Андре Моруа
История Соединенных Штатов Америки

Полная версия

II. Второй раунд

1. Первый раунд американцы выиграли, но английское общественное мнение испытывало чувство неудовлетворенности. Американцы – кто они? Англичане или нет? Или когда речь идет об их защите, они англичане, а когда дело касается налогов – иностранцы? «Мы англичане, – отвечали американцы, – но мы не признаем внутренних налогов». Многим англичанам такая позиция казалась абсурдной. Внутренние налоги или внешние – все это оплата законных расходов, им было не понять, почему свободный гражданин скорее умрет, чем заплатит гербовый сбор, но при этом согласен остаться в живых, оплачивая таможенную пошлину. «Сыны свободы» кричали о притеснениях. «Кто их притесняет?» – спрашивали в Англии. Разве можно представить себе, искренне думали англичане, более покладистую администрацию, чем британская администрация в Америке? Почему предложение участвовать в расходах на собственную оборону американцы считают чудовищной несправедливостью? Разве англичане платят не больше налогов, чем американцы? Разве колонии предлагали когда-нибудь другой способ налогообложения? Поддерживаемую вигами кампанию в защиту свободы, которая (по их словам) никому ничем не угрожает, тори считали нелепой.

2. В 1767 году министром финансов был Чарльз Таунсенд, человек большого обаяния и парадоксального ума, столь же остроумный, сколь бестактный, «принадлежавший ко всем партиям и над всеми насмехавшийся», который мог одинаково талантливо защищать в споре две противоположные точки зрения, «превосходивший лорда Чатема красноречием, Бёрка – образностью языка, Гренвиля – тщеславием, Ригби – раздражительностью, самого себя – легкомыслием и всех – веселостью». Парламент заявлял, что устал от «наглости» колоний. Уступки делали их только еще несговорчивее. Бостон отказывался возмещать убытки лоялистам, пострадавшим в ходе беспорядков; Нью-Йоркская ассамблея отказывалась размещать английские войска, как того требовал Закон о мятежах. Сам лорд Чатем, большой друг колонистов, осуждал их поведение: «Оно больше не позволяет сказать ни слова в их защиту». В своей речи, высоко оцененной палатой лордов, Таунсенд высказался приблизительно так: «Хватит. Надо приостановить деятельность Нью-Йоркской ассамблеи, пока она не будет готова действовать по закону. Американцы обычно пугают нас отказом голосовать за жалованье губернаторов, значит надо обеспечить его выплату повышением налогов для американцев. Каких налогов? Неизвестно почему, американцы предпочитают налоги внешние. Прекрасно. Будут им внешние налоги. Мы обложим налогами стекло, свинец, краски, бумагу и чай. А для сбора этих новых налогов создадим в Америке корпус таможенных комиссаров».

3. Сказано – сделано. На этот раз британский парламент чувствовал твердую почву под ногами. Самые ярые из американских радикалов никогда не оспаривали права парламента на установление таможенных сборов. Да, конечно, но назначение метрополией оплачиваемых комиссаров лишит колониальные ассамблеи малейшего влияния на этих чиновников. Это – во-первых. Новый закон позволял этим чиновникам проникать в любой дом, лавку или подвал с целью поиска там контрабандных товаров. Это – во-вторых, и уже серьезнее. Потому что американец – хозяин у себя дома, ему страшно себе представить, как кто-то в этот дом вламывается. Действительно, присутствие в Бостоне этих английских комиссаров, снабженных постановлениями на обыск и сопровождаемых вооруженным патрулем, сразу взбудоражило умы. Недовольны были даже мошенники. В 1768 году судно «Либерти», принадлежавшее бостонскому судовладельцу Джону Хэнкоку, прибыло с Мадейры с грузом вина. Джон Хэнкок, бывший студент Гарварда, принадлежал к тем крупным бостонским коммерсантам, которые могли процитировать Вергилия и Гомера. «Если скромность – это вина, – писал его биограф, – то Хэнкок был невинен». А вот слова Томаса Хатчинсона: «Главной его страстью было стремление к популярности… Природным умом он не блистал, и за годы учебы ум этот не стал острее». Джон Хэнкок очень любил вкусную мадеру, на которую повысили налоги. Когда таможенник поднялся на борт его судна, он был схвачен и заперт, вино же разгрузили, не заплатив пошлины. Английские комиссары наложили на судно арест; толпа напала на их дома. Комиссарам вместе с семьями пришлось искать убежища на борту одного из военных кораблей. Арест, наложенный на судно, придал Джону Хэнкоку значительности, что пришлось ему весьма по душе, и, несмотря на богатство, он стал народным героем. Когда его отдали под суд, защищавший его Джон Адамс поднял вопрос о правомочности закона Таунсенда в Америке: «Мой подзащитный мистер Хэнкок никогда не давал своего одобрения на принятие этого закона; он никогда не голосовал за него и никогда не избирал никого, кто мог бы представлять его во время прений…» Два английских полка получили приказ стать в Бостоне гарнизоном. Их красные мундиры оживляли улицы и раздражали толпу. В этом рыбацком городе их сразу окрестили «омарами». Игравший по воскресеньям военный оркестр приводил в негодование сынов пуританства и свободы. Жители отказывались разговаривать с солдатами. В воздухе снова запахло грозой. Таможня давала тридцать тысяч фунтов годового дохода; сама же она стоила тринадцать тысяч, а содержание двух полков съедало больше, чем оставалось. Неправильные финансы, неправильная политика.

Джошуа Рейнолдс. Портрет сэра Чарльза Таунсенда. Ок. 1765

4. Теперь бостонские радикалы задумались, не крылась ли ловушка в принятии Таунсендом самого принципа внешних налогов. Но полемика давалась им теперь труднее, чем во времена Гербового акта. Где взять предлог, чтобы восстать против того, что колонисты принимали в течение ста пятидесяти лет? Лазейку нашел Джон Дикинсон, адвокат, виг, достойный и порядочный человек, автор «Писем фермера» – политических эссе, написанных с большим размахом. Он пояснил, что опасность налога заключается не столько в нем самом, сколько в намерениях тех, кто за него проголосовал. Налог, принятый для урегулирования торговли, законен; налог, принятый ради дохода и выплаты жалованья чиновникам, – нет. Сэмюэл Адамс, любимый оратор бостонских городских собраний, утверждал, что парламент и сам должен подчиняться высшей силе, а именно британской конституции, и что ни один закон, противоречащий этой конституции и Великой хартии, недействителен. Что, если бы ему возразили, что британской конституции не существует, он ответил бы, что величайшая сила британской конституции в том и состоит: она существует только в людских умах и в природе вещей. Так что в соответствии с естественным правом, прежде чем облагать людей налогом, их надо спросить – каждого… Бенджамин Франклин, здравомыслящий и честный человек (добродетели опасные для революционного времени), не счел эти рассуждения слишком ясными. Он сказал проще: «Или парламент сможет создать для Америки все законы, или не сможет создать ни одного». Эта формулировка была хороша тем, что вскрывала истинную проблему: американцы в глубине души не желали больше принимать от Англии никаких законов, и понуждала Америку и Англию искать какую-то новую форму имперского союза. Но так широко данный вопрос рассматривал один Франклин.

5. Впервые колонисты поняли, что самым сильным аргументом в глазах английских купцов был отказ от торговли. Именно этот бойкот стал причиной отмены Гербового акта; тот же метод они применили и к новым налогам. В 1769 году поставки товаров из Англии в Нью-Йорк упали с четырехсот восьмидесяти двух тысяч фунтов до семидесяти четырех тысяч. Пенсильвания и Мэриленд сократили закупки наполовину. Юг дольше тянул с отказом от старых добрых привычек, но мало-помалу, под влиянием таких личностей, как Джордж Вашингтон, который еще с прошлой войны питал к Англии глубокую ненависть, плантаторы поняли, что смогут таким образом сократить свои огромные долги перед лондонскими партнерами. В Бостоне нарастала напряженность. Ассамблея Массачусетса, направив в остальные колонии циркулярные письма с предложением встать всем вместе на защиту свобод, получила от имени короля приказ прекратить эту деятельность. Вечером 5 марта 1770 года пожарная тревога выгнала на улицы Бостона огромную толпу, состоявшую в основном из юношей. Выпал снег, молодежь начала играть в снежки, и вскоре неподвижные часовые в красных мундирах превратились в мишени. Один из солдат, на которого обрушился град снежков, позвал на помощь. Появилась стража, толпа напала на нее. Раздались выстрелы. Когда все стихло, на снегу осталось четыре трупа. Впоследствии это назвали Бостонской бойней. На самом же деле это был несчастный случай, в котором виноваты были все, однако ораторы на городских собраниях так раскричались, что губернатор Хатчинсон был вынужден вывести из города английские войска. Хорас Уолпол писал: «Вы видели новости из Бостона? В Америке, похоже, ударили в набат. Я представляю себе будущее этой страны, я вижу, как на этом континенте, слишком мощном, чтобы быть в подчинении у наполовину истощившихся наций Европы, появляются два десятка империй и республик…» Через семь месяцев капитан, приказавший открыть огонь, и его подчиненные предстали перед судом в Бостоне. Джону Адамсу, хоть он и принадлежал к партии противников Англии, достало мужества защищать этих невиновных солдат и добиться у суда оправдательного приговора. Это был прекрасный пример интеллектуальной и гражданской честности.

Бостонская бойня в 1770 году. Литография. 1878

Джон Синглтон Копли. Портрет Джона Хэнкока. 1765

6. Подобные инциденты множились во всех колониях, разжигая всеобщее недовольство. Все больше становилось бойкотов. В 1769 году английские поставки в колонии уменьшились на миллион фунтов. В Сити снова заволновались, в парламент была направлена петиция. Премьер-министр лорд Норт с особым вниманием относился к настроениям в Сити. Он предложил парламенту отменить ненавистный закон. Однако самолюбие не позволило ему признать, что он уступает «недопустимому» общественному давлению (благородный лорд назвал его даже «незаконным»). Налоги Таунсенда были отменены, да, но не из-за недовольства американцев и не из-за давления со стороны бизнеса, нет: их отменили потому, что их не следовало принимать вовсе. Чтобы продемонстрировать, что парламент от своих прав не отказывается, был сохранен единственный налог, такой невесомый, что он не смог бы причинить колониям ни малейшего вреда: крошечный налог на чай. Но бедный премьер-министр не учел того, что по ту сторону океана тоже имелось свое самолюбие, с которым нельзя было не считаться. В июле 1770 года американские коммерсанты решили снова начать ввоз английских товаров, за исключением чая. «То, что Англия настояла на этой детали ради сохранения своих прав и что Америка в подтверждение своей свободы отказалась идти на уступки, стало весьма высокой данью, которую обе эти в высшей степени практичные нации заплатили престижу абстрактных идей».

7. Было очевидно, что политика, которую стремился проводить лорд Норт, была политикой примирения. Он искал в Америке союзников. Крупные торговцы, развязавшие это движение пять лет назад, когда их торговля с Антильскими островами оказалась под угрозой, с неудовольствием замечали, как среди населения растет активность и жестокость. «Они могли бы желать для Америки самоуправления, пока считали, что Америка – это они сами. Но если самоуправление подменяется властью толпы, то король и парламент были им больше по душе». Самые передовые из них, и даже Джон Хэнкок, решили предать разногласия забвению. Некоторые даже начали импортировать английский чай; другие обманным путем ввозили в огромных количествах более дешевый голландский, что позволяло им и соблюдать личную выгоду, и исполнять гражданский долг. Два-три года можно было думать, что все наладится. «Народ, казалось, устал от этих пререканий с метрополией, и, приложив немного старания, можно было вновь пробудить в нем теплые чувства и уважение к Великобритании, которыми некогда славилась эта страна». Однако радикалы под предводительством Сэмюэла Адамса, которого губернатор Хатчинсон, его жертва, называл то «Макиавелли хаоса», то «главным поджигателем», не дремали.

8. Оракул бостонцев Сэмюэл Адамс был сыном торговца, которого после долгого процветания частично разорил декрет британского правительства, направленный против банка, в котором тот хранил свои средства. Это была его первая претензия к Англии. Сын благополучно развалил отцовское дело до конца и в 1762 году, в возрасте сорока лет, решил посвятить свои таланты исключительно на пользу обществу. В его финансовой порядочности никто не сомневался. «Ни разу взгляд его не заблестел при виде гинеи». Сэмюэл Адамс мало ел, мало пил, мало спал, много думал и еще больше говорил. В юные годы он любил клубы, принципиальные споры, предвыборные махинации. Хатчинсон дал ему еще одно прозвище: Кукловод. Действительно, Адамс мог днями напролет беседовать с бостонскими торговцами, ремесленниками, на пороге их лавок или в тавернах, и эта простота в общении давала ему огромную власть над их умами. Сэмюэл Адамс, как никто другой, умел убедить счастливых обитателей Новой Англии в том, что они – обездоленные рабы, страдающие от британской тирании. Ему была ненавистна окружавшая губернатора консервативная аристократическая клика. Призывы к лояльности его не трогали. В действиях правительства короля Георга III он видел намеренное стремление лишить американцев уже завоеванных ими свобод. Первым шагом к этому будет, как он считал, выход губернатора из-под контроля, после того как тот станет получать жалованье непосредственно из Лондона, вторым – наделение губернатора правом назначать советников и третьим – запрет на городские собрания. Как только все это произойдет, некогда свободный народ окажется во власти абсолютизма.

Джон Синглтон Копли. Портрет Сэмюэла Адамса. 1772

9. Чтобы не допустить этой узурпации, Сэмюэл Адамс был готов на любые меры. Враги говорили, что «в мыслях своих он – самый бесчестный из людей и сам не знает об этом». Возможно, он и знал, но это мало его заботило. Он искренне желал защитить свободу, но был не способен отдать ее в руки тем, кто думал иначе, чем он. Он порицал нетерпимость, будучи сам нетерпим и не испытывая при этом никаких моральных страданий. К тому же он без зазрения совести клеветал на служителей британской короны. Еще в юности, учась в Гарварде, он выбрал в качестве темы для диссертации на степень магистра искусств вопрос: «Законно ли противостоять главе государства, если иначе невозможно спасти общество?» – и ответил на него утвердительно. Воспитанный на пуританской схоластике, он представлял себе мир как поле вечной битвы между свободой и тиранией. А победить тиранию можно лишь через обретение народом независимости. Свободу же можно сохранить только равенством. Сэмюэл Адамс не допускал даже парламентского правления, считая, что истинная демократия заключается лишь в городских собраниях, на которых он блистал как оратор. Его ужасала сама мысль о примирении с Англией. Как мог он прожить без этой ненависти? В 1770–1773 годах, когда британское правительство приумолкло, Сэмюэлу Адамсу тоже следовало бы притихнуть, но «он не мог отказаться от борьбы, потому что борьба эта жила внутри его». Напротив, в этот самый период он вел самую активную пропаганду против «наших лютых врагов». Видя, как глубокой ночью горит его одинокая свеча, жители Бостона говорили: «Это Сэмюэл Адамс пишет что-то против тори». Он сочинял памфлеты, статьи, подписывая их десятками имен, писал бесчисленные письма, в которых доказывал, что дела колоний шли бы гораздо лучше, если бы там существовало самоуправление. Обладая гением профессионального агитатора, он создавал комитеты, призванные поддерживать постоянные связи между радикально настроенными фермерами и рабочими в городах. Палата бюргеров тоже запустила проект подобного рода. Таким образом, подспудная агитация не только продолжалась, но и расширялась. Теперь достаточно было ничтожнейшего инцидента, чтобы спровоцировать кризис.

10. В мае 1773 года у Ост-Индской компании, совершенно раздавленной долгами и близкой к банкротству, в Лондоне скопилось семнадцать миллионов фунтов чая. Пытаясь спасти эти запасы, а также в целях борьбы с голландским чаем британское правительство согласилось отменить для компании, и только для нее, все налоги за пределами Англии. Кроме того, руководство компании решило обойтись без посредников и торговать напрямую с потребителями. Таким образом, их чай стал бы дешевле голландского и они вернули бы себе потерянный ранее рынок сбыта. Трудно представить себе более глупый проект, словно специально придуманный для провоцирования волнений в и без того накаленной атмосфере торгового сообщества. Он возмутил бостонских коммерсантов, у которых также скопились запасы чая, и в частности Джона Хэнкока, ставшего после своего процесса чем-то вроде политического лидера. Ост-Индская компания пользовалась не слишком хорошей репутацией. В Индии ради собственной выгоды она разжигала войны, подстрекала население на бунты, свергала правителей. Что же она затевала в Америке? Что помешает ей, получив монополию на торговлю чаем, распространить ее впоследствии на пряности, шелк? «Мы, слава богу, не сипаи, не маратхи, а британские подданные и рождены свободными». Даже умеренный Джон Дикинсон в своих «Двух письмах о налоге на чай» выразил резкий протест в отношении министров, которые попытались поправить дела разорившейся фирмы в ущерб американским свободам.

11. Однако для начала решительной кампании против Англии почва была еще недостаточно твердой. Как убедить массы в том, что снижение цены на чай на целых девять пенсов на самом деле является возмутительным притеснением? Без специальной инсценировки это было невозможно. Помог случай – и Сэмюэл Адамс. Когда первый корабль Ост-Индской компании «Дартмут» пришвартовался у причала Бостона, в «Старом Юге» собралась разгоряченная толпа. Сэмюэл Адамс и Джозайя Куинси клеймили позором Англию, Георга III, парламент и компанию. «У этого собрания, – сказал Сэмюэл Адамс, – одна задача – спасение страны». Сказано довольно сильно, но Сэмюэл Адамс знал свою аудиторию. Тем временем неподалеку проходило совсем другое собрание, гораздо более веселое: группа молодых людей, переодетых в индейцев-могавков, попивала пунш. Когда выпитое произвело должный эффект, а разноцветные перья крепко засели в волосах всех присутствовавших, «могавки» побежали на причал, взяли «Дартмут» на абордаж и побросали весь чай за борт, призывая короля Георга III положить конец их «чаепитию». Прибой разметал по ближайшим отмелям восемнадцать тысяч фунтов чая. Несколько листьев того исторического чая хранятся сегодня в стеклянной банке в музее Массачусетса. На следующее утро умеренно настроенные горожане сурово осудили этот дорогостоящий маскарад. «Индейцы, – говорили они, – никогда не допустили бы столь дикой выходки!» Ни один благоразумный торговец не одобрил бы уничтожения восемнадцати тысяч фунтов чая. Осудили этот поступок и в других колониях. Франклин выразил надежду, что беззаконие будет наказано. Джон Адамс высказал опасение, как бы в результате подобных безумств население не обнаглело и не утратило дисциплинированность. То есть последовавшая реакция была такова, что, будь британское правительство половчее, оно нашло бы в этом инциденте повод к примирению.

«Бостонское чаепитие». Уничтожение чая в Бостонской гавани. Литография. 1846

12. Но у правительства Георга III гордыни было гораздо больше, чем ловкости. Оно пошло по пути крутых мер. «Ставки сделаны, – сказал король. – Колонии должны либо победить, либо подчиниться». В апреле 1774 года парламент принял пять законов, которые в Америке получили название «Невыносимых». Согласно первому, бостонский порт подлежал полному закрытию до тех пор, пока не будет возмещена стоимость уничтоженного чая, что лишало наиболее миролюбивых бостонцев средств к существованию и превращало их в революционеров. Второй отзывал Массачусетскую хартию, наделяя короля правом назначать должностных лиц и запрещая городские собрания. В соответствии с третьим все судебные процессы, связанные с применением этих законов, переносились в Англию. Четвертый касался размещения войск в городах Массачусетса. Пятый, так называемый Квебекский акт, предоставлял католикам Канады религиозную свободу и значительно расширял границы провинции Квебек, в чем граждане Новой Англии увидели чудовищную попытку установления в колониях абсолютизма, а может даже, и привлечения Французской Канады на сторону королевской власти, и восстановления на Американском континенте баланса сил. И наконец, губернатором Массачусетса был назначен генерал Томас Гейдж, военный крепкой хватки, сказавший когда-то Георгу III: «Пока мы будем вести себя как ягнята, они будут львами, но стоит нам занять твердую позицию, они сразу присмиреют». Многие британские газеты осудили такую чайную торговлю с артиллерийской подготовкой. «Сент-Джеймс кроникл» опубликовала стихотворение:

                                 О дамы Бостона, спешите к нам за чаем,
                                 Лапсанг сушонг – вкуснее чая нет,
                                 Но, если вы пренебрежете нами,
                                 Мы город ваш спалим, а вас отправим
                                 Без промедленья сразу на тот свет.

Принятые парламентом меры были американским радикалам на руку, поскольку давали то, чего им до сих пор недоставало: законный повод для претензий. Чатем и Франклин с самого начала советовали бостонцам выплатить компенсацию за погубленный чай и на том закрыть дело. Эта попытка уладить ситуацию мирным путем возмущала и огорчала Сэмюэла Адамса: «Франклин, возможно, великий философ, но политик он никудышный».

13. Был в британском парламенте один человек, обладавший ясным умом, который выступил против глупой несговорчивости правительства. Этим человеком был Эдмунд Бёрк. Он призывал депутатов выйти за рамки мелких разногласий. «Никто никогда не сомневался в том, что такому продукту, как чай, вполне по силам пошлина в три пенса. Но никакой продукт не вынесет пошлины в три пенса и даже в одно пенни, когда бушуют страсти и два миллиона человек твердо решили их не платить. Когда-то колонии и Великобритания испытывали одни и те же чувства. Те же чувства испытывал и мистер Хемпден, когда его призвали заплатить двадцать шиллингов. И что же, неужели эти двадцать шиллингов разорили бы мистера Хемпдена? Нет, но притом, как у него их потребовали, заплати он лишь половину, он стал бы рабом…» Как вели себя колонии до установления этой новой налоговой политики? Спокойно и законопослушно. Зачем же трогать то, что так хорошо работало? Почему, напротив, не поддержать дружеское расположение со стороны американцев? Зачем жертвовать их любовью ради пустого удовольствия от чисто символического повышения налогов? Если уж нам так хочется нажить себе врагов, пусть для этого будут серьезные причины. Но выступать в роли тиранов, и при этом тиранов мелочных и глупых, – Бёрк считал такую позицию лишенной всякого смысла. «Вспомните о ваших принципах… Предоставьте Америке самой устанавливать для себя пошлины. Я не хочу обсуждать здесь взаимные права. Метафизические дискуссии – это не для меня, мне ненавистно само это слово. Предоставим американцам быть такими, какими они были до сих пор, и все различия, порожденные нашими разногласиями, исчезнут вместе с ними… Если слишком настойчиво преследовать кабана, он обернется и нападет на охотника…»