Анатолий Алексеевич Гусев
Дела давно минувших дней
Сапега поклонился, но войсковой круг решил собрать, на котором шляхта решила сообщить королю Сигизмунду, где находится беглая русская царица.
На следующий день Скопин-Шуйский приказал возвести острог в версте от Дмитрова и со стен города полякам было видно, как его сооружают.
В полдень 28 февраля Сапега отправил несколько своих отрядов к острожку. Разгорелось встречное сражение, которое, впрочем, кончилось ничем, если не считать, что сапежинцы захватили языка-немца, а скопинцы вплотную подошли к городу.
Утром Сапега приказал товариществу, чтобы приготовились к бою за снежными валами перед городом, и чтобы каждая рота занимала ту позицию, которая ей определена. Товариществу это не понравилось, и оно закричало:
– Это русские хороши в обороне, а мы, поляки, не привыкли обороняться, мы в атаке хороши. В поле выйдем и схватимся с ними во имя Господне!
– В своём ли вы уме? – вскричал Сапега. – Перед нами восемь тысяч русских и ещё девятьсот наёмников-немцев. А у нас меньше четырёх сотен конных гусар. С кем вы выйдете в поле?
– Уповаем на милость Божью и свою отвагу!
– Этого мало, чтобы одержать победу.
Скопинцы прервали этот спор, напав на укреплённый лагерь донских казаков, находившийся чуть в стороне от вала. Если он падёт, то русские и немцы прорвут вал, затолкают поляков в ворота и ворвутся в город.
Пан Сапега наблюдал с городской стены за боем донских казаков и скопинцами. Русская и немецкая пехота готовилась к решительному наступу, за пехотой гарцевали всадники. Поляки за валом лениво отстреливались. Подошла Мнишек.
– Плохо дело, царица. Если казаки не удержатся, русские и немцы нападут на вал. Их больше, вал можем не удержать. Уезжала бы ты от греха, пани Марина.
Мнишек молча развернулась и стала быстро спускаться со стены. И вскоре Сапега с изумлением увидел её на валу среди польской пехоты.
Заметили её и противники: Михаил Скопин-Шуйский и Якуб Понтус, воевода у немецких наёмников. Их лошади стояли рядом, и они в подзорные трубы наблюдали за начинающимся боем.
– Смотрите, князь, там на валу в красном. Это же женщина.
Скопин направил подзорную трубу на то место, на которое показывал Понтус.
– Это жена расстриги Гришки Отрепьева. Я был у них на свадьбе. Как она здесь оказалась? Ну, да оно к лучшему.
– Почему, князь?
– У вас в Швеции волки есть?
– Конечно.
– Так вот, когда вожак погибает, на его место встаёт волчица и стая становится безумной и неуправляемой, пока во главе её не станет новый вожак.
Скопин стал давать распоряжения.
Марина на валу размахивала саблей.
– Что вы тут лежите, рыцари? Неужели вы не хотите помочь своим?
– «Москва» очень густо стреляет.
– Трусы, – бросила Марина, – я – женщина стою над вами и не боюсь. Вы же хотели драться в поле. Вперёд, поляки! Покажите изменникам польскую лихость.
Польская пехота с рёвом бросилась на русско-немецкую. Марину еле удержали на валу слуги Сапеги. Скопинцы медленно отступали. Поляки и не заметили, как оказались в клещах. Сапега, видя это, спешно затрубил отход. Польская пехота побежала к городу, их преследовала немецкая кавалерия. И тут из ворот вышли почти четыреста польских крылатых гусар. С криком «Иисусе!» пошли в атаку на наёмников. Немцы испугались, развернули коней, сбили русскую кавалерию и те тоже повернули вспять. Наступление скопинцев остановилось. Поляки закрылись в городе. Валы были потеряны, половина польского войска уничтожена, но донские казаки были спасены, лагерь их, правда, был разграблен и сожжён.
Положение поляков в Дмитрове было удручающе, Сапега послал гонцов в Тушино с просьбой о помощи.
В дом, где остановилась Мнишек явилась делегация донских казаков. Одеты пёстро, излишне дорого, бараньи шапки, шубы, крытые атласом, широкие пояса, сабли, пистолеты. Марина стояла перед казаками в польском платье, гордая и красивая.
Атаман казаков, Федот Бабанин, смело глядя на царицу сказал:
– Спаси Господь тебя, твоя милость. Если бы не ты, мы совсем пропали бы.
– Я, как русская царица, обязана заботиться о своих подданных.
– Ваша царская милость ошибается, мы, донские казаки, вольные люди и никому дань не платим. Мы служим по найму за порох и хлеб или кому сами захотим за добычу.
– Я знаю, атаман, неправильно выразилась, я ещё не так хорошо владею русским языком. Хочу вам предложить службу, вольные люди, у меня. Если, конечно, вы, согласитесь.
– Согласимся, ваша царская милость. Не любо нам служить Сапеге, он хоть и православный, а не наш. Донцы привыкли служить русским государям.
– Вот и славно казаки. По европейскому обычаю, должны к ручке приложиться… Но казаки никому не кланяются.
– Это так, царица, – улыбнулся Бабанин.
***
В Тушинском лагере порядок так и не навели – некому. Князь Роман Ружинский только развёл руками перед послами Сапеги.
– Найдёте охотников – конечно отпущу.
– Нам бы порох, пули, ядра.
– Всё будет. Найдите, кто повезёт это Сапеге.
Согласился пан ротмистр Миколай Мархоцкий. Ружинский дал пару саней, пули, порох, а Заруцкий двадцать донских казаков для сопровождения. Охотников ехать к Сапеге среди поляков нашлось двадцать человек и не все со слугами. Им говорили:
– Да вас горстка. Панство до Дмитрова не дойдёт.
– Всё равно пойдём, – отвечало панство. – Будь, что будет! Пойдём, даже если умереть придётся!
Отряд Мархоцкого вышел в сумерках. Идти им предстояло двенадцать польских миль или шестьдесят русских вёрст. Мархоцкий рассчитывал к утру быть в Дмитрове.
Страшный русский лес, почти такой же как в Польше или Литве, только страшней, ёлок больше. Темень – глубокая чёрная. На еловых лапах снег. Тишина. Снег глубокий, мороз, лошадиные морды в инее. Ехали цепочкой след в след. В середине тяжелогружённые сани с порохом и пулями, лошади раздувают бока, тащат.
Атаман казаков предостерегающе поднял руку, отряд образовал круг вокруг саней, приготовили к бою ружья. Из темноты леса выехали три десятка странно одетых всадников: в русских тулупах и широкополых шляпах с перьями. В такой мороз! Спросили что-то на незнакомом языке.
– Это французы, – определил Марек Модреньский, – наёмники на русской службе. Шведы собрали все отребья в Европе.
– Россия – богатая страна, – заметил Мархоцкий, – многие не прочь здесь поживиться.
Французы выжидали, нападать не решались, поляков, всё-таки, больше. Обошлось без боя, французы ретировались.
Польский отряд двинулся дальше и тут обнаружилось, что лошади, тащившие сани, выбились из сил. Донцы спешились, припрягли к саням своих коней. Это заняло время и замедлило ход, рассвет застал отряд в двух милях от Дмитрова. И тут заметили другой след: несколько десятков лыжников перевалили за бугор и уходили на юг.
– Нас ищут, – предположил Мархоцкий.
Стало действительно страшно. Это не три десятка конных французов, с русской пехотой на лыжах отряд бы не справился. Но, на счастье, повалил густой снег, такой, что в двух шагах ничего не было видно. Отряд буквально на ощупь добрался до реки Яхрома, пересёк её как раз напротив стен Дмитрова.
***
Сапеженцы вздохнули с облегчением: порох и пули были кстати. Но сам Сапега понимал, что город всё равно не удержать. На следующий день пришёл пан Руцкий и привёл несколько сотен. Мархоцкий решил, что Сапега в лучшем положении, чем был и решил вернуться в Тушино.
Сам Сапега о своём положении так не думал.
– Куда пани Марина думает ехать дальше? Я покидаю Дмитров.
– Пан пойдёт в Калугу вместе с войском, к моему мужу Дмитрию, законному государю этой земли, не так ли?
– Мой государь – король Сигизмунд, – возразил Сапега, – и вашей милости советую ехать под Смоленск, а оттуда в Польшу к батюшке.
– Как мне понимать совет пана? Пан хочет мной расплатиться с королём за свои неудачи?
– Я желаю пани только добра. В России очень опасно.
– Никогда такому не бывать, пан Сапега, чтобы для своей выгоды кто-то мог мной торговать. У меня есть три с половиной сотни донских казаков, и, если понадобиться, дам битву.
Сапега посмотрел на неё удивлённо, пожал плечами.
– Что же, я предупредил. Я ухожу на Волок Ламский, а пани Марине советую идти в Иосифо-Волоколамский монастырь. По моим сведениям, там хоругвь Станислава Мнишека. Дам двое саней, что привёз Мархоцкий, продовольствие и фураж на первое время.
– Благодарю тебя, пан Сапега.
– И всё же, пусть пани хорошо подумает.
Мнишек гордо посмотрела на пана воеводу.
– Чем мне, русской царице, с таким позором возвращаться к моим родным в Польшу, лучше уж погибнуть в России. Я разделю с моим супругом все, что бог нам предопределил.
Мнишек покинула Дмитров днём седьмого марта, Сапега ушёл на Волоколамск утром следующего дня.
***
Станислав Мнишек был искренне поражён, когда в ворота Иосифо-Волоколамского монастыря въехали донские казаки вперемешку с польскими гусарами и один из гусар с радостным визгом соскочил с коня и бросился к нему на шею.
– Стась!
– Марыся? – Станислав узнал сестру. – Ты же должна быть в Калуге? В Тушине так говорили.
– Туда и еду. Заехала к Сапеге, думала с ним уйти к Дмитрию. Не получилось. Ты тоже должен быть в Тушине.
– Шёл на помощь Сапеге, но передумал.
Потом они сидели в келье пили монастырский сбитень и мёд, Марина рассказывала брату о том, что произошло с ней в последние дни. Станислав был старше её на восемь лет, в этом году ему будет тридцать.
– Я думаю, что пан Сапега прав. Здесь, в России тебя ждёт в лучшем случае монастырь, в худшем – смерть.
– Ну и пусть, – упрямо произнесла Марина. – Как ты не поймёшь, Стась? Кого Бог осиял блеском царского величия, тот не потеряет этого блеска никогда. Как солнце не потеряет своего блеска за скоропроходящим облаком.
– Каким облаком, сестра? Посмотри на молодого Скопина-Шуйского. Он твой ровесник. Смотри, как он прогнал старого лиса Сапегу из-под стен Троице-Сергиева монастыря, из Дмитрова. Прогонит и из Волока Ламского, и из Можайска, и короля из-под стен Смоленска. Его в цари пророчат.
– Они изменники! – вскричала Марина. – Все Шуйские изменники! Я – законная царица. Меня на царство помазали.
– Так. Но не хочет русская земля твоего Дмитра, и тебя не хочет. Кто будет против Скопина воевать? Твой царик или твой Заруцкий?
– А хотя бы и так. Фортуна переменчива. Не надо было вам с батюшкой затевать всё это.
– У отца были денежные трудности, и он надеялся твоим замужеством поправить свои дела.
– Поправил?
– Нет, но представляешь какой доход бы шёл с Новгорода и Пскова.
– Не представляю. Русская земля богата и даже после стольких лет войны. Пленный немец рассказывал, что русские платят им серебром каждый месяц, а наши – четвертями, раз в три месяца.
– За наёмников русские заплатили шведам своей землёй – Карелой. Они последнюю рубашку готовы отдать, лишь бы нас со своей земли прогнать. Они нас ненавидят, и мы сами в этом виноваты. У нас пан над своими холопами – царь и бог, что хочешь может с ними сделать. Да и с мещанами особо не церемонятся. Что мещанин шляхтичу сделает? И в Москве на твоей свадьбе, сестра, повели себя как в Варшаве или Кракове. А «москва» взялась за оружие. А ведь отец наш предупреждал панов: «Не дай Бог с русским гневом столкнуться». И вот мы здесь с тобой сидим, а не в Кремле. Сможешь ли ты, сестра, править таким народом?
– Английские королевы правили своим народом.
– Своим. А ты – чужим.
– Разве на Руси царицы не правили самостоятельно?
– Правили. Правили за малолетнего сына. А у тебя сына нет.
– Перед Богом у меня и мужа нет.
– Поэтому – лучше домой, в Польшу.
– Нет, будь, что будет, завтра еду к своему супругу.
– Которого перед Господом у тебя нет.
– А перед людьми есть.
– Он тебя хотя бы ждёт.
Марина улыбнулась.
– Ждёт. Письма пишет. Вот слушай.
Она достала письмо и стала читать:
«Бог тому свидетель, птичка моя, что печалюсь и плачу я из-за того, что тебе, моя надежда, не ведаю, что с тобой делается, и о здоровье твоём не знаю – хорошо ли? Ты ж, моя надежда, любимая, дружочек маленький, не даёшь мне знать, что с тобой происходит. Жду тебя, коханочка моя, а больше писать не смею».
– Если так, то поезжай, сестрица. Да прибудет Господь с тобой.
***
Утром из монастыря выехал небольшой отряд. И опять двое саней ехали в середине. Одни сани с провизией, в других ехала пани Казарновская, иногда к ней присоединялась царица. Но чаще Марина скакала верхом в своём гусарском мундире с саблей на боку и пистолетами за поясом. Ехали лесами, осторожно, далеко обходя города. Для Мнишек опасны были как русские гарнизоны, так и польские: вдруг какому-нибудь пану ротмистру или пану полковнику взбредёт в голову отправить её к королю. В Польшу она не хотела. Невольно они с Дмитрием стали соперниками королю и его сыну.
В сумерках отряд царицы подъехал к Калуге с севера. Свернули в лес, стояли на опушке. Марина в город решила ехать одна, оставив своих людей в лесочке.
– Опасно, государыня, – сказал Федот Бабанин.
– Нет, пан атаман, опасно нам всем ехать: гарнизон перепугаем. Представлюсь слугой, коморником Сапеги. Здесь ждите.
И Марина поехала верхом наискосок через поле к дороге. Конь проваливался в глубоком снегу, тяжело прыгал, пока не выбрался. По дороге пошёл веселей, рысью. У ворот всадница остановила коня.
– Открывайте, – крикнула она страже, – я доверенный коморник пана Сапеги к царю Дмитрию.
– Жди. Доложим царю.
Дмитрий выслушал стражника, у него забилось сердце от сладкого предчувствия, приказал пустить коморника. Сам не утерпел вышел на крыльцо.
Коморник лихо подскакал к крыльцу, ловко спрыгнул с коня, поклонился, снял шапку. Две чёрных косы упали на плечи.
– Ну, здравствуй, муж мой.
16.01.2024 г.
Безумный день в Калуге
Польскому королю Сигизмунду надо было что-то решать.
Первоначально планы у него были грандиозные: посадить на престол в Москве ложного Дмитрия, объединить Русь и Речь Посполитую в одно государство и, затем, совместными усилиями покорить Швецию и стать королём Швеции, Польши, Литвы и Руси. Потом передумал и решил посадить на трон в Москве своего сына Владислава. Русские согласились, король опять передумал. А почему сын? А почему не сам? Но, в любом случае, ведь двух королей на Руси быть не может. И тогда зачем нужен второй ложный Дмитрий? И ещё упрямый город Смоленск никак не хочет покоряться.
Надо что-то делать. Дмитрий в Калуге не сидит сложа руки, он усиливается. Ему не удалось летом захватить Москву, но это не значит, что следующей весной у него это не получится. Тем более с таким сторонником как донской атаман Иван Заруцкий у которого в подчинении казаки и татары.
Приезжал из Москвы князь Масальский, говорил, что часть бояр задумали измену и готовы переметнуться на сторону того самозванца, что вымыслил себе имя и личность Дмитрия, сына царя Ивана.
Сам же он, Сигизмунд, этого Дмитрия вооружил и возвысил, отпустил с ним польскую мятежную шляхту, чтобы в Польском королевстве воцарилось спокойствие. Но спокойствия не было. Швед со своим уравновешенным северным характером на польском престоле, в окружении буйной славянской шляхты, чувствовал себя неуютно, впрочем, и русские поляков стоили, особенно казаки. Надо что-то решать, он и так затянул. На Московском престоле должен быть один король – он, Сигизмунд.
Король вызвал к себе Кристофа Збарецкого, побратима убитого в Калуге ложным Дмитрием касимовского царька Ураз-Махмеда.
Когда-то очень давно Великий князь Литовский Витовт приютил у себя в землях ордынского царевича Тохтамыша, после несчастной для них обоих битве на Ворскле в 1399 году. Тохтамыш погиб через некоторое время после битвы, а воины его остались в литовской земле. И в более позднее время некоторые татарские роды переходили на службу литовским князьям, а затем и польским королям. Так образовались липские татары в княжестве Литовском. Пан Збарецкий являлся потомком этих татар, принявший католичество и хоругвь его состояла исключительно из липских татар и татарский язык пан знал хорошо. Поэтому и неудивительна была его дружба с касимовским царьком Ураз-Махмедом.
– Пан знает Петра Урусова? – спросил король.
– Знаю, ваше величество, – с поклоном ответил пан Збарецкий.
– Он был другом царя Ураз-Махмеда, хотел отомстить за него, но был пойман, бит плетьми и посажен в тюрьму.
– Так, ваше величество.
– Из тюрьмы его отпустили, и Калужский Дмитрий опять приблизил его к себе.
– Так.
Сигизмунд достал увесистый кошель и протянул пану Збарецкому.
– Здесь тысяча злотых, распоряжайся ими, как сочтёшь нужным, я отчёт спрашивать не буду. Пётр Урусов должен отомстить за себя и за Ураз-Махмеда. Он должен убить Калужского Дмитрия и жену его Марину.
– Она беременна, – напомнил королю пан Збарецкий.
– Так. Если родится мальчик, то он будет претендентом на Московский престол. Всё равно от него как-то нужно будет избавиться.
– А что скажут Мнишики, мой король, а также магнаты и шляхта связанная с ними?
Сигизмунд пожал плечами.
– Татары дикари, они бо́льшие дикари, чем русские. Насилие и убийство – это у них в крови. Разве не так? В чём мы виноваты, если ложный Дмитрий окружил себя этим диким племенем? Пан получит ещё пятьсот злотых, если всё будет сделано как надо. И моими милостями пан будет не обижен.
Пан Збарецкий, крещёный потомок липских татар, поклонился королю.
– Мои предки – татары, мой король.
– Это другое. Ты же, пан, католик, просвещённый европеец, а Дмитрия окружают русские схизматики и азиатские дикари.
***
Они сидели у Петра Урусова и пили чай. Православный татарский князь придерживался мусульманских обычаев и вино не употреблял. Пан Збарецкий знал это и не настаивал. Ради хорошего куша можно и потерпеть некоторые неудобства.
При Великом князе Московском Василии Тёмном в 1445 году Городец Мещерский был уступлен Касиму, брату казанского хана. Первоначально как независимое владение. Но Московские Великие князья быстро сделали это владение вассально зависимым, сохранив при этом титул правителя, а татарская конница стала ударной силой великокняжеского войска.
При Иване Грозном на Русь ногайский род мангыт перешёл на службу царю и был поселён чуть севернее Ярославля в городке Романов. Русские их стали называть романовскими татарами. Вот из этого ногайского рода и происходил Пётр Урусов.
Урусов считал себя униженным после битья плетью и приближение царём Дмитрием его к себе ничего не меняло. Тюрьму, ссылку, немилость может получить любой дворянин или боярин государства Московского. Но избить плетью его, князя, как собаку, как безродного. Есть ли большее оскорбление чести и достоинства? Урусов кипел от злости и желания отомстить, поэтому Збарецкому долго уговаривать его не пришлось. Князь решил покинуть Дмитрия, он уже присмотрел стоянку на реке Пельня в десяти верстах к востоку от Калуги, куда отправил жён и детей своих воинов и списался с крымским ханом. В Крыму его ждали и называли уже не Петром Урусовым, а исконно ногайским именем: Орак Янарслан улы.
– Приходится уходить. Не могу терпеть позор. Как только увижу царя кровь во мне закипает, убить его хочу. Мой позор смывается только кровью, но царя убивать нельзя.
– Он, что не человек? – удивился Збарецкий.
– Помазанник божий. Бог обидится и накажет.
– Кто? Царик – помазанник божий? Ты ошибаешься, князь. Царик не истинный государь, а только выдаёт себя за него. Это король Сигизмунд приказал нашим панам найти кого-нибудь подходящего, когда Дмитрий погиб 15 мая в Москве четыре года назад. Паны нашли. Это московит, беглый холоп. Обвыкся на царском престоле, борзый стал. Ты можешь его убить, князь, как обычного человека, тем самым ты окажешь услугу польскому королю.
Урусов встрепенулся от слов Збарецкого, впился в него своими чёрными очами.
– Ты правду говоришь, пан Кристоф?
– Правду, князь. Зачем мне тебе врать?
Збарецкий перекрестился.
– Клянусь Иисусом Христом и Пречистой его матерью, что это правда. Да и зачем пани Марине было венчаться с Дмитрием у схизматиков по второму разу, если это был один и тот же человек?
– Якши, – Урусов усмехнулся, щуря глаза и оскалил рот в улыбке.
Он так всегда делал, когда что-то затевал.
– Я скажу тебе, князь, больше: как только король Сигизмунд займёт московский трон, он приблизит тебя, ты будешь не последним человеком в Москве. Наш король сделанную ему услугу помнит.
– Это не услуга твоему королю, это моя месть.
Чёрные глаза Урусова сверкнули злостью.
– Одно другому не мешает, князь.
Збарецкий достал мешочек.
– Здесь пятьсот злотых от короля, – пояснил он.
– Ты хочешь обидеть меня, пан? Я не нищий. Это будет месть.
– Добро, князь, – Збарецкий убрал мешочек, – мой король просит отомстить и царице Марине.
Урусов посмотрел удивлённо на поляка.
– Вы, липки, забыли степные обычаи, пан Кристоф. Жена не отвечает за действия мужа.
– Так, – согласился Збарецкий, – мы стали больше европейцами, чем азиатами, но почему бы не уважить просьбу короля Сигизмунда?
– Потому что есть честь мужчины и война, – гордо ответил Пётр Урусов, – ногайского война. Я свою саблю бабьей кровью позорить не буду.
Дальнейшие уговоры были бессмысленные и пан Збарецкий подумал, что обычаи обычаями, но за такие деньги саблю можно и опозорить женской кровью.
***
Утром 21 декабря 1610 года у поляков или 11 декабря у русских татары Урусова вернулись в Калугу из набега. Они разгромили роту пана Чаплинского, взяли много добычи и пленных.
Дмитрий в этот день был необычно весел, а поражение польской роты короля Сигизмунда ещё больше подняло ему настроение. За обедом он много шутил. После обеда намечалась охота на зайцев. Зайцы уже были пойманы и ожидали своего часа в клетках.
Обед продолжился за воротами города. Двое саней нагрузили наливками, мёдом, водкой, различными закусками. Сам царь Дмитрий ехал на третьих санях впереди всей процессии. Рядом с ним гарцевали на конях шут Пётр Кошелев, Иван Плещеев и ещё несколько бояр, среди них Пётр Урусов с двумя десятками татар. Остальные татары, чуть меньше трёх сотен всадников, полукольцом, как на загонной охоте окружили царя и его свиту, держась на расстоянии, как бы, чтобы не мешать.
Выехали на московскую дорогу, слева заросший кустарником берег речки Ячейки. Топот грозной татарской конницы за спиной радовал Дмитрия, внушал надежду: это его войско, его татары.
– Весной на Москву пойдём, – весело кричал царь, – нас там ждут. Пётр! Урусов, выпей со мной, боярин, ты сегодня отличился. Жалую тебя чашей из царских рук. Вино хорошее греческое. И люди твои пусть выпьют.
– Они мусульмане, им Аллах не велит.
– Я велю, – с пьяным упорством настаивал Дмитрий.
– Ты не Аллах, царь.
– А ты, князь, выпьешь?
– А я крещёный, я выпью, – сказал Пётр Урусов
Но пить не стал, только сделал вид, что выпил, вылил на землю. Дмитрий не заметил красного кровавого пятна на белом снегу. Скрипели полозья саней, топали лошади, поднималась снежная пыль, царская охота катила полем на север в сторону Москвы.
Пётр Кошелев поскакал вперёд, держа за уши зайца, размахнулся и кинул зверька перед собой. Заяц упал на снег перекувырнулся, встал на лапы и помчался вперёд огромными прыжками. Дмитрий приподнялся в санях, прицелился, выстрелил. Заяц подпрыгнул и упал.
– Попал! Первый! – радостно закричал Дмитрий. – По этому поводу надо выпить.
Подъехали сани с хмельными напитками, все дружно выпили. Кошелев достал из мешка второго зайца. Охота продолжалась.
Пять зайцев застрелили, два ушли. Дмитрий – радостный возбуждённый, хохотал, пил, закусывал, не забывая стрелять по ушастым зверькам. Уехали довольно-таки далеко от города. Сани царя въехали на вершину холма. Урусов решил, что пора. Он крутанул три раза плетью над головой, давая сигнал своим людям: с холма его все увидят. Три сотни татар подъезжали ближе к царской охоте, обнажая сабли.
Урусов зашёл с левой стороны царских саней, его младший брат целил в спину возницы из ружья.
– Царь, – крикнул князь Пётр, – короноваться будешь?
Дмитрий толком не понял, что сказал Урусов, но кивнул головой:
– Да.
Татарин вынул саблю из ножен и на скаку отрубил государю левое плечо вместе с рукой. Дмитрий машинально схватился правой рукой за левое плечо, чтобы удержать его на месте да так и застыл, мёртвый. Выстрел в спину повалил возницу, кони встали.
– Я возложил на тебя корону, – скалил зубы Урусов, кружа вокруг саней, – которая тебе подобает. Мы преданно служили тебе, а ты нашего татарского царя в реке утопил, меня плетью бил. Но ты только ничтожный дрянной московит, обманщик и плут, а выдал себя за истинного государя.
Дмитрий ничего этого слышать не мог, он умер. Татары на царских санях, порубили постромки, вывели коней, набросились с саблями на бояр и холопов Дмитрия. Пётр Кошелев и ещё несколько человек сумели вырваться и, разворачивая коней, делая большой круг, по полю, прижимаясь к кустам на берегу Ячейки, уходили в сторону Калуги. Убитый Дмитрий так и остался в санях на холме посреди заснеженного поля.
– Орак-бек, уходим?
– Уходим, – махнул плетью Урусов, а теперь уж точно Орак Янарслан улы.
Татары прихватили двое саней с провизией, лошадей убитых дворян, а самих дворян и царя раздели до исподнего и повернули на восток к реке Пельня, где их ждали семьи и остальные войны. Они двинутся ещё дальше и не доходя Тулы, свернут на юг, уходя в Крым, грабя по дороге русские деревни и сёла. Они, касимовские и романовские татары, уже не считали себя подданными русского царя, а считали себя подданными крымского хана. Всего в Крым с Урусовым пришло больше двух тысяч человек, включая женщин и детей.
***
Князь Григорий Петрович Шаховский и боярин царя Дмитрия донской атаман Иван Мартынович Заруцкий размышляли о дальнейших действиях, замышляя поход на Астрахань, привлечь на свою сторону Ногайскую орду. Заруцкий детство провёл в тех местах в плену у ногайцев, их русские звали юртовскими татарами, кой-кого там знал и очень рассчитывал на успех.
– Юртовские татары уже на нашей стороне. То, что часть их в Калуге, уже о чём-то говорит…
Но тут в горницу ворвался царский шут Петька Кошелев.
– Царь-батюшка Дмитрий Иванович убит! – безумно крикнул он.
– Что?! – не веря услышанному, взревел Шаховский.
– Татары Урусова предали и царя того…
Кошелев снял с головы шапку, уткнул в неё лицо и горько заплакал.
– Царицу постеречь надо, – поднимаясь, сказал Заруцкий. – Князь?
– Ступай, боярин, – отпустил его Шаховский.
Заруцкий с десятком донских казаков и с десятком яицких во главе с их полковником Нежданом Нечаевым, доскакал до терема царя и царицы. Царица в светёлке, атаман взбежал по лестнице, упал на колени.
– Беда, царица.
У Марины на лице испуг, схватилась за живот, живот большой, она на девятом месяце.
– Беда, царица, Дмитрия Ивановича убили татары Петра Урусова.
Марина закрыла рот ладошкой, в глазах ужас. Ахнула гофмейстерина и свита царицы, набранная из местных немецких девушек, заголосила, запричитала.
– Цыц, вы! – прикрикнул на них Заруцкий.
Иван встал с колен, поднял с лавки Марину, прижал к себе, зашептал:
– Успокойся, Маша, нельзя тебе, не дай Бог, что с плодом случиться. Это наша последняя надежда.
– И меня могут убить, Ваня.
– Поэтому и прискакал к тебе с казаками.
– Это всё польский король, он жаждет меня убить. Он татар подговорил.
Марина села на лавку и зарыдала, не так по Дмитрию, как из страха и жалости к себе.
– Пустое, – возразил Заруцкий, – Урусов за себя мстил и за касимовского царька.
– Нет, Ваня, я чувствую – это Сигизмунд.
Марина плакала не переставая. Свита её вытирала слёзы, боялись рыдать при грозном казацком атамане.
– Успокойся, Маша, – сказал Заруцкий, как можно спокойней, – сына родишь, всё наладиться.
– А если дочь?
Иван мотнул головой.
– Сына надо. Бабы что говорят?
– По приметам – сын.
– Дай то Бог.
Иван перекрестился, поклонился, повернувшись к образам.
На улице конский топот, шум, в терем ворвался татарин.
– Беда, батька.
– Юсуп, ты? Что случилось?
Заруцкий сбежал вниз.
– Беда, – повторил Юсуп, – горожане татар бьют.
В Калуге татары и казаки жили одной отдельной слободой. Они заменили Дмитрию наёмное польско-литовское войско.
И как раздался отчаянный вопль:
– Татары царя убили! Бей их!
Калужане хлынули в слободу. Татары не ожидали такой подлости от калужан и сначала от растерянности сопротивление почти не оказывали. Потом пришли в себя и стали огрызаться, даже несколько человек прорвались сквозь толпу горожан и кинулись искать Заруцкого.
– Неждан, Юсуп, охраняйте государыню. Головой за неё. Слышите?
– Езжай, Иван, – спокойно сказал Неждан, – успокой горожан, а за царицу не беспокойся.
Заруцкий ускакал, отправил двух казаков за остальными своими людьми, а сам, не дожидаясь подмоги, врезался в толпу калужан. Заруцкий как чёрт крутился на своём вороном коне, махал плетью.
– Вы що, з гуру съихали?
Это он вспомнил как его бабушка в детстве бранила, там в Тарнополе.
– Они государя убили, – крикнули из толпы.
– Они убили? Те, которые убили, исчезли незнамо куда.
– Знамо куда. На Пельню подались.
– Так их бы и били. А здесь остались верные государю люди.
– Так нет боле государя.
– Государыня скоро родит.
– А как девку?
– Другого изберём. Всё одно ему воины будут нужны. Или вам польский Сигизмунд, католик, по душе?
Калужане успокаивались. Казаки теснили лошадьми толпу от татар.
Заруцкий направился в кремль к царице, на сердце тревожно. Ещё издали он услышал у терема крики, мат, звон сабель. Коней – в плети.
Нападавшие разбежались, услышав топот коней.
– Кто это был, Неждан?
– Ляхи.
– Липки пана Забарецкого, – уточнил Юсуп.
– Напали, а что охрана у царицы будет, не ожидали, – сказал Неждан.
– Царица? – с тревогой спросил Заруцкий
– Слава Богу, – ответил Неждан.
В углу светёлки под образами бледная испуганная немецкая свита царицы сбилась в кучу, к ним спиной стояла Марина с обнажённым кинжалом. Беременная царица с суровым решительным лицом и кинжалом смотрелась чудно, Иван невольно улыбнулся.
– Государыня, это свита должна тебя защищать, а не ты её. Всё закончилось, царица.
Марина отбросила кинжал, кинулась к Ивану.
– Кто это был?
– Ты была права, государыня.
– Вот видишь?
– Мои казаки будут охранять тебя днём и ночью, царица. А сейчас надо бы царя найти и привезти в город.
У Марины по щекам покатились слёзы.
На поиски царя вышли казаки Заруцкого и Нечаева, горожане. Ночь была морозная, звёзды сияли в небе и большая жёлтая луна. Дмитрия так и нашли в возке на холме в одной исподней рубашке, отрубленная часть с рукой так и примёрзла к телу. Его приближённые, зарубленные татарами, валялись в снегу в одних рубашках.
– И нательные крестики сняли. Господи, крестики-то им зачем?
– Продать.
Рядом в мешках бились и отчаянно верещали пойманные зайцы, татары их почему-то не взяли. Неждан слез с коня, развязал мешки и выпустил на волю озябших перепуганных зверьков.