, открыв путь соперничающему влиянию семьи Каролингов, в которой, если использовать образы легенды, отныне должна была проявиться суть льва. Святой Арнульф Мецский и Пипин Старший, один – дед по отцовской линии, другой – по материнской линии Пипина Геристальского, стали вождями, устроителями и истинными государственными деятелями этой революции. Став благодаря ей вершителями судеб Франкской монархии, их прозорливая амбиция, если не искренность характера, вдохновила их на поведение, полное умения и величия. Связанные с осуществлением верховной власти как представители военной аристократии, которой наконец удалось поставить королевство под опеку, они сумели с тактом и энергией подняться над исключительными страстями своих соратников по удаче и сделать победу партийного интереса отправной точкой для широкой примирительной и полностью национальной политики.

Но прежде чем изучать движущие силы и тенденции этой новой политики, необходимо взглянуть на порядок вещей, который ей предшествовал, и отметить социальные преобразования, произошедшие среди народов, смешанных в результате нашествий от Рейна до Луары и Океана.

Соперничество влияния, которое начинается в начале VII века между династией Меровингов и самой могущественной из подчинённых семей, было лишь продолжением и, в некотором смысле, воплощением давнего противостояния принципов в галло-франкском обществе. Под разными обличьями это всегда была борьба между зачатками христианской цивилизации и остатками язычества, продолжающаяся от нашествия до коронации Пипина Короткого. С одной стороны, традиции имперского цезаризма и многочисленные пережитки германской варварской культуры, сохраняющиеся в управлении и нравах; с другой – мораль Евангелия, стремящаяся перейти из святилища в законы и общественные институты, чтобы оттуда с большим авторитетом воздействовать на сознание: таковы были, по сути, два истинных интереса, стоящих друг против друга. Длинная цепь ошибок и преступлений привела к тому, что королевство стало олицетворять первое: Каролинги, по положению не менее чем по склонности, должны были способствовать второму. Потомки Хлодвига, даже лучшие из них, все потерпели неудачу в своих попытках социальной организации, потому что думали лишь о восстановлении древних форм цивилизации, не заботясь о различии времён и условий, больше стремясь воспроизвести освящённый тип регулярного правительства, чем искать его суть. Совсем наоборот, Арнульф и Пипин сочетают великий практический смысл с интуицией будущего. Они выбрали в качестве поля действия единственное место, где могло произойти объединение германских и романских элементов галло-франкской нации, – католицизм. Они используют свою энергию, как и государственную власть, чтобы поддерживать и расширять влияние Церкви на варварские народы. Именно так они основывают свою собственную мощь и открывают плодотворные пути для своих потомков.

Такова была, в самом деле, миссия этого нового государства, уже называемого, в меньших пределах, его современным именем – Франция (Francia). Непонятая её королевскими вождями, но осознанная и активно поддерживаемая семьёй Арнульфингов³, эта миссия, подсказанная самой необходимостью обстоятельств, заключалась в том, чтобы унаследовать самую благородную роль разрушенной империи как организатора и политического центра молодых европейских обществ, в ожидании формирования национальностей.

Владея самой важной с стратегической точки зрения провинцией, той самой, где в эпоху последних Цезарей сосредоточились наиболее интенсивные чувства и усилия сопротивления нашествиям, франки, в интересах своего завоевания, обеспечили её защиту, став тем самым защитниками всего Запада. Победители при Тольбиаке, разместившиеся более века назад на границах римского мира, на покинутых легионами постах, продолжали твёрдой рукой сдерживать разрушительное движение великих человеческих миграций.

Однако недостаточно было оттеснить за Рейн беспокойные и вечно угрожающие племена варварской Германии. Чтобы больше не опасаться их, нужно было, убеждением или силой, привязать их к земле, превратить их подвижные лагеря в родину и включить их в свою очередь в христианскую республику.

Такой вооружённый прозелитизм прекрасно соответствовал характеру обращённых франков. Они уже начали это с нескольких экспедиций на правый берег реки; но их усилия в этом направлении не имели ни руководства, ни метода. Только с VI века, под руководством Арнульфингов, они должны были принять это призвание, поставить свою военную мощь на службу Святому Престолу, сделать свою грозную шпагу повсюду орудием религиозной пропаганды и связать все свои территориальные завоевания, каков бы ни был их принцип, как новые провинции, с империей католицизма.

Первая идея союза, который тогда был заключён между Францией и папством, восходила к самому основанию монархии; она датировалась крещением Хлодвига. Её программу можно чётко проследить в поздравительных письмах, адресованных королевскому неофиту святого Ремигия епископом Вьеннским Авитом⁴ и самим верховным понтификом Анастасием⁵, которые хвалили Господа за то, что он дал своей Церкви такого великого князя в качестве защитника.

Сто лет, прошедших со смерти Хлодвига, период преступлений и скандалов, тем не менее не прошли даром для подготовки судеб франкского народа. Под защитой от нападений и нашествий внешней варварской стихии, гений христианской цивилизации вновь осознал себя на земле Галлии. Он постепенно восстановил свои материальные и моральные руины, собрал свои силы, установил свой престиж среди своих вчерашних победителей, уже готовый вступить в борьбу с внешними противниками, когда триумф первых исторических предков Карла Великого обеспечил ему в качестве союзников две наиболее организованные силы общества: духовенство и аристократию.

Епископат, в котором блистал святой Арнульф, переживал тогда решающий кризис. Старая Галльская Церковь, последнее поколение которой всё ещё управляло в конце VI века почти всеми епархиями, почти исключительно пополнялась из галло-римского патрициата, в котором она содержала элиту. До сих пор она, возможно, слишком исключительно олицетворяла дух, тенденции, а также бесплодные сожаления побеждённой кельтской расы. Конечно, нельзя достаточно похвалить мужество и таланты прелатов, которые укротили пыл варваров и сделали так много для восстановления захваченных провинций: именно благодаря им было спасено всё, что заслуживало сохранения от античной цивилизации. Став гражданскими магистратами городов после исчезновения имперских чиновников, они спасли от катастрофы римского господства культуру литературы и искусства, а также административные традиции. Особенно к северу от Луары, где до правления Хлотаря II насчитывалось всего двенадцать монастырей, епископские города были единственными очагами интеллектуальной жизни.

Но её вкусы, привычки воспитания, несомненно, как и тяжёлые требования её обязанностей, ограничивали деятельность и рвение галло-римского духовенства в пределах городских стен. Будь то на берегах Луары или Рейна, в метрополии, полной воспоминаний и почти латинских чувств, или же среди чисто германского населения, будь то Григорий Турский или Ницетий Трирский, епископ того происхождения и той эпохи везде представляет один и тот же тип; везде он преследует один и тот же идеал, который скорее является восстановлением прошлого, чем приспособлением к потребностям будущего элементов жизни, предоставленных новыми расами. Всецело занятые наставлением верующих и полемикой с еретиками, эти оседлые апостолы не выходили за пределы христианских идей и институтов. Казалось, что, удовлетворившись однажды обузданием варварства, они льстили себя надеждой, что навсегда его укротили.

Однако в самом сердце их епархий старые германские суеверия и даже официальные обряды варварского культа всё ещё оставались в силе. Далеко не все франки последовали за Хлодвигом к крещению. Ещё в VII веке, в самой Нейстрии, недалеко от Парижа, можно было увидеть алтари, посвящённые божествам за Рейном, где толпились поклонники⁶. Даже при дворах меровингских принцев долгое время среди высших сановников были язычники, и не одна легенда показывает нам на одном столе в королевских виллах, на торжественных пирах, мясо жертвоприношений Одина, подаваемое для идолопоклонников-леудов, рядом с блюдами христианских гостей, которые благословлялись рукой епископа.

Воинство, воспитанное в вере Христовой, живущее в постоянном контакте с язычниками, в сельской местности, вдали от предпочитаемых резиденций римского духовенства⁷, мало отличалось от своих ещё не обращённых товарищей и, как правило, не имело менее жестоких и испорченных нравов. Поэтому, когда к концу VI века члены этого невежественного и грубого класса, соблазнённые богатыми владениями Церкви, сумели навязать себя верующим королевской властью и внезапно захватили управление епископствами и аббатствами, скандал был велик, а беспорядок плачевен. Таким образом, говорит Озан, начиналась эта узурпация военной аристократии, которая, поддерживаемая симонией, увековеченная сожительством, превратила бы священство в касту, а Церковь в феод, если бы не неутомимое сопротивление пап⁸.

К счастью, сохраняющая деятельность Святого Престола с самого начала и на самом поле опасности нашла драгоценных помощников. В то же время святой Колумбан, обосновавшийся со своей ирландской колонией в суровом ущелье Вогезов, у самых ворот королевства Австразии, до того времени с трудом доступного для идей романской цивилизации, привлекал и преобразовывал в своей монастырской школе целое поколение учеников, элиту франкской расы. Таким образом, Ирландия выплачивала свой долг Галлии, которая некогда послала к ней святого Патрика, своего первого апостола; таким образом, кельтская раса, с гибким и коммуникабельным гением, исполняла свою судьбу. Будучи привилегированной наследницей греко-латинской культуры, её роль заключалась в передаче этой традиции современным обществам, постепенно вводимым в контекст христианского мира. После того как она породила епископат Галлии, обративший завоевателей-варваров, именно кровь и дух кельтской расы жили в ирландском монашестве, призванном дисциплинировать в священстве обращённых варваров и превратить их самих в обращающих.

Ирландское влияние доминирует в истории каролингских истоков; ибо именно от него, без сомнения, происходит религиозное призвание святого Арнульфа. Оно же вдохновило потомков этого святого на великие монастырские основания, которые, возможно, являются самым прочным титулом славы этой семьи и главной услугой, которую она оказала своей родине. Однако Церковь освятила власть первых Каролингов, но не установила её: когда они предложили свою помощь её делам, они уже приобрели высокое социальное значение как главы земельной и военной аристократии.

Действительно, после столетия земельной собственности, первоначально абсолютно демократическая организация товарищества у франков привела к преобладанию аристократии, уже явно выделившейся, хотя до того времени исключительно личной и пожизненной. Без сомнения, время, когда в государстве франков должна была сложиться наследственная знать, было ещё далеко. На данный момент все сюзеренные собственники, называемые салическими людьми, в силу ранга их владений (сала), оставались, в принципе, политически равными между собой, в то время как они образовывали, по отношению к простым свободным людям, называемым романскими собственниками или скорее собственниками по римскому образцу (romani possessores), и к почти сервильному классу германских летов, единственную привилегированную касту нации. Тариф судебных композиций (вергельд), оценка социальной значимости индивидов, сохранял в пользу салических людей, через последовательные поколения, превосходство ранга и прерогатив, что является существенной чертой знати, оценивая личность франка всегда вдвое выше личности романа.

Но не только смешение рас произошло в каждом из этих социальных слоёв; сами воинские отряды, оставаясь германскими по своему составу, в какой бы провинции они ни находились, потеряли свой первоначальный облик под влиянием древнего общества. Основа и связь отношений между их членами полностью изменились. Двойное творение административной системы, установленной империей на земле Галлии, предоставило тип и рамки этой быстрой трансформации: это были военные бенефиции и подвижная иерархия должностей и общественных достоинств. Таким образом, с самого начала римские традиции сочетались с германскими обычаями, чтобы создать эту, не имеющую аналогов в прошлом, мощь земельной аристократии.

Захват земель между Рейном и Луарой превратил племена, управляемые Хлодвигом, в конфедерацию воинов-собственников. В этом состоянии каждый из граждан, то есть свободных людей, которые способствовали победе, продолжал, как член национальной армии, подчиняться непосредственно королю. Доля, пропорциональная его рангу, которую он получил в распределении завоёванных земель, представляла собой лишь цену его доблести и не добавляла никаких новых обязанностей к его военным долгам. Собственность, полученная таким образом, была для всех абсолютной, или, как говорили, аллодиальной, и наименее удачливый из воинов становился хозяином скромного владения, доставшегося ему по жребию оружия, так же полно, как меровингский король пользовался дотациями своего фиска. Даже поземельный налог не касался его, как и галла, приравненного к нему по статусу свободного человека; он касался только имущества романских собственников, romani possessores.

Так выглядел изначально единообразный режим собственности в меровингской Франции. Но пользование землёй, хотя и приобщало франков к чувству индивидуальной независимости, не порвало среди них традицию германской свиты. Бесконечные войны VI века скорее развили её. Только вождь отряда, будь то король или простой князь округа, чтобы оплатить преданность свободно примкнувших к его судьбе, не мог ограничиться теми примитивными наградами, о которых говорит Тацит: конём или окровавленной фрамеей. Раздел добычи старого мира увеличил требования. Вождь стал тогда выделять своим храбрецам в качестве платы за службу части своих аллодиальных владений: подражая в этом, как говорили, примеру императоров, когда они основывали на провинциальной земле, считавшейся неотчуждаемым достоянием государства, военные колонии, где семьи легионеров получали, в виде жалования, узуфрукт земли, которую они должны были защищать.

Это заимствование из римских обычаев, отправная точка того, что было наиболее оригинальным в политическом строе Средневековья, то есть вассалитета и феодализма, стало прямой причиной социального кризиса, из которого должна была выйти каролингская мощь. Оно создало аристократию, которой не было у народов вторжения. Салический человек, действительно, заключал с выбранным вождём личные обязательства совершенно нового характера, в пределах и на срок блага или бенефиция (beneficium), который он от него получал. Таким образом, гражданское равенство исчезло. Бенефициары великих леудов оказывались, хотя и не теряя статуса, фактически отодвинутыми на один ранг в государстве, и отдельная власть, власть их обязателей, вставала между ними и верховной властью.

Такая революция, последствия которой для судеб королевства мы увидим далее, была следствием и стала активной причиной исчезновения аллодов в классе второстепенных воинов. Доходы скромного имущества не могли долго покрывать расходы на далёкие экспедиции, постоянно возобновляемые для расширения или защиты меровингской монархии. Единственным средством для большинства свободных людей обеспечить себе необходимые ресурсы было отказаться от своего наследства в пользу какого-нибудь богатого собственника, который оставлял им пользование, но на условиях и с обременениями обычных бенефициев, и который, с этого момента, зачисляя их в свою свиту, должен был сам обеспечивать их снаряжение и содержание в походах. Счастливы ещё те, кто вовремя соглашался на эту жертву, чтобы избежать полного разорения, которое погрузило бы их в полурабское состояние колоната.

Вот как в политическом строе, основанном на социальном равенстве, тысячи изначально независимых существ постепенно поглощались, так сказать, элитой более значительных личностей. Затем, становясь всё более распространённым, отказ от изначальной независимости почти превратился в закон. Ибо, после того как великие люди народа приобрели союзников по необходимости, они поднялись до столь грозного превосходства, что любой, кто не чувствовал себя в силах соперничать с могущественным соседом, находил безопасность только под его покровительством. Добровольное подчинение слабого более сильному поставило подопечного в клиентелу патрона, на тот же уровень, что и настоящих бенефициаров, и завершило формирование аристократии, каждый член которой представлял собой коллектив граждан, более или менее подчинённых его власти, и управлял почти без контроля частью национальной территории.

Сила вещей, таким образом, вернула этот режим исчезновения среднего класса и чрезмерной концентрации собственности, который священник Сальвиан⁹ описывал незадолго до великих нашествий как один из пагубных симптомов распада римского мира.

Превосходство патрициата времен Империи полностью возродилось, скорее усиленное, чем ослабленное, в аристократии франков. Безусловно, социальная опасность не была бы меньшей, чем во времена Сальвиана, если бы возрождающаяся аристократия лишь давила на остальную нацию, подобно древнему патрициату, который сам был игрушкой в руках коррумпированного сената и деспотизма Цезарей. Однако, по крайней мере, логика, если не справедливость, управляла новым порядком вещей. Владельцы крупной собственности обладали властью в той же мере, что и богатством: именно они создавали законы в национальном собрании и в конечном итоге подчинили себе королевскую власть.

Власть королей ограничивалась именно теми средствами, которые расширяли власть знати. Бенефициальные уступки обедняли казну, не предоставляя трону никакой долговременной поддержки. В то время как леуды объединялись общностью интересов, чтобы защищать внизу свою квази-суверенность, а наверху – свои узурпации, королевская власть все больше изолировалась в своем сопротивлении. Вначале она щедро раздавала звания и общественные должности вождям вспомогательных отрядов, чья поддержка составляла ее блеск и силу, а после богатых пожалований, предоставленных навечно церквям, остатки меровингских владений быстро превратились в узуфрукты, плату за военные услуги. В вечных династических распрях каждый из претендентов стремился переманить сторонников своего соперника, предлагая больше. Воины охотно принимали дары от всех, но считали, что никогда не должны ничего возвращать. Земли, почести, должности – все это они превращали в новые доли добычи, за счет которых шли трофеи империи и на которые, как им казалось, каждый мог претендовать по праву завоевания.

Однако короли не упускали ни одной возможности вернуть отменяемые бенефиции, и, поскольку насилие было законом того времени, конфискации, справедливые в принципе, часто касались, в зависимости от текущих нужд, как верных, так и предателей. Подписанты договора в Андело (587) напрасно клялись отказаться от произвольных конфискаций бенефиций – обстоятельства были сильнее таких клятв, даже если они были искренними. Бенефициарии привыкли ничего не уступать без принуждения, и монархия, оказавшаяся в отчаянном положении, должна была быть тем менее щепетильной в выборе средств, что традиционный источник доходов – налоги – сам угрожал вскоре иссякнуть.

Действительно, ряды римских землевладельцев, то есть тех, кто находился в римском правовом положении и был единственными налогоплательщиками, быстро редели. Галлы, составлявшие основу этого класса, первые жертвы анархии того времени, в большом количестве вступали в духовенство, а их имущество переходило к франкским покупателям или захватчикам, которые, несмотря на происхождение, старались смешать их с наследственными аллодами, чтобы освободить от общественных повинностей.

Столетнее непрерывное развитие обеспечило триумф военной аристократии. Но до сих пор она искала лишь материальные выгоды власти, не проявляя ни амбиций, ни способностей к собственно политике. Инстинкт сопротивления укреплению верховной власти, особенно в вопросах налогообложения, оставался единственной связью, негласным договором этой коалиции второстепенных тиранов. Поэтому, чтобы придать своим привилегиям более широкую и прочную основу, франкские вожди, несмотря на свою гордость и расовые антипатии, не гнушались объединяться на этой почве с богатыми римскими семьями, поддерживая их частые притязания на налоговый иммунитет. Подобный расчет обеспечил епископату поддержку светской аристократии. Обычно она охотно защищала церковные владения и права от притеснений Меровингов, чтобы затем узурпировать их для себя. Союз интересов готовил почву для союза идей.

Ничто лучше не иллюстрирует дикость нравов, царившую в этой коалиции, ее дерзость и высокомерное отношение к потомкам Хлодвига в рассматриваемый период, чем слова австразийского посольства к королю Гунтрамну Бургундскому в 584 году: «Мы прощаемся с тобой, о король, поскольку ты отказываешь нам в удовлетворении. Но топор, который расколол головы твоих братьев, еще хорош, и скоро он войдет в твой череп»¹⁰.

Это позволяет оценить, насколько меровингская династия выиграла в уважении и реальной власти со времен своего основателя, который, будучи простым вождем кочевого племени, молча сносил грубые провокации солдата из своей свиты по поводу суасонской вазы. Однако это не значит, что за это время короли не пытались поднять свою власть выше таких посягательств. Победитель при Суасоне первым почувствовал необходимость заменить свое военное командование более широкой юрисдикцией и гарантиями долговечности монархической власти. Будучи вождем народа, первоначально поселившегося в Галлии как гостя и союзника империи, он обратился к империи за образцом и освящением новой власти, о которой мечтал. С того дня, когда, получив от Анастасия патрицианские грамоты, он облачился в базилике Святого Мартина в Туре в знаки этого достоинства, традиция германского княжества была окончательно порвана в королевском роде франков.

Сын Хильдерика, как и многие другие варвары до него, получил, так сказать, свою натурализацию в римском мире, где занял определенное место в иерархии установленных властей. С тех пор он правил всеми провинциями Галлии не по праву завоевания, а на том же законном основании, на котором его отец и он сам до сих пор занимали свои северные кантоны. Как имперский чиновник, он лишь повышался в звании, не меняя своей роли по отношению к своим римским подданным и франкским союзникам. Имперская инвеститура лишь централизовала в его руках множественные делегации, которые вожди различных племен, побежденные им, до сих пор получали по отдельности от константинопольского двора в своих владениях по эту сторону Альп. Таким образом, Хлодвиг занял точное место древнего викария Галлии. Если связь этого подчинения быстро ослабла и вскоре прервалась между его преемниками и преемниками Анастасия, это произошло не столько из-за стремления франкских королей к эмансипации, сколько из-за все большего ослабления власти императоров, которые вскоре уже не могли сохранять даже видимость суверенитета на Западе.

К сожалению, Меровинги заимствовали у восточного двора не только иерархические титулы, парадные костюмы, канцелярские формулы и порядок дворцовых служб, но и сам дух имперского режима, цезаризм, одним словом. Они сначала отождествили себя с этой пагубной политикой, а затем стали осуществлять ее самостоятельно, что было не менее противоположно христианским принципам, чем национальным нравам, и должно было породить, вместо цивилизации, чудовищную смесь диких страстей варварства с пороками разлагающихся обществ. Самым верным представителем этого был Хильперик, безжалостный сборщик налогов, свирепый и маниакальный тиран, которого справедливо называли Нероном VI века.

Однако в то время как меровингская монархия в Нейстрии при Хильперике достигла последней степени упадка, в Австразии, напротив, она, казалось, нашла закон своего регулярного развития и достигла равновесия между принципами римского опыта и варварской энергии, которые она должна была примирить под угрозой гибели. Это было время, когда Брунгильда, окруженная уважением и поддержкой епископата, еще заслуживала своими талантами и добродетелями публичных похвал святого Григория Великого; когда она вдохновляла своего сына Хильдеберта на социальные меры¹¹, которые уже кажутся принадлежащими великим реформам Карла Великого. Гениальный человек, стоявший во главе Вселенской Церкви, так хорошо понимавший превратности настоящего и нужды будущего, тогда поспешил укрепить союз Святого Престола с самым цивилизованным и единственным ортодоксальным народом христианской Европы. Его знаменитое письмо молодому королю Австразии отмечает освящение и идеализированную программу слишком короткого этапа меровингской политики: «Насколько королевское достоинство возвышает тебя над другими людьми, настолько твое королевство превосходит другие королевства народов. Мало быть королем, когда другие тоже короли; но много – быть католиком, когда другие не разделяют этой чести. Как большая лампа сияет всем своим светом в глубокой тьме ночи, так величие твоей веры сияет среди добровольного мрака чужих народов… Поэтому, чтобы превзойти других людей делами, как и верой, пусть Ваше Превосходительство не перестает быть милостивым к своим подданным… Вы начнете больше нравиться „королю королей“, когда, ограничивая свою власть, будете считать себя менее правым, чем могущественным».¹²