Галина Чередий
Седьмая вода
Глава 8
Арсений
Дорога к объекту, который пытались подмять под себя рейдеры, заняла около часа. К моменту нашего с отцом приезда группа быстрого реагирования уже была на месте и блокировала всех посторонних, пытавшихся проникнуть в офис завода и захватить всю документацию. Нападающих было вдвое больше, чем ребят из опергруппы вместе с нами. Но что могли противопоставить бывшим ВДВ-шникам и отставникам из спецвойск хоть и крепкие, но дилетанты? Ведь при подобных операциях расчет всегда на эффект неожиданности и на то, что толпе агрессивно настроенных молодчиков будут противостоять простые рабочие и управленцы. Но владелец этого завода оказался дальновидным и нежадным и, как только запахло жареным, нанял нашу охранную фирму и не прогадал. Отец дал команду на жесткое задержание, и я был по-настоящему рад выпустить пар и снизить градус бурлящих внутри противоречивых эмоций, которые буквально рвали меня в противоположные стороны.
Приобретенная в последние годы разумная часть моего сознания требовала прекратить любые игры, отказаться от иллюзий и душить на корню все нездоровые фантазии, что будит во мне близость Василисы и ее неоднозначная реакция на меня. Ведь, будь сегодня на ее месте любая другая женщина, я бы трактовал язык ее тела как возбуждение. Но в случае с Василисой я скорее отнес бы это к подавляемому сильному гневу. Рассудок настаивал на том, что мне нужно вообще отказаться от попыток анализировать и мои, и ее эмоции, а, поговорив однажды и расставив все точки в прошлом, просто начать игнорировать Василису как женщину. Пора действительно научиться видеть в ней только сестру, как и надо было с самого начала, а не противника, жертву или средоточие запретной чувственности.
Но вот проблема в том, что другая примитивная часть меня просто с ума сводила потребностью докопаться до сути испытываемых этой женщиной чувств. Причем и ее предполагаемый гнев, и возбуждение были одинаково привлекательны и непреодолимо притягательны для меня. Это было нечто не на уровне «хочу-не хочу», а скорее уж «жизненно необходимо». Темная, дикая и вроде укрощенная часть моей натуры нуждалась в том, чтобы вытащить эти эмоции Василисы на поверхность, заставить взрываться и полыхать, и плевать, что при этом сам сгорю к чертовой матери. Мне было нужно, невыносимо нужно это от нее, не знаю зачем, только вот по-другому прямо никак. И если не видя, не чувствуя запаха, не находясь так непереносимо близко, я еще мог заставлять себя мыслить в правильном, адекватном направлении, то оказавшись в считанных сантиметрах, да еще после звонка этого хлыща столичного… Секунды отделяли меня от того, чтобы совершить что-то по-настоящему глупое и неправильное, то, что окончательно бы превратило происходящее между нами в бардак вселенского масштаба. Или может… может, наоборот, все стало бы на свои месте, как ему и полагалось, не будь я таким тупым и жестоким когда-то. Эй! Прекратить эти фантазии! Это должно закончиться и стать простым и однозначным для нас, а не повергнуть в такой водоворот, что целыми и прежними уже не выбраться. Но как же меня ломало и болело все нутро при мысли о том, что Василиса уедет, вернется на ту территорию, где права на нее принадлежат другому. Да твою же дивизию! Что же это такое! Что, разве здесь эти самые права принадлежат мне? Какие вообще, к такой-то матери, права? Задурила мне голову! Эх, Васька, Васька! Хотя собственное подсознание гадко глумилось, шепча, что особых усилий ей для доведения меня до грани вменяемости никогда не требовалось, достаточно было самого факта присутствия и попыток установить между нами границы, чтобы во мне просыпалось чудовище, желающее снести, стереть на хрен все эти воображаемые рубежи и продемонстрировать, что все и везде – мое пространство. Вот только зачем, кто бы мне сказал!
Два десятка качков лежали мордой в землю и дожидались прибытия наряда полиции в окружении восьми наших парней. Тут же поодаль валялись отнятые у них биты, пруты и даже парочка ломов, явно для того, чтобы вскрывать двери кабинетов и сейфов. Мне прилетело чем-то из этого арсенала вскользь по плечу, но я отвел душу, возвращая любезность. Отцу пришлось дважды одернуть меня, потому что очень уж хотелось продолжения банкета. И сейчас он смотрел на меня пристально, как будто видел что-то, что его беспокоит, хоть и без осуждения.
Один из задержанных, судя по костюму, организатор, вопил, не замолкая, что-то про то, что он судился и будет судиться, а еще о высокопоставленных покровителях и неприятностях, которые нам следует всенепременно ждать в ближайшее время. Такое слышать приходилось и раньше неоднократно, так что особо к его словоизлияниям и угрозам никто не прислушивался. Наряд прибыл практически одновременно с владельцем завода, и следующие два часа были посвящены нудным опросам свидетелей и сбору доказательств. Мы с отцом всегда тщательно подходили к вопросам правовой защиты своих ребят, поэтому под конец у меня уже голова трещала от штудирования каждого слова из записанных полицейскими показаниях, чтобы ни дай боже нельзя было потом что-то вывернуть или истолковать не в нашу пользу. К моменту, когда все следственные действия были закончены, я чувствовал себя вымотанным, и в голове была одна пустота вместо мыслей. Впрочем, сейчас я прямо-таки приветствовал это состояние, потому что это давало передышку от порядком задолбавших вопросов, роящихся в голове с возвращением Василисы. Не то чтобы и раньше они не посещали меня, но когда ее не было рядом, расставлять все по местам и приходить к правильным выводам было просто. А сейчас от этой простоты ни черта не осталось. Разве, разобравшись во всем и получив все ответы, я вдруг прозрею и смогу просто помахать Василисе ручкой, когда она поедет обратно, в эту свою жизнь с друзьями, работой и… прочим? Что-то я сильно сомневаюсь.
Отец тоже, видно, устал и молчал половину обратной дороги. Но как только я стал настраивать себя на то, что сейчас приеду, заберусь под душ, а потом упаду, и до утра меня нет в мире людей и проблем, он решил поговорить.
– Сень, я никогда не лез особо в твои отношения с девушками… женщинами… но тут такое дело, – отец замолк, видно, подбирая слова.
Я же не раскрывал рта, потому что меня посетило чувство странной тревоги и напряженности. На самом деле единожды разговор у нас состоялся. Это было во времена моих прежних похождений, когда девчонки за мной толпами таскались, и доходило до дежурства под двором и даже пару раз до девчачьих потасовок с визгами и выдранными волосами. Одной из них и стал свидетелем отец и сделался таким мрачным, каким я его редко видел. Позвал меня в кабинет и молча указал на стул, продолжая хмуриться.
Я, по своему тогдашнему обыкновению, вальяжно развалился, готовясь к лекции о раздолбайстве и возмущении соседей из-за разыгравшейся сцены.
– Арсений, ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать – подобные вещи не должны случаться, – начал он своим обычным командным голосом.
– Даже не представляю, как бы я мог предотвратить это, – ухмыльнулся я. – Я никого из них не звал и ничего ни одной не обещал. Какие ко мне вопросы?
– То безобразие, что произошло на улице, целиком и полностью тобою спровоцировано, и ты несешь полную за это ответственность! – припечатал отец, и я невольно сел прямо под его суровым взглядом.
– С какой стати? Если они сами, идиотки, напридумывали себе, я-то при чем? – огрызнулся я, хотя в глубине души уже тогда знал – отец прав.
– Так обращаться с девушками, женщинами – недостойно и низко. Мужчина, если он таковым является по своей сути, никогда так не поступает. Подумай, что было бы, если бы это увидел не я, а Марина или Василиса?
На самом деле уж кто-кто, а Васька была свидетельницей подобного раньше, что заметно поднимало градус ее и без того немалого презрения ко мне. И упоминание об этом вызвало злость. А вот при мысли о том, что Марина присутствовала бы при той кошачьей драке, меня накрыл удушливый стыд.
– Достойно следует обращаться лишь с достойными женщинами, а если эти сами виснут и липнут – не отцепишь, то с какой стати мне с ними носиться, как с писаными торбами? – Вот уж посетившее меня чувство вины я точно демонстрировать не собирался.
– Ты сам выбираешь свое окружение и тех, с кем сближаешься. И значит, тоже только сам несешь ответственность за то, какие люди рядом с тобой. А если ты их не считаешь заслуживающими уважения и порядочного обращения, то можно ли тебя причислить к числу достойных? А что касается женщин, какими бы они ни были – я всегда считал, считаю и буду считать, что мужчине с ними нужно либо вообще не общаться, либо общаться с должным уважением. На этом все, что я имею тебе сказать. Свободен!
– Сеня, сынок, – наконец решил продолжить отец, возвращая из прошлого. – Ты уже не в том возрасте, когда мне нужно учить тебя. Хочу только сказать… есть такие моменты в жизни мужчины, когда нужно быть полностью уверенным в том, что делаешь. Если протягиваешь за чем-то руку, ты точно должен знать, что именно это тебе нужно. Причем не на время, не на сию минуту, а навсегда. Понимаешь меня?
Я испытал секундное желание прикинуться идиотом, до которого не доходит, но тут же устыдился. Вышел я уже давненько из того возраста, когда мог ускользать от честных ответов и ответственности за поступки, прячась за хамством и якобы полным отсутствием совести или злостным непониманием. Поэтому все, что я мог, – это пробормотать: «Понимаю, пап». И лишь спустя минут десять я решился спросить совета, впервые в жизни. И заставить себя было совсем не просто. Но с другой стороны, меня всегда восхищали отношения отца и Марины, хотя с моей матерью ничего у него не срослось, так у кого же спросить, как не у него. Никогда отец не сказал ни единого дурного слова о женщине, которая, произведя меня на свет, сочла семейную жизнь и воспитание ребенка чрезмерной обузой для себя. Ну, опять же, это я так думаю, потому что отец не комментировал и не обсуждал это со мной. А если так, то значит, что, даже делая все правильно и по совести, как мой отец, ты не получаешь гарантии, что будешь счастлив и сделаешь счастливым близкого человека.
– Как мужчина должен узнать… что это твое? А уж тем более навсегда. – Я смотрел прямо перед собой, сосредоточившись на темной дороге, хотя на самом деле основным сейчас был слух.
– Сень, а я и не говорил, что ты можешь узнать – твое или нет. Близкий человек не вещь, не питомец, чтобы быть твоим или вообще чьим-то. Тут вопрос в том, готов ли ты стать его опорой, взять на себя обязательства, а не определиться с правами собственности. Ты либо делаешь это, либо должен честно и окончательно отойти в сторону, если видишь, что не тянешь, или это не тот человек, для которого ты готов пойти на это. Тут все просто. Сомнениям не остается места.
– Но ведь она… этот самый человек тоже должен хотеть этого. А если не хочет? Если ты не сможешь дать… всего… то есть как узнать, достаточно ли того, что делаешь, или нет? Вдруг вся твоя забота ей просто не нужна, как и ты сам? – Неожиданно ощутил себя потеющим, как на экзамене… хотя разве я на экзаменах потел?
– Сомнения, Сень. До тех пор пока здесь, – отец постукал по лбу пальцем, – плодятся эти «если», значит, есть сомнения. А раз так, то лучше уйди с дороги.
– А если… – твою же ж с этими «если», – может, я не готов уйти!
– Сеня, ты мужик. Такие вещи должен точно знать, – отец отвернулся, вглядываясь в темноту.
Я понял, что он дает мне шанс самому продолжать этот разговор или прекратить его. И я решил, что продолжить не готов. Может, когда мы сможем наконец поговорить с Василисой нормально, а не так, как сегодня, срываясь на прежние заезженные рельсы, у меня и появится это мифическое знание, о котором сейчас сказал отец. Пока же мне эта однозначная уверенность представлялась чем-то из разряда фантастики.
Рагу на кухне все же было, правда, уже едва теплое, и хотя казалось, я устал так, что о еде просто думать не могу, на удивление проглотил изрядную порцию. Раньше я частенько высмеивал кулинарные таланты Василисы, конечно, чаще из вредности, но вот сегодня подумал, что сто лет не ел ничего вкуснее. Поднявшись наверх, я со вздохом отметил отсутствие тонкой полоски света под дверью Василисы. А с другой стороны, я разве был сегодня готов продолжить разговор? Скорее уж нет. Отец тут прав. Нужно мне в себе первым делом разобраться, а потом уже ждать ответов от Василисы.
Выйдя на общий для наших комнат балкон, я сел прямо на пол и откинул голову на стеклянную перегородку, что столько лет была непреодолимой преградой между мной и тем самым желаемым. Я должен знать, чего хочу? Ее хочу. Обнаженную, замершую испуганной ланью подо мной, не знающую, чего ожидать. Глядящую широко распахнутыми огромными глазищами своими. С дрожащими губами, с которых так и не сорвалось нужное тогда признание и предупреждение. Но и слов упрека тоже не было, и это мучило еще сильнее. Как и собственная тупость и черствость. Мне бы не ждать ее жалоб, ведь мог бы уже вызубрить, Васька не из тех, кто жалуется, а сразу в ногах ползать и прощения вымаливать, а я только смаковал чувство столь долгожданной победы. Не смог скрыть своего торжества, безмерного кайфа от того, что не просто получил то, что так невыносимо втайне желал, но и оказался первым. Не дал ничем почувствовать, что нисколько не злорадствую, как прежде, а с ума схожу от шальной радости, получив такой незаслуженный подарок. Но не смог, не захотел, струсил. Вместо того чтобы открыться, поделиться настоящими чувствами, как только опомнился, повел себя как всегда. Так, словно не случилось ничего хоть сколько-то важного. А ведь видел, как щеки Василисы тогда запылали уже не от возбуждения, а от смущения. И это я, я та скотина, тварь неблагодарная и бесчувственная, которая своим малодушием, страхом перед бурлящими внутри эмоциями заставила ее устыдиться самого интимного прекрасного мгновения.
Я повернул голову, прижимаясь щекой к холодному стеклу. Как же я хочу все исправить. Если не во всем, то хотя бы в том самом моменте нашей близости. Хочу снова проводить по ее коже руками и губами и пьянеть, наблюдая, как она покрывается мурашками, как съеживаются ее соски, словно от холода. Слушать, как дыхание то замирает вовсе, то становится жадным, практически всхлипами, как будто она тонет в диком водовороте паники и растущего возбуждения, утягивая меня за собой. Ловить влажными пальцами первую дрожь ее тела… потом еще и еще. Упиваться тем, как взгляд туманится, как даже малейший контроль ускользает, и она больше не пытается его удержать. А потом сорваться следом самому. Отпустить себя, утонуть в ней, срываясь в это безумие между нами без всяких тормозов. Шептать, рычать, стонать, выворачивать себя словами наизнанку, чтобы видела, что творит со мной. И вечность потом ни черта не видеть от темноты в глазах и только содрогаться под сокрушительными волнами огня и холода, прокатывающими по телу, пока твой разум в отключке. А потом все снова, но уже медленно смакуя и чувствуя каждую мелочь, прикосновение, нюанс так, чтобы запомнить, укоренить в нас, сделав чем-то постоянным, нестираемым, неудаляемым никакой силой. И только когда немного перестанет ломать и колбасить от этой зверской потребности быть в ней, лежать, гладить, пропускать сквозь пальцы ее волосы, касаться губами влажной кожи и чутко прислушиваться, как рваное после секса дыхание становится расслабленным сонным посапыванием. Да, именно этого я сейчас хочу, от этого меня рвет и вяжет в узлы одновременно. Но похоть, вожделение – это проходящие вещи, уж я-то как никто это прекрасно знаю. И то, что я продолжаю так упорно желать Василису – это все моя гадская упертая натура, с которой борюсь изо дня в день. Как бы противно и пошло ни звучало – не «наелся» я ею. Лишь попробовал. И забыть теперь не могу, все катаю вкус на языке. Да и чувство вины сидит в черепе, как гвоздь. Сколько раз уже передумано, пережевано, перефантазировано, как мог бы, да не сделал, что сказать нужно было…
Вот только, сложись тогда по-другому, готовы ли мы были бы к иному развитию отношений? Я уж точно нет – дебил-дебилом был. Так что, может, это Васька нам обоим огромное благо сделала, избавив от необходимости строить что-то, для чего не было ни фундамента, ни навыков? Тогда, может, и да. А сейчас? Разве готов взять на себя ответственность за ту, к которой так тянутся мои загребущие, трясущиеся от вожделения руки? И упиралась ей куда эта моя готовность и ответственность, даже будь они точно в наличии? Ага, засунь себе, Сень, свои «хочу», куда солнце не заглядывает, и иди подрочи в душе, первый раз, что ли? У Васеньки и без тебя в жизни полный комплект и порядок. Вон, мужик имеется. Звонит, переживает. Надеюсь только, что не такой же мудак, как Марк. А то у Васьки, похоже, патологический талант притягиваться ко всяким уродам и змеюкам подколодным. Сейчас Марину на ноги поставим, и только Василису тут и видели. Вот, кстати, о змеях. Надо кого-то из ребят поставить походить на всякий пожарный за Василисой. Мало ли, что эта психованная Ольга решит вытворить. Или не мелочиться и за ней тоже назначить кого-то посмотреть? Вот только нужно так, чтобы отец не знал, что я парней выдергиваю. Ему сейчас еще и беспокойства за Василису не хватало, не мальчишка уже, и сердце не то, что раньше. Сам со всем справлюсь и договорюсь с мужиками, чтобы не трепались, за кем ходят и почему. Ладно, это уже все завтра.
Я потер лицо руками и последний раз посмотрел сквозь стекло на плотные шторы, через которые не пробивалось никакого признака света. Спи, Васька, заноза ты моя. И я пойду, пожалуй. Глядишь, мне приснится сон, в котором ты запрыгнула на меня прямо на кухне и сама отымела так, что коленки подогнулись. Ага, и проснусь я, как в ранней юности, мокрым, но зато, мать его, счастливым! Эх, Сень, ты дебилом не был, ты им остался!
Глава 9
Василиса
К своему стыду, Кирюше я так и не позвонила. Подержала телефон в руках, посмотрела на его фото и поняла: если сейчас стану говорить, он поймет, в каком я раздрае, и тогда точно не сработают мои уговоры не приезжать. Из нас двоих не я обладаю актерским талантом, так что мне его даже при всем желании бодрыми фразочками не обмануть. Не говоря уже о том, что ни одной из них у меня в запасе нет. Вот честно, мало веселья в необходимости сообщить Киру, что в ближайшие два-три месяца я не вернусь. Поэтому все, на что меня хватило, – это отправить эсэмэску: «Со мной все хорошо. Я позвоню завтра. Люблю тебя!»
Да, блин, я гений коммуникации, и спасибо огромное Кириллу за простой ответ: «Ок. Я тебя тоже», не стал перезванивать и засыпать вопросами.
Я все же закончила готовку и, убрав за собой, с полчаса послонялась по дому, постоянно выглядывая в окна. Сама не знаю зачем открыла дверь в комнату Арсения, но так и не вошла, словно меня удерживал какой-то силовой барьер. Прихватив плед с дивана, я закуталась и вышла во двор. Ветер тут же стал пробираться под плотную колючую ткань, будто желая согреть свои замерзшие пальцы теплом моего тела. В рассеянном свете уличного фонаря все успевшие расцвести мамины тюльпаны были серо-коричневатыми, как будто принадлежали миру призраков. Огромный старый орех чернел на фоне неба и слегка раскачивал ветвями – то ли пугал меня, ставшую почти чужой этому месту, то ли приветствовал, предлагая вспомнить, сколько часов случалось провести в его тени с альбомом, погрузившись в мир моих фантазий. Но как назло вспомнилось совсем другое. Такое чувство, что с момента приезда вообще все картины из моего прошлого будто прошли сквозь своеобразное сито, в котором на самой поверхности остались только те, что связаны с Арсением, а остальные просыпались сквозь, и собрать их никак не выходит. Вот и сейчас я не могла отчетливо воскресить в памяти ни одного рисунка, на которые тратила много часов, а иногда и дней, но будто снова ощущала, как грубая кора впивается в кожу спины, потому что я что есть сил вжимаюсь в ствол, отчаянно желая получить хоть один лишний сантиметр пространства от моего персонального демона, нависшего надо мной.
Тот день я считала своим личным праздником, ведь все отмечали проводы Арсения в армию. А это значит, у меня впереди счастливые месяцы свободы. Никто не будет маячить угрожающей тенью за спиной, стоит хоть кому-то приблизиться ко мне. Никто не будет высмеивать каждый мой шаг, манеру одеваться, говорить… Не будет запугивать и унижать любое существо противоположного пола, имевшее неосторожность приблизиться, а уж не дай бог заговорить со мной. И вообще, у меня, наконец, начнется нормальная жизнь. Буду ходить куда хочу, причем сама по себе, и плевала я на всяких!
Веселье шло полным ходом. Со стороны внутреннего двора слышались музыка и смех – в основном девчачий, и я недовольно поморщилась. Вот предлагали же мама и дядя Максим Арсению отгулять проводы в кафе, так нет же, он с чего-то уперся – только дома. Главного дружка моего сводного брата Марка Зарицкого проводили в армию еще полгода назад, так что сегодня из гостей были всего с десяток парней, из тех, что вечно смотрели на них с Марком, восхищаясь непонятно чем, и в два раза больше девчонок. Как я узнала от Ольги, которая тоже напросилась на «отвальную», мой братец сейчас, типа, ни с кем не встречался. Как будто он когда-то умел это делать! Так вот почти все девчонки, кроме тех, что пришли со своими парнями, были из когорты грезящих о том, что именно ее Арсений попросит ждать его из армии. Глупость несусветная, ну не могли же они верить, что такой, как он, и в самом деле нуждается в этом? Да он забудет об этой девушке раньше, чем город покинет! Но как пояснила Ольга, никого по большому счету это не волнует. Просто это даст право случайной счастливице называть себя девушкой Арсения Кринникова, по крайней мере до тех пор, пока он не вернется и не исправит своим поведением данное недоразумение. Поэтому-то все девчонки за столом и вырядились, как на конкурс «Мисс Вселенная», и из кожи вон лезли, чтобы поразить этого самовлюбленного придурка – виновника торжества. Прямо какие-то ритуалы, лишенные для меня всякого смысла! Я же ускользнула из-за стола сразу вслед за мамой и дядей Максимом, которые, пожелав молодежи хорошо повеселиться, ушли, давая понять, что, так сказать, официальная часть мероприятия окончена. Ольга отказалась уйти со мной, сказав, что посидит еще немного. Заходить в дом и отвечать на вопросы я тоже пока не хотела и поэтому устроилась на своем обычном месте – любимых качелях под старым орехом. Поджав под себя ноги, я слегка раскачивалась, запрокинув голову и глядя на звезды, казавшиеся мне особенно яркими из-за того, что мое настроение стремительно двигалось вверх. Вот уже завтра Арсений помашет нам всем ручкой и поедет в учебку, а я стану свободной. Что делать с этой свободой, я не слишком четко представляла, и само слово имело тонкий привкус грусти, противоречащий той радости, которую мне уж точно полагалось испытывать.
Неожиданно качели остановились так резко, что я практически слетела с них. Оказавшись на ногах, я обернулась, хотя и так уже поняла, кого увижу позади. Даже не узнай я запах Арсения – знакомую мне смесь ароматов парфюма, его тела и агрессии, ледяной поток мурашек, всегда возникающий, когда он близко, быстро бы развеял мое неведение.
– Ну, где бы ты еще могла быть? – усмехнулся братец в своей обычной самодовольной манере. Тоже мне, гений сыска.
– Чего тебе? – ощетинилась я, отступая подальше и тут же натыкаясь на толстый ствол дерева.
– Поговорить надо, Вась. – Надо же, я сегодня даже не лягушонка костлявая? Хотя так он меня уже давненько не называл. Теперь все чаще он меня в насмешку Царевной-лягушкой величал.
– С каких пор у нас темы для разговоров появились? – напряглась я еще больше.
– Ну, я-то с тобой все время говорить пытаюсь, это ты у нас больше молчунья. Прямо слова не допросишься. Что, не пристало Снежной Королеве с простыми смертными болтать? – Он, оттолкнув качели, шагнул еще ближе ко мне.
Я же только вздохнула. Вот и новое прозвище не заставило себя долго ждать. Ну и что с ним разговаривать-то?
– Знаешь, думаю, тебя твои друзья-подружки заждались. – Я попятилась, обходя ствол. – А ты, если что сказать мне хочешь, можешь письмо написать. Обещаю его даже прочитать. Когда-нибудь.
Но тут Арсений метнулся вперед и оказался прямо передо мной. Он уперся руками в ствол по обе стороны от меня на уровне плеч и наклонился вперед.
– Мне как-то в устной форме сподручнее, – недобро пробормотал он у самого моего лица, и я уловила легкий запах алкоголя.
Арсений нигде не касался меня. Ни единым сантиметром тела. Но я чувствовала себя зажатой в клетке, буквально стиснутой его близостью и энергией до невозможности шевельнуться или вдохнуть. И даже те крошечные порции воздуха, что мне удавалось втолкнуть в свои легкие, я вынуждена была делить с Арсением. Сердце зачастило так, что у меня зашумело в голове.
– Отойди, – прошептала я и подняла руки, желая упереться в его грудь и оттолкнуть.
Но мои ладони замерли в сантиметре от тела Арсения, как будто меня сковал паралич, и я в отчаянии глянула в близкое лицо мучителя. И у меня вдруг колени ослабели от того, как он смотрел на мои руки. Это было ожидание, но не терпеливое, а голодное, злое, требовательное и пугающее меня, как все в нем. Я сжала руки в кулаки и прижала к себе, а Арсений, гневно рыкнув, как взбешенное животное, откинул на секунду голову назад и набрал полные легкие воздуха, будто собираясь заорать. Но потом шумно выдохнул и снова подался вперед, теперь почти касаясь моего уха губами.
– Слушай меня, Васька. Слушай и хорошенько запоминай, – зашептал он, и от сдерживаемой ярости в его голосе меня до костей проморозило. – Не дай боже, пока меня нет, ты с кем-нибудь замутишь. Только попробуй подпустить к себе какого-то ушлепка рукастого, и я его живо смертником сделаю. Моя сестра ни с какими неудачниками встречаться не будет! Поняла меня?
Арсений оттолкнулся от дерева и, развернувшись, как ни в чем не бывало зашагал своей развязной походочкой обратно.
– Да иди ты! Я и не сестра тебе вовсе! – Моя смелость запоздало вернулась ко мне, как только он перестал давить на меня своим чрезмерным присутствием. – Да что ты мне сделаешь!
– Тебе – ничего. Но я предупредил, сестричка, – беззаботно бросил братец и исчез в темноте.
Я погладила шершавый ствол рукой, вспоминая, как сидела тогда еще больше часа, прижавшись спиной к дереву, и ревела, сама не знаю почему, слушая звуки недалекого веселья.
Ветер окончательно добрался до меня, и зубы стали выстукивать чечетку. В дом я возвращалась почти бегом. Свернувшись в постели калачиком, я еще какое-то время прислушивалась, но так и уснула, не дождавшись возвращения дяди Максима и Арсения.
Утром дядя Максим постучал в мою дверь и спросил, хочу ли я ехать в больницу. Я быстро собралась и, даже не став завтракать, вылетела во двор. Машины Арсения уже не было. А может, он вообще не ночевал? Раньше это было для него нормой, вряд ли что-то поменялось.
– Чего ты так бежишь? – удивился Максим Григорьевич. – Я бы подождал, без тебя не уехал. Хоть поела?
– Да я в городе чего-нибудь перехвачу, – отмахнулась я.
– Ну и зря. Там Сеня сыр твой любимый, который настоящий адыгейский, на базаре купил. Пропадет ведь. Его ж никто, кроме тебя, не ест, – вздохнул мужчина, выруливая на дорогу и не замечая моего удивленного взгляда.
Визит в больницу прошел почти как обычно. Нам повторили то же, что и раньше – без изменений. Если мама придет в сознание, нам тут же сообщат. Попрощавшись с дядей Максимом на больничной парковке, я решила опять побродить и на этот раз уж хоть подготовиться к разговору с Кириллом. Но желудок жалобно заныл, откровенно намекая, что неплохо бы в него хоть что-то положить.
Апрельское солнышко подпекало уже серьезно. Мелькнула мысль, что Кирилл в этом году не поддразнит меня моими первыми веснушками, которые я так не любила, а он вечно подлавливал и чмокал в нос, моментально покрывающийся этими мерзкими пятнышками, если я забывала его защитить от этой напасти кремами с UV-фильтрами. «Расслабилась ты, столько лет не приезжая в родной город в это время года, забыла, что на майские днем уже почти жара и в море иногда можно купаться, и солнца, соответственно, тут предостаточно», – подумала я, выбирая самый тенистый уголок открытой террасы кафешки, и присела за столик в ожидании своего кофе по-восточному.
Прихлебывая принесенный через десять минут напиток мелкими глоточками, я вдруг подумала, что за такой кофе недавний знакомец Геша получил бы как минимум выговор «с занесением»: некрепкий, пенка моментально расползлась по краям, смолот как для эспрессо… При воспоминании о шумной веселой компании кайтеров улыбка невольно наползла на мои губы.
– Мы там, значит, массово волнуемся, а она сидит тут, лыбится! Не, вы только посмотрите на нее! Ты почему так далеко от воды забрела, Русалочка? У тебя же жабры пересохнут, а фонтаны только послезавтра включат! Таки как прикажешь тебя спасать?
Я оторвала взор от чашечки и встретилась взглядом со смеющимися серо-зелеными в рыжую крапинку глазами Леси, деловито отодвигающей соседний стул за моим столиком.
– Че пьем? Фу-у-у, ты же это несерьезно? Девушка! Девушка-красавица! О, на красавицу всегда быстрее откликаются.
К нам подскочила девочка-официантка, которая при виде Рыж немного взгрустнула, но все-таки подошла принять заказ.
– Э-э-э, Дарина? Ага, вообще-то я этот бейджик на другой девочке видела, ну да не суть. Дариночка, вы вот эту чашечку у нашей Русалочки заберите, пожалуйста, а нам принесите кофе, сваренный по-восточному на молоке, без сахара, в средних чашках. Но только вы там Арсену шепните, что пришла капризная, громкая, вредная, сумчато-беремчатая дамочка, мол, стучит кулаком и требует мелко смолотый Марагоджип, который сама же уважаемому Арсену Миграновичу и принесла.
Я только вздохнула, сразу и моментально смирившись с застигшей меня в пути стихией, зовущейся Рыж, которая, царственным кивком отпустив девушку, повернулась и уставилась на меня своими пронзительными глазищами.
– Я совершенно точно знаю всей своей рыжей кучерявой сучностью, что улыбалась ты за нас и думала тоже за нас. Мы же такие сла-а-авные, правда? И ты по нам соскучилась. И хочешь к нам в гости. Но не знаешь, как нас найти. Вот и заливаешь тоску и печаль жутким пойлом, хотя могла бы пить не просто хороший, а самый лучший в этом городе кофе. – Рыж хитро прищурилась и подняла вверх указательный пальчик, унизанный набором тонких золотых и серебряных колечек. – Но добрая и вечная я прямо сейчас разрулю проблемы сразу нескольких замечательных человеков, которых люблю, не знаю по какой причине. С первого, заметь, с первого самого взгляда люблю! Эх, опять, правда, получу по шапке за то, что лезу, куда не просят. Законы космоса, понимаешь, нарушаю. Бесцеремонничаю, видишь ли. А как тут с вами церемонии чайные китайские разводить, если у вас все на лицах да в глазах написано, а слов из вас клещами не вытащить! Заставляете красивую беременную девушку нервничать и переживать за вас, ночами сны всякие видеть, вот, по всему городу, опять же, бегать, искать вас…
