Алиса Гордеева
Минуты между нами
Глава 3. Поганый день
Лера
Я не люблю осень! С первых дней сентября погода будто раскисает. Под ногами всё больше опавших листьев, а впереди – сплошная серость. Ну правда! Дожди, слякоть, грязь, потом – холод и первый снег. Я всегда завидовала оптимизму отца: в этом месиве из луж и шуршащей под ногами листвы он каждый год умудряется разглядеть сказку. Я определённо уродилась не в него! Тихая охота, золотые закаты, гербарии – это всё не моё! Но папа словно не понимает, что люди разные, и каждый сентябрь пытается перетащить меня на свою сторону.
– На следующих выходных обещают отличную погоду! – Перестроившись в левый ряд, отец тормозит на перекрёстке и на мгновение оборачивается ко мне. – Что думаешь, Лер? Может, за грибами сгоняем? Дед мне все уши прожужжал, что белых нынче пруд пруди!
– Ты же знаешь, – кручу головой, продолжая смотреть в окно, – я не люблю всё это…
– Бабушка обещала напечь пирогов с капустой, – не слышит меня отец. – В баньку сходим, костерок пожжём, как раньше, а, Лерунь?
– Давайте без меня.
– Лер! – гулко выдыхает отец и трогается с места.
В салоне его авто пахнет ванилью и вселенской тоской. Неужели когда-нибудь и я начну видеть счастье в покосившейся бане и пирожках с капустой? Не приведи Бог!
– Старики скучают, – пожимает плечами папа и сворачивает к школе. – Весной у тебя контрольные и зачёты, летом – дела бесконечные, осенью – хандра. Знаешь, а зима может и не наступить.
– Куда она денется! – ворчу себе под нос и закидываю рюкзак за плечо.
– Зима – никуда. – Отец паркуется с торца здания и снова буравит меня взглядом. – А вот старики не вечные, понимаешь?
– Не начинай, па! – Поджав губы, натягиваю капюшон и тянусь к ручке на дверце, чтобы поскорее сбежать. – Я звонила деду в августе, поздравляла его с юбилеем, да и с бабушкой виделась в начале лета.
– Ну да, – мотает русой шевелюрой отец. – Удачного дня, дочь! – Он перебирает пальцами по рулю и улыбается немного грустно, а может, задумчиво. Впрочем, не важно! Главное – старик отстал от меня со своим деревенским уик-эндом!
– И тебе не скучать! – Выскакиваю из прогретого салона авто в промозглый сентябрь и, не оглянувшись, бегу вдоль высокого забора к входу в школу.
Шум, чей-то смех, бесконечная суета… Я с облегчением выдыхаю, когда пробираюсь сквозь всю эту суматоху к кабинету истории и занимаю свою излюбленную заднюю парту. Спрятавшись от гула одноклассников за капюшоном толстовки, вывожу на полях новенькой тетради абстрактные узоры и беспрестанно думаю о Джо.
За всё утро я так и не смогла найти нужные слова, чтобы ответить ему. Да и что принято говорить в подобных случаях? «Мне жаль», «сочувствую», «понимаю»? Всё мимо! Мне впервые мало нашего онлайн-общения. Хочется всё бросить и сорваться к Джокеру. Обнять его. Дать почувствовать, что он не один. Я рядом! А разве такое словами объяснишь – так, чтобы без пафоса и общих фраз?
– Крот, пасуй! – Дикий возглас Лёши Косолапова сменяется сумасшедшей тряской. Моя несчастная парта трещит и хрустит, когда придурок под два метра ростом с ногами внезапно запрыгивает на неё и начинает скакать, как умалишённый.
Тут же выныриваю из капюшона и ошарашенно смотрю на парня снизу вверх, хватая свои вещи, которые вот-вот вместе с разгромленной партой окажутся на полу.
– Ты что делаешь, чокнутый?! – пытаюсь возмутиться, но мой голос теряется в чужом гоготе и криках.
– Не попадёшь! Не попадёшь! – кривляется Косолапов, виляя над моим носом своей задницей, как флагом. – Ма-зи-ла! – тянет по слогам, оставляя на столе грязные следы от тракторной подошвы.
– Совсем ополоумел?! – На свою беду, вскакиваю с места в тот самый момент, когда Кротов всё же пасует, и не чем-нибудь, а вонючей кроссовкой, и прямо мне в лоб! Сволочь!
– У-у! – растерянно гудит Лёша, пока в классе повисает минута молчания, а я неистово растираю ушибленное место и проклинаю дебилов, вздумавших играть в пионербол грязной обувью.
– Кажись, попал! – хмыкает Кротов, почёсывая затылок.
Ни тебе «прости», ни элементарного «мне очень жаль». В пустых глазах Дани ни грамма раскаяния. На губах – подобие улыбки. Чего ещё можно ждать от бесчувственного ублюдка?
Голос Кротова – как отмашка для всего класса, что всё нормально: шутка удалась, бестолковая игра продолжается. А иначе как объяснить взрыв смеха и победных возгласов? И всем, как обычно, плевать, что мне больно и до слёз обидно…
– Когда большие мальчики играют, «серые мышки» сидят по норкам, Ильина! – хохочет Косолапов и спрыгивает с парты. – Не высовывайся, когда не просят! – с укором обращается он ко мне. – Крот, жди ответку! – как ни в чём не бывало голосит в сторону Дани и, подхватив ботинок, бешеным гамадрилом уносится прочь.
Поджимаю губы и немой рыбой падаю на своё место – тихо, безропотно. Прячу ушибленный лоб за плотной тканью толстовки и с нетерпением жду звонка. Правда, почти не слышу, о чём с упоением битый час рассказывает нам историк – пожилой учитель с проседью в волосах и скрипучим басом. Весь урок я монотонно смотрю на Даню и пытаюсь понять: за что одним в этой жизни позволено всё, а другие вынуждены безвылазно барахтаться в вонючем болоте чужой жестокости?
Lera [03.09 08: 37]: Ты никогда не говорил, что отец вас бьёт?
Joker [03.09 08:38]: Не меня. Только брата.
Lera [03.09 08:39]: Всё равно погано. И часто?
Joker [03.09 08:39]: Часто.
Lera [03.09 08:41]: Зачем? В чём люди вообще находят кайф, причиняя другим боль?
Joker [03.09 08:43]: Не знаю. Отца душит ненависть и собственное бессилие.
Lera [03.09 08:43]: Как можно ненавидеть родного сына?!
Joker [03.09 08:44]: Вжик не родной, а я немощный. Догоняешь?
Lera [03.09 08:47]: И почему твой брат терпит побои? Можно же обратиться в полицию, опеку, там… не знаю. Да сдачи дать! Не маленький!
Joker [03.09 08:49]: А ты сама много даёшь сдачи, Лер?
Lera [03.09 08:50]: Это другое…
Joker [03.09 08:50]: Разве?
Резиновые уроки кажутся нескончаемыми. Все те же учителя, пройденный ещё в десятом материал, примитивные шутки одноклассников – скука заполняет собой каждую клеточку моей души. Наверно, поэтому радуюсь, когда на сегодня остаётся последний урок – физкультура…
Со спортом я всегда была на «ты». Даже сейчас, когда спортшкола осталась за горизонтом, я продолжаю иногда бегать по утрам и без труда делаю «колесо». А ещё, пожалуй, только на уроках физкультуры я не прячусь от мира за тяжёлым капюшоном и порой даже позволяю себе быть первой.
Вот и в раздевалку я прихожу раньше всех. В считаные секунды меняю джинсы на чёрные бриджи и спортивный топ. Любимую толстовку бросаю на верхнюю полку – не пригодится: за окном моросит дождь, и, значит, урок пройдёт в зале. Стягиваю волосы в тугой пучок на затылке и стараюсь как можно раньше выйти в коридор. Меня утомляют сплетни, а именно ими и наполняется каждый уголок женской раздевалки, когда мои одноклассницы во главе с Улей собираются вместе.
Разглядывая свои ярко-синие кроссовки, я одиноко стою в самом конце длинного коридора у закрытых дверей спортзала и терпеливо жду начала урока. В отличие от меня остальные ребята начинают вываливаться из раздевалок со звонком, а потому я в полной мере могу насладиться тишиной и своим одиночеством. Вернее, могла бы…
– Кротов, какого лешего ты творишь?! —Зычный голос физрука эхом отражается от стен, а следом в коридор из мужской раздевалки вываливаются двое: взбешённый учитель лет сорока и Даня с неизменно наглым видом, словно все ему тут задолжали по пятое число.
– Я, кажется, предупреждал тебя, Данила! – шипит Иван Палыч и только что за шкирку не тащит Кротова к тренерской. А жаль! Я бы на это посмотрела с удовольствием! – Ещё один косяк, и места в школьной сборной тебе не видать, как собственных ушей.
– Переживу! – снисходительно хмыкает Даня и упирается пятками. И как только терпения у физрука хватает разговаривать с этим невежей?!
– Без универа тоже переживёшь? Или ты, Кротов, за лето внезапно поумнел и планируешь в политех поступить на конкурсной основе?
– Это не ваше дело! – огрызается Даня. – И вообще, я просто забыл форму! Это что, конец света?! – скалится в ответ.
Кротов, и правда, подпирает стену напротив раздевалки в обычных джоггерах тёмно-серого цвета и чёрном трикотажном лонгсливе. Всё бы ничего, но парни на уроках физкультуры беспрестанно играют в футбол, а потому у каждого класса своя форма. У нашего – бело-синие шорты и футболки с номерами и фамилиями. Тоже мне, Марадоны и Роналду недоделанные!
– А разве я про форму тебе толкую?! – брызжет слюной разъярённый физрук. – Я ж тебя знаю, Даня! Тебя в одних трусах выпусти на поле, и ты отбивную из соперника сделаешь! Какой, к чёрту, вратарь, Кротов?! Это что за новости такие за моей спиной?!
– В жизни всё нужно попробовать, не находите? – Даня криво ухмыляется, напрочь позабыв, с кем разговаривает. – Я нападающим своё отбегал. Надоело. Либо ставьте меня на ворота, либо я сам посылаю вашу сборную к ядрёной…
– Кротов! За языком следи! Совсем берега попутал?! – взрывается Иван Палыч. – Да за такие слова можно не только из сборной вылететь со свистом, но и из школы!
Физрук запускает пятерню в поредевшие волосы и пытается успокоиться.
– За дырявую голову и отсутствие формы ставлю «два» без права на исправление! А на воротах ты мне нафиг не нужен! Хочешь играть – играй как мужик! Не хочешь – у нас с этого года открывается кружок кройки и шитья для девочек, вот туда и иди! Уяснил?
Не дожидаясь ответа, Иван Палыч разворачивается на пятках и походкой победителя спешит к тренерской. А я не таясь наслаждаюсь поражением Кротова! Смотрю, как недовольно раздуваются его ноздри, как грудь неровно вздымается от каждого вздоха, а пальцы рук подрагивают в воздухе возле сжатого в тонкую полоску рта. Падать носом в грязь всегда неприятно. Жаль, жизнь слишком редко преподносит Даниле уроки!
Уже хочу отвернуться, чтобы ненароком в очередной раз не стать грушей для битья, но слишком громко хмыкаю, когда пальцы Дани совершенно случайно складывают слово «свинья» на языке жестов.
Кротов мгновенно отмирает и переводит презрительный взгляд в мою сторону. Его физиономия моментально искажается гримасой отвращения, а глаза наливаются кровью. Мало того, что физрук окунул парня в чан с дерьмом, так ещё и сделал это при свидетелях. Разве может Кротов такое простить? Мне – точно, нет!
Оттолкнувшись от стены, Даня походкой голодного хищника начинает безжалостно приближаться. Глубокий вдох… Взгляд на часы… До звонка четыре минуты, и, чувствую, они станут последними для меня. Инстинктивно пячусь от Кротова. Вздрагиваю, когда спины касается прохладный металл тяжёлой двери, и прикрываю глаза.
– Подглядывать, подслушивать – это удел неудачников, – цедит Кротов, продолжая неуклонно приближаться ко мне. – Твой удел, Ильина, верно?
Сглатываю. Когда-нибудь я наберусь смелости ответить. Когда-нибудь, но, видимо, не сегодня…
Во рту пересыхает, руки трясутся, а сердце в груди клокочет с такой силой, что вот-вот разломает рёбра.
Запах чужой мятной жвачки щекочет нос, а мерзкий смешок опаляет жаром ухо. Кротов так близко, что забываю дышать.
– Поверь, Ильина, я тебя уничтожу, если посмеешь открыть свой поганый рот…
Через силу улыбаюсь и распахиваю глаза. Куда больше? Даня и так сравнял с асфальтом всю мою жизнь! Ещё тогда, в девятом классе, он испоганил мою репутацию, лишил подруг, навсегда отвратил от меня Егора… Неужели ему мало?
– Хотя о чём это я? – Данила внезапно заходится в язвительном смехе, а я перестаю улыбаться. – С тобой же никто не разговаривает, никто тебя не слушает, никому ты не нужна. Хоть бейся головой об стену, твои слова – пустой звук. Ты такая жалкая, Лера, даже противно!
Теряюсь под недобрым взглядом болотно-зелёных глаз Кротова и непроизвольно начинаю дрожать. Здесь всё: и собственное бессилие, и страх, и осколки прошлого. Легко быть сильным, когда внутри тебя крепкий стержень. Мой сломан руками Кротова…
Горло дерут непрошеные слёзы. Вместо слов в свою защиту беззвучно открываю рот. Я столько раз тренировалась, чтобы достойно ответить Даниле, и вот он, шанс, но я его упускаю.
– Дань, опять ты нашу «мышку» травишь! – разряжает напряжение между мной и Кротовым бодрый голос Егора. Улыбаясь, как ангел, Лихачёв смахивает с глаз чёлку и бодрой походкой спешит к нам. Вернее, к своему другу.
– Что сказал Палыч? – Закинув руку на плечо Даниле, Лихачёв с нетерпением ждёт ответа.
– Упёртый баран этот Палыч! – цедит сквозь стиснутые зубы Кротов и, наградив меня на прощание предостерегающим взглядом, моментально меняется в лице. Для Егора из загашника достаёт улыбку, голос свой мерзкий переключает на дружеский тон и даже, кажется, расправляет плечи. – Никаких ворот.
– И что будешь делать?
– Играть, Горыч! Что мне остаётся?
– Но…
– Я справлюсь. Не впервой!
Запыхавшаяся, с раскрасневшимися от бега щеками, я возвращаюсь в раздевалку. Прямо так, на спортивный топ, натягиваю толстовку и, наспех сменив бриджи на любимые джинсы, хватаю рюкзак, чтобы поскорее сбежать подальше от школьных стен. Но в дверях сталкиваюсь нос к носу с Машей Голубевой. Когда-то, класса до девятого, мы были не разлей вода: настоящие подруги, почти сестры… Тогда ещё я верила в дружбу… Тогда мне казалось обыденным – без остатка растворяться в другом человеке и верить ему, как себе. Мы вместе играли в куклы, вместе постигали азы макияжа и делали неловкие шаги в поисках своего неповторимого стиля. Ходили в походы, магазины, кафе. Устраивали ночёвки. Под одеялом, крепко обнявшись и дрожа от страха, смотрели ужастики. Держали друг друга за руку, пока родители отчитывали нас за разбитые коленки и взятый без спроса велик отца. Позабыв об уроках, болтали о мальчишках и мечтали о любви, писали записки под носом математички и заливисто смеялись над глупостью Громовой. Теперь же Маша на пару с Улей смеётся надо мной. Время безжалостно разрушает любые замки из песка. Наша дружба с Голубевой оказалась одним из них.
Отвожу взгляд и прижимаюсь к стене. Молча жду, когда Маша прошмыгнёт в раздевалку и займёт своё место рядом с Улей. Мы больше не общаемся. Даже пара слов – за гранью фантастики. Но сегодня Голубева делает для меня исключение:
– Привет! – Она тоже отскакивает от меня, пропуская вперёд.
– Привет, – растерянно бормочу, продолжая елозить взглядом по грязному полу.
– Уроки закончились, – тянет немного задумчиво и неловко. – Может, вместе домой пойдём? Как раньше, помнишь?
– Помню. – Я моментально прощаю Голубевой свои бесконечные слёзы и бессонные ночи, обидные слова и насмешливые тычки в спину. Людям свойственно ошибаться. Главное – осознать, верно?
– Ну так что? Составишь компанию?
– Да! – Впервые за день я улыбаюсь и перевожу на Машку взволнованный взгляд. Правда, тут же сталкиваюсь с её, потерянным и затуманенным слезами.
– Всё хорошо, Маш. – Сбрасываю с плеча школьный рюкзак и без раздумий тянусь к бывшей подруге. – Я давно тебя простила. – Касаюсь нежной ладони, как когда-то в прошлом. Мизинец к мизинцу.
Будь я хоть чуточку внимательнее, то заметила бы в ушах девчонки беспроводные наушники и мобильный, зажатый в другой руке, но я слишком поздно понимаю, что говорила Маша не со мной.
Душная раздевалка мгновенно наполняется смехом – резким, безудержным, громогласным. А на изящном личике Голубевой сквозь слёзы проступает отвращение. Она стряхивает моё касание, как нечто ужасное, тухлое, заразное.
– Совсем крыша поехала? – морщит аккуратный носик и проходит мимо. А я стою, как оплёванная, и не могу пошевелиться. Позволяю остальным отпускать в свой адрес язвительные шуточки и даже не плачу. Моя позорная боль сегодня куда глубже каких-то там слёз.
– Не садись со мной рядом, пока руки не помоешь! – нарочито громко, чтобы все слышали, ёрничает Громова, обращаясь к своей подруге, и наигранно прикрывает рукой рот. – Наша замухрышка тебя касалась, Маша! – топает ножкой, но Голубева пропускает капризы Ули мимо ушей.
– Да плевать на неё. – Она садится на лавку и подтягивает коленки к груди. Касается лбом ткани спортивных лосин и даже не замечает, как из её ушей выпадают наушники.
Но новой Машкиной подруге всё равно: Уля продолжает подначивать всех к насмешкам надо мной, бесконечное множество раз смакуя на языке глупое недоразумение.
Мне стоит поднять рюкзак с пола и уйти, а не терпеть изощрённые издевательства над собой, но я стою. Затравленным зверьком смотрю, как сотрясается от всхлипываний спина Маши, и не могу тронуться с места. Наверно, я всё ещё верю, что ей не всё равно…
– Ты только взгляни, как наша чувырла зависла! – хохочет Уля и локтем пихает в бок Голубеву.
– Да отстань от меня! – сипит Машка и начинает рыдать с новой силой. – Не видишь, мне не до неё!
Слова Голубевой наждачной бумагой укутывают сердце. Оно ноет, безудержно кровоточит. Хотя, казалось бы, давно пора привыкнуть!
– Ну чего опять? – Между тем Громова натягивает на смазливую мордашку участливую маску лучшей подруги и нехотя приобнимает Машу за плечи.
– Я ему позвонила, как ты советовала. – Голубева хлюпает носом и, позабыв, что в раздевалке полно народу, без лишней скромности изливает душу. – А он отказал. Представляешь?
Поднимаю с пола рюкзак: мне отчего-то становится стыдно за Машку. Вытираю слёзы рукавом толстовки и, натянув капюшон, хочу уйти, но слова Голубевой заползают под кожу.
– Егор мне отказал! Снова! У него точно кто-то появился! Узнаю, кто это – убью дрянь!
– Да не бери в голову! Он просто мстит тебе за тот случай на пляже. Ну помнишь, когда ты отказалась у него ночевать.
– Я не отказалась, Уль – так, перед вами цену себе набивала, а сама… Я дура, Улька, не устояла! А теперь Лихачёв нос от меня воротит! – хнычет Голубева, а у меня всё внутри завязывается в тугой узел: кому, как не Машке, знать, как сильно я всегда любила Егора!
Разворачиваюсь на пятках и несусь прочь. Кого-то сшибаю с ног, сама чуть не падаю на повороте. Не в силах и дальше дышать воздухом, пропитанным предательством и болью, бесцеремонно расталкиваю второклашек, столпившихся у входной двери, и с каким-то остервенением вылетаю в прохладный сентябрь, самый поганый в моей жизни.
Глава 4. Моя реальность
Даня
Громкая музыка смазывает в хлам чужие голоса. Ритмичная, надоедливая, она так и подначивает поскорее доесть остывший хот-дог и освободить столик другим жадным до фастфуда посетителям. Но не на тех нарвались! Мы с пацанами держимся уже часа два и никак не разойдёмся по домам. Финальный сезон для нашей футбольной сборной раскупорен, а значит, пока небо не затянется чернотой, а желудки не начнут трещать от колы и картошки-фри, мы никуда не уйдём!
Глупая традиция, знаю! И, наверно, на месте того же Горыча я бы давно наплевал на неё и умчал домой. Только тем я и отличаюсь от золотой элиты нашего класса – меня никто и нигде не ждёт. Пожалуй, кроме Ваньки – моего мелкого сводного братца. Но пока я не готов видеть даже его.
– Крот, что за вселенские проблемы обуяли твою кучерявую голову? – Егор откидывается на спинку сиденья и, сдув чёлку, с размаху кладёт руку мне на плечо. От парня за версту несёт наггетсами и сырным соусом, и я морщусь.
– Просто устал.
– Ещё бы! – ржёт Лихачёв и шумно втягивает через трубочку газировку. – Ты сегодня вообще зверь! Утёр нос Палычу на раз-два!
– Ага, – киваю, стараясь не думать, какой ценой…
Чёртова боль! Она расползается по телу обезумевшими муравьями, а я не знаю, как её заглушить! Одному Богу известно, скольких усилий мне сегодня стоило просто притащить свой зад в школу, не то что целый урок гонять мяч. Каждое движение сродни пытке, каждый вдох – кислотой по лёгким. Но самое поганое, я даже в грёбаный медпункт не могу обратиться: вопросов не миновать, а я не готов озвучить правду. Да и чего добьюсь? Привлеку ненужное внимание к нашей семье, ещё пуще разозлю отчима, которому в лучшем случае погрозят пальчиком, а в худшем – лишат родительских прав. И что тогда? Ладно, мне через месяц восемнадцать, но что будет с Ванькой? Если уж в родном доме он нафиг никому не нужен, то в интернате и подавно засохнет.
– Данила! – басит с другого конца стола Димка Лаптев. – А правду говорят, что ты на бои вернулся?
Позабыв о боли, изо всех сил заезжаю Лихачёву локтем по рёбрам. Егор давится колой, но мне плевать! Долбаный балабол! Я же просил его молчать!
– Не твоё дело, Лапоть! – откашлявшись сипит Егор. Чует, что попал!
– Ты ж сам сказал! – голосит, отложив в сторону гамбургер, Тёма Сивков. – Мол, поэтому Крот сегодня и без формы был, чтобы ссадинами своими физрука не бесить. Так что, Дань, правда или нет?
Киваю сухо, безразлично. Если врать, то всем одинаково. Если и играть роль безжалостного подонка, то до конца!
– Рили? – Выпучив глаза, Лаптев не глядя закидывает в рот картошку фри. Тоже мне, шоу нашёл!
– А то! – осмелев, хмыкает Егор. Думает, раз я подтвердил его болтовню, то ему и длинный язык списал с рук. Придурок!
– А с кем дрался? – не унимается Лаптев, чем приковывает к моей персоне всеобщее внимание. Вот только этого мне сейчас не хватало?
– Не твоего ума дело, Лапоть! – огрызается Егор и, опершись локтями о край стола, расплывается в улыбке – немного кривой, безумно довольной. Он, как гиена, радуется, что сумел прибиться к самому сильному хищнику в округе. Когда-нибудь он поймёт, как ошибался!
– Да ладно! – с набитым ртом бубнит Димка.
– Крот, ну ты чё? Тут все свои! – вторит ему Тёма.
– Ну-ну… – хмыкаю себе под нос. Один «свой» уже, судя по всему, запустил череду слухов по школе, теперь хрен отмоешься!
– Вы чё, совсем шизанутые? Не понимаете, что о таком не трещат налево и направо? – пытается загладить свою вину передо мной Егор, нервно вертя в руках бумажный стаканчик. Понимает, гадёныш, что доверие моё потерял, а как его вернуть, не имеет понятия.
– Да потому, что не было никакой драки! – подаёт голос Леша Косолапов. Жаль, я сегодня промахнулся и не расквасил этому верзиле-гамадриле старой кединой его рябой нос. – Сами подумайте, дебилы, кто парня семнадцатилетнего до боёв допустит? Ну, олухи!
Косолапов начинает ржать, да так, что стол ходуном ходит. Я лишь покрепче стискиваю челюсти и молчу: плевать, пусть спорят без меня.
– Была драка! Я сам видел!
– Драку?
– Ага, сейчас! Кто бы его туда пустил?
– Да Лёха просто завидует! Ему, небось. отказали.
– Я чё, больной? Нафига мне всё это?
– Да не драку, идиоты! Синяк на спине Крота. Там, в раздевалке.
– И я – на плече. Ещё думал, что показалось.
– Данила, а покажи?
– Отстаньте вы от него!
– Так ты, Крот, получается, продул, поэтому отмалчиваешься? Вот слабак!
– Сам ты слабак! Там проигравшего сразу в морг отправляют, а Данька нам игру спас!
– Я так и не понял, а с кем наш Крот-то дрался?
Пацаны в своём споре входят в такой раж, что постепенно забывают, с чего всё началось: всуе полощут физрука, вспоминают какого-то Федю из параллельного класса, которому летом некие отморозки сломали ногу, хвалятся своими фингалами и немыслимыми победами… Слушать их становится не на шутку скучно, да и голова разрывается на части. Не удивлюсь, если отчим вчера наградил меня сотрясением мозга. А потому в разгар очередной словесной перепалки встаю и под шумок сваливаю: сначала – к свободной кассе, а потом – домой.
Zipper ly[03.09 19:49]: Здарова, мелкий! Картошки-фри хочешь?
Joker [03.09 19:50]: Спрашиваешь!
Joker [03.09 19:50]: И бутер мне возьми! С двойной котлетой!
ZipperFly[03.09 19:52]: Мать тебе уши оторвёт, если узнает!
Joker [03.09 19:53]: Сначала тебе!
ZipperFly[03.09 19:57]: Как дома?
Joker [03.09 19:58]: Тихо. У матери сериал идёт. Отец весь день у себя сидит. Вроде, трезвый. Сам как? Живой?
ZipperFly[03.09 19:49]: Ты всё время забываешь, Ванька, что я супермен.
– Мам, я дома! – Краем глаза заглядываю в гостиную и уже хочу подняться к себе: знаю, как стыдно матери бывает после срывов отчима и тяжело даже просто смотреть на меня. К слову, последнее у нас взаимно.
– Погоди, Дань! – Мама в спешке ищет пульт от телевизора и убавляет звук, а потом, неловко сжимая губы, постукивает ладонью по дивану рядом с собой. – Поговорим?
В этом огромном доме она напоминает мне Дюймовочку: такая же миниатюрная, тонкая, воздушная… Пока мы жили с отцом, она преподавала детям хореографию, а я, будучи ещё совсем ребёнком, не без гордости хвалился на каждом углу, что моя мать – балерина. Самая изящная, красивая и безмерно добрая.
Я бы многое отдал, чтобы вернуться: отмотать часы лет на десять назад и уберечь маму от главной в ее жизни ошибки – встречи с Валерой.
Дурак тот, кто думает, что деньги приносят счастье. Ложь! Счастье приносит любовь, тёплый плед один на двоих, глупые мечты на ушко, когда без страха о сокровенном, глазами – о самом важном. А деньги все разрушают! Подменяют настоящее пластиковыми картами и никому не нужными брендами, липовыми друзьями и бесконечным стремлением соответствовать, правда, непонятно, кому и зачем. Жизнерадостных балерин они превращают в забитых домохозяек, рвущихся из последних сил сохранить молодость на лице, но давно постаревших душой.
Бросаю Ванькин заказ на журнальный столик и нехотя сажусь на диван.
– Ты наконец решилась на развод?
Небрежно вытянув вперёд ноги, безжалостно смотрю на мать. По привычке люблю, но становлюсь всё дальше. Пытаюсь понять, но, видимо, мозгов пока не хватает.
– Даня! – весьма предсказуемо вспыхивает мать и укоризненным взглядом скользит по моему лицу. – Ты опять?
– А в чём кайф жить с этим монстром? Объясни!
Я давно не жду ответа. Точнее, знаю наперёд все её отговорки о любви, которой нет, о нас с Ванькой, о жизни такой несправедливой и тяжёлой. И всё же надеюсь, что мать когда-нибудь задумается о потерянном времени и наших переломанных судьбах.
– Прекрати, Даня!
Что ж, по всей видимости, не в этот раз.
– «Прекрати»? – перекатываю во рту дурацкое слово как леденец. Уговариваю себя промолчать, но слишком свежи ссадины на сердце. – Мам, ты с адресатом ошиблась!
– Боже, Даня, откуда в тебе столько злости?!
– Может, отсюда? – Задираю чёрный лонгслив до груди, чтобы бордовые отметины на моём теле хоть немного развеяли туман заблуждений в материнской голове.
– Ты сам виноват! – Мать отворачивается от меня, как от протухшей рыбы, и морщит нос.
– Я?! Ты серьёзно?! – вскакиваю как ужаленный.
Впрочем, мать права: я мог запереться в комнате Ваньки и переждать бурю, но, дурак, не смог выдержать материнских стонов, когда тяжёлая рука отчима оставляла отметины на её хрупком теле.
– Сколько раз я предлагала тебе переехать к отцу!
Знаю. И ровно столько же раз я клялся себе, что уеду. Меня в этом городе ничего не держит. Ну, почти ничего…
– И оставить Ваньку одного?
– Почему одного? У него есть отец и я.
– Ты себя слышишь? Сколько раз ты к нему заходила сегодня? А Валера? Или, может, ты наконец занялась изучением языка жестов?
– Не перегибай, Даня! В век современных технологий это ни к чему! Существует масса всяких гаджетов для общения!
– Круто, мам! – Моё терпение трещит по швам. Я глупец, раз решил, что мать действительно созрела для разговора. Наивный придурок, который всё ждёт того самого предела, за которым притаилась новая жизнь. Только его, похоже, не существует. Убей меня вчера отчим, сегодня мать всё так же бы сидела перед телевизором и искала оправдания этому ублюдку.
Хватаю с журнального столика бумажный пакет с фастфудом и, не глядя на мать, несусь прочь.
– Данила! – верещит в спину. – Я не договорила!
– Воспользуйся гаджетами, мама! Я, как и Ванька, всегда онлайн! – бросаю через плечо и, перепрыгивая сразу через несколько ступеней, поднимаюсь на второй этаж.
Меня колбасит, трясёт. Неистово тянет набить кому-нибудь морду! Я устал молчать и держать всё это дерьмо в себе!
Радуюсь, что дверь в комнату брата закрыта. Это значит, у меня есть несколько минут, пока мелкий не учует запах картошки и не поймёт, что я вернулся. Прежде чем улыбнуться Ваньке, мне нужно хоть немного успокоиться самому.
Школьный рюкзак летит в угол, следом, комком, – спортивная форма. Огромная спальня, навороченный интерьер, крутой ноутбук – мамина мечта о шикарной жизни слишком дорого нам всем обходится.
Не успеваю переодеться, как в дверь моей комнаты стучат. Это не Ванька. Парень всегда закатывает ко мне без предупреждения. И вряд ли отчим. Этот ещё неделю будет делать вид, что мы не знакомы. Потом у меня появится новый айфон, пара крутых наушников, быть может, даже скутер, ну а следом – свежие отметины на теле. И так по кругу…
– Ты освоила лестницу? – горланю, прежде чем открыть матери дверь. Она бы так прытко бегала к Ваньке, да только чужой ребёнок – это всегда чужой ребёнок, тем более инвалид.
– Хватит паясничать, Даня! – Скрестив на груди руки, мама взъерошенным воробьём врывается в мою обитель.
– Что за вонь?! Стухло что-то?
Она снова морщит свой аккуратный носик, уже, кажется, трижды перекроенный пластическими хирургами, и без спроса открывает окно.
– Наши с Ванькой мечты об идеальной семье, – бросаю нарочито громко, но мать пропускает мои слова мимо ушей.
– А это что? – Она наконец замечает пакет с едой для мелкого и бесцеремонно заглядывает внутрь. – Картошка-фри? Ты в своём уме?! Это же есть нельзя!
– Бить детей – тоже, но тебе ж наплевать!
– Даня! – Позабыв о картошке, мать моментально меняется в лице. Что это? Жалость? Бессилие? Любовь? Не успеваю понять. Уже в следующее мгновение мать начинает грозить мне указательным пальцем и читать нотации, что воспитанные мальчики так с родителями не разговаривают. Так и представляю мем на телефоне: мамины утиные губки, выпученные, видимо, для устрашения глаза, и надпись «кря-кря-кря».
– Если это всё, то у меня уроков тьма. – Мне надоело притворяться, что слушаю. Я и так мужественно терпел минуты две – хватит! Со своими наставлениями мать опоздала лет так на десять. Я открываю дверь, ясно давая понять, что разговор окончен.
– Не всё! – Кончиками пальцев мать поправляет аккуратно уложенные волосы цвета ольхи и снова подходит к окну. – Мне нужно, чтобы на этих выходных ты остался дома. С Ваней. Никаких гулянок, друзей, девочек, клубов. Ясно?
– Берёшь отгул? – едва сдерживаю ехидный смех.
– Мы с Валерой хотим слетать в Париж на два дня. Нам нужно помириться, понимаешь?
– Что, мам, колечки с брюликами уже не помогают?! Трещина в розовых очках слишком большой стала?! А дальше что?! Вилла в Майами?! Тур по Зимбабве?! Долго ты себя еще продавать будешь?!
Щёку обжигает острая боль. У нас в семье так заведено: когда не хватает слов, в ход идут кулаки и пощёчины.
– Не смей лезть в мою жизнь! – Мать растирает ушибленную ладонь и едва справляется со слезами, а я даже думать не хочу, по какому они поводу.
