Галина Чередий
Седьмая вода
Глава 5
Василиса
Звонок от Кирилла застал меня выходящей из ванны.
– Лиска, я так смотрю, если я сам не позвоню, то твоего звонка год не дождусь! – начал он сразу с упрека, и я буквально видела, как он старательно хмурится, изображая смертельную обиду.
Да, эти его гримасы имели способность останавливать биение женских сердец. Да что уж там – и не женских тоже.
– Кирюш, мы ведь сегодня говорили уже! – примирительно протянула я.
– Сто лет назад! – капризно фыркнул он.
Насколько я знаю моего Кира, в нем на данный момент уже плещется пара бокальчиков веселящей жидкости. На заднем фоне слышен гул голосов и столь нелюбимый мною искусственный женский смех, негромкая классическая музыка и даже тонкий звон хрустальных бокалов.
– Ты на приеме? – уточнила я.
– На вернисаже. И я скучаю по тебе. Никто мне не шепчет на ухо, что местные шедевры, которыми все так громко восторгаются, – полное говно. Не будит в окружающих мужиках похоть, а дамах зависть. И еще не защищает от вешающихся на меня подержанных богатеньких теток, уверенных, что никому не видно, сколько бабок они ухлопали на свою вечную молодость. Ты же знаешь, меня пугают эти существа, не имеющие возраста! Ну почему нельзя достойно принять свой возраст, не кромсая и перекраивая себя?
Кирилл перешел на заговорщицкий шепот, а звуки вокруг стали тише. Очевидно, ему все же удалось улизнуть в какой-нибудь тихий уголок.
– Бедный мой Кирюшенька! Ну ничего, я вернусь и разгоню страшных тетенек! – рассмеялась я.
– Смейся, смейся, жестокая женщина! Вот получу психическую травму, и будешь потом меня по врачам за ручку водить и сопли со слюнями вытирать! А я буду сучить ногами и ныть, что хочу нового трансформера. Или чего там нынешние детишки просят?
– Буду, мой хороший, не переживай! – с улыбкой заверила его я.
– Верю, что будешь. – В простой фразе вся суть наших отношений. Он знает, что не брошу, случись с ним что и исчезни вся нынешняя мишура. Ведь я знаю его самый страшный кошмар. Его дед и отец заболели Альцгеймером, причем в довольно цветущем возрасте. И Кир до истерики боится стать третьим поколением с подобной судьбой. Медленно терять себя, свою память и саму свою личность – это то, что заставляет его задыхаться и ставит на грань суицида. То, что часто мучает его ночами, и он мечется, надумывая себе несуществующие симптомы. Тогда он просто не может найти себе места, накручивая себя все больше. Когда мы познакомились, он успел просто погрязнуть в полном отчаянии. Истерики повторялись почти каждую ночь, да и днем он был просто взрывоопасен. Много пил, срывал съемки, ввязывался в конфликты, становясь желанной мишенью для желтой прессы. И первое время никакие доводы о том, что его профессия является основным методом профилактики пугающей его болезни, не срабатывали. Панические атаки повторялись с завидной регулярностью, и только наши долгие еженощные посиделки на кухне в пижамах оказались способны успокоить его. Сначала мы говорили о его детстве. Именно процесс воспоминаний всего до самых мельчайших деталей и подробностей, ощущений от запахов, звуков, боли от падений приводил эмоции Кирилла в состояние умиротворения. Потом уже мы могли обсуждать что угодно: от последних новостей по телеку до того, как он собирается передать видение его очередной роли, или же спорили над моими эскизами до хрипоты и швыряния друг в друга любой подвернувшейся едой. Ныне, спустя пять лет моих ночных бдений и бесконечных разговоров, совместных хождений по врачам, когда он сидел, вцепившись в мои руки до онемения, эти панические приступы стали совсем редкими. Но я очень переживаю, что сейчас, когда он остался без меня, все может стать хуже. Я знаю, что он наверняка не позвонит и не расскажет мне, если что, но я верю, что почувствую. Но еще я уверена, что одно слово или жалоба – и Кирилл бросит все и примчится, чтобы подставить свое плечо, и вывернется наизнанку, чтобы помочь.
– Как у тебя там? Домашний монстр не лютует?
– Да есть немного, – вздохнула я, вспоминая, как Арсений встретил меня сегодня.
– Давай я приеду и наваляю ему? – тут же оживился Кирилл.
– Не надо. Я сама с ним справлюсь, – я не стала говорить вслух, что, если честно, немного сомневаюсь в исходе поединка, случись он когда-нибудь.
Арсений и раньше не был слабаком, а сейчас и вовсе стал напоминать матерого мускулистого волчару, уверенного в каждом жесте и движении. Аура угрозы исходила от него, создавая некую угрожающую оболочку. Словно на груди у него висел плакат со здоровенными светящимися буквами: «Сунешься ближе – убью!» И главное, что сомневаться в правдивости этой невидимой надписи не приходило в голову. За годы жизни с ним рядом я неоднократно видела, как он обращал в бегство парней гораздо крупнее себя одним только своим убийственно тяжелым взглядом. А уж быть свидетельницей того, как он ведет себя в реальной драке, я не хочу больше никогда на свете. Хватило и того, что видела. Потому что если уж этот псих и бросался в схватку, то становился совершенно безумным. Он был из тех, кто побеждает любой ценой или подыхает на месте. При воспоминании о его сумасшедших, почти белых глазах, когда он впадал в ярость, у меня даже сейчас волной бежали ледяные мурашки по спине.
– Ты уверена, Лиса? – Я слышала, что Кирюша встревожился.
– Конечно. Не бери в голову. Ну что он может мне сделать, кроме как вопить и пытаться достать, как обычно?
– Просто если он попытается тронуть тебя…
– Кир, перестань. Ты единственный, кто знает правду обо всем. Он ничего и никогда не делал силой. Все только я сама. Да, он доставал меня, изводил, портил жизнь… Но в этом смысле… никогда и ничего. Так что перестань.
– Ладно, Лисонька, извини. Ты собралась спать ложиться?
– Да.
– Ну, тогда спокойной ночи.
– А тебе хорошо повеселиться!
– Да что это за веселье без тебя!
Улегшись в постель, я долго не могла найти себе место. Хорошо знакомые звуки движения через стену мешали и отвлекали непрошенными картинками. Стоило прикрыть глаза, и я видела гибкое, сильное тело, отливающее влажным серебром в свете уличного фонаря, замершее без движения надо мной, подобно совершенному изваянию. Каждый мускул вздулся и натянул гладкую загорелую кожу, словно готов лопнуть от немыслимого напряжения. И сквозь пелену отступающей острой боли в самой сердцевине моего тела я вижу его глаза. Огромные, шокированные и словно одурманенные. Слышу хриплый прерывистый шепот, в котором чудятся боль и нежность, коих нет на самом деле. «Почему? Почему ты… ты не сказала? Маленькая моя… почему?»
И мое глупое тело отзывается болью и жаром на это воспоминание, и я выдыхаю придушенный стон. Не хочу помнить все это! Это ошибка! Ошибка! Неисправимая, но не значит, что столь красочные напоминания о ней должны преследовать меня всю оставшуюся жизнь! Все совершают глупости и даже гадости под влиянием эмоций! Потом, успокоившись и осознав, сожалеют, но, поумнев, – прощают и себя, и других и отпускают плохое из своей жизни. Вот только мне никак пока так и не удалось этого сделать. Нет, я, конечно, разобралась, что совершила опрометчивый поступок. Точнее, целую их череду. Но уже научилась признавать это и не перекладывать на других ответственность, позволяя гневу и обидам быть ширмой, за которой я прячусь от собственной былой слепоты и доверчивости. И чувство боли давным-давно притупилось. Вот только окончательно отпустить никак выходило. Причем, в первую очередь это касалось того, что произошло между мной и Арсением. Разве мне не стоило больше страдать и мучиться воспоминаниями о человеке, с которым я когда-то хотела связать свою жизнь и была, кажется, безумно влюблена? Но нет же! Я, спустя всего пять лет, не могу воскресить в своей памяти почти ничего. Ни его запаха, ни звука смеха, ни ощущения прикосновений. Зато каждая секунда, каждый прерывистый выдох и отблеск на влажной коже из той единственной ночи отражаются, стоит лишь прикрыть глаза, так отчетливо, как будто они навечно выжжены у меня на подкорке. Захотелось двинуть по стене изо всех сил. Но я просто накрыла голову подушкой и постаралась думать о чем угодно, кроме факта, что за мужчина находится в столь непосредственной близости от меня.
Спала я плохо. Неудобным было все: и слишком мягкая подушка, и чересчур жесткий матрац, и вечно сбивающееся в ногах одеяло, и в принципе узкая теперь для меня кровать. Почувствовала себя капризным ребенком из старого мультика. По потолку беспорядочно метались тени веток, которые яростными порывами ветра кидало прямо на мое окно. Я в полудреме слушала эти требовательные завывания начинающегося шторма и понимала, что совершенно от этого отвыкла в столице. В детстве я даже любила спать под подобный неравномерный гул, а теперь мне реально было страшно, что крышу вот-вот сорвет, и я останусь один на один с разгневанной стихией. Глупые страхи! Да уж, дорогуша, разнежила тебя жизнь в мегаполисе.
Промаявшись так часов до четырех, я все-таки встала. Включила планшет, залезла на тот самый профессиональный сайт серферов и всех производных от этого вида спорта, о котором мне рассказали мои случайные вчерашние знакомые. Тихо присвистнула, заметив силу ветра. Да, это именно шторм, не просто сильный ветер. Фуру он еще, быть может, и не перевернет, но крышу снести или человека протащить по асфальту с десяток метров – запросто. Неужели и правда есть безумцы, готовые полезть в воду при таких условиях?
Поеживаясь и стуча зубами после ледяного душа, принятого, чтобы разогнать тяжесть в голове от бессонной ночи, я снова включила планшет… Зашла в интернет и набрала наугад: «Кайтсерфинг в шторм». За следующие полчаса я окончательно уверилась, что эти люди все-таки немного не от мира сего. Они напомнили мне главного героя голливудского фильма «На гребне волны» – так же, как и он, они колесили по всему миру в поисках новых местечек для катания с ровным, устойчивым, а главное для них, постоянным ветром: Тенерифе, Доминикана, Вьетнам, Египет, Мадагаскар, Венесуэла… Кто-то же конкретно гонялся именно за такими штормами, как бушующий нынче у меня за окном. Колеблясь между желанием поработать и увидеть воочию то, что с таким восторгом комментировали подписчики кайт сайтов, я все же выбрала второе.
Одевшись потеплее и навесив через плечо сумку с любимой «Лейкой», нашпигованной Киром всевозможной оптикой, я на минутку тормознула перед самой дверью: ни на втором, ни на первом этаже я не услышала никакого движения, хотя при выходе из душа мне показалось, что хлопнула входная дверь и даже послышался шум. Нет, вроде все тихо. С затаенным дыханием я на цыпочках прокралась по лестнице и подошла к выходу. Из кухни слабо пахло натуральным кофе, как будто кто-то пил его ночью или под утро, а из ванной рядом с маминой спальней пробивался свет. Не желая никого встречать в эти ранние часы, я юркнула за дверь и еле удержала ее – порыв ветра чуть не вырвал ручку у меня из рук. Чертыхаясь и пытаясь подбородком удержать сползающую лямку фотоаппаратуры, я как-то умудрилась прикрыть дверь тихо и, подгоняемая ветром, шустро засеменила к калитке. Еще одно сражение с расшалившимся воздушным божеством – и я уже бежала по улице, спускающейся к морю.
Хотя «бежала» – не совсем верно сказано, меня в большей степени нес ветер, настойчиво, а иногда и с ускорением подталкивая в спину. Да уж, только испытав на себе лично, начинаешь реально понимать смысл привычных с детства фраз, типа «Попутного ветра», дул бы он в лицо, пришлось бы точно вызывать такси или тупо ползти на четвереньках. Нет, Геша мне вчера ненавязчиво предлагал свои услуги по доставке на, как он это назвал, «соло Седого», причем мне показалось, что в его голосе, кроме явного восхищения, было и затаенное ревностное чувство, которое мужчина может испытывать по отношению к другому, более успешному представителю своего пола. Но я не жалела, что отказалась от Гешиной помощи и от участия в их утренней тусовке. Безусловно, все эти люди мне очень понравились, я была счастлива, что познакомилась с ними, да и просто рада, что такие, оказывается, есть, причем совсем рядом. Но сама я себя ощущала среди них чужой, ненужной, лишней. Я так долго пыталась отрастить броню, и у меня так хорошо это получилось, что я боялась показаться им холодной столичной стервой. Без подобной защиты не прожить в модной тусовке, где тебе приторно улыбаются в лицо, а стоит отвернуться, и улыбка обращается ядовитым оскалом. И только и смотри, чтобы тебя не укусили и не попытались воткнуть острый предмет в спину. Фигурально, конечно, но я была свидетельницей и настоящих схваток. Желание отгораживаться и изготавливаться к любой гадости у меня уже стало условным рефлексом. А такие простые и открытые люди могут запросто прочитать его. Боялась увидеть разочарование в глазах Машки или Рыж, страшилась разглядеть безразличие или презрение на лицах Шона или Цыпы. Вот, казалось бы, какое мне дело до их мнения? Увидела ведь первый, и в моих силах, чтобы в последний раз. Но даже Геша, с его щенячьим восторгом в глазах и по-детски восхищенным взглядом не казался мне провинциальным простачком, которого надо сразу и бесповоротно «отбрить», а, скорее, искренним и умным парнем, до сих пор сохранившим веру в любовь и женскую верность. Я просто боялась их заразить своим цинизмом и равнодушием.
А сейчас мне надо просто проветрить мозги. Да. Именно так. Ничего я там специально высматривать не буду. Мне предстоит серьезная работа над очередной серией костюмов. Нужны мысли, идеи, краски, образы. Да. Я иду к морю исключительно по работе.
Я вспомнила про еще одно потайное местечко – не очень далеко от места моей вчерашней встречи с кайтерами, но слегка в стороне и на взгорке, откуда хорошо виден пляж и происходящее на нем, а снизу меня можно будет увидеть только с воды. Замечательный уголок, где я могу наблюдать за всеми, оставаясь сама невидимкой.
Море завораживало. Оно открылось мне внезапно, вдруг, моментально наполнив мои легкие своим терпким запахом, осев соленой пылью на губах, притянув к себе загипнотизированный взгляд крольчишки перед ошеломительно огромным драконом. Море, такое разное накануне и сейчас. Вчера – бирюзовое, дружелюбное, лишь иногда сверкающее мелкими задорными барашками волн. Сегодня – седое, суровое, стремительно обрушивающее трехметровые волны, покорные его воле, туда, где, по его мнению, необходимо рассыпаться на миллионы сверкающих серебром брызг, в очередной раз напоминая скалам, что и они рано или поздно не устоят перед его мощью и настойчивостью.
И вдруг среди этой стихийной вакханалии, при одном взгляде на которую волосы невольно начинали шевелиться на загривке, я увидела взлетевшую в небо человеческую фигуру. Ярко-голубой кайт с нарисованной на нем летучей рыбой, повинуясь, казалось, силе мысли своего наездника, закрутил петлю и аккуратно опустил человека на гребень волны. Я дрожащими руками достала свой фотик и, настроив оптику, начала щелкать, как сумасшедшая. Этот безумец при таком ветре и такой волне взлетал и садился на воду так же спокойно и невозмутимо, как я, например, сажусь или встаю со стула на своей кухне. Иногда я замечала, что он, держа планку управления кайтом одной рукой, второй гладит пенные шапки волн, как будто трепля по загривку огромного сторожевого пса, что позволяет делать это только своему хозяину. Я даже не обратила внимания на то, что ветер давным-давно сорвал с моей головы капюшон ветровки и уже успел расплести наспех собранную косу. Волосы плескались вокруг лица, испортив пару десятков кадров, но я даже и не думала прерваться хоть на секунду, боялась упустить очередной взлет. Мое сердце замирало каждый раз, когда я теряла его из вида, заслоненного очередным гребнем. И только змей, по-прежнему парящий в небе, уверял меня в том, что человек в порядке.
Я бывала на многих спортивных состязаниях с Киром. Его приглашали и на открытие гонок, и несколько раз за сезон на рысачьи бега. Даже пару раз случилось посетить с ним боксерские поединки и, морщась, сидеть на VIP-местах, где видно то, на что хочешь смотреть, и даже то, что не очень. Но нигде и никогда у меня не возникало такого неистового желания молиться за совершенно незнакомого и, в какой-то мере, ненормального мужика. А сейчас я молилась, глотая сухой ком в горле и до побелевших костяшек сжимая фотоаппарат. В один из очередных безумных прыжков на высоту многоэтажного дома, как мне показалось, что-то случилось или пошло не так. Из рук кайтера ветром вырвало планку управления змеем. Фигурку развернуло в воздухе вверх ногами, и он обвис, безвольно свесив руки. «Господи, спаси и сохрани этого идиота», – сквозь слезы шептала я, продолжая фиксировать практически каждый миг этого невероятного танго втроем: человека, стихии и смерти. Но тут порывом ветра до меня донесло гул собравшейся внизу компании и… приветственные крики. Они тоже рехнулись? Там что-то нехорошее случилось, а они еще не вызвали спасателей и радостно гомонят? Настроив максимальный зум, я поймала в объектив парящее тело. Человек вскинулся, как будто просто повисел на турникете, отдыхая, легко подтянулся и спокойно и непринужденно цапнул планку. Вторая рука показывала… большой палец.
«Придурок чокнутый. Они все чокнутые придурки. Я больше не буду на это смотреть», – твердо пообещала себе я и… простояла еще минут десять, наблюдая, как Седой (его ведь так называли вчера ребята?) начал неторопливо и уже без особых выкрутасов приближаться к пляжику.
Я дождалась того момента, когда он выбрался на берег. К нему тут же бросились друзья, гомоня и явно восхищаясь этим ненормальным. Но, как ни странно, он сам смотрел, не отрываясь, не на них, а в мою сторону. Странное чувство заскреблось внутри, и я попятилась дальше, так, чтобы меня уж точно нельзя было заметить снизу. Постояв еще пару минут, я развернулась и, преодолевая теперь уже встречный ветер, стала выбираться на дорогу.
– Девушка, вам не в центр? – раздался сзади голос с акцентом.
Обернувшись, я увидела невесть откуда взявшееся тут в такой час такси. На переднем сидении маленькой «япошки» с правым рулем уже была одна пассажирка, и поэтому я и решила, ничего страшного в том, что я сяду в машину, не будет. Так-то меня нельзя назвать доверчивой особой. Через минуту я уже скрючилась на неудобном заднем сидении, отходя от пронзительного ветра и приводя в порядок мои отпущенные на свободу непокорные волосы.
Выйдя из машины частника прямо перед больницей, я снова провела минут сорок в больничных коридорах, дожидаясь с обхода маминого лечащего врача. Сидя на жесткой кушетке, которая, наверное, помнила проходящих мимо старушек юными комсомолками с горящими глазами, я от нечего делать просто изучала глубину и фактуру мелких трещин на стенах, чей возраст безуспешно пытались прикрыть ремонтом. Может, в больнице и навели лоск и снабдили самым современным оборудованием, но с тем, что то там, то тут наружу лезут свидетельства прожитого зданием времени, сделать ничего не смогли. Я пробовала заняться предварительным просмотром отснятых кадров и удалить совсем уж испорченные, но очень быстро поймала себя на том, что не могу сосредоточиться на фото. Вместо свинцово-серого сегодняшнего моря я видела его совсем другим. Мистически черным, почти совершенно гладким, словно озеро нефти, с яркими лунными бликами, складывающимися в знаменитую, воспетую тысячами поэтов дорожку. И еще нежным и теплым, ласкающим кожу, подобно трепетному, робкому любовнику, который так боится позволить себе лишнего, хоть и обладает сокрушительной силой. Таким оно бывало в моем детстве, когда я сбегала из дома, только услышав, что мама и дядя Максим ушли спать, а мой мучитель, ставший причиной моего почти добровольного заточения, убрался из дому на очередную гулянку. Именно во время одной из таких тайных ночных прогулок я стала случайной свидетельницей реального секса. И, конечно, мужчиной не мог оказаться никто другой как обязательно мой сводный братец. Будто из миллионов парочек, во все времена занимавшихся сексом на пляже, я просто неминуемо должна была наткнуться на него с очередной однодневной пассией. До этого я, конечно, сто раз видела почти голых, обнимающихся весьма откровенно людей. Ради бога, многие ведут себя, мягко говоря, весьма раскованно даже в общественных местах, находясь на отдыхе. Тут, видимо, срабатывает некий механизм, отпускающий на волю тайные фантазии и обманчивое ощущение оторванности от обычной обстановки, и самоубеждение, что раз ты далеко от дома и об этом никто не узнает, то можно и почудить, и дать волю глубоко спрятанным порочным желаниям. Я давно научилась не замечать чужих прилюдных ласк и никак не соотносить это с собой, не примеривать и не задаваться вопросом, как бы это могло ощущаться, если бы так прикасались ко мне. И в этот раз, шагая по пляжу, я буквально выскочила на парочку, сплетенную в тесных объятиях на мелкой гальке. Замерев, как олень, попавший в свет фар, я стала судорожно размышлять, как бы ретироваться, пока меня не заметили. И в этот момент я услышала голос мужчины и остолбенела, бесстыдно приклеиваясь взглядом к происходящему интимному действу. Арсений говорил тихо, но отнюдь не шептал, явно не особо переживая, что их услышат. Хотя он, наверное, вообще никогда не переживал и от природы не умел испытывать чувство смущения. Тем более его партнерша стонала и охала так громко, что разобрать его отрывистые слова было невозможно, только резало слух, что звучал он более хрипло и грубее, чем обычно. Рассмотреть девушку с моего места я не могла, только широко раздвинутые ноги, между которыми Арсений вклинил свои мускулистые бедра в слегка приспущенных джинсах. Господи, он даже не разделся полностью! Разве это нормально? Да, на нем не было футболки, но он и так их почти не носил летом, откровенно красуясь накачанным торсом. Я пыталась тогда вызвать в себе волну возмущения, убеждая, что он мерзавец, если не соизволил снять даже штаны, прежде чем заняться… этим. Ведь наверняка это должно обижать его партнершу… ну, мне так казалось. Но судя по звукам, долетавшим до меня после каждого плавного тягучего толчка Арсения, его партнерша была всем довольна. А я сама, как идиотка, не могла оторвать глаз от движений волнообразно сокращавшихся мускулов, когда он посылал свои бедра вперед, а затем отступал. Что-то происходило со мной, нечто сродни нарастающей боли и давлению в самых неожиданных местах, и это нечто усиливалось с каждым стоном женщины, которые становились все отчаянней. Сжав до боли кулаки, я заставила себя зажмуриться и начать пятиться. Партнерша Арсения вскрикнула особенно громко, и он на несколько секунд замер.
– Кончила? – он, собственно, не спрашивал, а констатировал, и мой слух резануло, что в его грубом голосе не было и тени нежности или заботы, а только, скорее уж, нетерпение. Разве это нормально?
Женщина ответила что-то невнятное, а Арсений стал вбиваться в ее тело так, точно с цепи сорвался. Исчезли те плавные, скользящие движения. Он просто резко долбился в распростертое под ним тело, и это было настоящим актом агрессии, а не высшим проявлением любви, каким подобное рисовалось в моем воображении раньше. Мое нутро прямо-таки узлом свернуло от этого действа, от глухих шлепков плоти об плоть и от того, что женщина под моим сводным братом от стонов перешла буквально к истошным воплям. От этого всего со мной творилось что-то невообразимо пугающее. Словно одновременно тебя скручивало от подступающей дикой тошноты и в то же время изводило приступом неумолимого голода. Нужно было бежать оттуда, и я, не глядя, шагнула в сторону. И, конечно, именно сейчас под ногу попался брошенный кем-то пластиковый стаканчик, который смялся с поистине оглушающим звуком. Ну и, разумеется, Арсений оглянулся через плечо, позволяя мне увидеть свое сведенное яростной судорогой лицо. Вот тут-то меня будто пнули в спину, и я понеслась как сумасшедшая в сторону дома, закрывая при этом уши руками, потому что не могла слышать несущийся в спину мужской рык.
– Кринникова?! – Мужской голос над самой головой заставил меня дернуться и растеряться от резкого выброса в реальность.
– Госпожа Кринникова? – Мужчина в белом халате смотрел на меня с любопытством, причем, судя по всему, профессиональным, потому как я, наверное, выглядела совершенно и бесповоротно тупящей.
– Эм… нет. Я Орлова. Марина Кринникова – моя мама, – наконец смогла сосредоточиться я.
– Хорошо. Не возражаете, если мы поговорим в ординаторской? – спросил он, чуть улыбаясь, и, видимо, чтобы предотвратить очередной приступ моей тормознутости, пояснил: – Я лечащий врач вашей мамы. Вы просили о встрече со мной.
Я кивнула и пошла за ним, при этом продолжая задаваться вопросом, почему моя память соизволила подсунуть мне именно эту живую картинку из прошлого из-за просмотра только что отщелканных фото. Какая вообще тут связь, или моему воображению совершенно плевать на логику?
