Андре Моруа
История Соединенных Штатов Америки

Полная версия

8. В 1763 году жители колоний были верными подданными его величества, даже не помышлявшими о том, чтобы лишить его своей преданности. Разве что иногда у них возникало неприятное ощущение, будто к ним относятся как к гражданам второго сорта и управляют ими не ради их блага, а во благо более привилегированных подданных. Неужели они существуют только как рынок сбыта для британской промышленности и источник синекур для фаворитов королевского двора? Пессимисты начали об этом поговаривать. Для какого-нибудь английского министра колониальная торговля была мелким вопросом, связанным с тысячей других проблем, а для жителей колоний в этом вопросе заключалось условие их существования. Тем не менее даже среди недовольных никто не говорил о совокупности американских колоний как о нации. То, что разделяло их, было понятнее, чем то, что их объединяло. Им трудно было поддерживать связь между собой. Плохие дороги, леса, индейцы были серьезными препятствиями. Разделяли их и пограничные вопросы: Мэриленд, Пенсильвания, Виргиния, Коннектикут, Нью-Йорк постоянно вели территориальные споры. Но, неведомо для них самих, факторы, их объединявшие, становились все сильнее. Плантатор с берегов Потомака, казалось, ничем не походил на торговца из Бостона, да и интересы у них были, возможно, разные. А вот два первопроходца – с виргинской границы и с пенсильванской – были похожи. Шотландские фермеры с Дальнего Запада едва знали, к какой колонии они принадлежат. Все вели одинаковую борьбу с лесом, у всех было одно и то же ощущение независимости, все были одинаково нетерпимы по отношению к некоторым шагам, предпринимаемым официальной властью. «Общая слава в прошлом, общая воля в настоящем, великие дела, совершенные вместе, желание вершить их снова – вот главные условия превращения в единую нацию». Американцы еще не знали, что вместе они совершили великое дело. Но в тот день, когда они осознают это, у них появится воля к новым свершениям.

Книга вторая
На распутье

I. Послевоенные проблемы

1. Мир, даже победоносный, ставит столько же вопросов, сколько и разрешает. Парижский мир (1763) создал для Америки не одну проблему. Франция оказалась выброшенной из гигантского бассейна Миссисипи. Но французы, благодаря союзам с индейскими племенами, а также выстроенным ими фортам и постам, до сих пор поддерживали порядок в регионе. Кто будет заниматься этим теперь? Кто же, кроме британской армии? Генерал Амхерст отправил войска с приказом занять французские форты. Они встретили сопротивление со стороны индейцев. Душой этого сопротивления стал Понтиак, вождь племени оттава. Он был очень умен и понимал, что англичане опаснее для индейцев, чем французы. Тех было меньше, и поэтому им было нужно меньше земель. Индейцам было знакомо неудержимое наступление англосаксонской колонизации: расширение фермерских хозяйств, массовая иммиграция. Понтиак готовил восстание в полной тайне. Но английского коменданта Детройта предупредили, и застать англичан врасплох не получилось. Началась осада форта. По требованию Амхерста французы сообщили индейцам, что между ними и англичанами заключен мир и что тем не следует ждать никакой помощи с их стороны. «Забудьте вражду, дети мои, – сказал французский комендант форта Шартр, – не проливайте больше крови ваших английских братьев. Отныне наши и их сердца едины; поразив одно, вы поразите и другое». Этот призыв был услышан, и Понтиак согласился на мир. Однако остальные племена признали этот мир не сразу, а лишь после долгой борьбы, набегов, побоищ. Задачи восстановления порядка на Западе не были решены.

2. Что было делать английскому правительству с только что приобретенными им гигантскими территориями? Многие колонисты надеялись, что их допустят на эти просторы и что фермеры, торговцы и охотники смогут сколотить там себе приличные состояния. Такое решение напрашивалось само собой. Но оно было небезопасно. И в первую очередь для индейцев. Если бы власти бросили их один на один с алчностью землеторговцев, то те вскоре оставили бы индейцев ни с чем. Сколько после этого последовало бы бунтов и сколько понадобилось бы солдат, чтобы их усмирить! И это был не единственный аргумент. Колонии никогда не пришли бы к согласию относительно причитающихся им внутренних земель. Начались бы бесконечные конфликты, ректификация границ. Не получив своей доли, колонии завидовали бы соседям. Интересы охотников за пушниной и торговцев противоречили бы друг другу. Впрочем, двухвековой опыт вселял в королевских министров желание управлять этими новыми владениями с большей энергией, чем старыми колониями. В те времена, когда Америка никого не интересовала, а в метрополии бушевала революция, этим колониям «неосмотрительно» были предоставлены привилегии, дававшие им больше свободы, чем остальной Англии. Надо было, по крайней мере, избежать худшего и постараться создать на новых территориях лучше управляемые владения. В октябре 1763 года правительство объявило о формировании четырех новых провинций: Квебек, Восточная Флорида, Западная Флорида и Гренада. Что касается территории, ограниченной Аллеганскими горами, Миссисипи и Великими озерами, она превращалась в резервацию для индейцев. Там было запрещено селиться, торговать без специальной лицензии, а тем, кто уже обосновался на этих землях, предписывалось их покинуть. Колонисты негодовали. Запад был их надеждой, их будущим, их завоеванием. В Англии Бёрк выразил протест против «попытки превратить в логово диких зверей землю, которую сам Господь явно предназначил для сынов человеческих». Он мог бы добавить, что, если правительство Георга III не позволит недовольным осваивать новые земли, они станут мятежниками.

3. В действительности с этим решением произошло то же самое, что и со всеми решениями, касавшимися Америки: оно не было исполнено в точности. Кое-кто получил на Западе огромные владения, выкроенные из этих самых «резерваций для индейцев». Вашингтон приобрел в долине Огайо тридцать три тысячи акров земли и вместе с семейством Ли был заинтересован в новых приобретениях. В 1773 году одна компания, в которую входили Бенджамин Франклин и Уильям Джонсон, получила два с половиной миллиона акров между Аллеганскими горами и рекой Огайо. Именно эта благоразумная непоследовательность английской администрации, эта «благотворная небрежность» и делала ее терпимой для колоний. Если бы сборщики налогов выполняли свои функции, то довели бы портовых коммерсантов до полного отчаяния, но они их не выполняли. Многие из них оставались в Англии, жили тихо и мирно на свое жалованье. Поэтому, чтобы получить две тысячи фунтов налогов, правительству его величества короля надо было потратить семь тысяч. Возможно, для колоний такая небрежность и была «благотворной», но британской короне она стоила слишком дорого. Однако восстановление эффективного контроля могло все испортить. «В сущности, главной трудностью следующего после мирного договора 1763 года десятилетия было совмещение централизованного контроля со стороны имперской власти с уже установившейся в колониях автономией».

Переговоры Понтиака с англичанами. Гравюра. Ок. 1909

4. Когда после 1763 года Англия стала проявлять по отношению к колониям бóльшую требовательность, многие начали осуждать нового короля Георга III и его самодержавные настроения, но вопрос был более сложный. «Великобритания начинала проводить новую имперскую политику, потому что она завоевала новую империю». Во времена компаний с хартиями и землевладельцев лондонские власти скорее терпели существование колониальных предприятий, чем оказывали им поддержку. Первые колонисты справлялись сами; метрополии они стоили недорого. Совсем другое дело – война с Францией. Руководство, оборона, подготовка новых операций – все это было весьма разорительно. Французское население в Канаде, контроль за протяженной границей с индейцами делали необходимым присутствие в Америке армии численностью по крайней мере в тысячу человек. А ведь расходы на колонии уже достигали четырехсот двадцати тысяч фунтов, в то время как квитренты едва приносили шестнадцать тысяч. На это колонии отвечали, что нельзя требовать от плантаций, находившихся еще «в пеленках», чтобы они обеспечивали себя сами. «Нельзя ожидать исполнения всех гражданских обязанностей от подданного, еще не вышедшего из детского возраста, – говорил Дж. Вильсон. – Надо проявить терпение и дождаться, когда он достигнет зрелости и войдет в разум, и только тогда требовать их исполнения».

5. Слабоватый аргумент, если младенец в пеленках хочет пользоваться свободами взрослого человека. Так что можно простить метрополии некоторую раздражительность, тем более что война сильно увеличила размер ее долгов. Когда в 1764 году новый премьер-министр Джордж Гренвиль, известный своим многословием и ловкостью, представил парламенту бюджет, он объявил, что долги капитала возросли до семидесяти миллионов фунтов и что следует собрать на три миллиона новых налогов и сборов. Для этого существовало два пути: увеличить земельный налог в Англии или повысить доходы с колониальных таможен. Землевладельцам, входившим в палату общин, естественно, пришелся по душе второй вариант. Потому-то Гренвиль и остановился на нем. Коллеги с безмятежным удовлетворением выслушали его предложения ввести роялти на иностранный кофе, на вина с Мадейры и из других мест, на индиго, сахар, патоку, ввозимые в колонии, а также полный запрет на ввоз туда рома иностранного происхождения. Закон о сахаре должен был увеличить прибыль от налогов, положив конец беззастенчивой контрабанде, а также защитить плантаторов британских Антильских островов от их конкурентов с Антильских островов французских и испанских. Этот бюджет, ничего не стоивший тем, кто его принимал, был с восторгом встречен парламентом, и все сошлись во мнении, что господин Гренвиль – великий финансист.

Томас Гейнсборо. Портрет генерала Джеффри Амхерста. 1780

6. Однако по ту сторону океана новшества встретили не так радушно. Главное, что не понравилось в Законе о сахаре жителям колоний, было то, что английские власти собирались претворить его в жизнь. Гнусное нововведение. До сих пор на контрабанду смотрели сквозь пальцы. А тут вооруженные патрули, следствие, обыски – с этим нельзя было смириться. В 1765 году у Гренвиля появилась новая идея. Совершенно необходимо, говорил он, защитить колонии раз и навсегда. Кто мог обеспечить такую оборону на суше и на море? Сами колонии? Тринадцать правительств ни разу ничего не смогли организовать, сам Франклин признавал, что объединение необходимо, но невозможно. Правительство его величества? Для этого ему понадобятся новые ресурсы. Какие? Министерство финансов предлагало ввести гербовый сбор. А что, разве у американцев есть возражения? Гренвиль побеседовал с их представителями в Лондоне и спросил, под каким соусом американцы желают быть съеденными. Сам он считал, что из всех возможных соусов лучшим для пищеварения будет именно гербовый сбор, но, если американцам по душе другая приправа, он готов рассмотреть их предложения. Франклин предложил вернуться к старым методам английских королей и велеть колониям самим провести голосование относительно требующихся сумм. «И вы сумеете, – спросил Гренвиль, – договориться, кому сколько платить?» Франклин вынужден был признать, что нет. Парламенту ничего не оставалось, как проголосовать за Гербовый акт, что он и сделал в феврале 1765 года.

7. «Впредь, – гласил этот акт, – в Америке для всех документов, лицензий, объявлений, газет, календарей, игральных карт и т. п. должна будет употребляться гербовая бумага, продаваемая специальными уполномоченными». Была ли такая мера законной? Представители колоний ссылались на предоставлявшуюся любому британскому подданному привилегию облагаться налогом только по добровольному согласию. «Но никто и не оспаривает эту их привилегию, – отвечал Гренвиль. – Интересы колоний представлены парламентом – имперским советом, который и проголосовал за этот налог». Таков был принцип виртуального представительства, применявшийся к англичанам, не являвшимся избирателями, которых в те времена было очень много. В Средние века англичане говорили: «Никаких налогов без представительства», и из этой фразы родился парламент. В XVIII веке англичане довольствовались другой фразой: «Никаких налогов без соответствующего акта, принятого парламентом». Это был шаг назад, и жители колоний могли возразить, что англичане, не пользующиеся избирательным правом, были все же косвенно представлены избирателями своего же графства, имевшими те же интересы, что и они, тогда как жители колоний не были представлены вовсе. Если парламент должен представлять империю, то почему бы в него не войти членам, избранным подданными этой империи? На что доктор Джонсон, признанный защитник правительства, отвечал: «Мы не запрягаем в повозку теленка, мы ждем, пока он станет быком». – «Пусть, – отвечали в свою очередь жители колоний, – но тогда зачем брать с теленка налог?» Колонисты основывались на средневековых понятиях; налоги должны быть утверждены в парламенте представителями всех сословий королевства, а представителей от Америки в британском парламенте нет. Впрочем, колонии получили свои хартии не от парламента, а от короля; они должны проявлять лояльность, говорили их представители, только по отношению к государю, что тоже было любопытной отсылкой к средневековым понятиям.

8. Дебаты по Гербовому акту в Вестминстере были самыми вялыми, какие когда-либо слышал Бёрк. «На самом деле дело прошло так тихо, что город едва ли был в курсе, чем сегодня занималась палата». Только когда Таунсенд спросил: «Не окажутся ли наши американские дети, поселившиеся там нашими заботами, питаемые нашей снисходительностью, обороняемые нашей армией, столь неблагодарными, что откажут в помощи своим престарелым родителям, изнемогающим под тяжестью долгов?» – полковник Айзек Барре, ирландец, сражавшийся в Квебеке вместе с Вольфом, подскочил на месте: «Поселившиеся вашими заботами?! Они-то?!. Нет, это ваши притеснения заставили их поселиться в Америке… Питаемые вашей снисходительностью! Это они благородно взялись за оружие, чтобы защитить вас…» От такого прекрасного ораторского всплеска палата на миг проснулась, но вскоре снова уснула до самого голосования, и Гербовый акт был принят двумястами голосов против сорока девяти. Однако мудрый человек увидел бы, что закон этот чреват тяжелыми последствиями. Он вполне мог – впервые – стимулировать единодушие колоний. До сих пор их интересы расходились. Закон о патоке раздражал торговцев Севера, закон о табаке – плантаторов Юга. А вот от этого вороха гербовых бумаг должны были прийти в отчаяние и Север, и Юг, и адвокаты, и журналисты, которых осмотрительное правительство никогда не трогает. Однако при взгляде из Лондона эта мера выглядела незначительной. Сам Франклин, который не одобрял ее и знал неблагоприятные настроения, назревавшие в колониях, даже не подумал сопротивляться. Конечно, он понимал, что его соотечественники будут недовольны. Но что делать? Он был раздавлен зрелищем британского могущества. Бунт? Немыслимо! Порты, эти средоточия колониальной жизни, были целиком во власти английского военно-морского флота. Франклин настолько не верил в возможность сопротивления, что на должность уполномоченного по распределению гербовых бумаг в Филадельфии назначил своего друга мистера Хьюза.

Уильям Хоар. Портрет Джорджа Гренвиля. 1764

9. Он и представить себе не мог ту бурю, которая вскоре поднялась в Америке из-за Гербового акта. Не то чтобы это бремя было непосильным. В зависимости от важности документа гербовый сбор составлял от одного пенни до шести фунтов. Но американцев возмущала эта мера в принципе. Они всегда принимали необходимость таможенных сборов, когда речь шла о регулировании внешней торговли колоний, но платить внутренние налоги, принятые парламентом, в котором они не были представлены, они отказывались. Враги Франклина в Филадельфии с обычным для врагов вероломством воспользовались этим случаем, чтобы подорвать его авторитет. Они говорили, будто, чтобы вынудить его согласиться на Гербовый акт, власти пообещали ему хорошую должность. А еще поговаривали, что надо бы поджечь дом Франклина, на что его жена, храбрая женщина, сказала, что, если понадобится, будет защищаться с оружием в руках. В Виргинии крупные плантаторы, до сих пор составлявшие в палате бюргеров Уильямсберга большинство, хоть и дорожили своими вольностями, удовольствовались бы одними умеренными протестами, если бы в собрании, состоявшемся в мае 1765 года, не приняли участие депутаты из приграничных районов – молодые, напористые переселенцы. Был среди них и Патрик Генри. Этот молодой адвокат двадцати девяти лет от роду был и траппером, и коммерсантом, и фермером и нигде не добился успеха. Но, став адвокатом (а он обладал природным красноречием, выступая в античной манере), он вдруг преуспел на этом поприще. Большой почитатель Библии и трудов Тита Ливия, он нашел в этих книгах прекрасные образцы для своих речей, простых и пламенных. В 1765 году он предложил пять резолюций по Гербовому акту, затопив зал заседаний «потоками своего красноречия». «Старые семьи» слушали его с раздражением. Когда он произнес: «Тарквиний и Цезарь, оба получили по своему Бруту. У Карла I был Кромвель, а у Георга III…» – его прервали криками: «Измена!..» Верным подданным его величества такие жестокости были не по душе.

10. Однако, поскольку Патрика Генри поддержали все представители жителей приграничных районов и «белых бедняков», его пять резолюций были приняты с перевесом в один голос, несмотря на противодействие спикера Пейтона Рэндолфа, который, по словам Томаса Джефферсона, тогда еще совсем молодого человека, сказал на выходе: «Я бы отдал пятьсот гиней за один голос!» На следующий день Пейтону Рэндолфу удалось вычеркнуть из списка прений пятую, самую резкую резолюцию. Вскоре копии виргинских резолюций появились в Бостоне, Филадельфии, Нью-Йорке. В них говорилось, что «подданные его величества в колониях не обязаны подчиняться финансовым законам, которые не принимались их ассамблеями». Бостон ликовал. До этого времени Массачусетс протестовал против новой английской политики почти в одиночку. Если уж богатые виргинские плантаторы-англикане вмешались в это дело и принялись сочинять зажигательные тексты, значит надежда на объединение имеет право на существование. Массачусетс направил в остальные колонии циркулярное письмо с предложением прислать делегатов на конгресс, который состоится в Нью-Йорке с целью слезно просить у короля справедливости. Ибо не король, а парламент выступал в данной истории в роли мелодраматического изменника. На этот призыв ответили девять колоний, в остальных трех губернаторы отказались созывать ассамблеи для избрания делегатов. Конгресс направил его величеству «смиренное прошение», в котором напомнил ему о принципах справедливости в финансовой деятельности; Гренвиль и палата общин не обратили бы на это никакого внимания, если бы к «смиренному прошению» не прилагалась решительная резолюция, в которой говорилось о бойкоте всех английских товаров до тех пор, пока Гербовый акт не будет отменен. Для контроля над процессом применения этой меры было создано подпольное движение «Сыны свободы». Так впервые назвал американцев полковник Барре в своей речи в палате общин. «Сыны свободы» обязались бороться любыми способами с несправедливыми законами, и в частности с этими гнусными гербовыми бумагами.

Бостонцы за обсуждением Гербового акта 1765 года. Гравюра из издания «Иллюстрированный путеводитель по Бостону и его окрестностям». 1882

Эдвард Трумэн. Портрет Томаса Хатчинсона. 1741

11. Сила этого движения удивительна. Но принципы подкреплялись материальными интересами. Для богатых портовых коммерсантов, сделавших состояние на контрабанде, Закон о сахаре стал просто катастрофой, и они очень надеялись на его отмену. Фермеры приграничных районов не могли простить Англии создания индейской резервации. Плантаторы Юга видели в англичанах нацию кредиторов и, как и их собратья из приграничных районов, были возмущены законом о землях на Западе, погубившим и их завоеванные права, и надежды. Интеллигенты, такие как Джон Адамс, считали навязанный газетам гербовый сбор средством борьбы с прессой, образованием, мыслью. Таким образом, большинство видных деятелей были за сопротивление. Благодаря им возбуждение передалось молодежи и трудовому люду. Очень скоро эти радикальные элементы вышли из-под контроля тех, кто был настроен более умеренно и в своем пассивном сопротивлении, уютно устроившись в красивых домах среди благоприобретенных богатств, мог мирно ждать, пока крах торговой политики не сделает Англию сговорчивее. Но молодые адвокаты, которым некого было защищать, торговцы, которым нечем было торговать, оказались не так терпеливы. Горели дома и изображения неугодных, на местах толпа нападала на сборщиков гербового сбора и англиканских священников, «принуждая их к свободе», по их собственным словам. Всех, кто думал не так, как они, «Сыны свободы» называли «Сынами деспотизма». Дом губернатора Томаса Хатчинсона был разгромлен народом вместе с находившимися в нем документами и ценностями. Томас Хатчинсон был порядочным человеком, представителем старинного судейского рода, историком своей провинции, вежливым, добросовестным чиновником, во всех отношениях достойным уважения, но он мыслил и чувствовал как английский тори. Он любил своего короля; он придерживался принципа единства империи и считал британский парламент образцовым законодательным органом. Эти идеи на время стали залогом его преуспеяния. Но внезапно они вышли из моды, а Томас Хатчинсон, как и его друзья-тори, ничего не понимал в бунтующей вокруг него Америке. Он ругал ее, ненавидел, говорил, что она сошла с ума; жители Бостона, со своей стороны, объявили его реакционером и, дабы он избавился от своих заблуждений, разгромили его дом. Уже не один из уютно устроившихся доктринеров, развернувших это движение, кусал себе локти.

12. К счастью для умеренных американцев, умеренные англичане тоже устали от этой борьбы. Дельцы из Сити стали замечать, что заводам не хватает заказов. И ради чего весь этот конфликт? Чтобы продавать гербовые марки? Так ведь они не продаются. Рокингем, сменивший Гренвиля в министерстве, уже поговаривал об отмене Гербового акта. Гренвиль возражал: «Великобритания защищает Америку; Америка должна платить ей повиновением». Он спросил, с каких это пор американцы стали свободны. «А я спрашиваю, – перебил его мистер Питт, – когда они попали в рабство?» Но Сити не интересовали схоластические дебаты о праве парламента распоряжаться колониями. «Мы ничего не понимаем в вашей политике, – говорили коммерсанты, – мы только видим, что наши дела идут все хуже. Помогите или идите к дьяволу!» Коротко и ясно. В палату общин вызвали Франклина, чтобы он высказал свое мнение. Он желал бы коренных преобразований в управлении колониями и наделения их правом иметь своих депутатов в Вестминстере. Но, не найдя в Англии поддержки такому проекту, он посоветовал просто-напросто отменить Гербовый акт. «Предположим, – спросил его один из членов парламента, – что Гербовый акт останется в силе, неужели американцы так решительно настроены, что станут покупать у других плохие товары, только чтобы не покупать наши?» Ответ: «Думаю, что да…» Вопрос: «В чем раньше заключалась гордость американцев?» Ответ: «В том, чтобы следовать британской моде». – «А в чем же их гордость теперь?» – «А теперь они готовы носить старую одежду до тех пор, пока не смогут сами сшить себе новую». Сейчас трудно сказать, но возможно, что эту партию американцы выиграли именно благодаря показаниям Франклина. Как бы то ни было, ясность изложения, простота и сдержанность ответов позволили парламенту сохранить свое лицо. Гербовый акт был отменен, и Франклин, которого еще год назад сочли бы предателем, стал в Америке народным героем. Король Георг III, монарх, очень трепетно относившийся к собственному величию, далеко не сразу подписал эту капитуляцию. Но министры доложили ему о великом недовольстве в Сити; парламент принял Декларативный закон, сохранив таким образом свои теоретические права; король смирился, и весной 1766 года Америка во всех своих тавернах отпраздновала эту победу колоний, выпив бессчетное количество раз за свободу. Иллюминация, банкеты, барбекю свидетельствовали о том, что колонии рады примирению. Повсюду развевались имперские знамена. Тут бы и закрепить это единение новой реформой. Основные черты ее обозначил Франклин: американские колонии должны были стать свободным доминионом в составе Британской империи. Однако Франклин со своим объективным подходом не учитывал кипевших в то время страстей, а страсти – это такая вещь, которую нельзя игнорировать.