Аля Кьют
Тайны и ложь
Глава 3. Завещание
Мы с Катей, конечно, придумали много разных уловок. Она предлагала быстренько продать часть картин. Можно попробовать пристроить несколько в хорошие щедрые руки. Но все работы мастеров были для меня, как родные дети. Почти все я покупала за бесценок без посредников, прямо у мастеров. Они тогда еще не знали сами, насколько талантливы. У меня нюх на это дело. Я могу найти жемчужину в дерьме и как следует ее распиарить в узких искусствоведческих кругах.
У меня были сложные отношения с современным искусством. Я сама любила более академичные работы, но и гениальную мазню ценила. Не скажу, что мне это нравилось, но я уважала новаторство в живописи и графике.
Каждая выставка, каждая картина в хранилище галереи были частью меня. Нет, к черту лицемерие. Ничего я бы не смогла продать по-быстрому. Я совершенно не хотела продавать. Да и не было в этом смысла. Если закидывать удочку коллекционерам, они будут сбивать цену. А на аукцион не было сил и времени. К тому же нельзя потом исключать скандала. Я все-таки исполняла обязанности хозяйки до оглашения завещания.
Унизительно.
Моя галерея всегда по факту принадлежала Степе. Мы решили, что в консервативном мужском мире так проще. Я и подумать не могла, что придется хоронить мужа и доказывать свои права на бизнес.
К тому же у меня просто не было сил что-то решить. Я продолжала заниматься выставками, отсиживать новых талантливых художников, следила за аукционами, даже наняла пару новых сотрудников.
Зачем?
Сама не знаю. Мне казалось, что, продолжая жить обычную жизнь, я обману судьбу.
Такую стратегию я выработала давным-давно. Когда мое сердце растоптал Мирон Бероев. Я не хотела жить, так больно мне было от его предательства. И только Степа смог вытащить меня из ада отчаяния. Я всю жизнь цеплялась за него, чтобы не утонуть.
Человек, подлое животное, ко всему привыкает. Вот и мне стало казаться, что спасательный круг – почти корабль.
А теперь у меня и круга не было. Слава богу, я и сама научилась держаться на плаву. Правда, от одной мысли, что придется оставить галерею, меня тошнило. Я знала себе цену, знала, что без проблем найду работу.
Но мне нравилось работать в своей галерее, на себя. И мой дом мне нравился. Его тоже можно было продать без лишнего шума, но я не хотела.
В этом доме жили родители Степы. Землю получил его отец в лохматые времена. И Мирон любил этот дом.
Я пыталась так и эдак сделать свою жизнь спокойнее. Но ни одно решение не приносило мне уверенности. Намного лучше я чувствовала себя, занимаясь любимым делом. Вытаскивать голову из песка мне не хотелось.
В конце концов, стало казаться, что Наташа драматизирует на пустом месте. Даже если Степа оставит что-то ей и детям, то это будет не галерея. У него есть счета, имущество. Он же не дурак, в конце концов. Если дурак, то я подам в суд и обязательно выиграю.
В день оглашения завещания я была спокойна как удав. Нотариус пригласил нас на утреннюю встречу. Я взяла с собой Катерину. Мне даже кофе утренний удалось выпить и не блевануть.
В кабинете я сразу увидела Наташу. Она была одета в строгий брючный костюм. Ее волосы зачесаны в гладкий идеальный пучок. Такой я ее видела почти каждый день до смерти Степы. Интересно, она распускает волосы дома? Зачем теперь поддерживать этот строгий образ?
Глупые вопросы самой себе успокаивали.
Я спокойно села в кресло, а Наташа, наоборот, вскочила как ошпаренная.
– Она тоже тут? Ее здесь быть не должно.
– При оглашении обязаны присутствовать все, кто упомянут в завещании, Наталья Петровна, – спокойно ответил ей нотариус. – Вы присядьте.
Наташа вернулась на свое место и недовольно поинтересовалась:
– Надо было и мальчиков привести?
– Несовершеннолетних наследователей представляют родители или опекун. То есть вы.
– Ну и прекрасно. Непонятно, почему вообще мы так долго ждали оглашения. Могли узнать все сразу.
– Не могли, – продолжал терпеливо просвещать Наташу стряпчий. – Степан Борисович настаивал на присутствии всех наследников. Совершеннолетних наследников. С этим была проблема. Отсюда и задержка по времени.
– Мы ждем кого-то еще? – догадалась Наташа.
Мое сердце сжалось до размера изюминки. Кровь остановилась. Если у Степы не было еще любовниц с детьми, то ждать мы могли только одного человека.
– Всем привет. Я не опоздал? – задорно прозвучал голос Мирона.
А через мгновение он появился сам. Я вцепилась в подлокотники. Брат моего покойного мужа прошел в кабинет. Он остановился у моего кресла, приветливо улыбнулся и сказал:
– Давно не виделись, Тина.
В глазах потемнело. Я медленно поднялась с кресла, встала напротив него, моргнула. Моя рука взлетела в воздух. Я размахнулась как следует и звонко ударила Мирона по наглой роже.
Он дёрнулся и тряхнул головой. Надеюсь, ему было больно.
– Да уж, давно, сволочь! – выкрикнула я и замахнулась еще раз.
Мирон не попытался уклониться.
Меня скрутила Катя. Она поймала мои руки и прижала их к бокам.
– Крис-Крис, ты чего! Тише. Успокойся!
– Черта с два я успокоюсь! Какого хрена ты тут делаешь, Мир?
– Вызвали, – развел руками Бероев. – Как и тебя.
– Ты не был на похоронах, но заявился на оглашение завещания. Где тебя носило, урод, пока я хоронила твоего брата?
– Тише, тише, тише, – продолжала шикать Катя мне в ухо. – Потом его убьешь, Кристин.
– Да, господа, прошу всех успокоиться, – присоединился к Кате и нотариус.
Всех – это он меня имел в виду. Наташа Мирона знать не знала. От моей вспышки ее вообще прибило к стулу. Она смотрела на нас, как зритель ток-шоу, где вдруг началась драка.
– Я готов подставить лицо потом, Тиныч, – фальшиво весело пообещал Мирон. – Удовлетворю твою жажду крови.
– Пошел ты, – рявкнула я. – И не смей меня так называть. Понял?
– Понял, Кристина Дмитриевна, – издевательски проговорил Мирон и устроился около Наташи. Она рассматривала его с нескрываемым интересом.
Пообещав Кате быть тихой, я села обратно в кресло. Пришлось обнять себя руками, чтобы запретить телу бунтовать. Меня потряхивало от желания причинить ублюдку острую боль.
Несколько минут я приходила в себя. Нотариус окинул взглядом нашу компанию и начал процедуру. Его монотонный голос немного успокоил. Я вспомнила, зачем мы тут все собрались.
Катя гладила меня по плечу, тоже внимательно слушала.
Я была готова ко всему и сжала кулаки, когда первым делом оглашали наследование дома.
– Из принадлежащего мне имущества я завещаю принадлежащее мне на праве собственности недвижимое имущество, а именно дом…
Я затаила дыхание, но нотариус обошелся без драматической паузы и быстро закончил:
– Моей жене, Бероевой Кристине Дмитриевне.
Также Степа завещал мне все свое движимое имущество. Учитывая, что он разбился на машине вдребезги, то остался только квадроцикл.
– Забавно, что Стёпка оставил тебе квадрик, – не промолчал Мирон.
– Ты серьезно находишь что-то забавное здесь? – рявкнула я.
– Господа, обсудите все позже, – обратился к нам нотариус, которого мы сбили.
Мирон зашил себе рот пальцем. Я с трудом сдержалась, чтобы не фыркнуть. Чертов клоун.
О, лучше бы Мир продолжал паясничать. Потому что как только оглашение продолжилось, я сама была готова умереть.
Муж больше ничего мне не оставил. Нотариус перечислил все остальное имущество, и оно было поровну поделено между Мироном и его детьми.
Вернее, не совсем поровну. Все работы Мирона возвращались ему, а также часть картин других художников. Также были выделены доли владения галереей. Их оказалось четыре. Наташе тоже полагался кусочек. Степа подумал обо всех, кроме меня.
– Этого не может быть, – прошептала я, когда все закончилось. – Он не мог так поступить. Это невозможно.
Нотариус сделал мне еще замечание и оказалось, что это ещё не конец. К завещанию прилагались документы мальчиков, где их отцом значился Степа.
– Несовершеннолетние или нетрудоспособные дети, – напомнила мне Катя. – Они наследники независимо от содержания завещания. Ты тоже имеешь право на долю, Крис.
– Неужели, – рассмеялась я. – Имею право на долю в своей же галерее?
Мы вроде обсуждали все это с Катей сто раз, и я была готова к обжалованию… Или нет? Наташины слова сбывались у меня на глазах, а я все равно не верила.
– Как законная супруга вы можете оспорить завещание, если недовольны долей имущества, которая вам досталась, – вторил Кате нотариус.
– Недовольна, – рассмеялась я, теряя терпение снова. – Какое счастье, что у меня есть право быть недовольной.
Наташа посмотрела на меня с нескрываемым триумфом. Она как будто ждала скандала. Возможно, думала, что я начну плакать. Она не отводила взгляда от меня. Я не доставила ей удовольствия, хотя внутри все кипело и бурлило.
Мне было так больно и обидно. Я не понимала, за что Степа так со мной поступил? Черт с ней с любовницей. Бог с ними с детьми. Я могла понять и долю Мирона в наследстве. Но мне он не оставил и части бизнеса, ни одной картины. Картины, которые я сама превратила в шедевры.
Почему?
В какой-то момент я перестала слушать и просто ждала, когда все закончится. Катя что-то мне говорила, но смысл ее слов не доходил до меня.
Я с огромным удовольствием и раньше всех покинула кабинет нотариуса, вышла на улицу.
Катя догнала меня через пару минут. Она несла заверенную копию завещания.
Я задрала голову и ловила лицом снежинки. Они таяли на моих щеках, превращались в воду. Почти в слезы.
– Крис, не раскисай, – бойко заговорила Катя. – У нас отличные шансы получить долю галереи. Я сама не возьмусь, но есть коллега, который на таких делах собаку съел. Он очень крутой. Давай встречу с ним назначим. Прямо сейчас позвоню. Может, в кофейне присядем?
– Давай, – откликнулась я равнодушно и сразу передумала. – Нет, лучше ты сама договорись, Катюш. Я тебе доверяю.
Хотела добавить, что мне сейчас очень нужно побыть одной, но не успела.
– Тина, – позвал меня Мирон. Он как из-под земли вырос.
Я вдавила ногти в ладони и процедила:
– Просила не называть меня так.
Он закатил глаза и сказал:
– А, как скажешь. Забыл. Могу я тебя попросить?
– Еще раз ударить? Просить не нужно.
Катя охнула и на всякий случай схватила меня за руку.
– Она шутит, – уверил мою подругу Мирон.
– Ээээ, вряд ли, – неуверенно проговорила Катя.
– В любом случае я готов рискнуть здоровьем. Тин… – Мирон увидел, как я сузила глаза и поправился: – Кристина, ты правда нужна мне.
Я вздрогнула. От его слишком нежного голоса мне стало не по себе. Сколько раз я слышала эту фразу и верила. Даже сейчас мне так хочется верить ему, но я отлично помню, что нельзя.
– Мне нужна твоя помощь, – уточнил Мирон.
Я простонала и сдалась. Пожалею, что уступила, но спросила:
– Какая помощь?
Мирон тряхнул головой, сбрасывая снежинки, и очень тихо попросил:
– Кладбище. Съезди со мной к Степке. Я не найду один.
Глава 4. Слабость и скорбь
У меня не было шанса отказать. Мирон ведь не знал, где похоронен Степа. Я могла дать ему инструкции и удрать, но не стала этого делать. В конце концов, он его брат.
Я кивнула и забрала у Кати свою руку.
– Созвонимся попозже? – спросила подруга.
Ей я тоже кивнула и поцеловала в щеку.
– Да, пока.
Мирон подставил мне локоть, но я игнорировала клоунскую галантность.
– Просто поехали, – буркнула я и пошла к машине.
Мирон топал за мной. Я не видела его, не слышала шагов из-за шума города, но чувствовала спиной. Всегда его чувствовала. Как дышит, как думает, как смотрит. Я ненавидела эту незримую связь, но убрать ее не могла.
В очередной раз стало себя жалко.
Если бы Степа не умер, то и не пришлось бы сейчас трястись из-за Мирона.
Я была согласна жить во лжи, но в покое. Однако никто мне не предложил такой сделки.
Мирон молчал, пока я выезжала с парковки. Не спешил он поболтать и по дороге.
Зато у меня накопились вопросы, и я решила их озвучить.
Если он думает, что я все та же глупая девочка с восхищением в глазах и открытым ртом, то нет. Сюрприз, Мир. Я повзрослела и поумнела.
– Когда ты вернулся? – спросила я первым делом.
Мирон вздрогнул, снова кривляясь.
– Ух, ты заговорила со мной без острой необходимости.
Я решила не злиться. Думаю, Мир, как и Наташа, хотели от меня эмоций. Но свою слабость я не хотела им демонстрировать. Поэтому просто ответила:
– Я любопытна, как все нормальные женщины.
– Ты и рядом не стоишь с нормальными женщинами, дорогая. Уж я знаю.
Я сжала губы. Знает он.
– Когда приехал, Мир? – повторила я вопрос и взглянула на него мельком.
Мирон усмехнулся довольно, услышав свое короткое имя.
– Рано утром, – ответил он.
– Где твои вещи?
– В отеле, конечно. Я бы очень хотел домой, но решил, что ты меня не пустишь.
– Через мой труп, – отрезала я.
Мирон вздохнул.
– Зря ты так.
– Хотя бы дом он мне оставил. Я могу решать, кому там жить, а кому нет.
Что-то промычав, Мирон отвернулся к окну.
Я специально давила на его больное место. Он ненавидел отели и обожал родной дом. У них со Стёпкой было счастливое детство. Муж часто рассказывал, что в родном доме они с братом чувствуют прилив силы и вдохновения. Даже странно, что особняк достался целиком мне, а не Мирону. Совсем нелогично.
Хотя какую логику можно ожидать после варварской дележки моей галереи между Мироном и Наташей?
Мир продолжал смотреть в окно, игнорируя меня. После попыток изобразить эффектное возвращение блудного родственника его отстранённость выглядела чудно.
Но опять же… Нет смысла искать адекватность в поведении Мирона Бероева.
Зато я печенкой чувствовала, что он знает про завещание и мотивы Степы больше меня.
– Тебе агент сказал про Степу? – спросила я через несколько минут молчания и торга с самой собой.
– Нет. Меня нашел Степкин адвокат. Он был сегодня на оглашении. Полный коротышка с залысинами.
Я припомнила его с трудом. Думала, это один из свидетелей.
Наличие юриста у Степы, которого я не знала, было очередным потрясением.
– Ясно, – сказала я, хотя мне ничего не было ясно. – Почему Степин юрист знает, где тебя искать, а агент – нет?
– Потому что Степа знает… – Мирон прокашлялся и поправил сам себя. – Он знал моего наставника. Через него связался.
– Понятно, – буркнула я, продолжая ничего не понимать.
Мирон неожиданно признался.
– Мы виделись две недели назад. В Мехико.
Еще одно неожиданное открытие.
– Две недели назад Степа был в Майями. Хотя я уже ни в чем не уверена, – сказала я.
– Он берег твои нервы, не упоминая о встречах со мной.
Я сжала губы и буркнула себе под нос:
– О любовнице и детях не говорил по той же причине, видимо. Заботушка.
Мирон услышал, конечно. Я заметила, как дернулся уголок его губ, но он не разрешил себе улыбнуться.
Мирон еще хуже Степы. Если у мужа вода в жопе не держалась, как выразилась Катя, то Мир вообще не затыкался. А тут – молчит почти всю дорогу. Подоставал меня для порядка при встрече – и все.
– Ты знал о завещании? – спросила я, не в силах сама больше терпеть.
Мирон молчал.
– И про Наташу знал? – продолжала я. – И про детей?
Тишина была красноречивее любых оправданий или признаний. Я саданула руками по рулю и закричала.
– Чтоб вас обоих!
Машина вильнула, но я быстро пришла в себя и вернула управление. Мирон тоже среагировал. Он схватил руль и мою руку.
Меня прошило током. Злость закипала сильнее и грозила вырваться наружу. Или это уже была не злость, а адреналин с возбуждением? Или все сразу.
Мое бетонное спокойствие отчалило в дальние края. Я с трудом сдерживала слезы, таращась на дорогу и крепче сжимая руль.
«Тише, Крис, тише», – сказала я сама себе.
– Может, я поведу? – предложил Мирон аккуратно.
Он вообще был очень сдержан, едва сел в машину. Как будто взвешивал каждое слово, а большую часть вообще не озвучивал. Совершенно на себя не похож. Хотя мы так давно не виделись…
– Нет, я в порядке, – сказала я.
Если отдать ему управление, то могу и расклеиться. За рулем я чувствовала себя увереннее и большую часть внимания отдавала дороге, а не эмоциям.
– Постарайся не убить нас, – очень спокойно попросил Мир.
До конца пути мы молчали. И только около кладбища я поняла, почему Мирон ведет себя так странно.
Это у меня кастрированный эмоциональный фон. Мирон подобным недугом никогда не страдал. Он орал, если злился, брал, если хотел, уходил, если раздражало. Любил тоже на двести процентов. Он любил Степу.
Степа был его братом. Они поддерживали отношения, хотя я понятия не имела. Вернее, я просто не хотела об этом знать.
Мирон скорбел. Я по привычке навешала на него все грехи, но он просто не знал о смерти Степы. А сейчас узнал, и ему больно.
Я оставила машину у дороги и повела его к могиле.
Там все было так, как я оставила. Только увядшие цветы убрал смотритель.
Мирон подошел к кресту, погладил его. Мне стоило отвернуться, но я не могла отвести глаз. Смотреть на него почему-то было очень приятно. Мир долго стоял не шевелясь. Он не застегнул куртку и не поднял воротник, чтобы спрятаться от ветра. Его густые темные волосы перепутались, растрепались.
До колкой боли на кончиках пальцев мне захотелось запустить руку в его безумную шевелюру. Неужели мне нужно самой умереть, чтобы избавиться от этих привычек?
Я слышала, как Мирон шмыгнул носом. Он вытер его рукавом и отошел от креста. Я думала, что мы пойдем, и начала разворачиваться. Но он поймал меня за руку, заставил остановиться и посмотреть на него.
Прикосновения и взгляд – слишком много для меня. Я должна была вырвать руку и попросить отвалить, но вместо этого оцепенела. У меня не было сил отвести глаза, хотелось смотреть на него. Мирон моргнул, и по его щекам пробежали две слезинки. Он вытер их кулаком, снова шмыгнул носом и хрипло сказал:
– Прости меня, Кристин.
Как долго я ждала этих слов. На мгновение мне показалось, что он извиняется за все. Но это было не так. Я лишь пару секунд позволила себе эгоистично думать, что это про нас.
– За что? – спросила я тихо, чувствуя, как горло сжимается.
– Что оставил тебя со всем этим наедине. Я должен был тебе помочь. Прости меня.
Мир был таким уязвимым в этот момент. Он снова часто заморгал, чтобы выгнать из глаз слезы. Его плечи дрожали.
– Необязательно всегда быть сильной, Тина, – проговорил он. – Я знаю, что тебе хреново. Понятия не имею, как ты вынесла…
Холодные тиски равнодушия разжались. Я жадно вдохнула морозный воздух и судорожно выдохнула. Боль стала нестерпимой. Я замерла, смакуя почти забытое ощущение. Глаза наполнились слезами. Мирон как будто заразил меня реальной скорбью и нестыдной слабостью. Я была рада поплакать. Как ужасно это ни звучит. Если плачу, значит, я живая и не сошла с ума.
– Ты тоже меня прости, – проговорила я.
– За что? – спросил Мир. Совсем как я.
Горячие слезы обжигали лицо. Я еще держалась за свою глупую силу, чтобы не раскиснуть окончательно. Собравшись, я призналась:
– Степу могли похоронить рядом с родителями. Мне нужно было настаивать, но я так разозлилась на тебя. Это очень глупо и жестоко. Я должна…
– Нет, – он взял мое лицо в ладони. – Нет, Крис. Я должен был сам… Не ты… Не вини себя.
Все. Плотину прорвало. Пружина сломалась. Моя защита рухнула. Безобразно скривив губы, я завыла как раненый зверь.
Я не сопротивлялась, когда Мир прижал меня к себе, крепко обнял. Подняв руки, я вцепилась в его майку и сжалась в комок.
Стоило на минуту позволить себе быть слабой. Оказалось, это так приятно.
Как будто мне снова девятнадцать, и я доверяю свою жизнь и судьбу гениальному красивому молодому мужчине. Никакой ответственности – только шикарное право чувствовать. Тогда я умела плакать. И только Мирон мог сейчас напомнить мне, как это делать. Поддаться эмоциям и прожить все, что произошло.
Он потерял брата, а я мужа.
Мы оба потеряли лучшего друга. Только Мир мог утешить меня сейчас, а я его.
С каждой слезинкой мне становилось легче. С каждым громким стоном уходила боль.
Мирон раздолбал мою броню виртуозно и красиво. Я не спешила обратно в кокон, а разрешила себе как следует проплакаться, прокричаться. Наташа была бы счастлива увидеть меня такой.
Не помню, сколько мы стояли и ревели, обнимаясь. В какой-то момент стало холодно. Я задрожала. Мы куда-то пошли. Мирон увел меня к машине.
Он забрал ключ, открыл дверь и посадил меня на пассажирское сидение.
Я все еще тихо плакала, когда он выезжал на шоссе.
Мир не смотрел на меня, только на дорогу. А я, наоборот, стала разглядывать его украдкой.
Его волосы стали длиннее, завивались все также безумными вихрами. Губы обветренные и искусанные. Он грыз их до крови, когда писал на вдохновении или когда нервничал. Сегодня наверняка второе.
Я заметила, что Мирон немного поправился. Скулы стали не такие острые. Выглядел лучше, чем в последнюю нашу встречу. Кожа тоже была хорошая, розовая, а не землистого цвета. Глупая надежда вспыхнула в сердце. Это хороший знак. Неужели он прекратил убивать себя?
Очередной ком подкатил к горлу, но его я проглотила.
Одно дело позволить Мирону достать из закромов мою боль по Степке, но совсем другое – страдать по нему. Мне хватило слез по этому поводу. Бассейн наплакала. Больше не хочу.
Всю дорогу я боролась с демонами прошлого, которых растревожил Мир одним своим появлением. Они требовали свой фунт плоти, но я упрямо отказывалась возвращаться в ад.
У меня полно забот и без Мирона. Нужно готовиться к суду, бороться за свою галерею, за себя.
Я пыталась вспомнить, что говорили на оглашении, но все было как в тумане. Кажется, Катя обещала, что мы выиграем суд.
В теплой машине рядом с Мироном думать о наследстве и суде совершенно не хотелось. Придется избавиться от Степиного брата, чтобы вернуть свою настоящую жизнь. Надеюсь, он свалит обратно в Чили или Перу… Или где он там жил в горах без сотовой связи со своим наставником?
Не удивлюсь, если его наставник – это три модели с ногами от ушей и напудренными коксом носами. Эдакая порнографическая гидра.
Мысленно обливая Мирона дерьмом, я взбодрилась. Мои доспехи успешной и независимой леди снова сияли и звенели.
Взглянув в окно, я поняла, что Мир привез нас к дому.
Он остановил машину у ворот и повернулся ко мне.
– Я тебя не приглашаю, – заявила я, играя на опережение.
Думала, он начнет язвить и издеваться, как обычно. Я и сама себе напомнила, что это его родной дом. Свинство – не пригласить сейчас. Хотя бы в благодарность и в память о Степе и родителях. Но я решила быть сукой, чтобы не поломаться.
Мирон улыбнулся печально и попросил чертовски вежливо:
– Пригласи меня, пожалуйста, Кристин. Нам нужно поговорить.
– Наговорились уже. Мне хватит, – огрызнулась я.
– Это касается галереи. Поверь, тебе точно стоит пригласить меня в дом и выслушать.
