Алинда Ивлева
Босиком по росе. История ведуньи
Вечерело. Солнце медленно исчезало за березовой рощицей возле речки Безымянки. Только хутору было не до сна. Свадьба гужбанила и веселилась.
Марфа отворила дверь в хату, в милом сердцу доме нарушало тишину только мерное лузгание семечек и неспешный разговор мужчин за столом с белой расшитой скатертью. Сквозь раскрытые ставни с улицы доносился горький полынный запах, смешиваясь с дурманящим виноградным чихирем и забродившим тестом. Девушка поприветствовала мужа и гостя, достала из печки вареники с квашеной капустой и тихой поступью прошла в свою комнату.
– Сидор, пойду баниться, завтра поутру за багульником надоти. Да зари встать треба, – донесся её звонкий голос из-за двери. Взяла чистых полотенец, дорогой сердцу подарок мужа заграничный – марсельский лавандовый обмылок и через подклеток вынырнула к бане. Напарившись, в чистой льняной сорочке она легла на сосновую скамью, благоухающую смолой и устланную шалфеем и мятой. Ее распущенные черные волосы при отблеске свечей казались медными. Ведунья прикрыла глаза, прочла молитву и впала в благоговейный транс. В видениях снова перед ней появились две змеи с лицами Дуньки и её сестры. Из хищно оскаленных ртов тянули они ядовитые жала, клацая острыми зубьями. Налитые кровью глаза извергали алые молнии. Чешуйчатые тела их извивались. Она попыталась защититься руками от неприятных образов, вдруг резко ощутила нехватку воздуха. Голова оказалась, будто зажатой в гигантских тисках. Тело пронзило нестерпимой адской болью, словно его прокрутили в мельничных жерновах. Свет в глазах потух. Теряя сознание, девушке чудилось, что по её телу несётся и топчет табун диких лошадей.
Удары по ее телу разносились на всю округу глухим хрустом, так трещит поваленное дерево. Вдалеке протяжно завывали собаки. С раскатами нежданного грома свора бродячих псов, поскуливая и поджав хвосты, рванули в свое логово.
⠀ Марфа, не раздумывая, отдалась воле судьбины, не сопротивлялась. Даже не вскрикнула. Ее били, терзали, лупили и тянули на части – так в пыточных казематах наказывали преступников. В какой – то момент пронзительная боль сменилась тупой, словно пали небеса на все тело, укрыв прессом. Из несчастной слабым ручейком вытекали жизненные соки. Песни цикад померкли, воздух в лёгких закончился, ад на земле сменился зловещим небытием. Когда мозг решил сопротивляться – было уже поздно. Девушка зарычала, изо всех сил пытаясь вывернуться, но поняла : руки связаны. Сознание сквозь пелену страха выхватило шум воды и отзвуки мужских и женских голосов. Темнота и зловещий холод.
⠀ – Пусть сдохнет гадина, падлючина, оморочила всех мужиков, все беды из-за неё на хуторе нашем, нехай тамочи Архангелам и поясняет ведьмачьи дела свои, – не унималась Дунька. Фекла и Аксинья причитали, что третий отел мрет. А у соседа, молодого паренька, мехирь на жинку не встаёт, как Марфа взглядом того одарила. Вспомнили разгневанные соседушки, что и муж Дунькин пропал без вести. А тот мужик, кто в лесу с ней повстречается – горячкой мается, да снится Марфа каждую ночь, в непристойном виде во сне домогается.
Гришка еле остановил баб не добивать ведьму:
– Поучили, нехай знает. А то ж не бачила ни кого, в реку её, човеном поплывёт, може быть кудой и вынесет. Не берите греха на душу. Моя то заботушка и обида. Ни душегубьте, – Гришка отпихнул баб, проверил пеньковые верёвки на запястьях бедняжки. Запихнул для верности несколько речных камней, покрупнее, в мешковину на голове Марфы. Затянул узел на шее, пока бабы не смотрят.
⠀ Тело её рвануло с быстрым течением пенистой Безымянки, цепляясь какое- то время за остролистые камыши. А потом исчезло из виду учинителей правосудия. Ночь седая укрыла их под своим кровом, а река унесла тайну.
⠀Сидор хватился Марфу, когда уже коров с выпаса погнали пастухи. Колокольчики бренчали, оповещая о наступлении сумерек.
***
– Ох, девица, как приключилась эта беда с тобой? Что ж за злыдень мог такое свершить в человечьем облике с лепотой неземной? – старик в серой льняной рубахе на выпуск, перепоясанной веревкой из дикой крапивы, будто юноша удалой легко наклонился и твердой хваткой в руках подтащил девушку на берег. Марфа попыталась подняться, упираясь локтями в мелкий песок. Голова пошла кругом. Дикая усталость одолела все тело. Ледяной озноб до трясучки вывернул пустой желудок. Дедок только успел резво отскочить, бедняжка, хоть и соображала в тот миг с трудом, заметила эту небывалую резвость дремучего старца. Особенно удивили причудливые узоры, вышитые на рубахе. Ноги его были в чунях пенечных, которые уже век как не носил никто.
– Где я, старий?– Марфа плакала.
– В дивном месте, где давным – давно, туточки возле броду, святый Князь Игорь с войском своим схлестнулся на смерть с половцами Хана Кончака. Этот брод еще разбойнички заприметили, когда путь шелковый здесь кряж Донецкий обходил, и ватагами на караваны нападали. Бесчинствовали люто. Донцы своих петровским волостям не выдавали, вот всякий люд тут осел с тех еще времен. А я туточки живу, дед махнул тощей рукой в сторону сухонького дерева, борющегося со смертью у подножия белоснежной скалы.
У Марфы от ужаса глаза расширились. Где ее станица и где кряж? « Господи Боже, спаси и помилуй». Она набожно перекрестилась. Старик недобро покосился и молвил:
– Ты крест наложила, взаправду веришь, что человече – служка Божий? А я вот сам потомок Богов. Родная вера – земля матушка, где уродился. Бог – все живое вокруг. Я и ты, -он широко раскинул руки, подставляя лицо словно древний пергамент и седые космы налетевшему ветерку. – Вот и тебя реченька спасла, – он поклонился бегущей воде. – Вставай, земля силушки дасть на день грядущий, подымайся и пойдем, терем тебе свой высокий покажу, – усмехнулся беловласый старец в длинные усы.
Марфа подскочила с легкостью кошки и прытко побежала догонять дедка, который без малейшего усилия взбирался по горной тропке. Ввысь. К нежной перине из облаков.
***
Сидор распахнул окно в душный ночной сентябрь, повеяло из степи ковылем и полынью. Сверчковый лихой оркестр возвестил о ночи. Где-то на окраине хутора протяжно завывали псы под казачью свадебную. За чихирем и важной мужской беседой не заметили друзья, как полночи пролетело. Стефан своей здоровенной спиной прислонился к беленому глинобитному углу печки и потерся заскорузлыми мышцами.
– Ох, хорошо, Марфа то спит поди уж, – молодой здоровяк медленно распрямился, подымаясь со скамьи.
– Хороша ночка, зирок не счесть, – Сидор вглядывался в ежевичный небосвод, усеянный мерцающими песчинками. – Да, умаялась, седьмые сны видит, голуба, – довольный женой, он прикрыл резные ставни. – Шо, поспим иль порыбачим, самый клев под утро? Шо кажешь, Степушка?
– Я шо, я за любую кутерьму, акромя голодовки, – широкая добродушная улыбка Степана в смоляных усах была видна даже при свете лучины.
⠀ Мужчины взяли снасти, и на цыпочках, боясь разбудить хозяйку, пошли к Безымянке. В заводи с камышами можно и щучку выловить при должном терпении. Ночь тиха. Слышно, как стая карасей брюхом тину всполошила, учуяли распаренную перловку. Сидор в предвкушении удачного клёва потёр руки. Расставили в дремлющем камышином заборе жерлицы, желтоперая щука, почуяв опасность, сверкнула брюхом и тараном ушла на дно.
⠀ Неожиданно за зарослями тростникового аира, чуть поодаль, послышались чувственные стоны.
– То ж Анфиску нашу порют, не волновайся, – шепнул Сидор.
– Тьфу ты ж, нечистая, поблазнится всякое, то ли анчутка то ли гиена, – Степан хотел было засмеяться на всю округу, Сидор резко схватив его за шею, прижал к себе со всей дури. Знаком оторопевшему другу показал молчать.
– О, Гриня, первый парень на деревне был, а теперичи ласки мои саблю твою никак не подымуть,– Анфиска заливалась колокольчиком, звеня в пылких объятиях вчера только попрощавшегося с холостой жизнью парня.
– Поди ж ты, Гриня, кажись каймаки не со своей жинки снимает? – Степан пнул локтем приятеля под ребра, что тот поперхнулся.
– Да, петух тот ишо, – Сидор снова прислушался.
– Гринь, бабы гутарили, шо вона там и Марфу оглаживал, – не унималась доводить любовника Анфиска.
– Ей, эй, шибче ишо гаркни, кто енту лярву не оглаживал в тех берёзках, с медведём и тем сношаласи, тудой уже цельным гуртом войтить можно, – Гришка накрыл манерно вырывающуюся девицу горячим телом, прижав к рыжему песчаному обрыву у речки.
– Иди уж ты к жинке своей, ужом висит прибор у тебя, толку нема. Нехай она уважит супружника, – махнув золотыми кудрями, пышногрудая Анфиса оттолкнула полюбовника. Заправила чопорно волосы в платок, скинув недовольно юбки вниз.
– С конём и то поприятнее буде…, – она ловко забралась по песку наверх, хихикнула и скрылась в высоком разнотравье.
⠀ Гришка зашёл по пояс в воду. Зачерпнул холодной воды, жадно отпил, со злостью ребром ладони разрезал шелковую гладь Безымянки.
– Ух, змеюка, проклятущая баба, сгниешь на дне речном, – процедил Гришка сквозь зубы. Хотел было рубаху напялить, в хату вертаться бы надо, а то хватятся.
Как перед ним возник Сидор с сетью в руках. Позади него стоял, закатывая рукава, друг. Сидор угрожающе сдвинул брови к самой переносице и в тот момент он был похож на быка ярмового. Глаза налились кровавой яростью.
– Померещилось мне чи не? Соловей у нас объявился я погляжу, его ж за то, что спевает кормят, а ты я погляжу дюже стараешься, щас и я тебя приглажу за твои умения, – Сидор приближался все ближе, вперив взгляд, пропитанный ненавистью в сплетника. Гришка, вжавши голову в плечи, отступал все дальше в воду. Ещё пару шагов назад и притаившийся водоворот, как аллигатор, схватит жертву и утащит на дно. Зыбкие круги на воде стали заметнее на воде, подсвеченной рыжим золотом солнца. – Братка, похоже за нас сейчас Безымянка душевную беседу вести буде с Гришкой, рыбы в прислужниках ему разносолы подносить станут, – Степан придержал друга за плечо. Доверься Богу, друже, нехай на дне речном свадьбу свою догуливае.., – Сидор метнул злобный взгляд в сторону врага и стал наступать увереннее. – Тварюка, поди сюдой, нехай другие послухают трели твои, в круг станешь, ответ перед народом держати будешь, – и в тот момент, когда речная круговерть уже обнимала ноги Гришки в смертельном танце, а ступни его проваливались в зыбучий песок, обозленный муж Марфы ловко захватил в сети обидчика. Тот, затрепыхался как муха в паутине, издавая не мужицкие вовсе визги и стоны. – Сидор, такие речи ему бы на плечи, зря ты честь по чести с нелюдем, – Степан негодовал, дали б ему волю, придушил бы гада огромными ручищами и не поморщился. – Если б по нашим казачьим законам, ему б да полюбовнице камень на шею и в воду, – негодовал друг, на голову выше скорчившегося, мокрого, худосочного Гриньки, скулящего от боязни за свою судьбину. ⠀ В это время бабы, колыхая бёдрами, бренча кадками и ведрами, пологим спуском направлялись к мосткам за водой. – Эй, хлопцы, шо там робится?– громогласная баба Тося заметила их издалека. -Улов, поди, не поделили? – хихикнула молодка краснощекая. – Да на троих соображают, видати от гостей шо припрятали в кустах, горилки нема ужно? – бабы заливались со смеху.
