Альфонс Вето
Карл Великий
IV
Тацит, говоря о древних германцах, сказал: Reges ex nobilitate, duces ex virtute sumunt. – У них королевское достоинство дается по рождению; действительное командование – по личной доблести. – Это различие хорошо характеризует вид governmental dualism, который был в силе у франков после битвы при Тестри. Истинная формула нового порядка вещей, выраженная в тех же терминах в хрониках и публичных актах того времени, заключается в том, что король царствует, а майордом управляет54.
Но, как едва ли нужно говорить, не следует искать в словах какой-либо аналогии между доктриной современного конституционализма и режимом, возникшим после австразийской победы 687 года. Власть, переместившись, не разделилась. Тогда не было места ни в умах, ни в нравах для сколько-нибудь сложного механизма политического уравновешивания. Лишенная своего всемогущества, меровингская династия тем самым была упразднена. То, что оставалось у нее еще на некоторое время престижа, она обязана была не реальным прерогативам своего нового положения, но, напротив, неведению масс об этом самом изменении или их неуверенности относительно продолжительности совершившейся революции. Дело в том, что монархия еще не была институтом; это был лишь факт. Эгоистичная и жестокая, как все другие социальные силы, с которыми она боролась, меровингская королевская власть, как мы видели, вообще преследовала лишь личные интересы, не заботясь и даже не сознавая общественной миссии, которую ей следовало выполнять. Однажды побежденная и обезоруженная, эта индивидуальная сила, лишенная морального действия, совершенно перестала иметь значение, и в продолжающемся процессе формирования галло-франкского общества ничего не изменилось из-за этого: просто стало одним элементом меньше, и притом худшим, я имею в виду цезаризм.
Аристократическая партия, в своей совокупности, была истинным победителем монархии, и по праву завоевания верховная власть принадлежала конфедерации крупных землевладельцев. Но этой партии было бы весьма затруднительно осуществлять ее, поскольку у нее никогда не было серьезной правительственной программы, и она, как и сама династия, во всех своих предприятиях руководствовалась слепыми и беспорядочными страстями. Поэтому великим левдам пришлось отречься в пользу своего вождя, Пипина, который один представлял традицию и волю.
Задача, которая тогда легла на герцога франков, наделенного безграничной властью при абсолютной ответственности, была самой серьезной и трудной, какая только может выпасть на долю главы государства. Гражданские раздоры почти не оставили от старого франкского империи ничего, кроме имени: социальный порядок и политическая мощь пережили одинаковый упадок. Восстановить согласие между разделенной нацией и правительством, возникшим из победы одной партии, было бы уже, конечно, тяжелым трудом; но это была наименьшая из трудностей ситуации. Ибо франкской нации почти не существовало, и сам принцип национального правительства был стерт. Нужно было восстановить, почти создать и то, и другое.
Восстановление военного влияния франков вовне и политического единства внутри, между различными провинциями королевства, стало главным делом Пипина Геристальского и Карла Мартелла. Что касается правительства, как оно вытекало из христианских принципов, заменивших старые имперские порядки, то в течение века и через тысячи проб оно едва получило свои зачаточные органы. Пипин Короткий должен был первым заложить его истинные основы, а Карл Великий – реализовать его гармоничное целое.
Из двух центральных институтов, в которых изначально заключался суверенитет, а именно королевской власти и национальных собраний, мы видели, до какого тщетного видимости была сведена первая победителем при Тетри. Он, напротив, стремился возродить вторую и вернуть ей ее первоначальное значение. При цезаристском режиме, который короли и майордомы Нейстрии старались установить, созыв больших ежегодных собраний как можно чаще игнорировался, и их политическое действие всегда подавлялось. Пипин Геристальский, говорят Мецские анналы, восстановил в этом отношении древний обычай и регулярно каждый год проводил Мартовское поле, куда все франки должны были являться под угрозой штрафа. Но легко понять, что древний обычай, упомянутый анналистом, соблюдался там лишь формально. То, что было сказано выше о роли ленивых королей в этих так называемых народных комициях, достаточно показывает, что это были уже не более чем церемониальные мероприятия, где короли показывались в пышности той части народа, которая жила близ их дворца и оставалась завистливой, желая их видеть, а не политическое собрание, участвующее в управлении55.
Характер и цель реформы, проведенной Пипином в этом пункте, кажутся преимущественно военными. Мартовское поле вновь стало местом сбора и общего смотра воинов перед началом ежегодных походов. Национальная армия, которая фактически представляла собой весь народ, активно участвовала в этом только через своих предводителей.
Члены, вызванные на эти собрания, должны были иметь мало личного интереса в том, чтобы присутствовать на них, и, с другой стороны, их пренебрежение должно было представляться герцогу франков как более серьезная проблема, чем отсутствие их контроля над его решениями или действиями, чтобы он решился наложить штраф на непокорных. Уголовная санкция за осуществление политического права – это утонченная концепция, совершенно чуждая умам VII века, и даже теоретики народного суверенитета до сих пор не смогли внедрить ее в современные конституции.
Таким образом, обсуждение государственных дел, ограниченное великими левдами и сосредоточенное на военных вопросах, не имело того всеобщего характера, который некоторые выражения хроник склонны ему приписывать. Ничто, по правде говоря, не напоминает меньше эти Мартовские поля конца VII века, чем малл времен завоевания, где все члены свободной франкской демократии имели равное право высказываться о предприятиях, руководство которыми было доверено королю племени. В ту эпоху законодательная деятельность исходила от сотрудничества двух агентов: короля и массы свободных людей. Эти два агента, ко второму веку территориального владения, потеряли всякую инициативу и оказались подчинены, уничтожены: первый – майордомом, второй – аристократическим корпусом. Законодательное влияние древнего малла перешло к другим, непериодическим собраниям, состав которых был еще менее национальным, чем состав Мартовского поля: своего рода конгрессы тогдашних социальных сил, как, например, собрание в Андело в 587 году, а затем в Париже в 614 году, где партия и даже семья австразийских майордомов особенно способствовали, если не введению, то по крайней мере утверждению преобладания нового элемента, совершенно негерманского по духу – епископата. Церковная и военная аристократия, таким образом, торжествовала здесь, как и везде, и порядок, который она стремилась установить, не менее отличался от анархической демократии племен за Рейном, чем от древней имперской централизации.
Внешняя политика Пипина дает еще более поразительное опровержение мнению, которое изображает его как защитника и восстановителя тевтонизма.
Франки, с тех пор как их независимая конфедерация появилась в истории, имели только враждебные отношения с другими ветвями германской семьи. Особенно после их поселения в христианской стране их главной заботой было сдерживать вторжения варварских племен, жаждущих разделить с ними добычу империи. Алеманны, тюринги, саксы, фризы, бавары и лангобарды, последовательно побежденные, обложенные данью первыми меровингскими королями, конечно, никогда не имели никаких оснований считать новых правителей Северной Галлии своими братьями. Но страх перед именем франков быстро ослаб среди их внутренних раздоров. Подчиненная Теутения постепенно смогла сбросить иго и вновь приняла агрессивную позицию вдоль всего Рейна, в то время как галло-римляне к югу от Луары и кельты Армориканского полуострова восстанавливали свои свободные государства под руководством своих национальных вождей. Все границы были одновременно под угрозой.
Верный духу своей расы и пренебрегая, ввиду высших интересов цивилизации, подавлением восстаний христианских провинций запада и юга Галлии, Пипин посвятил все свои усилия сначала покорению язычников за Рейном. Эта жестокая германская война, которая стоила франкам двадцати пяти лет труда, в конечном итоге не принесла им никакого нового и устойчивого политического установления. Однако, в высшем порядке исторических соображений, она имела capitalное значение: она знаменует начало возмездия за роковые вторжения V века, открывая железом путь евангельской проповеди в самое сердце варварства и давая Церкви ее первые территориальные завоевания в этом направлении.
До этого времени христианство, даже в период своего первого быстрого распространения при обращённых императорах, не выходило за пределы Рейна и Дуная. Миссионеры кельтского происхождения, ирландские монахи и прелаты франкской Галлии, смогли лишь вернуть утраченные позиции в древних римских провинциях, захваченных ордами с Севера. Христианству потребовалось всё это время (со времени вторжения), как отмечает Озанам, чтобы восстановить границы, которых оно уже достигло в своих первых проповедях, вернуть города, в которых Цезари воздвигли базилики, города, епископы которых заседали на соборах в Арле, Сардике и Аквилее. Все эти усилия привели лишь к восстановлению разрушенного наследия римской цивилизации. Теперь же предстояло продолжить это дело, укрепиться в Великой Германии, куда проникали Друз, Марк Аврелий и Проб, но не оставили там ничего долговечного, и которую сенат так и не решился превратить в провинцию. Этот шаг стал необходимым для самой безопасности христианского общества… Нужно было перейти границы Римской империи или уступить, как это сделали они сами: ведь судьба завоеваний такова, что они не могут остановиться, не отступив рано или поздно56.
Кельты, ученики святого Колумбана, вступили в контакт с германцами континента.
Вот яркое оправдание амбиций, даже узурпации, если угодно, Пипина Геристальского: он собрал все силы своего народа, чтобы возобновить цивилизаторскую миссию, возложенную на завоевателей Галлии, и которую национальная династия становилась всё менее способной осуществлять. Именно к этим экспедициям конца VII века и к системе христианской колонизации, начатой там последовательно знаменитым прадедом Карла Великого, следует отнести дело объединения Центральной Европы, осуществлённое на время и с такими благоприятными последствиями основателем Священной Римской империи.
Что особенно характеризует новую эру религиозной пропаганды, открытую победами Пипина Геристальского, так это более прямое и постоянное вмешательство папства в апостолат среди неверующих. Изолированный волной великих нашествий в сердце урезанной империи, глава католицизма, как только буря утихла, вновь взял на себя инициативу обращения варварских народов, находившихся за пределами сферы влияния древних епископских городов, которые устояли. Именно так святой Григорий Великий девяносто годами ранее привёл в лоно Церкви англосаксов, народ миссионерский, чей характер склонял их к смелым и трудным предприятиям, а общность происхождения, сходство обычаев и языка делали их гораздо более подходящими для этой задачи, чем…
Действительно, именно Великобритания, ставшая островом Святых, отправляет на правый берег Рейна первых пионеров Евангелия, вслед за победоносными франками и под их защитой. Благодаря договору, навязанному Пипином герцогу фризов, святой Виллиброрд с двенадцатью спутниками занимает эту территорию и водружает там знамя креста, которое он будет твёрдо держать в течение сорока лет. Посланный в Рим к папе Сергию от имени герцога франков, он выступает посредником между Святым Престолом и героем в организации этой новой христианской провинции57; он возвращается оттуда с паллием и основывает епископство Утрехт, первое, созданное на земле, лишённой римских традиций (696 год). С этого момента языческая Германия была покорена, и путь для апостолата святого Бонифация был открыт.
В 713 году Тевтония, снова покоренная, наконец позволила своему победителю вздохнуть свободно. В тот год, как говорят анналы Меца, князь Пипин не был вынужден вести армию за пределы своего княжества. Однако укрепление его власти внутри самого княжества, которое все еще не имело никакой системы внутренней организации, представляло для его старости достаточно сложную задачу, тем более что немногие достижения, полученные в этом отношении за последние двадцать пять лет, оказались под вопросом.
В беспрецедентной ситуации, созданной победой при Тестри, Пипин, чтобы смягчить переход, не счел нужным сразу отказаться от титула своей прежней должности майордома. Но, поскольку ему больше не подобало лично подчиняться меровингскому королю в выполнении подчиненных функций, он передал исполнение этих обязанностей одному из своих верных людей по имени Нордберт, своего рода заместителю майордома, который с тех пор представлял его в Нейстрии. Теодорих и его старший сын, Хлодвиг III, провели свои темные и бездеятельные правления под опекой этого чиновника, пока Пипин вел свои великие экспедиции за Рейн.
С приходом к власти Хильдеберта (695 год), после смерти Нордберта, герцог франков решил разорвать слабую связь, которая, казалось, все еще держала его в зависимости от наследственной монархии. Он официально провозгласил майордомом своего сына Гримоальда, тем самым возведя свою собственную власть в личное и абсолютное право, основанное только на его гении и славе.
Управление Гримоальда, молодого человека с мягким и миролюбивым характером, встретило в Нейстрии тем меньше трудностей, что Пипин сумел привлечь на свою сторону традиционных противников своей семьи и австразийского влияния, женив своего старшего сына, Дрогона, герцога Шампани, на дочери бывшего майордома Варатта, вдове Бертария, побежденного при Тестри. Пятнадцать лет спустя, после окончания германской войны, другой брак укрепил непрочный союз, заключенный тогда с самым грозным из недавно покоренных врагов за Рейном. Молодой майордом Гримоальд, в свою очередь, стал зятем герцога фризов Радбода. Это, по сути, единственная уступка Пипина тевтонству.
Если он сумел использовать браки своих детей для реализации своих политических планов, то известно, как двойной союз, который он сам заключил, стал, напротив, источником гражданских unrest, а также домашних огорчений. По примеру Пипина Старшего, он выбрал свою жену среди романского населения Южной Галлии. Аквитанка Плектруда, его ревностная спутница и, возможно, вдохновительница в его делах христианской пропаганды58, родила ему двух сыновей, о которых шла речь выше, Дрогона и Гримоальда. Однако этой первой привязанности, дважды священной, ему оказалось недостаточно. Будь то из-за амбициозных соображений низшего порядка или из-за того, что он, вопреки своей набожности, поддался бурным порывам своей варварской природы, он позволил себе подражать полигамным нравам, слишком распространенным в высших кругах франкского общества, и особенно при дворе Меровингов. При жизни Плектруды он взял вторую жену, красивую и знатного происхождения, как говорят хронисты, по имени Альпаида, которая должна была стать матерью Карла Мартелла.
Это первое публичное нарушение такого рода великих принципов христианской морали, которое история отмечает в потомстве святого Арнульфа и Пипина Старшего. Эта ошибка чуть не имела самых пагубных последствий даже в политическом порядке, выбросив главу австразийской аристократии за пределы традиций его семьи. Действительно, роковая ситуация, в которой она оказалась, несомненно, больше, чем природная порочность характера, сделала Альпаиду на время, при по крайней мере пассивном соучастии герцога, противницей духовенства и, следовательно, цивилизаторской работы, которую символизировало в некотором роде правление Пипина Геристальского. Разрыв с Церковью, вызванный увещеваниями и осуждениями смелого прелата, даже перерос в святотатственную войну и закончился кровавой драмой, напоминающей худшие дни преследований Брунгильды. Епископ Маастрихта Ландберт (святой Ламберт), ставший ненавистным наложнице, отказав ей в почестях, полагающихся ее незаконному положению, вскоре погиб, убитый родственниками и сторонниками оскорбленной женщины (708 год)59.
Смерть святого привела к результату, которого при жизни не смогли добиться его усилия. Пипин, потрясенный таким преступлением, сразу же отверг спутницу60, чье влияние оказалось столь великим и роковым. Он вернул Плектруду; но суровые искупления его заблуждений должны были омрачить его старость.
Дрогон, его старший сын, умирает примерно в это же время. Гримоальд, второй, мягкий, но малоэнергичный, казался мало пригодным для того, чтобы нести тяжелое наследие управления франками. И, по горькой иронии судьбы, опальная жена Альпаида родила ему еще одного ребенка, по имени Карл (Карл, на романском языке), уже сильного и доблестного, в котором оживали все черты отцовского гения. Невинная жертва чужих преступлений, обиды Плектруды и кровь Ландберта были достаточны, чтобы отстранить этого молодого человека, когда катастрофа, плохо объясненная в истории, еще больше углубила пропасть недоверия, отделявшую его от его естественной семьи.
Пипин заболел (714 год) в своей вилле Юпиль, близ Геристаля и Льежа, и Гримоальд поспешил из Нейстрии к нему. Возможно, сыновняя любовь была не единственным его мотивом, и он хотел быть готовым, если отцовское наследство откроется, противостоять попыткам сторонников Карла. Событие вскоре доказало силу и дерзость его врагов. Однажды, когда он молился за здоровье старого герцога в базилике, воздвигнутой в честь святого Ламберта на том самом месте, где епископ был убит, удар меча, нанесенный неизвестной рукой, сразил его насмерть перед гробницей мученика. В отсутствие свидетелей это новое злодеяние было повсеместно приписано виновникам первого. Молодой Карл был заподозрен самим Пипином в соучастии в убийстве, столь выгодном для его амбиций, и его опала стала с тех пор необратимой61.
Вместо того чтобы обратиться к сыну Альпаиды и в отсутствие законных наследников покойной, герцог усыновил шестилетнего ребенка, тоже бастарда, которого Гримоальд родил от наложницы до женитьбы на дочери Радбода. Именно этого бастарда, названного Теодоальдом, он выбрал для представления своего княжества в Нейстрии, как это делали ранее Гримоальд и Нордберт, с титулом и в необычайно уменьшенной должности мэра дворца. Но он едва успел предусмотреть этот род лейтенантства, очевидно, рассчитывая на грядущее возвращение собственных сил, что позволило бы ему и дальше осуществлять верховную власть, как смерть настигла его (16 декабря 714 года). Как единственный автор и гарант внутреннего умиротворения франкских государств, дело всей его жизни исчезло вместе с ним. Два года анархии и гражданской войны должны были поставить под сомнение все политические и моральные достижения, с таким трудом завоеванные правительством доблестного герцога. Меровингский король оказался не у дел, и не осталось ни одного реального авторитета, способного остановить ужасающее расчленение империи.
V
Ослеплённая амбициями, Плектруда сначала попыталась сама занять вакантный суверенитет, добившись передачи юному Теодоальду, находившемуся под её опекой, политического наследия её мужа. Владение сокровищами Пипина позволило ей привлечь, хотя бы временно, на свою сторону австразийских леудов, и её первым актом власти стало заключение в тюрьму в Кёльне, с их помощью, сына Альпаиды.
Этот акт насилия был столь же противозаконным, сколь и противоречащим национальным интересам. Чисто почётный титул, которым был наделён Теодоальд, не предполагал, особенно учитывая его возраст, такого расширения полномочий, к которому он внезапно был возведён. Что касается прав по рождению, то бастард Гримоальда имел их, несомненно, ещё меньше, чем бастард Пипина на наследование последнего. Карл, впрочем, был единственным, кто мог выполнить обязанности, связанные с этим наследованием, и чтобы соображение такого рода, столь важное в представлениях того времени, не склонило голоса в его пользу, австразийской аристократии нужно было быть крайне недальновидной и продажной.
Многочисленная группа верных сторонников собралась вокруг юного майордома, чтобы отправиться с ним ко двору короля Дагоберта III. Но при первых слухах об этом походе нейстрийцы восстали. Если они и приняли или смирились с личным превосходством Пипина, они не допускали, чтобы семья Арнульфингов таким образом удерживала власть, подобно принципу монархического наследования, и присваивала себе право назначать, наряду с бездеятельными королями, бездеятельных майордомов. Новая Брунгильда недолго ждала наказания за свою дерзкую затею. Атакованная нейстрийцами в лесу Куиз (близ Компьена), её армия была разбита наголову. Очень немногие из её сторонников избежали резни, а её внук, на которого она возлагала все свои честолюбивые мечты, вскоре после этого умер.
Победители возвели на пост майордома одного из своих, человека энергии и таланта, по имени Рагенфред, из Анжу. Какой бы мудростью ни обладал этот вождь, народная страсть увлекла его далеко за пределы оборонительной позиции, которую узурпация Плектруды могла законно внушить западным франкам. Он хотел дать своим соратникам удовлетворение от мести, и поскольку национальное чувство было столь же притуплено у него, как и у большинства других вождей аристократии, он не колебался призвать против Австразии поддержку традиционных врагов франкской расы и религии. Он заключил союз с языческими племенами Фризии (нынешняя Голландия), с которыми согласовал совместное вторжение. Пока победители из леса Куиз продвигались через Шампань и Арденны в старое рипуарское королевство, фризские отряды с другой стороны нарушили его границу к северу от Рейна под предводительством своего герцога Радбода. Впрочем, этот набег не имел никакой политической цели. Австразия, охваченная анархией, оказалась не в состоянии защитить свою независимость или территориальную целостность. Но ни Рагенфред, ни Радбод не стремились ни к её расчленению, ни даже к лишению её автономии. Особенно последнее решение шло вразрез с устремлениями партии Рагенфреда; ведь Нейстрия теперь сражалась за дело сепаратизма. Единственным результатом экспедиции стал грабёж захваченной территории и выкуп старой Плектруды62. После этого каждая из армий, насытившись добычей, вернулась на родину, оставив Австразию свободной устраивать своё внутреннее управление по своему усмотрению. Леуды Запада, кажется, боялись не меньше затруднений от господства над австразийцами, чем унижения от того, чтобы быть под их властью.
Однако альтернатива была неизбежной, и государственное объединение франкских земель стало программой, которая отныне определяла усилия любого, кто претендовал на политическую роль. Рагенфред упустил этот первостепенный интерес; другой поднялся, чтобы утвердить и поддержать его: это был Карл Мартелл.
В крахе удачи Плектруды он внезапно обрёл свободу, неизвестно каким образом. Возможно, соратники его отца по славе сами освободили его, поняв, хоть и с опозданием, что только в нём была вся их надежда. Они, по крайней мере, единодушно встали под его знамя (716). Эта храбрая, но едва организованная группа сначала бросилась в погоню за фризами, национальным врагом, чужеземцами. Карл, побеждённый в первой стычке, не пал духом. Радбод продолжал отступление, и австразийский герой обратился против нейстрийцев, возвращавшихся домой через Арденнский лес. Он застал их врасплох у Амблёва, близ Мальмеди, и нанёс им тяжёлое поражение63.
Менее чем через год он смог снова отправиться в поход во главе армии, полностью готовой к борьбе. Весной 717 года он выступил из Геристаля, пересек Шарбоньерский лес и вторгся в Камбрези, где его ожидал Рагенфред, расположившийся лагерем у Винчи, близ Кревкёра. Король Нейстрии Хильперик II, преемник Дагоберта III, находился в центре своих войск. Карл, у которого забота об общественном благе преобладала над национальными обидами, сначала попытался добиться результата, ради которого он взялся за оружие, путем переговоров. Его послы предложили королю соглашение на следующих условиях: возвращение всех франкских провинций под единую монархическую власть, под скипетр Хильперика; назначение Карла майордомом этого объединенного королевства со всеми полномочиями, которые принадлежали его отцу. Ответ Хильперика, продиктованный Рагенфредом, не мог быть сомнительным: анжуйский вождь заявил, что он полагается на суд Божий и что исход завтрашней битвы покажет, кому должно принадлежать управление королевством. Карл вновь одержал победу (21 марта 717 года) и преследовал разбитых нейстрийцев до Сены64. Тем не менее, он не смог реализовать свой план. Слишком много элементов сопротивления оставалось в Нейстрии, и ему пришлось продолжать опираться исключительно на Австразию. Из-за отказа принять программу национального объединения и поражения, к которому привел этот отказ, Хильперик, король сепаратистской фракции, в глазах победителя при Винчи был повергнут двойным падением. Поэтому он назначил ему не соперника, а преемника в лице Хлотаря IV, малоизвестного Меровинга, чье происхождение не было доказано.
Нейстрийская партия, желая сохранить свою автономию и, возможно, даже создать в своих интересах единство, провозглашенное майордомом Австразии, начала искать мощного союзника. Плохо поддержанный северными варварами в 716 году, Рагенфред обратил свои взоры на юг и призвал герцога Аквитании Одона. Этот человек, происхождение которого неизвестно и которого апокрифические документы65 незаслуженно связывали с Меровингской династией почти до наших дней, находил в интересах своего княжеского положения достаточные причины для противодействия восстановлению австразийской гегемонии, даже без необходимости быть подстегиваемым семейными обидами.
Соперничество франков было лучшей гарантией независимости романских народов. Таким образом, через год после битвы при Винчи сильная нейстро-аквитанская армия собралась на Эне, недалеко от Суассона, чтобы снова испытать судьбу в этом суде Божьем, который Рагенфред уже однажды призывал, но не подчинился ему. Несмотря на их численность, солдаты Хильперика снова были разбиты, и на этот раз победа восточных войск стала решающей. Рагенфред, едва избежавший катастрофы своих сторонников, понял, что его политическая роль окончена, и бежал в свои анжуйские владения. Тем временем Одон переправился через Луару, уводя с собой, как ценного заложника, бедного короля Хильперика.
Смерть Хлотаря IV, наступившая незадолго до этого и как нельзя кстати, позволила Карлу завершить свою победу и закрепить ее результаты искусным маневром. Став хозяином всей монархии и вдохновляясь примером своего отца после Тестри, он провозгласил королем под своей властью самого Хильперика. Таким образом, он примирил все заинтересованные стороны, как династические, так и национальные интересы, стараясь щадить самолюбие побежденных и уважать приобретенные права. С этой целью он оставил Рагенфреду, даже после последующего восстания, владение графством и подтвердил договор, заключенный между Одоном и нейстрийским правительством, согласно которому провинции за Луарой образовывали практически независимое государство. Фактически, с этого времени франкская Галлия управлялась двумя герцогами, наделенными всеми прерогативами суверенитета: герцогом франков и герцогом аквитанцев.
Если Карл не продвинулся дальше в реализации своей централизаторской политики, то это потому, что восстановленная Меровингская империя должна была противостоять внешним опасностям, гораздо более серьезным, чем те, которые возникали из-за неполной ассимиляции ее административных разделений.
Четыре года анархии после смерти Пипина позволили вассальным народам Германии сбросить иго Франции и даже безнаказанно атаковать ее северные границы, оставшиеся без защитников. Карл в серии искусных экспедиций вернул к покорности швабов, баваров и фризов и оттеснил в свои пределы суровый саксонский народ, который распространился на Тюрингию. К 734 году вся Германия была окончательно покорена.
В промежутке времени в сердце Галлии произошло самое славное военное деяние предка Карла Великого. Битва при Пуатье (732 год) спасла Европу от мусульманского ига и сохранила западное христианство, если не от полного разрушения, то по крайней мере от ослабления, последствия которого были бы катастрофическими для человечества.
Менее чем через столетие после проповеди Магомета его яростные последователи уже распространили свою кровавую миссию за Пиренеи. Войдя в Испанию в 711 году, арабы восемь лет спустя захватили Нарбонну. Вся Бургундия подверглась их опустошениям, и наконец, в 732 году, эмир Абд-ар-Рахман, сосредоточив все свои силы на западе, затопил Аквитанию своими фанатичными ордами и расширил свое господство до берегов Луары. Одо, раздавленный волной вторжения после двенадцати лет героической борьбы, бросился искать поддержки у герцога Карла, своего врага и победителя накануне; ведь мир, заключенный между ними в 720 году, был нарушен в 731 году, и успехи австразийского вождя над южными христианами облегчили успехи мусульман. Общая опасность сблизила двух соперников. Тогда уже не было места старым спорам из-за амбиций и вражде между народами; все провинции католического мира, от Средиземного моря до Рейна и Дуная, смешали своих воинов в легионах, которые Карл повел за собой к Луаре осенью того же года.
Он встретил арабские отряды близ Тура: это был один из самых значительных моментов в истории человечества. Ислам столкнулся с последним оплотом христианства: после вестготов – галло-васконы; после галло-васконов – франки; после франков – больше никого. Это не были англосаксы, изолированные на своем острове; это не были лангобарды, слабые правители истощенной Италии; это не были даже греко-римляне Восточной империи, которые могли бы спасти Европу; Константинополь с трудом спасал себя самого! Современный хронист, Исидор Бежский, не ошибался: он называл франкскую армию армией европейцев. Если бы эта армия была уничтожена, земля принадлежала бы Магомету66.
Карл получил там свое прозвище Мартелл (Молот), разбивая неверных, как молотом. Гигантские усилия германо-романских народов, которые он поднял, и которые его гордый пример не переставал вдохновлять во время этой восьмидневной битвы, наконец получили свою награду. Оттесненная медленно до Пуатье, армия захватчиков решила отступить. Франция была освобождена, и навсегда, от мусульманского господства.