Анатолий Безуглов
Хищники
Глава 9
…Марина Гай встретила следователя в узких брючках с разрезами внизу и кофточке с глубоким вырезом на груди, плотно облегающей ее гибкий девичий стан. Брюки и кофточка были из небесно-голубого шелка. Прическа – поднятые наверх иссиня-черные волосы, прихваченные черепаховым гребнем.
Ольга Арчиловна поразилась, до чего изменился ее облик. Вчера – юная европейка из какой-нибудь средиземноморской страны, сегодня – словно молодой цветок Юго-Восточной Азии. И эта кротость в лице, семенящая походка, словно на ногах геты – деревянные сандалии на высоких подставках…
– Простите за беспорядок, – сказала Марина, вводя следователя в большую комнату. – Присаживайтесь, – указала она на тахту.
Ольга Арчиловна села, огляделась. Со стены стекал ковер, устилая тахту и еще полкомнаты.
На креслах, на столе были разложены платья, меховые вещи – красиво вышитый полушубок, шапка с длинными ушами из мохнатого белого меха, рукавички с национальным орнаментом. На полу лежал чемодан, наполненный женским бельем, блузками, чулками и колготками еще в целлофановых пакетах с яркими этикетками. Коробки с туфлями накренились, опершись о горку.
Противоположную стену украшал палас с простым геометрическим узором. В центре паласа висели два скрещенных охотничьих ружья, матово блестевшие холодным вороненым металлом и теплым светлым деревом лож. А по бокам их были прибиты оленьи рога, отполированные и покрытые лаком. Над ружьями из перекрестья дул смотрела на следователя оскаленная медвежья морда.
– Папа застрелил, – пояснила Марина, видя, с каким нескрываемым любопытством Ольга Арчиловна оглядывает убранство комнаты. – Сам и чучело сделал. На областной выставке охотничьих трофеев за эту голову ему дали диплом.
– Выразительно, – согласилась Дагурова.
– Он хороший таксидермист, – просто сказала Чижик. – У папы настоящая мастерская. Все свободное время проводит в ней…
– А это? – показала следователь на тюлененка-белька, лежащего на телевизоре.
– Как натуральный, правда? – Марина поднесла его к Ольге Арчиловне. – Японцы молодцы! Ведь это синтетика…
Ольга Арчиловна невольно провела по игрушке рукой – зверек и впрямь выглядел как натуральное чучело. Мех был мягкий, теплый.
– Эдгар Евгеньевич привез, – печально глядя на заморский сувенир, произнесла девушка. – Скажите, почему я совсем не так переживала, когда умерла моя учительница? А эта смерть… – Марина вздохнула. – Конечно, чужое горе и свое – разные вещи. Надо иметь большую душу, чтобы сострадать…
– А маму вы помните?
– Нет. Но это совсем другое. Она умерла, дав мне жизнь… Иногда мама снится мне живой. И папа с ней весь счастливый… Ведь у каждого мужчины должна быть рядом с ним достойная его женщина.
Марина убрала с одного кресла вещи и села, по-детски положив руки на колени.
– Но зато вот вы у него, – сказала Ольга Арчиловна.
– Последний день… А потом? Аделька? Ей-то ведь все равно, – с горечью произнесла девушка, положив голову щекой на подставленную ладонь. – Это разве любовь?
Дагурова удивилась: вот уж никогда бы не могла предположить, что между Гаем и Аделиной могут быть какие-то близкие отношения. А Марина продолжала:
– Сегодня один мужчина, завтра – другой… Но папа однолюб! Как лебедь. Так его жалко, так жалко! Неужели он ничего не видит?
Обсуждать с этой девочкой сердечные дела ее отца не входило в планы Ольги Арчиловны никоим образом. Поэтому она сидела и молча слушала, поражаясь совершенно зрелым рассуждениям Марины, а еще более – неожиданной откровенности, с которой та выдавала семейные секреты.
Что это? Наболевшее? Или отсутствие собеседника, которому можно довериться? Но почему именно ей, следователю?
– Я понимаю, Эдгар Евгеньевич был не похож на тех, кто здесь окружает Адельку… – Девушка обхватила руками одно колено. – Наверное, у нее это так, привычка – чаровать каждого нового…
А вот это заставило Ольгу Арчиловну насторожиться. Куда как прозрачно: Адель, выходит, имела какие-то виды на Авдонина.
«Ничего себе ситуация, – усмехнулась про себя Дагурова. – А что, если не классический треугольник, а четырехугольник? Даже пяти…»
Ее так и подмывало расспросить девушку подробнее, однако удерживала элементарная этика – перед ней почти еще ребенок…
– Может, она польстилась на подарки? – по-детски надула губы Чижик.
– А он ей дарил? – вырвалось у Дагуровой.
– Ну что вы! Насколько я знаю… – Марина задумалась. – Нет, нет. Я говорю, может, она завидовала, что он мне дарил…
– Что, например?
Марина обвела глазами комнату. Встала, подошла к горке, вынула из нижнего отделения портативный магнитофон.
– Ой, как хорошо, что вы напомнили, – обрадованно сказала она. – Честное слово, забыла бы… Подарок Эдгара Евгеньевича.
Она положила магнитофон в один из чемоданов.
Ольга Арчиловна обратила внимание: магнитофон японский, как две капли воды похожий на тот, что лежал в чемодане Авдонина.
– А вот… – Чижик взяла с другого кресла платье и приложила к себе. У Дагуровой на секунду даже шевельнулось чувство зависти. Очень красивое платье. Длинное, расклешенное, без рукавов, из светло-сиреневого материала с люрексом, оно переливалось, играло, как чешуя сказочного животного. – Идет мне? Только честно…
– Очень, – откровенно похвалила следователь.
– И в театр можно, и вечером по улице пройтись, – проговорила Марина, словно это было на демонстрации мод, и сложила платье в чемодан. – Правда, плечи у меня немного худые, ну да ничего, как вы считаете?
– Ничего, – улыбнулась Дагурова. – Уверяю, в Москве вы произведете впечатление…
– И немножечко подушиться. Самую капельку. У меня «Шанель»… – Марина от удовольствия даже раскраснелась и так вошла во вкус, что достала откуда-то из вещей в чемодане изящную коробочку с французскими духами и поднесла к носу Дагуровой. Духи были отличные, пикантной, тонкой композиции.
– Тоже Эдгар Евгеньевич?
– Папа.
– Ну да, те, что подарил Авдонин, выпил Уралов… – вспомнила Ольга Арчиловна запись в дневнике Осетрова.
Девушка посмотрела на нее чуть ли не с испугом.
– А вы… Откуда? Вы знакомы с Родионом? – удивленно спросила она.
– Мариночка, – с улыбкой сказала Дагурова, – я же следователь. А следователь должен знать такое…
– Какое? – вскинула на нее глаза Чижик.
– Нил посвятил вам четыре стихотворения…
– По-моему, пять, – сказала Марина, глядя на Ольгу Арчиловну настороженно и подозрительно.
– Про пятое я не знаю. Это, наверное, совсем недавно…
– Да, Нил написал его неделю назад.
– Вы уговаривали Осетрова поступить в Литературный институт, – продолжала Дагурова. Ее стала забавлять игра.
– А он и слушать не хочет, – кивнула Марина. – Говорит: поэт не профессия, а призвание. Выучиться нельзя. Если есть талант – проявится и без Литинститута.
– И еще. То, что находится недалеко от Монаха, принадлежит вам обоим…
Девушка присела в кресло.
– И это вам известно! Но откуда? Нил ни за что и никогда не сказал бы вам этого!
В дневнике Нила была такая запись: «Договорились с Ч.: то, что у Монаха, принадлежит нам обоим. И если случится, что это очень понадобится кому-нибудь из нас, тот придет к Монаху и выкопает…»
– Не сказал. – Дагурова пожалела, что увлеклась и затронула, кажется, какую-то их тайну. И чтобы исправить ошибку, ласково произнесла: – Поверьте, Мариночка, я не знаю, что там у вас спрятано, возле камня с таким необычным названием…
– Спрятано, – почему-то усмехнулась Чижик. – Ну да ничего не спрятано, – сказала она веселее. – Решительно ничего.
– А то, что вам Нил тоже делал подарки… – начала снова Ольга Арчиловна.
– Пожалуйста, могу показать. – Девушка вышла в другую комнату и вскоре вернулась с большой картонной коробкой. В ней лежали всякие диковины – закрученная спиралью и отливающая розовым перламутром раковина, гроздь прозрачных кристаллов какого-то минерала, другой минерал по форме напоминал веточку.
– Коралл, – пояснила девушка. – Редкий. Сам Нил доставал. С аквалангом… А это знаете что? – показала она мутноватый изогнутый кусок кости. – Бивень мамонта, настоящего.
Ольга Арчиловна вынула из ящика странную безделушку – крохотный плоский бочоночек на цепочке. Все это было сделано из серебра, а бочонок еще и отделан синими и розовыми камешками.
– Изящная вещица, – сказала Марина. – Называется тумор. Вроде амулета… Нил с Памира привез. Настоящая бирюза и настоящие памирские лалы. – Чижик нежно погладила камешки. – По-нашему – рубины… Вот сюда, – раскрыла она бочоночек, – клали бумажку с изречением из Корана. Считалось, что это оберегает человека от беды…
– Я вижу, у Нила страсть к путешествиям, – заметила Ольга Арчиловна.
– Да это его все Алексей Варфоломеевич с собой таскает…
– Кто?
– Меженцев. Папин заместитель… Профессор…
«Значит, это его письмо я обнаружила у Осетрова», – подумала следователь.
– Как заместитель? – удивилась она. – Он же, кажется, не живет здесь, в заповеднике?
– Приезжает, уезжает… Впрочем, я не знаю. Спросите у папы.
Дагурова невольно сравнила: японский магнитофон, такое дорогое платье, французские духи и эти диковины, собранные в разных далеких местах, цену которых трудно определить в деньгах, а надо измерять чем-то другим…
Авдонин и Осетров. Два совершенно разных человека. Со своими мерилами ценностей.
– Вы мне сказали: Нил жестокий. – Дагурова внимательно посмотрела на девушку, перебиравшую в руках подарки Осетрова. – Из чего вы это заключили?
– Я сказала, жестокий? – удивилась Марина. – Впрочем… В отношении браконьеров – да! Нил говорил, что, когда он видит браконьера, его буквально трясет! Наверное, потому, что его папу убили…
– Вы помните его отца?
– Очень смутно… Такие плечи широкие. – Девушка показала руками. – Густые усы… Я ведь маленькая была, когда его убили…
– А какие отношения у Нила с другими людьми?
– Ну, жестоким его назвать нельзя. Категоричный, что ли… У Нила все или черное, или белое. Это плохо, а это хорошо. Или любишь, или не любишь… Он оттенков не понимает… Родион Уралов выпил, и вы бы слышали, что он говорил! А Нил от него в восторге. Прямой, мол, честный парень…
– Так о чем Уралов говорил?
– Даже стыдно пересказывать… – Марина опустила голову. – Например, как актрисы получают роль, становятся звездами… Надо, говорит, понравиться режиссеру, стать его любовницей, тогда…
– Вы ему сказали, что хотите поступать в Институт кинематографии?
– Ну да! – недовольно воскликнула девушка. – Зачем мне ему говорить это. Эдгар Евгеньевич еще раньше сказал Родиону… Так вот, когда он стал такое рассказывать, мы поспорили. Я не верю, что это так… А если бездарная? Все равно получит главную роль, став любовницей режиссера?
Ольга Арчиловна невольно улыбнулась.
– А что, я не права? – вскинула Марина голову. – Родион смеется, говорит, что поэтому у нас и хороших актрис наперечет… Все это гадко и пошло! Ну если думаешь так, то и молчи. Держи при себе…
– Авдонин был при этом разговоре?
– Нет. По-моему, он, знаете, так к Уралову не очень благоволил. Они знакомые давно, но близкими друзьями не были… А в тот раз встретились в аэропорту. Уралов летел на БАМ выступать с бригадой артистов… Эдгар Евгеньевич сказал, если будет, мол, время, заезжай в Кедровый. Просто ради вежливости… А Родион и прикатил. Понравилось ему здесь. Еще бы, все его приглашают, угощают. Живой киноартист! И попьянствовать можно на дармовщину…
Марина закрыла коробку с подарками Осетрова.
– Ничего с собой не возьмете? – кивнула на коробку Дагурова. – В Москве любят всякие редкости…
– Просто некуда, – пожала плечами Марина. – Да и не знаю, где там буду жить… – Она задумалась о чем-то и продолжала: – Так хочется побывать в Центральном доме работников искусств. А Дом киноактера. Дом кино!.. Эдгар Евгеньевич обещал мне все показать, познакомить с интересными людьми. Звездами… Да и во ВГИКе многих знал…
– Обещал помочь с поступлением? – уточнила следователь.
– Да… – смутилась Марина. – Вы не подумайте, что я хочу пролезть по блату… Но все-таки лучше, когда знаешь обстановку, требования…
– А Осетрову вы об этом говорили?
Девушка кивнула.
– Как он прореагировал на то, что Авдонин взялся помочь? – спросила Дагурова.
– Никак. Просто сказал, что счастливым можно быть и здесь…
– Скажите, Марина, Нил никогда не высказывал в адрес Авдонина чего-нибудь оскорбительного, не грозился?
Вопрос этот был одним из главных, и Ольга Арчиловна долго готовилась, чтобы задать его. И кажется, это было самое удобное время.
– Я понимаю, для чего это вам нужно, – ответила девушка спокойно. – И знаю, что от этого зависит многое… Так, Ольга Арчиловна? Действительно, зависит?
Дагурова поняла: девочку она недооценила, та умеет определить главное.
– Вы как в этом анекдоте: что лучше – хороший диагноз или правильный, – сказала следователь с улыбкой. – Поймите, нужна правда! Всем. И вам и мне. И, если хотите, больше всего Нилу.
– Ну если я буду его топить, какая ему польза?
– Слово не то, девочка… – покачала головой следователь. – Я ведь тоже не собираюсь его топить… Ложь – плохой помощник ему. Она все равно вылезет. Хоть самый кончик, а выглянет… Диагноз должен быть поставлен не только правильно, но и вовремя.
– Нет, никаких угроз я не слышала, – сказала Марина твердо. – И высказываний в адрес Эдгара Евгеньевича тоже… Но Нил его не любил…
– В чем это выражалось?
– Понимаете, это трудно объяснить… Недомолвки, само выражение лица, когда при Ниле заговаривали об Авдонине… Нил даже не бывал в Турунгайше, если знал, что Эдгар Евгеньевич здесь… В этом характер Нила… Вам понятно, о чем я говорю?
– Разумеется. Да, кстати, позавчера, когда произошла вся эта история, Осетрову было известно, что Авдонин в заповеднике?
– Не знаю…
– Вы ему не говорили?
– А зачем? Я ведь не маленькая, Ольга Арчиловна. Говорить с Нилом об Эдгаре Евгеньевиче – значит обидеть его… Нил мой друг, что бы там ни было. – Марина даже с каким-то вызовом посмотрела на следователя.
– Как получилось, что вы с Осетровым оказались в том месте, когда по распадку шел Авдонин?
– Это случайность! Честное слово, случайность! – горячо воскликнула девушка, хрустнув пальцами. – У нас с Нилом… Ну, словом, это было прощание… Нил говорил: у него предчувствие – мы больше никогда не встретимся… Вернее, уже не будем друзьями. Что я забуду о нем… Он никогда в жизни не уедет из тайги, а я – из Москвы… И мы шли с ним, шли… Было очень грустно. Так хотелось плакать. И в Москву хочется, и тут… Потому что папа и Нил. Эти деревья, близкие, родные до каждого листочка. Меня ведь отец привез сюда совсем маленькой. Так привыкла! А как буду жить без Турунгайша? – Она в отчаянии развела руками.
– Это понятно, – сказала Ольга Арчиловна. – Каждому человеку дорого детство… Ну что ж, Мариночка, не буду больше отнимать у вас время, – сказала Ольга Арчиловна. – Вам столько надо еще сделать…
– Да, прямо не знаю, что куда складывать, – охотно согласилась прекратить беседу Чижик.
– Еще пять минут. Надо оформить протокол…
– Значит, это был допрос? – удивилась девушка.
Ольга Арчиловна кивнула.
– И вы все-все запишете?
– Нет, только то, что нужно для дела, – успокоила Чижика следователь.
Когда Дагурова прощалась с Мариной, в коридоре послышались шаги. Первой в комнату вбежала лохматая большая собака с остро торчащими ушами и умными глазами. Она остановилась и, казалось, с удивлением посмотрела на постороннего человека.
– Место, Султан! – приказала Марина. – Не бойтесь, Ольга Арчиловна, он не тронет.
Тут вошел Федор Лукич.
– Не помешал? – спросил он вежливо.
– Мы закончили, – сказала следователь, направляясь к двери. – Ухожу. Такой момент… Прощание с родным домом…
– Надеюсь, не навсегда, – с нежностью посмотрел на дочь директор заповедника. – Каникулы, отдых – что может быть лучше Турунгайша?
– А сам уже грустишь, – обняла отца Марина.
– Ты тоже, – погладил ее по голове Федор Лукич.
Они выглядели очень трогательно, отец и дочь.
– Ольга Арчиловна, может, вам что-нибудь нужно? – поинтересовался Гай. Наверное, для порядка – до следователя ли ему сейчас.
– Спасибо, Федор Лукич… В Шамаюн попасть надо, так я позвоню, пришлют машину.
– Зачем? Я отвезу, – сказал директор.
– Нет, нет, – запротестовала Дагурова. – Просто не имею морального права… Сколько часов осталось у вас с Мариной…
– Все равно туда еду. – Он повернулся к Марине: – Прости, дочка, срочные дела. Вот так уж…
Марина поцеловала его в щеку. Гай и следователь вышли.
Глава 10
Машину Федор Лукич вел быстро, не особенно соизмеряя скорость с возможностями дороги. Уазик то несся лесом, то выскакивал на пригорок, то перемахивал через мостик, проложенный над говорливой речкой Апрельковой.
– Вы бы знали, какая морока отправлять покойника из такой глухомани… Никому нет дела. У всех какие-нибудь закавыки. То мастер запил, то бумажку надо подписать, а человек в отпуске, то… – Он махнул рукой. – При жизни мучаемся и после смерти… Не хотел я при Марине обо всем этом, – как бы объяснил Гай Ольге Арчиловне, почему вынужден мчаться в райцентр, когда по-людски должен был бы, просто имел право провести последний день с дочерью. – Ну, как вам Марина? – спросил он.
– Интересная девочка. И не простая. Свои мысли, рассуждения… А не боитесь отпускать ее одну в Москву?
– Сердце болит, конечно, – признался Федор Лукич. – Но ведь ей так хочется именно в Институт кинематографии! А ее желание для меня закон. Хотя, с другой стороны, не могу себе представить, что буду делать, если она поступит. Уже сейчас тоскую и ловлю себя на мысли: а может, не поступит? Вернется и опять будет рядом… – Он посмотрел на свою спутницу: – Нехорошо так думать, да?
– Что же поделаешь, раз так думается? – улыбнулась Дагурова. – Сердцу не прикажешь.
– А я считаю, что это плохо. – Гай вздохнул. – Получается, говорю Марине одно, а в душе другое. Дети очень чувствительны ко всякой лжи и лицемерию. И что самое опасное – восприимчивы…
Некоторое время они молчали, потом Дагурова спросила Гая о Меженцеве.
– Звонил сегодня. Обещал приехать. В самые ближайшие дни…
– Как же директор не знает, когда явится его заместитель?
Федор Лукич покачал головой.
– Заместитель? Неизвестно, кто у кого… Алексей Варфоломеевич может иного председателя облисполкома заставить крутиться…
Выяснилось, что Меженцев числился заместителем Гая по науке как бы на общественных началах. Крупнейший ученый-биолог, он являлся одним из инициаторов создания заповедника Кедрового, можно сказать, его крестным отцом. С его мнением считаются даже в Москве, а тут он просто непререкаемый авторитет.
– А почему Алексей Варфоломеевич оказался замдиректора? Высокое начальство посчитало, что нужны знания и такой авторитет, как у Меженцева, чтобы принести как можно больше пользы заповеднику.
А трудностей было много, как это бывает с каждым новым делом.
Да и сейчас хватает.
Следователь поинтересовалась, как относится профессор к Осетрову.
– У них дружба. Оба непоседы. Заядлые путешественники, – сказал Гай. – Когда Меженцев узнал о случившемся, очень расспрашивал обо всей этой истории, разнервничался. А я при чем? Как было, то и передал…
«Значит, не в Чижике причина, почему Гай не может уволить Осетрова», – подумала Дагурова, вспоминая разговор с участковым о леснике.
Приехали в Шамаюн. Федор Лукич спросил, куда подвезти следователя. И кажется, удивился, что ей надо в психоневрологическую больницу.
Ксения Павловна Мозговая производила действительно странное впечатление. Высокая, в безупречно белом выглаженном халате. На сухих длинных пальцах ярко-алый маникюр. Из-под высокой накрахмаленной докторской шапочки кокетливо выпущены на морщинистый лоб кудряшки редких волос. Густо покрытое пудрой дряблое лицо, брови шнурочком и тщательно выведенное помадой сердечко губ. Облик довершал желтый в синий горошек бант, лежавший на отворотах халата.
– Все в норме у твоего паренька, – хрипела весело Ксения Павловна. – Ножки, ручки и все остальное. Реакция как у волка. Рефлексы – и Павлов позавидовал бы…
То, что психиатр оказалась на самом деле приветливой, общительной, тоже удивило следователя: после телефонного разговора можно было подумать – брюзга и зануда. Но Мозговая сразу на «ты». Может быть, из-за разницы в возрасте?..
– А то, что он перенес сотрясение мозга в результате мотоциклетной аварии? – спросила Ольга Арчиловна.
– Ничего с ним не будет. Наследственность у него крепкая. Сейчас говорят гены. И потом – натаскан. Как хорошая лайка. На границе служил. Момент существенный… Значит, первое: хорошо ориентируется в пространстве. Второе – легко адаптируется в обстановке со многими неожиданностями. Третье – отличная реакция на эти неожиданности и правильная оценка их… Знаете, какие нужны обстоятельства, чтобы разладить такую машину! Я уж не говорю о том, что у него отменное зрение и слух, мои коллеги проверили…
– А алкоголь?.. – подсказала Ольга Арчиловна. – Бессонная ночь перед этим?..
– Он утверждает, что выпил немного. А вообще не пьет.
– Тем более. Значит, непривычен.
Мозговая скрестила руки на груди.
– Тут ты права, – сказала Ксения Павловна, подумав. – Реакция на алкоголь – вещь индивидуальная. Одних угнетает, других возбуждает… А что есть наша психика? Череда возбуждений и торможений… Хочешь, проверим Осетрова основательно? Но для этого надо будет положить в больницу…
Дагурова допускала возможность проведения стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Но не теперь.
– Сейчас преждевременно, – сказала она.
– Смотри, – хрипло бросила Мозговая. – Хозяин – барин.
– Ксения Павловна, но в принципе возможно, что Осетров, как вы выразились, неправильно реагировал в тот момент? Вытянутую руку принял за ружье, спокойно идущего человека – за тайком крадущегося? И так далее…
– А ты сама? Не случалось – видишь ветку в окне, а кажется, что-то диковинное, пугающее? Все мы человеки… За сорок пять лет практики я такое видывала. Вот скажи, может девочка в тринадцать лет видеть сквозь землю?
– В каком смысле? – Следователь уже привыкла к неожиданностям Мозговой и теперь не ломилась в открытую дверь.
– Даже не видеть… В общем, необъяснимый феномен. Почище, чем Кулешова. Вы, наверное, читали о такой?
– О Кулешовой? – переспросила Дагурова. – Это которая умела читать руками?
– А точнее, обладала так называемым кожным зрением. Помните, ей давали конверт, в котором был запечатан лист бумаги с текстом. Она водила по конверту рукой и читала, что написано на вложенном внутрь листке… Так вот, девочка, о которой я хочу рассказать, – тоже феномен в своем роде.
Ксения Павловна встала из-за стола, вышла на середину кабинета и, указывая на пол обеими руками, начала рассказывать:
– Похоронили ее отца. В гробу. В могилу. Как положено. Проходит день, проходит другой, девочка стала заговариваться. Пристает к взрослым. Твердит, что жив отец, и все тут. Голова у него, говорит, белая-белая! И дышит…
Мозговая замолчала. Ольге Арчиловне стало, честно говоря, не по себе. А Ксения Павловна продолжала:
– Добилась-таки своего. На третий день разрыли могилу. И что же ты думаешь?
– Жив? – подсказала следователь. – Ведь что могло быть невероятнее?
– Совершенно правильно. Но самое главное – действительно седой как лунь… Ну с точки зрения медицины сам по себе случай с мнимой смертью – явление объяснимое. Что-то вроде летаргического сна. И если бы покойника в кавычках осмотрел врач, установил бы, в чем дело. А история произошла в глухомани, родственники поспешили совершить обряд…
– Из местных, что ли?
– Ну да.
– Когда это было?
– Лет двадцать назад… Но какова девочка! Меня этот случай заинтересовал. Встретилась с ней, привезла сюда. Наблюдала… Подготовила доклад на областную конференцию психиатров…
Ксения Павловна вздохнула, села на свое место и ухватилась за мундштук.
– А дальше? – спросила Дагурова. Рассказ ее очень заинтересовал.
– Дальше? – Мозговая хрипло рассмеялась, закашлялась. А потом со странной веселостью произнесла: – Этим докладом заработала себе репутацию ненормальной… Да и ты так считаешь… Предупредили?
– Что вы… – растерялась Дагурова.
– Брось. Ты как вошла, я сразу увидела. – Ксения Павловна лукаво подмигнула следователю: ничего, мол, привыкла к этому. И уже серьезней добавила: – Как ты решилась ко мне обратиться?
– Вы же специалист…
– А мне следователи неохотно поручают проведение судебно-психиатрической экспертизы. А если и поручают, то суды назначают повторную. Кому-нибудь другому… Но диагноз, который ставлю я, всегда совпадает с повторным. И даже выводы московских экспертов ни в чем не расходились с моими, – закончила она с гордостью.
– Ксения Павловна, почему бы вам не опубликовать материалы о той девочке? – спросила Дагурова. – Они сохранились?
– Лежит папочка. – Врач похлопала по маленькому сейфу, стоящему на тумбочке в углу. – Только стара я теперь высовываться. Пока докажешь… Комиссии всякие, консилиумы. Да и не знаю, где эта девочка сейчас… Кучумова ее фамилия. Может, замуж вышла, сменила фамилию… И еще почему не хочется ворошить. Бывает, в детстве вундеркинд, а вырастет – превращается в обыкновенного индивидуума. Как мы с тобой…
– Ну а как вы, психиатр, объясните феноменальные способности Кулешовой или той девочки, Кучумовой? – спросила Дагурова. – Для меня все это мистика. Как хиромантия, астрология, графология…
– Кое-что объяснить можно. Но во многом такие явления пока что остаются загадкой для науки.
– А может быть, просто шарлатанство?
– Нет, далеко не всегда! – воскликнула Ксения Павловна. – Легко сказать: этого нет, потому что не может быть! По-моему, отрицать вещи, до смысла которых наш разум просто еще не дошел, тоже в своем роде невежество… Да, многое еще требует научного осмысления. Организм человека, а главное – его психика – это целый космос, невиданные возможности которого нам еще открывать и открывать. И поражаться. – Ксения Павловна спохватилась: – Ой, заговорила я тебя…
– Ну почему же, – улыбнулась Ольга Арчиловна. – Мнение специалиста всегда интересно… Да, у меня еще один вопрос. Отец Осетрова погиб трагически при задержании браконьера. Как это могло повлиять на Нила? И имеется ли связь с событиями в заповеднике, когда Осетров стрелял в Авдонина?
– Конечно, смерть отца, именно такая смерть, отложила отпечаток на сознание парня. Это, по-моему, скажет даже неспециалист, – чуть усмехнулась Мозговая. – Идея фикс, что ли. Мстить. Но вот о прямой связи… – Ксения Павловна развела руками. – Я бы не взялась утверждать что-либо определенное. Ведь все зависит от индивидуальности. Один более впечатлительный, другой менее… Но на вашем месте в оценке личности Осетрова я бы учитывала сам факт.
Шамаюн был тихим зеленым городком, расположившимся между невысоких пологих сопок, покрытых редким лесом. Сохранилось много деревянных домов, рубленных из крепких лиственничных бревен.
До райотдела милиции рукой подать. И Ольга Арчиловна добралась до него не спеша, за каких-нибудь восемь-десять минут.
Размышляя о разговоре с Мозговой, она все больше приходила к выводу, что Осетров не мог ошибиться там, в распадке, вечером. Вернее, такой парень, как он, – охотник, пограничник, с зорким глазом и верным слухом – вряд ли бы что-то напутал. Выходит, или врал, или все произошло так, как он показал на допросах.
Райотдел внутренних дел находился на первом этаже трехэтажного кирпичного дома. У крыльца следователь столкнулась со старым знакомым – под сенью молодой пихты сидел на земле Рекс и внимательно смотрел на зарешеченные окна. Заметив Дагурову, он вдруг оскалил зубы и зарычал. Что-то грустное шевельнулось в душе Ольги Арчиловны. Она подумала: «Можем ли мы, люди, быть такими преданными и верными? А что будет, когда Нилу дадут срок?..»
Дежурный проводил ее к начальнику райотдела майору Иргынову. В кабинете находилась заплаканная женщина.
– Заходите, заходите, товарищ Дагурова… Присаживайтесь. Я буквально еще минуту…
Ольга Арчиловна села на один из стульев, стоящих вдоль стены.
– Что же мне с тобой делать, Степанова? – обратился к женщине Иргынов. Он был коренаст, смугл, нос приплюснут и широковат в ноздрях, что выдавало в нем аборигена.
– Да на кой ляд они мне, век соболей не носила… – осипшим голосом оправдывалась женщина, кивая на лежавшие перед майором на столе две шкурки. – Вам и Тонька может подтвердить… Хотела только проверить и убедиться… Честное слово, товарищ начальник!..
– Это мы уже слышали! – сурово сказал Иргынов и устало махнул рукой. – Ладно, иди, Степанова… И запиши на бумаге все, как было. Поняла?
– Поняла, товарищ начальник, – обрадованно проговорила женщина, утирая ладонью глаза.
– Но мы еще проверим, – как бы упреждая преждевременную радость, сказал начальник райотдела и попросил дежурного дать ей бумагу и ручку для объяснения.
– Она сказочки рассказывает, а мы слушай, – покачал головой майор, когда они остались со следователем одни. – Иргынов сам умеет такие небылицы рассказывать, что никакой писатель не выдумает. – Он сузил свои и без того узкие глаза и довольно засмеялся. – Уверяет, что за два соболя две бутылки… И в это Иргынов поверит, с трудом, но поверит. Алкоголик родную маму отдаст за бутылку… Клянется, мол, эти два соболя понесла к скорняку убедиться, что действительно это соболь, а потом отнести их к нам… Такое и моя бабушка сочинить бы не могла. – Майор перестал смеяться и бережно взял со стола шкурку, запустил в нее растопыренную руку и медленно, с наслаждением провел против шерсти. Она мягко облегла его пальцы, блеснув серебристой подпушью.
Ольга Арчиловна впервые видела соболиный мех. И ей самой хотелось вот так, как майор, попробовать его на ощупь. Правда, Иргынов это делал с каким-то особым умением, что ли. Как делает, наверное, настоящий охотник. Или человек, с детства окруженный шкурами и мехами.
– Браконьер, наверное, какой-нибудь из тайги принес, – высказал предположение майор. – Пропился и побежал к буфетчице. – Он кивнул на дверь, имея в виду, вероятно, ту женщину, что ушла с дежурным. – А скорняки все предупреждены. Если слева – сразу к нам… Соболь – главное богатство района. А его всякий нехороший человек бьет… Меня на каждом совещании ругают: Иргынов слепой, Иргынов не видит ничего… А как за ними уследишь? Ничего, они еще не знают Иргынова, – сурово пригрозил он кому-то. – Я от нее добьюсь правды!
Спохватившись, что у него сидит следователь, майор запер шкурки в сейф и поинтересовался, как прошел допрос Осетрова.
Хвастать было нечем. Подозреваемый наотрез отказался разговаривать, потому что, как поняла Ольга Арчиловна, его показывали психиатру.
