Алиаскар Баймухамедов
Война любви
– Ну, а Казахстану-то как жить с таким непредсказуемым соседом? – спросил Имашев.
– Спокойно надо жить. Спокойно, – сказал Бекет. – Не напрягаться. Не обращать внимания на их разные выпады. У них там сейчас очень нервная обстановка. Они могут вести себя неадекватно. Что ты хочешь – страна менингита. Но нам с ними ссориться пока не с руки. Мы с ними связанны экономическими узами. Один нефтепровод чего стоит. Чтобы разорвать с ней экономические связи, надо построить свою независимую экономику. А на это нужно время. Ну а пока Казахстану надо дружить с Россией. Да и потом нужно будет выстраивать добрососедские отношения. Географию не перекроить. У нас же, как говорят – сосед ближе, чем родственник. Потому что всегда рядом. Случись чего, мы сначала к соседу идём. Соли там взять, спички. И если пожар вдруг случится, первый ведь сосед бежит с ведром. Чтобы пожар на его дом не перекинулся.
– Ну и как нам пожар там потушить? – спросил Имашев.
– Мы этот пожар затушить не сможем, – сказал Бекет. – Не в наших силах. Нам просто не надо подливать масло в огонь.
Вот тут Имашев был солидарен с Бекетом.
Однажды, когда Асель была дома одна и делала уроки, к ней пришёл Лёха.
– Давай, поженимся, – прямо с порога сказал он, беря её за руки.
– Давай, – просто ответила Асель.
Она вдруг поняла, что всю жизнь любила только его. Правда раньше она представляла его совсем по-другому. Да и сама любовь рисовалась ей несколько иначе. Какие-то бури страстей, переживания, бессонные ночи. Робкие ухаживания, ахи-вздохи. Ещё там кто-то кому-то должен был позволять себя любить. У них всё получилось совсем иначе. Спокойно, безмятежно. Как будто по-другому и быть не могло. Любовь вошла в их жизнь естественно и неотвратимо, как восход солнца – сколько бы ни длилась ночь, оно всё равно взойдёт. И оно взошло, и по новому осветила их жизни. Асель сейчас вдруг осознала, что в последнее время все её мысли были только о нём. Она просыпалась и сразу думала, чем же он сейчас занят. Она засыпала и беспокоилась – вернулся он уже домой или нет. Она боялась себе признаться, что тревожится, когда его нет рядом – где он, с кем. Она постоянно ловила себя на мысли, что всё время думает о нём. И он, потом говорил, что тогда, на операционном столе он, впадая в наркоз, думал только о ней. Правда, с того дня, когда он её впервые увидел, ни о ком другом он уже думать и не мог. Но именно в тот момент он понял, что жить без неё не может. И если он останется жить, то только для неё. И что тогда, после той аварии, он остался жить, только для того, чтобы найти её. И что после того, как она вошла в его жизнь, он заметил, что его песни стали нежнее и светлей. И жизнь его наполнилась смыслом.
– Давай, – сказала Асель, и прошлая жизнь для неё закончилась.
Весь огромный мир вдруг сжался до размеров этих глаз. Из которых вдруг ушла безысходная печаль, и они наполнились нежностью и любовью.
Для всех друзей их вновь возникшие отношения стали неожиданностью. Некоторые даже отнеслись к этому скептически. А Юлька, так вообще, разобиделась на Асель. Несколько дней с ней не разговаривала. Но долго обижаться на Асельку она не могла и вскоре сама пришла к ней мириться.
Однажды летним, душным вечером, когда солнце уже закатилось за горизонт, и город затих в ожидании вечерней прохлады, Имашев стоял у открытого окна в своём кабинете, курил и пускал струйку дыма в густой, раскалённый за день воздух за окном. Настроение у него было замечательное. Хотелось взять жену с дочкой, прогуляться с ними где-нибудь в парке. Посидеть в летнем кафе, съесть чего-нибудь вкусненького. Бюро прогнозов обещало ясную погоду, и Имашев с удивлением разглядывал фиолетовую тучу, медленно выползавшую из-за горы.
Колыхнулась штора и в кабинет, мрачнее тучи, вплыла Роза Абиевна.
– Надо поговорить, – хмуро сказала она, усаживаясь в кресло.
Имашев удивлённо посмотрел на неё.
– Случилось чего?
– Нет пока. Но может.
– Что может?
– Тестирование дочка завалить может, – озабоченно сказала супруга. – Влюбилась она.
– Ну и что, – улыбнулся Имашев. – Девочке семнадцать лет. Ей положено влюбляться.
– Да. Но у неё это очень серьёзно.
– Да у них всегда это очень серьёзно, – отмахнулся Имашев. – Она в восьмом классе в физрука влюбилась очень серьёзно и ничего – училась же отлично.
– Не в восьмом, а в девятом, – поправила Роза Абиевна. – И не в физрука, а в физика. И если б я тогда завучу французские духи не подарила, ещё неизвестно, как бы она учебный год закончила.
Имашев замолчал, задумчиво разглядывая потемневшую тучу, уже перевалившую через горы и жирным брюхом своим навалившуюся на город.
– В кого влюбилась – то? – вяло поинтересовался он.
– Да в одноклассника своего, Ситника, – вздохнула Роза Абиевна. – Помнишь, был у неё на дне рождения. Рыжий такой. Алексей.
Ситника Имашев не помнил. День рождения помнил. Как музыка допоздна гремела, помнил. Что чашку из его любимого сервиза разбили, помнил. Алексея этого, даже рыжего, никак не мог вспомнить.
– И долго это у них продолжается? – задумчиво спросил он.
– Как выяснилось – с десятого класса.
– Это сразу после физрука, что ли?
– После физика.
– Да уж, – вздохнул Имашев и потёр мочку уха. – А как же Серик?
– Да с Сериком у неё просто так, для отвода глаз. Но я всё вижу.
Имашев с тоской посмотрел на потемневшее небо. Первые, тяжёлые капли забарабанили по оконному стеклу. Где-то сверкнула молния и следом за ней, глухо и раскатисто прогрохотал гром. Новая волна накатила. Имашев понял, что волна эта пришла из глубины квартиры. Что открылась входная дверь, впустив порыв сквозняка, который захлопнул дверь кабинета с такой силой, что одна из семейных фотографий, висевших на стене, сорвалась и грохнулась об пол. Застонало разбитое стекло.
“Началось“, – грустно сказал кто-то внутри Имашева.
“Что началось?“, – не понял Имашев.
Но, Грустный, который сидел внутри Имашева, тактично промолчал.
Дверь открылась и в кабинет заглянула Асель.
– Что тут у вас рушится? – спросила она и радостно сообщила – Я сейчас в такую грозу попала.
– Ты даже не представляешь – в какую, – усмехнулся Имашев.
– Что-то произошло? – встревожено спросила Асель, переводя растерянный взгляд с отца на мать.
– Это мы у тебя хотим узнать, – сурово сказала Роза Абиевна. – Проходи, присаживайся.
– Ого, – удивилась Асель. – Серьёзный, видно, разговор предстоит.
Она прошла в кабинет и села на стул, напротив родителей.
Имашев молча, смотрел на неё, не зная с чего начать. Ему вообще не хотелось начинать этот, неприятный для него, разговор. Тем более, что он не представлял – какие вопросы ему следует задавать и что говорить в подобной ситуации. Но начинать разговор было нужно, и все ждали от него вопроса. Пауза затянулась, и первая не выдержала Роза Абиевна.
– Ты где была? – бросив разочарованный взгляд на Имашева, спросила она Асель.
– У Юльки, – быстро ответила Асель. – Ты же знаешь. Мы к тестированию готовились.
– Не ври. Я звонила Юльке – тебя там не было, – строго сказала мать.
– Ты что, – удивилась Асель. – Контролируешь меня?
– Ты как с матерью разговариваешь, – возмутилась Роза Абиевна. – Совсем от рук отбилась.
Имашев понял, что пора вступать в разговор, иначе он мог перерасти в обычную перебранку.
– Чайник кипит, – спокойно сказал он и, стараясь снять напряжение, тихо обратился к Розе Абиевне. – Пойди, выключи.
Роза Абиевна даже поперхнулась от возмущения:
– Какой чайник? Не ставила я никакой чайник.
– Ну, так пойди и поставь, – изобразил улыбку Имашев.
Роза Абиевна молча, встала и демонстративно вышла.
Аселька расслабилась и опустила глаза в пол, с любопытством разглядывая узор на ковре.
Имашев почувствовал идущие от неё флюиды. Он попробовал настроиться на эту волну, чтобы повести откровенный разговор. Но настроиться не смог и, неожиданно даже для себя самого, сурово спросил:
– Кто такой Ситник?
Аселька съёжилась. Поток флюидов прекратился, словно упала какая-то заслонка.
“Ну, молодец“, – съехидничал Грустный внутри Имашева. – “Лихо ведёшь переговоры“.
“Да пошёл ты“, – раздражённо сказал ему Имашев.
– Одноклассник, – тихо сказала Асель.
– И что этот одноклассник? – спросил Имашев.
– А что этот одноклассник? – спросила Асель.
– Ты мне это брось – отвечать вопросом на вопрос, – всё больше раздражаясь, сказал Имашев. – Что у тебя с ним?
– Он мне нравится, – сказала Асель.
Имашев умолк. Он понял, что откровенного разговора не получится. Что он вторгается в область интересов личных. Туда, где нет места даже для близких и родных. Ему стало немного тоскливо. Он почувствовал, что эта область личных аселькиных интересов уже вытесняет их общесемейные интересы с её территории.
Ему вдруг захотелось прекратить этот бессмысленный разговор. Посадить дочку рядом с собой. Прижать её к себе, погладить по голове и помолчать вдвоём, как это бывало раньше, когда они понимали друг друга без слов и доверяли друг другу. И он, неожиданно для себя, вдруг понял, что то время безвозвратно ушло. Что дочь выросла, обзавелась своей личной территорией. Сидит, уставившись в пол, и отгородилась какой-то непробиваемой стеной.
“Что делать?” – спросил он Грустного. Но тот молчал.
– Что значит – нравится, – разозлился Имашев. – Мать говорит, что у вас это очень серьёзно. Тебе семнадцать лет. Тебе учиться надо. В университет поступать. Какие могут быть серьёзные отношения в твоём возрасте.
– Да никуда ваш университет не денется, – тихо сказала Асель. – Поступлю я, нет проблем.
– Что значит – наш университет, – разозлился Имашев. – Мы свои университеты уже давно закончили. Ты о своём будущем должна думать, а не о мальчиках.
– Но я люблю его, папа, – сказала Асель.
Имашев опешил. Он не знал, что говорить. Этот разговор застал его врасплох.
– Он же русский, – неожиданно выдал он. – Тебе что, казахов мало?
– Да какая разница? – возмутилась Асель. – Казах, русский. Я не выбирала.
– Но это же серьёзный вопрос, – веско сказал Имашев. – Тем более в наше смутное время. Мы казахи. Мы должны друг друга держаться.
– Пап, ты себя слышишь? – удивилась Асель. – С каких это пор ты таким нацпатом стал?
– Ты как с отцом разговариваешь, – возмутился Имашев. – Указывать мне ещё будет. Разбаловал я тебя.
“Ты чё такое несёшь?” – обалдел Грустный внутри Имашева: “Зачем?!”
Имашеву надоел этот, ни к чему не ведущий разговор и он решил, что пора его заканчивать. И ему вдруг захотелось сделать то, что он никогда в жизни не делал. То есть взять ремень и всыпать хорошенько доченьке. А заодно и супруге. И расставить их по углам. Но так как раньше он этого никогда не делал, то теперь, как он понимал, начинать было уже поздно.
– Ладно, – устало сказал он. – Иди к себе. Занимайся. И чтобы ни о каком Ситнике я больше не слышал.
Асель молча, встала и вышла из кабинета.
“Вот и поговорили”, – усмехнулся Грустный внутри Имашева.
Имашев достал из бара бутылку коньяка. Налил рюмку, выпил. Налил ещё. Выпил и закурил.
За окном, вместо ожидаемой грозы, заморосил унылый промозглый дождик.
Имашев прислушался к его навязчивому шёпоту, и какая-то тоска закралась к нему в душу. Казалось, что сырость и слякоть этого дождя пропитала её и остудила в ней какие-то тёплые чувства.
Он понял, что в стене, которой отгородилась от него дочь, есть и его кирпичики. Что те доверительные отношения, которые всегда существовали между ними, навсегда ушли и изменения, произошедшие в их семье, приняли необратимый характер.
Имашев считался человеком умным и рассудительным. И родителем был продвинутым. Он всегда стремился вникнуть в проблему, разобраться в ней объективно и разрешить её так, чтобы не принести никому никакого вреда. Но сейчас он вдруг осознал, что спокойное и предсказуемое, благодаря его планированию, течение семейной жизни закружилось в каком-то непонятном водовороте и стремится вырваться из-под его контроля. Летит куда-то в неизвестность и может разбиться о, выросшую неожиданно и разделившую их интересы, стену.
Дочь свою Имашев любил безумно. Асель была поздним, долгожданным ребёнком. Сначала им с Розой Абиевной было не до детей – они оба учились в университете, потом делали карьеру, налаживали быт. А когда встали на ноги и решили заводить ребёнка – возникли проблемы. Они бегали по врачам, к бабкам-знахаркам, к экстрасенсам. Но никто не мог им помочь. И вот когда они уже, совсем было отчаялись, случилось чудо – у них родилась дочь. Счастью Имашева не было предела. Асельку Имашев нежил и баловал. Он делал всё, чтобы дочь его была счастлива. От всего оберегал. И всегда строил с ней отношения на взаимном доверии. И сейчас ему было больно удариться об эту стену непонимания, вдруг вставшую между ними.
“Ладно”, – подумал Имашев: “Не будем гнать волну. Ну, влюбилась девочка – с кем не бывает. Нужно переждать. Скоро закончит колледж, поступит в университет. Сменится обстановка, окружение. Появятся совсем другие интересы, увлечения. Там совсем другая жизнь. И, как правило, школьная жизнь быстро забывается. В новой, студенческой жизни совсем другие приоритеты. Другие друзья. Другие отношения. Хорошо бы ещё отправить её куда-нибудь подальше, отдохнуть. После выпускного бала у неё будет время съездить развлечься. А там и отвлечься от своих чувств”.
И мысль о Серике неожиданно порадовала Имашева. И он немного успокоился.
Вечером в подвальчике все горячо обсуждали происшедшее.
– Да, какая разница, казах, русский, украинец, – возмущался Нурик. – У любви нет национальности. Национальность есть у ненависти. И вообще, когда-нибудь все нации в мире перемешаются и станут единой человеческой расой, с одной национальностью, с одним языком.
– Предки наши совсем от жизни отстали, – вздохнул Гоша. – Сейчас не те времена, чтобы по нации, по вероисповеданию людей делить. Главное – это человеческие качества. Если ты человек, то какая разница, какой ты национальности.
– А я возьму, и в Африку свалю, – неожиданно брякнул Макс. – Привезу оттуда какую-нибудь папуаску.
Все удивлённо посмотрели на Макса.
– Папуасы живут в Австралии, – сказала Асель.
– Ну, в Австралию махну, – пожал плечами Макс.
– Шутки шутками, – сказал Берик, – но пока мы от родителей зависим, они нам будут диктовать свои условия.
– Дети ничего не должны своим родителям, – веско сказала Юлька. – Дети не просят их рожать. Родители сами их рожают. Для себя.
– Ну, так всё равно, – поморщился Берик. – Они же предъявляют. Мы тебя кормим, одеваем.
– Так родители-то детям должны, – разъясняла Юлька. – Раз родили, так будьте любезны содержать.
– Но они же ещё считают, что должны оберегать нас, – сказал Берик.
– От чего? – возмутился Гоша. – От нас самих? Чтобы мы случайно не нанесли друг другу радости, несовместимой с жизнью?
– Ага, – рассмеялся Берик. – Или не причинили друг другу непоправимого счастья. Вот они и контролируют нас, пока мы от них финансово зависим.
– Да, ладно, – сказал Нурик. – Мы уже сами неплохо зарабатываем. Маке сказал, что скоро на гастроли поедем. В турне по городам. Нарубим бабла. Скинемся, купим вам квартиру.
– Какую квартиру? – улыбнулся Лёха. – Мы будем жить у меня. Мои-то не против. Они Асельку любят.
– Да ладно, пацаны, не перегибайте, – сказала Асель – Мои ещё просто не свыклись с мыслью, что мы уже взрослые. И сами за себя всё решаем. Ничего, потемпературят немного. Остынут.
Лёха посмотрел на неё. Улыбнулся и прижал к себе.
Ещё одно событие произошло в семье Имашевых – Чучундра принесла потомство. Черчилля отсадили в банку. Чучундра долго не вылезала из наполненного писком домика. Потом стала появляться наружу, чтобы подкормиться и снова убежать к своим деткам. Так продолжалось несколько дней, и вскоре из домика стали выползать хомячата. Забавные такие. Розовые.
Как то за ужином, когда речь шла о прибавлении в хомячьем семействе, Имашев, улучив подходящий момент, начал издалека:
– Последний экзамен остался, – сказал он. – Медаль-то золотая будет?
– Куда она денется, – улыбнулась Асель.
– Ну, вот и замечательно, – стал подходить к главному Имашев. – Ты неплохо потрудилась – можно теперь и отдохнуть перед университетом. Где-нибудь в экзотических странах. Вот и Серик с друзьями в круиз по Средиземному морю собирается. Будет, кому компанию составить.
Аселька перестала улыбаться и испытывающе посмотрела отцу прямо в глаза. Перевела взгляд в свою тарелку и тихо сказала:
– Кошка у меня уже есть.
Имашев замолчал.
– Какая ещё кошка, какой круиз, – не поняла Роза Абиевна. – Ей в университет готовиться надо.
Над столом повеяло холодком. Асель молча, встала из-за стола и вышла. Имашев задумчиво мешал ложечкой в чашке.
– Я что-то пропустила? – удивлённо спросила супруга.
Имашев не ответил.
Асель с Лёшей всегда были вместе. Вместе ходили в школу, вместе делали уроки, вместе проводили время после школы. Когда Лёха обнимал Асель, её наполняло то комфортное чувство из детства, когда она пряталась у отца за пазухой. Чувство тепла и безопасности. Она любила находиться в его объятиях. Ощущать нежность и ласку его рук, его губ. В это время она забывала обо всём.
Однажды они с Лёхой чуть не попались. В тот день они с Лёхой готовили у неё дома уроки. Отец был на работе, мама уехала к подруге до вечера. Учебники, конечно же, открыли, но сами зарылись в постель. Ничего такого особенного – просто лёгкий петтинг. Они знали, что впереди целая совместная жизнь и поэтому не торопили события. Но и без ласк и взаимной нежности тоже не могли. И вот, когда разгорячённые их тела отдавались приятной близости, неожиданно хлопнула входная дверь. В прихожей послышалось покашливание отца. Лёха подскочил и на лету подхватил, висящие на спинке стула, джинсы. Он в отчаянии переводил испуганный взгляд со шкафа на балконную дверь.
– Без паники, – прошептала Асель, останавливая его.
Она выскользнула из-под одеяла, надела халат, поправила волосы и вышла из комнаты.
– Там мои кроссовки, – одними губами проговорил ей в след Лёха.
Но дверь за Асель уже закрылась.
– Не подходи ко мне, – жестом остановил Асель отец. – Я где-то грипп подцепил, можешь заразиться. Мне надо отлежаться.
– Не корона, случайно? – забеспокоилась Асель.
– Да нет, – отмахнулся Имашев. – Я тест сделал. Обычный грипп. Но всё равно – никаких контактов.
Он быстро прошёл в свой кабинет и закрыл за собой дверь.
– Матери скажи, чтобы не будила меня, – послышалось из-за двери. – И не заходите в кабинет. Нужные лекарства я купил. Всё. Карантин.
Асель вернулась в комнату. Лёха, застёгнутый на все пуговицы, завис над учебником. Асель тихо рассмеялась.
– Отбой воздушной тревоги, – прошептала она. – Сейчас папа лекарство примет и уснёт. И я тебя выпущу.
Лёха поразился её хладнокровию.