Анастасия Головкина
Романс между прочим
Прохожий
От вас – ни отказ, ни вопрос.
От вас – ни смешок, ни оскал.
Ваш взгляд безразличен и кос,
А в голосе тонны песка.
Поток подозрительных дум,
Сомнений изведанный яд.
Ваш взгляд ни весёл, ни угрюм.
А щеки мешками висят.
Ни воли не знал, ни оков,
Ни счастья не ведал, ни зла.
Лишь плоть тянет бремя годов,
Душа же еще не жила.
И взглядом бесцветным, косым
Вы встретите завтра восход,
И блеск серебристой росы,
И птиц грациозный полёт…
2017
Твой колдун, или Романс между прочим
В тихом звоне упавших монет,
В онемении порванных струн –
Голос тот, что сказал тебе «нет».
Твой шаман, твой дурман,
Твой колдун.
Он запутывал всё – слог и след.
Он был ранен, взволнован и юн,
Мальчик тот, что сказал тебе «нет».
Твой храбрец, твой герой,
Твой колдун.
Недопетый последний куплет.
Вой ветров и затмение лун.
Он пришел, чтоб сказать тебе «нет».
Твой злодей, твой палач,
Твой колдун.
Дрожь в руках, звон упавших монет.
Пред тобою стоит, как в бреду
Мальчик тот, что сказал тебе «нет».
Твой шаман, твой дурман,
Твой колдун.
Тот старик, что сказал тебе «нет».
Твой злодей, твой герой,
Твой колдун.
Осень 2020
Малая проза
Жара
Воды глотну – оглянусь. Никого. Листва неподвижна. Солнце круглое пухнет, лучами по
небу растекается. А с обрыва вниз глянешь – река горделиво поблескивает да морщится от ветра касаний. В сторону шагнешь – а там овраг. Влажна трава, холодна – дождь прошел, следы свои оставил. Листва густеет, солнце через ветви деревьев к земле тянется. Крапива по руке полоснула. Много ее тут – высокой, злющей.
Перелеском по тропинке пройду. Полянка там. Трава сухая уже, золотистая. И воздух
сухой. А кузнечики стрекочут так, стрекочут, будто сухость эту подпиливают. Как же много ее тут, мелочи всякой – муравьи, божьи коровки! Слепни летают, вот те похуже крапивы. Кого цапнут, того метят: шишка в том месте выскочит и до утра зудеть будет…
Еще воды глотну. Теплая она уже, жажду только дразнит. Глухое место здесь. Крикнешь
– как в тряпку чихнул. Белка на сосне притаилась: мордочка узенькая, шаловливая, на тельце мех рыжий, а хвост серебром отливает. Ну не смотри, не смотри! Нет сегодня у меня ничего, чтоб тебе дать.
А вот и облачко – первое за весь день. Уныло по небу ползет. Одиноко ему. Не с кем
сегодня солнце заслонять.
И опять к реке. Здесь дерево гроза повалила. На берегу – пень, а ствол – в воду. Вдалеке
– двое на лодке. Смеются. Всё в тень норовят отплыть, поближе к берегу. На солнце-то горячо, хоть и шестой час.
На том берегу из камышей в небо метнулось что-то… Метнулось – короткой стрелой.
Птица ли какая? Отсюда не видать. А верхушки деревьев голосами птичьими поют… Поют и качаются, поют и качаются…
Дышать тут не надышаться. У каждого стебелька – свой аромат. А у реки запах особый
– сыростью отдает, холодком. Там жизнь другая – подводная.
Иду на шум… Иду туда, откуда доносится глухой стук колес.
Здесь – черта: кончается лес. Дальше – дорожка протоптанная, а за ней еще одна, пошире, асфальтом залитая. Впереди – город.
Это будет осенью…
Это будет осенью – билет, вокзал, перрон…
Ветер дунет в лицо: «Не смотри! Не смотри назад!»
Один только мешок на плече – не тяжела поклажа моя. На душе тяжелее. Ну да ничего. Скоро уже, скоро… Скоро жизнь другая…
Письма твои все одним кирпичом в мешке болтаются, по старинке веревочкой перетянутые. И мысли о тебе узелком затяну. Что было, то было. Теперь жизнь другая.
Засиделась я, зажилась чужим, к себе пора. В вагоне душно, люди мельтешат – каждый
о своем, никому ни до кого дела нет. А мне того и надо. Никто не растревожит меня здесь участием непрошенным.
В городок еду – небольшой. Никто не знает меня там. На месте насиженном старый груз
не сбросишь. А если и сбросишь, так другие напомнят, подхватят и обратно тебе вернут. А на новом месте я сама решу, что с собой взять, что в дороге потерять, а чего и вовсе не было.
Тряхнуло поезд – скоро тронемся. И поплывем, поедем, полетим! Дома за окном редеют, деревья осенние вслед нам машут рыжими шапками.
Кипятку налью. В поезде кипяток особый, дорожный. Обеими ладонями подстаканник
обхвачу – горячо. И изнутри жжет. И слеза жгучая по щеке стекла, за ворот закатилась. Не надо. Не о чем. Оно болит, пока свежо. А время пройдет и… Нет, не забудется, конечно, будет помниться, но уже не так больно.
Это будет осенью – билет, вокзал, перрон…
Большая проза
Отрывок из романа «Отрицательно настроенный элемент»
Глава 6
К ночи потеплело.
Обессиленный и присмиревший, ветер робко подвывал где-то над крышами домов, не
смея даже коснуться запоздалого путника, почти беззвучно скользящего мимо грязноватых кирпичных простенков и гигантских арочных окон, сквозь стекла которых из глубины казенных помещений пробивалось тусклое «дежурное» освещение.
Медунин спешил. Оставшись наедине с собой, он стряхнул с лица маску светского благодушия и теперь представал таким, каким был – проницательным, холодным и цинично целеустремленным.
Войдя в телефонную будку, он левой рукой поднял трубку, а правой вставил двухкопеечную монетку в прорезь автомата и крутанул телефонный диск. Семь унылых длинных гудков прозвучало в динамике, прежде чем монетка с глухим звоном провалилась внутрь автомата, фиксируя момент соединения с абонентом.
– Юра? – проговорил Медунин приглушенным голосом. – Я уже на Карбышева, жду тебя около девятнадцатого дома.
Толкнув плечом дверь телефонной будки, Медунин ступил на мокрый асфальт и двинулся вдоль дома. Не прошло и двух минут, как из-за угла вышел Чудотворов, быстро застегивая пальто на ходу. Столь спешное его появление наводило на мысль, что Медунин имеет над ним какую-то власть. Но, приглядевшись к Чудотворову, в нем можно было разглядеть черты человека независимого, движимого внутренним побуждением, хотя и чуточку нервозного.
Обменявшись дежурным рукопожатием, товарищи перешли улицу и зашагали вдоль
парапета набережной.
– Отчего не спится? – торопливо спросил Чудотворов.
– Оттого что спать некогда, – ответил Медунин, глядя в темноту с утомленным хладнокровием. – Долганов по-прежнему не желает со мной разговаривать. А Тропачевский уже завтра приедет сюда и опять будет спрашивать о протоколе судебных заседаний по делу Шумилина …
– Подожди! – оборвал Чудотворов, приостанавливаясь. – Как завтра?
– Ну вот так: завтра. Tomorrow. Это нам тут загранка только в сладких снах снится. А он
– утром в Лондоне, днем – в Москве, а завтра – у нас.
– А как же завтрашний митинг в защиту Мурашкина? Нас же забрать могут.
– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Одно на другое наслаивается. А нам нужно,
чтобы состоялись оба мероприятия: и митинг, и встреча с Тропачевским. Поэтому на митинг пойду я. Без меня наши кухонные демонстранты быстро разбегутся. А ты – сиди дома. Если меня заберут, на встречу с Тропачевским пойдешь сам. Только хату подбери поспокойнее и чтоб никаких хвостов. Я не хочу, чтобы из-за общения с нами ему визу зарезали.
– Да, но с чем я к нему пойду? Протокола же нет.
– С этим и пойдешь. Надо объяснить ему, что протокола пока нет, но будет в течение
месяца, и узнать, каким образом мы сможем его передать. Сам он сможет его дождаться или оказия какая-то будет. Главное – держись спокойно и конструктивно. Но и об аресте тоже сказать не забудь. Пусть знает, на что идут честные советские граждане во имя свободы слова. Если драматизма при задержании будет маловато, можешь прибавить что-нибудь на свой вкус, но только так… аккуратненько… Тропачевский должен прийти в ужас от того, что происходит с нами, но сам должен чувствовать себя в безопасности. Это понятно?
