Амалия Март
Пока я спала
Не верится.
Все как во сне.
Впрочем, уже через секунду громкий плач из детской из него вырывает.
Глава 9
Он животное.
В хорошем смысле.
Эти руки, эта его борода. Завел меня с пол-оборота, и я тут же поверила в сказку про “жили долго и счастливо”. И почему я раньше на таких вот мужиков-мужиков не заглядывала? Такой пласт утех пропустила!
Я тихо взвизгиваю, когда большие мозолистые руки сжимают мою талию до хруста костей и подсаживают на стол. О, да. Мне нравится такой поворот. Обхватываю йети ногами, чтобы не сбежал, и начинаю скоро расправляться с пуговицами на рубашке. Испытываю едва уловимое чувство проблеска памяти. У меня давненько этого не было. Да. Это не прямо воспоминание, но твердая уверенность. Не было. Давно. Все тело в предвкушении!
Муж тяжело дышит, прожигая взглядом на моем теле горячие дорожки. Губы, шея, ключицы, грудь. Погоди, ты еще лучшее не видел! Или видел? Конечно, видел, вот я глупая. Ну так сейчас увидишь больше! Или он уже знает все мои фишечки?
Черт. Это же для меня все впервой, ново и горячо, а он наверняка меня уже вдоль и поперек ̶р̶а̶з̶л̶о̶ж̶и̶л̶ изучил. От этой мысли становится даже немного грустно. Но я достаточно эгоистична, чтобы радоваться, что не он на моем месте, а я, и испытаю сейчас что-то феерическое, потому что со мной это еще не происходило.
Пуговицы поддаются легко, и уже через мгновение я распахиваю полы рубашки, чтобы продемонстрировать, что под ней ничего нет. Что? Я подготовилась.
Тянусь к бородатому мужу за поцелуем, но он останавливает меня за плечи.
– Марсель, – говорит, смотря в сторону коридору.
И тут я слышу. Да, точно. Ребенок плачет. Просто я не привыкла реагировать на такие звуки, я с ними себя не ассоциирую.
– Нужно его покормить, – Миша берется за полы моей рубашки и сводит их вместе, а затем делает шаг назад, выпутываясь из моих ног. Отстой. Надеюсь, он не намекает на то, что это сделать должна я?
Кидаю взгляд на свою грудь, пытаясь определить, являюсь ли молокозаводом для маленького существа за стеной. Я бы почувствовала, да? Типа, она же должна становиться больше, пышнее там, тяжелее, не? А у меня все та же аккуратная двоечка, гордо держащая форму.
– Я сделаю смесь, – Миша поворачивается к кухонным шкафам, уверенно достает синюю коробку, встряхивает, снимает крышку. – Ты пока иди его покачай.
Фух, пронесло. Но покачать?
– Э… нет, я…
– Боишься? – муж оборачивается и стреляет взглядом в мою все еще неприкрытую грудь.
– Я совершенно ничего о детях не знаю, – почему-то шепотом отвечаю я.
Вроде как выдаю свою страшную тайну.
Слезаю со стола и застегиваю пару пуговиц. Криво. Я бы предпочла снять напряжение, которое сама же и создала. А еще, чтобы именно в этот момент память сошла на меня лавиной. Я боюсь детей. Своего – в тысячу раз сильнее, чем какого-то незнакомого. Что мне с ним делать? Как? Почему?
Последнее – все еще обращено к насмешливой вселенной, закинувшей меня в эту альтернативную вселенную моей собственной жизни. Правда, за что так со мной? Почему я? Как откатать обратно всю эту дичь?
– Просто покачай кроватку, погладь его по спинке, я сейчас приду, – учит меня Миша, отсыпая мерными ложечками смесь в неизвестно откуда взявшуюся бутылочку.
Я беру себя в руки – бред, ничего я никуда не беру, просто делаю видимость – и иду в направлении детской комнаты. Медленно. Эгоистично пытаясь отсрочить знакомство с собственным сыном. Но от разрывающего мое сердечко крика, шаг прибавляю. Это, наверное, тот самый инстинкт, да? Материнский. Его проблески!
Вхожу в детскую и сразу к кроватке.
Ребенок стоит, держится пухлыми ручками за перилку, лицо красное, давится слезами. Зрелище не для слабонервных. Это точно из-за еды? Вот так истерить, потому что хочешь есть, серьезно? Опасливо подхожу ближе, хватаюсь за угол кроватки и пытаюсь ее покачать.
Марсель валится на свой упакованный в огромный памперс попец, на секунду умолкает, а потом разражается неслыханном мне ранее звуком. О, господи, господи.
В стену смежную с соседней квартирой слышится глухой стук. Там живет кто-то очень нервный. Меня кидает в панику. Что же делать, что делать?
Я качаю кроватку сильнее, в надежде, что мелкий крикун замолчит и завалится на бок, крепко засыпая. Не зря же придумали этот хитрый механизм! Но с отчаянием понимаю – ни фига. Его эта качка нервирует еще сильнее. В стену снова отборно… стучат. “Спинка!” – вспоминаю я. Погладить по спинке!
Делаю осторожный шаг ближе к кровати, протягиваю руку к малышу и касаюсь его спины. Так осторожно, словно подбираюсь к бешеному койоту. Ребенок плакать не прекращает, но вскидывает на меня свои мокрые глазки и тянет вверх руки.
О, боги. Он хочет на ручки!
Вот оно испытание на прочность: моих нервов и рук. Потому что он офигеть тяжелый! Не так я представляла себе младенца. Или его уже нельзя считать младенцем? Сколько ему там? Миша же говорил, точно говорил. С кратковременной памятью у меня тоже проблемы?
Руки отваливаются держать плачущего и дрыгающего конечностями ребенка на вытянутых руках. Как его взять-то правильно, божечки? Давай, злополучный инстинкт, самое время проснуться!
Прижимаю малыша к себе, перехватывая за спину. Покрепче. Ну чего он дергается? Почему так орет?
Вспоминаю все, что когда-либо видела о младенцах, плаче, матерях и начинаю подпрыгивать на месте. Укачиваю. Марсель от этой тряски, видимо, знатно офигевает и забывает, что надо плакать. Цепляется пухлыми ладонями мне в волосы и тянет их в очень слюнявый рот.
– Фу, кака! – пытаюсь вытянуть из его смертельной хватки локоны.
– Он не собачка, – тихо смеется подоспевший муж. – Не надо, Марс, смотри, – аккуратно подносит ребенку смесь и тот жадно обхватывает бутылочку пальцами.
Присасывается к резиновому носику и кладет голову мне на плечо. Прикрывает глазки и шумно дышит носом, пока глотает смесь.
А он прикольный.
Когда не орет. Как маленький плюшевый зверек.
– Возьми его снизу, ему неудобно, – Миша берет мою правую руку и перемещает под подгузник. Так, действительно, удобнее и Марселю и мне, он перестал съезжать по мне вниз. – И садись, – кивает на сложенный диван.
Я аккуратно присаживаюсь, Марсель тут же устраивается на моих руках, как в колыбели: укладывает головку на сгибе локтя, ножки на моих коленях. Словно это хорошо отработанная схема. Через несколько секунд его глаза окончательно слипаются, и бутылочка выпадает из рук и рта. Он слепо шевелит губами, пытаясь нащупать соску и начинает недовольно кряхтеть, когда ничего не выходит.
Миша садится на пол возле моих ног и поправляет бутылочку так, чтобы сын получил свою дозу спасительной смеси. Я поднимаю на мужа глаза, он смотрит в мои.
Это чертовски странный момент. Неправильный. Искаженный и ломанный, как из отражения кривого зеркала.
Но какого-то лешего я испытываю необъяснимое чувство тепла в груди.
– Он тяжелый, – шепчу мужчине напротив.
– Да, крупный пацан, – почти улыбается Миша. Его взгляд то скользит по моим рукам, то возвращается к Марселю, который, похоже, уже в крепкой спячке.
Я отрываю ступню от пола и веду пальчиками по мужскому колену вверх, как бы напоминая, на чем мы остановились. Мы же продолжим? Муж резко вскидывает голову и впивается в меня потрясенным взглядом. Что? Мы никогда не устраивали хорошей прелюдии?
– Кхм, – откашливается он. – Давай уложу его, – Миша подхватывает сына под спину и ножки и встает с ним на руках.
Оставляя меня недоумевать.
Хотя нет, все правильно, не будем терять время на эти игры.
Он подходит к кроватке, нагибается, чтобы уложить ребенка и прикрыть его одеялком. Я тоже встаю и ровно за его спиной начинаю расстегивать пуговицы на своей рубашке.
Раз, два, три – к тому времени как муж разворачивается, я снова топлес.
– Что ты?.. – разве взгляд голодного мужчины должен быть таким ошеломлённым?
– Уложишь и меня? – томно шевелю плечиками, пытаясь сбросить рубашку окончательно.
Миша делает решительный шаг ко мне, я поднимаю лицо вверх, готовая встретить его такие захватывающие губы по пути. Но он сгребает полы моей рубашки и снова укутывает меня, как ребенка.
– Я лягу здесь, – хрипло говорит он.
– Что? С чего это? – говорю громче, чем надо, и Марсель в кроватке тут же принимается кряхтеть.
Мой страстный йети-обломщик снова отходит к детской кроватке и принимается ее раскачивать, как я несколькими минутами ранее.
– Тебе нужен отдых. Я займусь Марсом, – большая шершавая ладонь взмывает вверх и очерчивает лицо в жесте вселенской усталости.
– Серьезно? – брови сами ползут вверх. Точно евнух. А отношения у нас платонические.
Красота.
Кладу дрожащие неудовлетворённым гневом пальцы на пуговицы и уже в который раз за вечер продеваю их в петли.
От резко вскинутых бровей швы начинают ныть. Касаюсь подушечкой пальца кожи под дурацкими рубцом и чувствую что-то липкое. Только этого мне не хватало.
– Черт, – смачно выругиваюсь.
В полутьме детской комнаты не разглядеть, что за мокрое пятно я растираю на пальце, но вряд ли из меня начал течь мед. Скорее уж яд выходит. Вместе с кровью.
– Что такое? – обеспокоенно интересуется муж, продолжая укачивать Марселя в кроватке.
– Да шов… намочила его, пока мылась, – снова прикладывают пальцами под бровь. Определенно, пошла кровь. – У нас есть пластырь?
– Надо посмотреть.
Миша отпускает кроватку с притихшим сыном и надвигается на меня суровой глыбой. Полумрак делает его черты лица более угловатыми и жесткими, а взгляд по-настоящему темным. Разительные перемены с тем человеком, что сидел у моих ног буквально мгновения назад.
Он останавливается совсем близко и хмурит брови в уже знакомом жесте, разглядывая меня. Явно неудовлетворенный увиденным, становится ещё мрачнее. Можно смело вешать табличку "лицо анти-секс".
– Пошли, – кивает на дверь и касается моего плеча в противовес взгляду – очень мягко.
Я разворачиваюсь на выход, Миша притормаживает у детского комода и открывает верхние ящики по очереди, пока не достаёт большую коробку.
– Иди на кухню, – кратко инструктирует мой затылок.
Я забираюсь на полюбившийся мне стул у окна с ногами, упираю голые ступни в батарею. Шов над бровью немного ноет. Черт, надо было взглянуть по пути в зеркало, насколько там все страшно. Смотрю на указательный и большой палец левой руки – подушечки уже стянуло красноватой пленкой застывшей крови. Плохая идея, плохая. Не надо смотреть, не люблю вид крови.
Голова начинает кружиться, я прикрываю глаза.
Зря, наверное, пила. И легкомысленно полезла в душ. И хмурого йети так топорно пыталась соблазнить. Все сложилось в череду дурацких решений, где я сижу окровавленная на кухне и по-прежнему ни черта не помню. Блеск.
Амнезия – Я
1:0
– Болит? – на кухне появляется муж, я открываю глаза, чтобы снова встретиться взглядом с суровым совершенно чужим для меня человеком.
Кого я пыталась обмануть. Экспресс-знакомство никак не простимулирует память. Тело тоже его не помнит, хотя было и не против продолжить. Но эти колючие поцелуи не рождают внутри знакомое чувство правильности или хотя бы отклика души. Просто голое влечение. Как к десятку других.
Я надеялась, что почувствую, если однажды встречу того самого. Но вполне очевидно, что наш брак построен на чем-то другом, более приземленном.
– Немного, – морщусь, когда грубые пальцы касаются кожи над швом.
– Вроде ничего. Только сбоку немного… – слегка оттягивает кожу у виска, и я не удерживаю возмущенное "Ай".
– Я купил мазь, которую врач для обработки шва прописал, – вытряхивает на стол содержимое из пакета с фирменным значком сети аптек города. – А пластырь должен быть… – открывает таинственную коробку из детского комода, которая оказывается домашней аптечкой.
А в детской комнате я посмотреть не догадалась.
– Марсель пару раз уже разбивал лоб, с тех пор как начал лазать – не удержать, – хмыкает Миша, доставая из аптечки упаковку бактерицидных пластырей. – Давай сюда, – разворачивается ко мне, обхватывает за подбородок и поворачивает мое лицо к свету.
Раскручивает тюбик с мазью и выдавливает небольшую каплю мне над бровью. Я приготовилась к боли, но, на удивление, ничего кроме прохлады не чувствую. Пластырь быстро припечатывает мазь к шву.
Интересно, какими нежными могут быть эти грубые мужские руки. Какими заботливыми могут быть эти неотёсанные лесорубы.
– Страшно? – задаю волнующий меня вопрос.
– Что? – Миша закручивает тюбик с мазью, складывает пластырь в аптечку.
– Мое лицо. Оно теперь ужасно?
Муж возвращает свой острый взгляд мне. Внимательно осматривает лицо, словно действительно оценивает.
– Ты очень красивая.
От его низкого грубоватого голоса, так контрастирующего с прекрасными слова, внутри что-то отзывается. Я сглатываю скопившуюся слюну и изучаю его лицо в ответ.
Я не могу вернуть ему тот же комплимент, он все ещё совершенно не в моем притязательном вкусе. Но он, определённо, интересный. На него хочется смотреть. И чем дольше это делаешь, тем больше привлекательных глазу деталей подмечаешь: например, голубые глаза, уходящие в глубокую синеву ближе к радужке. Совершенно прямой нос. Немного широкий для идеальной пропорции лица, если смотреть анфас, но в профиль – образец для чеканных монет. Или губы. Да… под этими зарослями на лице скрываются красивые, очень чувственные губы. Привести бы его в порядок.
– У тебя есть бритва?
– Мне нравятся твои волосы.
Одновременно заговариваем мы.
– Что? – переспрашивает Миша.
– Ты не думал сбрить бороду? Тебе наверняка пойдет.
– Нет, – качает головой. – Решительно нет.
– Это принципиальная позиция или у тебя там страшный недуг? – насмешливо округляю глаза.
– Тебе не понравилось, – давит смешок, складывая руки на груди. – Мы это уже проходили.
– Ну вот, все самое лучшее мы уже пробовали, – поджимаю губы, но скорее подразнить его.
– Не всё, – говорит глухо, сверкая глазами. Будто вкладывает особый смысл в эти два коротких слова.
Мы снова замолкаем, позволяя тишине раскачаться до зудящего напряжения. Не всё, значит? Это интригует. Спросить напрямую или поразгадывать этот таинственный ребус? Хм.
Я не вовремя зеваю.
Чары рушатся.
– Пошли спать, – мой заботливый йети протягивает руку, я смело вкладываю свою ладонь в его.
– Ляжешь со мной?
– Маруся, – вздыхает он.
Ну вот, опять это странное обращение. Самое нелепое из всех вариаций моего имени. Но, наверное, это лучше всяких там "котенок" и "малыш". Я хмурюсь, но пропускаю это мимо ушей. Придет время и с этим разберемся.
– Просто поспим, – заглядываю в голубые глаза, ломая его сопротивление.
– Хорошо, – кивает в ответ.
Мы выключаем на кухне свет, проходим в спальню. Пока Миша раздевается, я скидываю с кровати ворох одежды прямо на пол. С этим тоже разберусь завтра.
Прежде, чем стеснительный муж гасит свет, успеваю усмотреть, что под безразмерным свитером неплохо прочерченная мускулатура. В принципе, я успела немного ощупать ее пальцами в короткий миг доступа, что он предоставил мне на кухне, прежде чем нас прервали.
Я стягиваю штаны и ныряю под одеяло в одной рубашке. Слышится бряцание ремня, Миша снимает джинсы. Глаза потихоньку привыкают к темноте и крепкий силуэт становится более отчётливым. Правильный мужской треугольник с широкими плечами и узкими бедрами неимоверно будоражит.
Если бы не упущенный момент и некстати накатившая усталость…
Он забирается под одеяло и ложится на бок, так, что оказывается лицом ко мне.
– Спокойной ночи? – теплое дыхание касается щеки.
– Тебе правда нравятся мои волосы? – зачем-то спрашиваю я.
– Правда.
– Это был сюрприз? – вспоминаю, что он удивился, увидев меня в больнице.
– Да.
– А ты любитель Анимэ или что-то типа того?
– Совсем нет, – хмыкает, явно позабавленный моим предположением.
– Просто зачем тогда?..
Вопрос остаётся без ответа. Ещё одна неспешная минута протекает, пока я не задаю очередной волнующий меня вопрос.
– А они розовые, как тошнота единорога или как клубничная мармеладка?
Миша тихо смеётся, прикрывая лицо ладонью. Я смеюсь вместе с ним, прикрывая рот уголком наволочки.
– Как мармеладка, – наконец, говорит муж. Его ладонь скользит вверх и накрывает мою макушку. – Спи, Мармеладка.
Гладит меня.
И я засыпаю.
Глава 10
Солнце такое интенсивное, что приходится прищурить глаза. Ветер играет с волосами, не успокаиваясь ни на минуту, наполняя их запахом соли и мелкими песчинками пляжа. Я поправляю съехавшую лямку топа на плечо, прикрывая выбеленные полосы кожи, которой не коснулся загар.
Делаю глубокий вдох, успокаивая сердцебиение и впитывая прогретый до сумасшествия воздух. Как же жарко. Никакого спасения от палящего солнца. Где же чертовы очки?
На меня ложится большая тень, и я приоткрываю один глаз. Губ касается лукавая улыбка. Греческий бог почти обнажен и весь покрыт капельками воды. Соблазнителен до невозможности, хотя еще пару минут назад ему уже удалось соблазнить меня на этом пустынном пляже. Со счетом два – ноль в мою пользу.
Скольжу взглядом по рельефному телу цвета кофе с молоком, где много, много молока, и размышляю, не отдать ли ему долг?
Длинные мужские ноги сгибаются в коленях, мужчина опускается ко мне на плед и божественно тело становится совсем близко. Черные глаза впиваются в меня голодным взглядом, словно читают мои мысли, красивый рот изгибается в соблазнительной улыбке, умелые пальцы снова сбрасывают лямку с моего плеча. Его губы приоткрываются, готовые захватить мои своим жарким пылом, но вместо огня, из них исходит громкий крик.
Я дергаюсь и просыпаюсь.
Ненавижу утро.
Ненавижу резкие подъемы.
Ненавижу то, что сейчас не на пляже, под солнцем, в руках неутомимого грека.
А здесь: в слишком жаркой постели, удушающей комнате, убивающей реальности.
Сонному мозгу приходится напомнить: амнезия, муж, ребенок. Никаких Адонисов, только йети-лесоруб. Который без пелены испанского винограда и томности вечера совсем не кажется мне героем из сказки. А вчерашний план отдает отчаянием, идиотизмом и головной болью. И вовсе не фантомной. Душераздирающий крик повторяется, и я с ужасом понимаю, что он раздается за стенкой и имеет ко мне прямое отношение.
Потому что это мой сын.
Где-то здесь должен быть мой персональный спасатель от этого пугающего существа. Поворачиваю голову и откидываю одеяло. Ау, йети, где ты? Но мужа нет. Замечательно. Может, он решит проблему за стеной, а я смогу еще поспать?
Снова утыкаюсь носом в подушку и накидываю на голову одеяло. Этот своеобразный кокон – способ спрятаться от ужасной действительности. Прикрываю глаза, чтобы хоть на пару минуточек продлить то ощущение счастья на берегу солнечной Греции. Момент свободы и идеальности жизни, которого никогда не было – лишь плод моего воображения, но столь искусный, что не поверить в него тяжело.
Прекрасные мужские руки, скользящие по моему телу, тихое урчание не сдерживаемой страсти, горячие, горячие поцелуи…
– Мама, вставай, – раздается хриплое и раздражающее.
Взбешенная, что очередную прекрасную фантазию прервали, откидываю одеяло и упираю взгляд в мужчину на пороге комнаты. Он уже полностью одет и во всеоружии: со всхлипывающим ребенком на руках. Какая я ему, к дьяволу, “мама”?
– Пойдем, покажу тебе, как готовить смесь, – кивает в сторону кухни.
Я крепко стискиваю зубы, чтобы не послать его на всех известных мне языках и сажусь в постели. Убираю с лица налипшие пряди и раздраженно спускаю ноги на пол. Голова просто раскалывается. Поправляю рубашку, в которой заснула и, не скрывая кислой мины, иду на встречу с неотвратимой реальностью.
– Голова болит? – хмуря свои выдающиеся брови, интересуется муж.
Я просто киваю. Чувствую, стоит открыть рот и поток ничем не сдерживаемого недовольства выльется на него нецензурным потоком. Но я вполне в адекватном состоянии, чтобы понимать, что все эти сцены ни к чему не приведут. Время не отмотается обратно, шов на лбу не исчезнет, ребенок и муж не растворяться в две тысячи двадцатом. Никос не вынесет дверь с ноги, чтобы спасти меня подобно герою. Никто из моих снов меня не спасет.
– Выпей лекарства, – заботливо предлагает муж-лесоруб.
Я снова киваю. Само собой.
Марсель на руках у Миши недовольно кряхтит и все пытается извернуться и упасть на пол. Неугомонное, громкое существо. При свете дня кажется еще более незнакомым мне, чем вчера. Ни единого проблеска узнавания, боже.
Внимательно изучаю пухлые детские щеки, большую почти лысую голову и надутые в недовольстве губешки. Нет, ничего. Просто младенец. Как картинка из телевизора: симпатичный, даже местами умилительный, но чужой. Хотя одет в прикольный комбез с Микки Маусом. И глазищи эти его на пол-лица…
– Хочешь подержать? – замечая мое пристальное внимание к сыну, спрашивает Миша.
Я активно трясу головой, в ужасе округляя глаза. Что не только выглядит очень глупо, но еще и прибавляет к боли тошноту.
– Я в ванну, – выдаю приглушенно и проскальзываю мимо пугающей меня парочки.
Руки трясутся, когда я включаю кран с водой. Ополаскиваю лицо и заглядываю в зеркало. Сейчас даже мое отражение кажется отражением незнакомки. Дело в ярко-розовых волосах цвета клубничного мармелада, или в затравленном взгляде на фоне желтеющего синяка – сказать трудно. Наверное, это целый комплект факторов, сложившихся в незнакомку в зеркале.
– Кто же ты? – спрашиваю сама у себя, зная, что ответ здесь не найду. Может, найду у странного мужа, больше смахивающего на егеря сибирского леса, или в глазах ребенка, который видит во мне родного человека и доверительно тянет руки в поисках материнского утешения.
А может не найду вовсе.
Как насчет того, чтобы снова треснуть себя по голове? Каковы шансы заполучить свою память и жизнь обратно?
– Я готова, – стараюсь придать голосу бодрости, когда вхожу на кухню.
Миша окидывает меня цепким взглядом, за секунду сдирая слой напускной уверенности. Странное ощущение, когда кто-то совершенно тебе не знакомый, знает тебя до жути хорошо и способен одним лишь взглядом это тебе показать.
– Бутылочки там, – кивает на круглую штуку на кухонной столешнице, пока усаживает Марселя в детский стульчик и пристегивает его ремнем.
– Внутри?
– Да, открывай, это стерилизатор, он холодный.
Снимаю крышку с бандуры, достаю одну из бутылочек. Так, ну все не так сложно. Поворачиваюсь к Мише, продемонстрировать добычу, и она выскальзывает у меня из рук. Прокатывается по полу и останавливается возле холодильника.
– Ой, – поднимаю ее с пола и быстро ополаскиваю под струей воды. Ставлю на стол, пока пальцы снова не подвели, и поднимаю взгляд на мужа. – Что теперь?
– Теперь нужно взять другую бутылочку, – спокойно произносит Миша, все еще увлеченный пристегиванием сына, болтающего ногами с ожесточенной амплитудой.
– Зачем? Я хорошо помыла.
– Как бы ты не помыла, на ней теперь опасные бактерии. В стерилизаторе должна быть еще одна.
Закатываю глаза, но послушно достаю другую бутылочку. Опасные бактерии, опасные бактерии… разве ребенку не вредно жить в абсолютно стерильной среде? Как у него иммунитет будет вырабатываться с таким подходом?
– Смесь на верхней полке, – дает дальнейшие указания Миша.
Я открываю один шкафчик, второй, кажется, он брал ее вчера где-то здесь. Но в упор не вижу никакой банки!
– Тут, – раздается возле макушки.
Мужская рука тянется к дверце, которую я уже открывала, и достает синюю металлическую коробку. Я же там смотрела!
– Отмерь три ложки, я подогрею воду, – и нет в этих словах никакого подтекста, флирта или уловки, но сказанные приглушенно мне в затылок – вызывают мурашки. Миша опускает руку, задевает запястьем мое голое предплечье и делает полшага назад.
Но тепло его тела уже просочилось мне под кожу. Я ощущаю большого надежного мужчину позади себя каждой клеточкой, каждым волоском, что приподнялись на коже. И это странно, но напряжение, сковавшее меня при пробуждении, раздражение, страх – всё испаряется под действием этого согревающего тепла. Неосознанно, задолго до того, как осознаю, я отклоняюсь назад и ложусь в крепкие объятия мужчины, способного одним только безмолвным присутствием облегчить мое существование.
Он не делает попыток отстраниться, не прижимает меня с силой к себе. Просто стоит и позволяет моей спине покоиться на его груди, а голове устроиться на мягком вороте безобразного свитера. Я ловлю себя на короткой мысли: есть ли у него другие свитера, или этот – его самый-самый любимый, потому что ни разу еще не видела его в другом и это странно… Но потом его подбородок опускается мне на макушку, а одна рука все-таки ложится на талию в робком собственническом жесте.
И я забываю о чертовом свитере.
Прикрываю глаза и на секунду позволяю себе быть слабой, беззащитной и просящей об этой незримой поддержке. Всего на секунду, потому что ровно столько отмеряют часы, пока кухня не наполняется детским визгом и громким стуком. Мы с Мишей отлипаем друг от друга и поворачиваемся на звук.
Марсель бьет ладошкой по пластиковому столику и весьма недвусмысленно выражает свое недовольство.
– Голодный, – объясняет Миша и так очевидную причину бунтарства мелкого чертёнка. – Одень ему пока слюнявчик, – подталкивает меня рукой в поясницу. – На подоконнике лежит.
Я делаю пару шагов к сыну, стягиваю кусок клеенки с завязками с подоконника и, пока на меня таращатся две зеленые бусинки, завязываю ее вокруг его шеи.
– Ай! – одергиваю руку. – Он меня укусил! – с ужасом поворачиваюсь к Мише и демонстрирую четыре кривых отпечатка на руке.
– Зубы режутся, – со смешком выдает муж.
Марсель отчего-то тоже становится очень веселым: широко улыбается, демонстрируя те самые острые зубы, след которых красуется на моей коже, гогочет, вскидывая пухлые ручонки вверх. Ему просто нужна моя кровь. Вампирюга!
– Смотри, – обращается ко мне Миша. – Заливаешь 90 миллилитров воды, засыпаешь 3 мерных ложки без горки, – достает из банки смесь и всыпает в бутылочку. – Хорошо размешиваешь, закрываешь, трясешь. Проверяешь, что не горячо, – берет мою руку, переворачивает ладонью вверх и капает молочной смесью мне на запястье.
– Ай, – выдергиваю руку, несмотря на приятные чувства от его мозолистых пальцев на моей коже. – Вы вдвоем в сговоре! – насмешливо указываю на сына и мужа. – Горячо же.
Миша низко смеется и ставит бутылочку на стол.
– Пусть остынет тогда.
Он опирается бедром о холодильник и запускает руку в свои лохматые после сна волосы. Расческой он тоже брезгует, как и бритвой?
– Послушай, мне на работу нужно будет уехать, – начинает он.
– О, нет. Ты же не оставишь меня одну? – опускаюсь до шепота с примесью ужаса.
– Я тебе все покажу, а потом нужно ехать. У меня там срочный заказ, я сейчас один работаю…
– А кем ты работаешь?
Надо было раньше спросить, наверное, но, по правде сказать, я уже сделала определенные выводы и боюсь, что реальность окажется еще более непривлекательной. Непрезентабельный пикап, убогая одежда, мозоли на руках. И запах. Странный, ни с чем не ассоциирующийся запах теплого дерева.
– У меня свое мебельное производство, – ошарашивает меня. И прежде, чем я успеваю восхититься, – небольшое. Работаю только под заказ, в основном сам.
А вот и причина въевшегося в кожу запаха.
– Из дерева?
– Дерево, металл.
– И… бизнес успешный? – мягко интересуюсь, кто тянет ипотеку, меня и ребенка. Навряд ли мои фотографии. Кстати, а где Кенни?
Оборачиваюсь, будто могу найти его в зоне видимости. По приезду домой собиралась первым делом заняться поисками фотоаппарата, а потом то, да сё… Мужчины с колючими поцелуями, дети с душераздирающим криком.
– Нормально, – привлекает на себя мое внимание муж – Но работы много, так что…
– Понятно.
Я киваю, хотя в горле становится ком и не проталкивается ни туда, ни обратно. Он же не бросит меня прямо сейчас, да? Нас?
Поворачиваюсь к затихшему Марсу и ловлю его на том, что он жует собственный кулак. По подбородку стекают слюни прямо на слюнявчик. А, так вот, почему его так называют! Миша кладет руку мне на плечо и немного сдвигает в бок, берет со стола бутылочку и вручает ее любителю поточить зубы о человеческую плоть. Потираю следы на запястье от его неровной четверки, размышляя, надолго ли этот отпечаток теперь со мной.
Марсель принимается жадно сосать смесь, попутно поглядывая то на меня, то на отца своими раскрасневшимися от плача глазками. Его бледная кожа точно в меня. Если сдвинуть рубашку с плеча, то можно ужаснуться от моего “туристического” загара. Если сдвинуть рубашку…
Мысль бьет меня наотмашь. Но полосок нет! Я судорожно расстегиваю две пуговки на рубашке и спускаю ее с плеча. Вожу ладонью туда-сюда, словно могу нащупать переход выгоревшей на солнце кожи к своей бледной от природы. Но ничего нет. Одергиваю рубашку на груди – никакого треугольника от купальника… Тянусь к штанам…
– Эй, ты что устраиваешь! – шипит на меня ошеломленный йети-муж. Хватает за руки и возвращает на место рубашку. Его хмурый взгляд сверлит меня почти устрашающе. – Не при Марсе же, – выговаривает приглушенно, щекоча ухо дыханием.
– Ты не понимаешь. Загар! Его нет.
– Эм, – Миша заботливо застегивает пуговицы у меня на груди и все так же хмурит брови.
– То есть, он есть, но не как обычно.
– И что это значит?
– Никаких полосок! – раздраженно объясняю я. Ну неужели не понятно!
Вырываю у него из рук рубашку и снова стягиваю с плеча.
– Видишь?
– Нет.
– Вот именно! – победно заявляю я.
Миша скользит взглядом по моей коже, шумно выдыхает и, наконец, поднимает глаза.
– Поешь и выпей лекарства, – устало говорит он. – Мне еще нужно показать тебе…
– Я куда-то ездила недавно? По работе? – перебиваю его.
Он не понимает, но мне важно это услышать. Возможно, моя жизнь не так уж безнадежна. Возможно, я все еще в строю, путешествую, а он сидит с сыном. А потом возвращаюсь, сижу с сыном, а работает он. Может, у нас такой брак, построенный на компромиссах, и моя личность все еще не погребена под этими подгузниками, смесями, слюнями…
Сердце выстукивает в груди, получившее порцию спасительной надежды. В голове мелькают какие-то картинки: самолет, море, солнце, белозубая улыбка на загорелом лице. Может, это воспоминания?
На мне сплошной загар, боже! Будто я месяц с нудистского пляжа не вылезала! И это вполне могло быть правдой, я совсем не ханжа.
– Ты уже год не выезжала. Даже больше, – уверенно говорит муж.
– Тогда откуда…Черт, – прикладываю руку ко лбу. Головная боль пульсирует в висках, словно красный флаг-предупреждение: слишком много мыслительных нагрузок.
В конце концов я вполне могла ходить в солярий. Этакая альтернатива южному солнцу. Бред. Солярий в жизни не заменит голубого неба, прогретого воздуха, соленого запаха, которыми я живу.
С силой сжимаю пальцами виски, пытаясь выгнать боль болью.
– Садись, сделаю тебе чай, – крупные ладони путешествуют по моим плечам в успокаивающем жесте, голос мужа вкрадчивый и спокойный.
