Андрей Дорогов
Ландскнехт. Во сне и наяву

Полная версия

Ландскнехт.

Во сне и наяву.

…Из написанного в общую тетрадь с забавными котятами на обложке…

1

Люди, сидевшие напротив Роланда, ему не нравились. Не нравились до такой степени, что он опасался их. Давно забытое чувство, глубоководным кракеном шевелилось в глубине груди, разбрасывая пупырчатые щупальца по телу.

Внимательно изучая их лица, Роланд пытался оценить степень угрозы. По всему выходило, опасность они представляют нешуточную. Несмотря на молодость – спокойные и уверенные в себе. Крепкие, с жилистыми телами бывалых вояк и пустыми глазами профессиональных убийц. Именно убийц, а не военных, пусть и профессиональных, те смотрят по-другому. Эти же были явные убийцы – наёмники, профи, которым без разницы, кого убивать: мужчину, женщину или ребёнка; и где – на поле боя, в захваченном городе или в пьяной кабацкой драке. Плащи наёмников характерно топорщились с боков, явно не с пустыми руками пришли.

Сидевший справа – высокий блондин, сразу видно, родившийся в местах, весьма удалённых от благословенной Спании, протянул руку и, ухватив глиняную кружку, шумно отхлебнул пиво.

Его спутник, бритый наголо, сидевший по левую руку от блондина, тоже не походил на местного уроженца. Кожа его хоть и смуглая от природы, но не того приятного бронзового отлива, характерного для коренных уроженцев Спании. Она была грязно-коричневого оттенка, что бывает у родившихся вблизи песков Хешара. Бритоголовый лениво поглаживал стоячий воротник кожаного колета.

Гулко грохнув кружкой о гладкие доски стола, блондин отёр пену с густых усов и усмехнулся:

– Значит, наша сделка остаётся в силе, Роланд Мёртвый?

Роланд нехотя кивнул: с этими двумя он не хотел иметь никаких дел. С ними и с теми, кто стоял за ними. А то, что они работают не сами по себе, он не сомневался ни на биллон¹.

– Если будете работать по правилам.

– По вашим правилам? – уточнил блондин.

– По нашим. – Роланд не отвёл взгляда от белёсых глаз.

– Хм, – блондин задумчиво потеребил завязки у горла и словно бы невзначай распахнул кружевные отвороты белой шелковой камисы².

Если бы Роланд в этот момент пил, он бы поперхнулся, а если бы стоял – ему потребовалось бы сесть. А так, лишь пальцы крепче сжались на рукояти спрятанного под плащом меча. Сжались так, что он почувствовал каждый виток кожаной оплётки на рукояти кацбальгера³.

Доведись пришлым увидать его руки, они бы догадались о чувствах, бурливших в его душе. Но они, хвала всем святым, их не видели. По лицу же Роланда – его не зря прозвали Мёртвым: даже самый проницательный физиогномист не смог бы ничего прочитать. Оно, как всегда, оставалось спокойным и расслабленным, а взгляд – чуть отрешённым.

Усилием воли он заставил себя разжать ладонь. Пальцы огладили гладкое бронзовое навершие, скользнули по рукояти вниз, к витой S-образной гарде и легли на широкую пряжку ремня. Роланд откинулся на спинку не слишком удобного трактирного стула, внимательно разглядывая шею блондина. Прошлое его всё-таки нагнало.

Татуировка. На шее блондина был наколот уродливый шрам с косыми строчками швов, словно его голову грубо и неопрятно отделили от туловища, а потом также неаккуратно пришили на место. Издали это смотрелось ужасно – один в один настоящий рубец, настолько умелым был мастер, наносивший татуировку. Точно такая была у самого Роланда.

Между кадыком и межключичной ямкой бритоголового красовалась оскаленная волчья морда, вся в клочьях пены и кровью, капающей с клыков.

Мертвоголовый и волчеголовый – элита ландскнехтов.

Блондин осклабился, но в его глазах Роланд прочёл разочарование. Не такой реакции он ожидал, совсем не такой. А какой?

– Не надо бахвалиться своим прошлым, – голос Роланда был спокоен и холоден, как зима его родины, – здесь не знают этих знаков, а о таких, как вы, разве что в трактирных байках слышали.

Машинально он прикоснулся к высокому воротнику своего хубона⁴ и поправил повязанный на шею платок. Только это движение и выдало его волнение. А так, даже пальцы не дрожали.

– А ты, я гляжу, прячешь его? – блондин кивнул на скрытую платком шею Роланда.

– Я его не прячу, – злость всё-таки проскользнула в тоне Роланда, – я просто не выпячиваю его, а это, согласись, большая разница.

Блондин задумчиво покивал, он явно играл лидирующую роль в их с напарником тандеме. Оно и правильно: солдаты «Мёртвой головы» стояли на ранг выше, чем волчеголовые.

– Ну-ну, – блондин громко отхлебнул из кружки, привлекая к себе внимание окружающих. Хорошо, что в такое раннее время посетителей было мало. И развалился на грубом стуле, словно на мягкой кушетке, так что камиса разошлась почти до пупа, открыв обширную галерею картинок, нанесённых на грудь и живот. Знающему человеку она могла многое рассказать о её носителе, и, надо признать, не самого хорошего. Вот только Роланду было плевать на сидевшего напротив него бывшего ландскнехта и на его послужной список. Его самого покрывали не менее впечатляющие знаки отличия, некоторые были куда как значимее тех, что пятнали тело блондина. В свою молодость он жрал таких на завтрак десятками, да и сейчас мог, не напрягаясь, накрошить таких парочку. К тому же это был его город.

– Слушай, наёмник, – он чуть подался к блондину, – в моих силах сделать так, чтобы никакого дела не было, так что запахнись и не свети своими картинками.

– Не-а, – лениво протянул блондин, – это дело решили там, – он стрельнул глазами вверх, – ты здесь ничего не решаешь.

– Может быть, – Роланд кивнул, – но в моих силах решить, чтобы это дело прокрутили другие, а не вы.

– Да-а-а, и как? – блондин никак не отреагировал на угрозу, прозвучавшую в голосе Роланда.

– Просто, – Роланд усмехнулся, ему вдруг стало ясно: развалившийся напротив бывший ландскнехт боится его, хоть и пытается скрыть страх за бравадой и откровенной грубостью.

– В моих силах, – он выделил это интонацией, – сделать так, чтобы вы двое завтра всплыли где-нибудь в порту, или не всплыли, если я этого не захочу, а тихонько тухли на дне. Так что прикройся, и дружок твой, тоже пусть не отсвечивает.

Блондин посмотрел на Роланда с плохо скрываемой угрозой и неторопливо запахнул ворот. Хешарец смачно сплюнул на посыпанный опилками пол и последовал его примеру.

– Слушай, ландскнехт, – Роланд чуть понизил голос, – как вас зовут? А то нехорошо – вы моё имя знаете, я ваши – нет. Я должен знать, с кем имею дело.

Наёмники переглянулись, блондин хитро сощурился:

– Я – Мертвец, это, – он кивнул на бритоголового, – Волк.

Роланд ожидал чего-то подобного, поэтому спокойно сказал:

– Ты это сейчас придумал, или так вас там прозвали? – Роланд имел в виду их роты.

Блондин неопределённо мотнул головой.

– Хорошо, это клички, но должны быть и первые имена. Назови их.

– А ты меня Роланд Мертвый совсем не помнишь?

Роланд отрицательно качнул головой. Наемник был молод и скорее всего пришел в отряд после того как Роланд его покинул. Мало ли в ротах солдат с кличками Мертвец, Труп, Покойник и подобных им. Солдатня никогда не отличалась излишним разнообразием и изяществом давая клички вновь прибывшим. Всех не упомнишь.

– А я тебя помню, я даже видел тебя один раз, до того как ты пропал. Думали – погиб, а ты вон, где осел. Знаешь, о тебе до сих пор легенды ходят, по крайней мере, год назад ходили, пока я еще в роте был. Твое имя даже в штандарт отряда вписано, наряду с Хьюго Бешеным и Люциусом Пьяным. Их-то ты помнишь?

Роланд не ответил, он прекрасно помнил этих двоих. Их и кровавую славу, тянущуюся за ними, словно хвост за облезлым котом.

– Я, Гай Мертвец! – отчеканил наемник, словно произнес – я, герцог Талийский.

– Я, тебя не помню.

Роланд и в правду его не помнил. Либо блондин сильно изменился за прошедшие девять лет, либо просто врал. Только зачем это ему?

Плечи блондина слегка поникли, словно он ожил услышать от Роланда нечто иное.

– Мальчик должен быть жив и здоров. – Продолжил Роланд, как ни в чем не бывало. – Не тронут в любых смыслах этого слова и даже не напуган.

Он кивнул на загорелую кисть хешарца, которую украшала грубовато сделанное изображение четырехэтажной башни.

Хешарец осклабился:

– Не волнуйся, он слишком стар для меня, я люблю мясо посвежее.

Голос бритоголового был сиплым и низким.

Не обратив внимания на эту реплику, Роланд продолжил:

– Как только вы получаете выкуп, он должен тут же вернуться домой. Иначе я найду вас, куда бы вы ни скрылись. И твой шрам, – Роланд указал подбородком на Гая, – станет настоящим, а твою голову, – кивок в сторону бритоголового, – обглодают дворовые шавки. Условия ясны?

– Меня зовут Хесус Волк, – вновь подал голос хешарец, – мы принимаем твои условия.

После этих слов наемники встали, плащи их – дорогие, из шерсти тонкой выделки, распахнулись и Роланд увидел на поясе Гая кацбальгер, почти такой же, как у него. Обычно Роланд не носил с собой столь приметное оружие, пользуясь повсеместно распространенной здесь чинкуэдой, но сегодня прицепил на пояс верного боевого товарища, ни разу не подводившего его. Ни на поле боя, ни в кровопролитных и скоротечных уличных схватках. А вот на поясе Хесуса висел гросс-мессер⁵ – грозное оружие в умелых руках. И судя по тому, как двигался хешарец, пользоваться мессером он умел.

Ландскнехты развернулись к Роланду спинами и, не прощаясь, зашагали к выходу.

– Четыре дня, – бросил им в спину Роланд, – чтобы, через четыре дня вас в городе не было.

Хесус Волк обернулся и глумливо подмигнул Роланду. А Роланд поставил зарок в голове, как только все утихнет, найти эту парочку и отправить к дьяволу на торжественный прием.

То, что согласие дал хешарец Роланду не понравилось. Главным в паре был Гай, а согласился на условия Хесус. Так что если что-то пойдет не так, блондин всегда может сослаться на то, что ни на что он не соглашался. И формально будет прав. Мало ли что там ляпнул его подручный.

Не нравились Роланду эти компрачикос⁶ и то, что они задумали. Не сама кража ребенка богача-толстосума – такое уже бывало, и не раз. Прибыльный бизнес, главное, чтобы все были живы и здоровы. Роланд много раз выступал гарантом сохранности жизни похищенного. Ну, выложит богатый папаша, круглую сумму за единственного наследника, тряхнет мошной – что такого? Ему не нравилось то, что скрывалось за этой кражей. Что-то такое неприятное, грозящее поколебать размеренную жизнь Роланда, да и не только его одного, было спрятано в тени этой аферы.

Будь его воля, он бы утопил эту пару в прибрежных водах. Да только его воли в этом деле не было. Ему было поручено проследить, что бы все прошло как обычно – без крови и шума. И, строго на строго, приказано не вмешиваться, если условия, поставленные перед наемниками, будут выполнены. Ослушаться отдавшего приказ он не мог, иначе сам мог пойти на корм рыбам.

Роланд скрипнул зубами и, кинув дублон на стол, покинул прибрежный трактир. На улице к нему подскочил Джозе Проныра и, приподнявшись на цыпочки, Джозе был мелким и доставал макушкой Роланду только до плеча, зашептал в самое ухо:

– Послал, я пару мальцов, за этой парочкой. Глаз с них не спустят.

– Джозе, я должен знать все, что они делают – что едят, что пьют, куда ходят, даже сколько раз до отхожего места бегаю. Понял?

Проныра торопливо закивал.

– Докладывать будешь, каждые два часа.

– И ночью?

Роланд задумался. На эту ночь у него были определенные планы, и отменять их, из-за пары заезжих похитителей он не собирался.

– Последний раз доложишь, как зажгутся первые звезды, а дальше я сам тебя найду. Только записки оставляй – в лавке старого Федерико.

Джозе кивнул и быстро скрылся в ближайшем переулке.

Роланд неторопливо отправился вверх по улице. Он собирался уединиться в заднем зале «Звезды Оливы» и как следует обдумать сложившуюся ситуацию. А обдумать у него было что.

2

Кусок не лез в горло Роланда, а это был верный признак надвигающихся неприятностей. Он лишь пару раз ковырнул вилкой в паэлье и отложил прибор в сторону. Чудесный, приправленный шафраном, ароматный рис казался пресным и прогорклым. Даже любимые свежайшие мидии отдавали кислятиной, поэтому он пил мелкими глотками сухое Альенское и вспоминал.

Толстые стены тайной комнаты «Звезды Оливы» надёжно отсекали от него шум общего зала, и ничто не мешало ему погрузиться в своё прошлое так глубоко, как он хотел. Вернее, как не хотел. Не хотел он вспоминать годы, предшествующие его приезду в Оливу. Не хотел, но вспоминал. Надо было выудить из памяти Гая Мертвеца, очень надо. Но память, как упрямая и норовистая кобылка, не подчинялась ему, не хотела скакать в прошлое, где он был ландскнехтом. Нет, она, рванув поводья, перескочила намного дальше – туда, где Роланд был ребёнком. Откуда, собственно, всё и началось.

Роланд стал Мёртвым не тогда, когда его приняли в отряд ландскнехтов, а много раньше. Так, его, конечно, в то время никто не звал, он стал Мёртвым не по факту, но, по сути, и в этом были повинны ландскнехты, не «Мёртвая голова», а рота рангом пониже – «Стальные кулаки».

Наёмники, нанятые главой союза объединённых городов Утенберга, вторглась в его родную Вейцарию. Ландскнехты, отличавшиеся нелюбовью к вейцарцам, с радостью заключили кондотту⁷ с утенбергцем и ранним утром вторглись на территорию страны. Первому удару подвергся приграничный городок, в котором жил Роланд с родителями.

То утро он запомнил плохо: гибкая детская психика вытеснила наиболее жуткие воспоминания вглубь подсознания. Он помнил зарево пожара и клубы дыма от горящих соседских домов. Его уши до сих пор помнят грубые голоса, выкрикивающие в предрассветное небо:

– Рыжих, всех рыжих под нож.

И крик, почти визг мамы:

– Беги, Лани, беги.

Бешеный рык отца и жалобный стон матери. Его матери, с вьющимися, словно языки пламени, волосами. Волосами цвета меди. Матери по имени Юдифь, взятой его отцом в жены из бродячего племени удеев, отличающихся от остальных дорожных скитальцев огненно-рыжими волосами и большими носами с горбинкою.

А глаза его, светло карие, точь-в-точь как у матери, глаза, помнят как отец, размахивая громадным мясницким тесаком, бешеным быком вертится вокруг матери, не давая наёмникам заколоть её.

Его тело помнит, как соседка, благослови её Святой Антонио, прижимает его к костлявой груди, как вжимает его лицо в вышитый матерью мантон⁸, одновременно пытаясь заткнуть ему уши. Как ей это почти удаётся, но он всё-таки выворачивает голову из-под руки соседки и видит, как здоровенный ландскнехт с усами, заплетёнными в косички, и серебряной серьгой в виде кулака, подныривает под размашистый удар отца и вонзает ему в живот короткий меч. Как затем пинком отшвыривает истекающее кровью тело с дороги, освобождая путь к матери. Как он наклоняется над ней и совершенно спокойно, буднично, словно проделывает это каждый день, перерезает тонкое горло. И громогласный крик:

– Отличный удар, Олаф.

А потом бездна поглотила его сознание, это соседка, видя, что он вот-вот вырвется и кинется на убийц, ударила его по затылку подобранным с земли камнем.

Он потом узнает, что была в ротах такая традиция, врываясь в захваченный город, кричать – чёрноволосых под нож или блондинов под нож, или как тогда – рыжих.

Ни ему самому, ни отцу, если бы он не сопротивлялся, ничего не грозило. У обоих волосы были цвета льна.

Много позже, через пятнадцать лет, он найдёт убийцу родителей, тогда, когда уже совсем прекратит его поиски, смирившись с тем, что кто-то другой отправил в ад чёрную душу наёмника по имени Олаф. Он тогда уже будет лейтенантом в «Мёртвой голове». Его рота остановится на постой в трактире, и хозяин, выскочив во двор, вскинет руку с сжатым кулаком вверх и гаркнет традиционное приветствие ландскнехтов:

– Реж, коли, руби!

Капитан, свесившись с седла, хлопнул трактирщика по плечу:

– Олаф Менкье, тебя ещё не спалили?

А затем обернётся к Роланду:

– Знаешь, Мёртвый, за что его прозвали Мизинчиком?

Роланд покачал головой, не услышав вопроса, он, словно заворожённый, смотрел на пускающую лучики серьгу в ухе трактирщика. Серебряную серьгу, выполненную безвестным ювелиром в виде сжатого кулака.

– А потому что он был самым маленьким в нашем копье⁹. Я ведь в «Стальных кулаках» начинал карьеру. Это уже потом, после Семилетней войны, меня взяли в «Мёртвую голову».

– Где твои усы с косичками, Олаф? – Роланд спрыгнул на землю, едва удержавшись, чтобы не выхватить кацбальгер и не вонзить его в живот трактирщика. Как когда-то тот проделал с его отцом. Он не убил Олафа не потому, что Капитан и солдаты этого не поняли бы, и, возможно, после расправы его ждал трибунал, нет. Плевать ему было и на недовольство солдат, и на суд капитана, к тому же он не думал, что дело зайдёт так далеко. Его любили, насколько вообще наёмники могут любить, в роте Роланд считался любимчиком фортуны, и когда он брался за дело, никто не оставался внакладе. Он не зарезал трактирщика сразу, как узнал, только потому, что желал насладиться его смертью, а перед этим рассказать, за что тот так мучительно умирает.

Он приблизился к низенькому толстячку, тот макушкой едва доставал Роланду до подбородка, а ведь убийца родителей, тогда в детстве, показался ему огромным, словно замковая башня, бесстрастно глядя в лицо. Убийца родных постарел – тело обрюзгло, лицо избороздили морщины, а волосы съела плешь. Сколько ему? Лет пятьдесят? Долгожитель для наёмника. Что же, пожил и хватит.

– А, – махнул рукой трактирщик, – сбрил, жена ругается – колются, мол. Ну, заходите, располагайтесь, сейчас всё равно пусто, так что всех обслужу, а вас, капитан, и вас, лейтенант, так вообще по высшему разряду.

Роланд не убил его – не смог. Хотя уже мгновенно, ещё по пути в трактир, спланировал, как это сделает. Уедут они со двора, он с полдороги под благовидным предлогом вернётсяи убьёт толстяка Олафа, а после сожжёт его трактир дотла.

Но, войдя в зал, понял, что не сможет. К хозяину, едва он переступил порог, подлетела пухленькая женщина лет сорока и, нежно обняв его за талию, улыбнулась гостям.

Роланд сглотнул, из-под чепца на лоб женщины выбилась медно-рыжая прядь волос.

– Вот, капитан, знакомьтесь – жена моя, Сара, а это, – он махнул рукой в сторону кухни, из-за дверей которой выглядывали улыбающиеся детские мордашки, – дочки мои.

– Отец, – донеслось из-за спины, – лошадей распрягать?

Роланд медленно повернул голову на голос. В дверях стоял мальчишка лет девяти, очень похожий и на мать, и на отца одновременно.

– Сын мой. – С гордостью произнёс Олаф и обратился к капитану. – Надолго к нам, заночуете?

– Нет, поедим и уедем.

Роланд прикрыл глаза и сжал кулаки, поняв, что не сумёт отомстить за смерть родителей. Уж очень его месть будет похожа на то, что произошло с ним в детстве. И если он прикончит трактирщика, то, кто знает, может быть, и за ним, лет эдак через пятнадцать заявится, такой вот, как он, мститель.

3

Роланд так сильно стиснул пальцы, что тонкое стекло бокала хрустнуло, и вино потекло ему на колени, пятная багрянцем ткань штанов.

– Мьерде¹⁰, – он грязно выругался, стряхивая капли на пол. Штаны его, тонкого шёлка с еле заметной вышивкой по бокам, были безнадёжно испорчены.

– Сеньор, – в комнату заглянул хозяин заведения, Сантьяго Гонсалез, – вас хочет видеть сеньорита.

– К дьяволу всех сеньорит, – рявкнул Роланд.

– Но это, – хозяин быстро просеменил к нему и жарко зашептал: кто его хочет видеть.

– Долорес Де ЛаВега? – повторил он вслед за Гонсалезом. – Да, таким сеньоритам отказывать не принято. Хорошо, веди.

И добавил чуть слышно, когда за хозяином затворилась дверь:

– И что дочери сиятельного графа понадобилось от ночной тени?

– Капуло!¹¹ – он снова выругался, глянув на пятно, испачкавшее штаны.

И ведь не сядешь, не прикроешь испачканное место плащом, невежливо встречать даму сидя. Взглянув на пятно ещё раз, он мысленно плюнул: теперь ничего не поделаешь.

Дверь бесшумно отворилась и в дверях возникла Долорес Де ЛаВега. На пороге она остановилась и, небрежно махнув кому-то рукой, затянутой в тонкую кружевную перчатку, зашла внутрь. Нет, не зашла, поправил себя Роланд, вплыла, такой грации он давненько не видел. Последний раз такие плавные и завораживающие движения он наблюдал у молоденькой байлаоры¹², что танцевала в праздник Росио¹³ на главной площади Оливы.

Дверь закрылась, и они остались вдвоём. Роланд в изумлении приподнял бровь: это немыслимо, чтобы незамужняя сеньорита осталась в комнате с мужчиной одна, без сопровождения. Этот поступок попирал все устои общества. Видимо, случилось что-то действительно из ряда вон выходящее, если девушка отважилась на подобное.

– Сеньорита, – Роланд вежливо поклонился, – присядете, выпьете вина? Здесь подают превосходное Альенское.

Роланд видел Долорес Де ЛаВегу несколько раз издали. Тогда она показалась ему красивой, но несколько холодной, что было так не характерно для женщин юга Спании, но представлен не был, как не бывает представлен уличный пёс породистой кошечке знатной госпожи. Сейчас, вблизи, она показалась ему ещё более красивой и, вот странно, не такой холодной. Он невольно залюбовался сеньоритой Де ЛаВега. Женщины славной Оливы были красивы, но Долорес была прекрасна. Даже, пожалуй, красивее Изабеллы, хоть раньше он думал, что такое невозможно.

Прекрасные тёмные глаза Долорес Де ЛаВеги сузились, а пухлые губы поджались так, что рот стал похож на шрам. Но всё же она присела на отодвинутый Роландом стул, грациозно подобрав узорчатый подол восхитительного траджес де фаралес¹⁴. На секунду мелькнула тонкая лодыжка и маленькая ступня в расшитой золотом туфельке.

Затылок сеньориты Долорес был не менее красив, чем её лицо. Густые тёмные волосы были забраны в высокую причёску, и Роланд видел меж краем расшитого в тон платья мантона и линией густых волос полоску смуглой кожи.

– Сеньор Муэрто, – прервала его любования сеньорита Де ЛаВега, – я пришла сюда не вино пить, у меня к вам, как бы это сказать – конверасион привада.

– Приватная беседа? – переспросил Роланд, обходя девушку и усаживаясь на стоявший напротив стул.

Разделявший их стол мешал разглядеть её руки, но по движению плеч угадывалось: девушка нервно теребит складку шелкового платья.

Взгляд Роланда скользнул по расшитому лифу, прошёлся по изящной шее, круглому подбородку, пухлым губам, тонкому с горбинкой носу и остановился на тёмных глазах, с неестественно расширенными зрачками.

Да, она боится – осенило его, вот и нервничает, а совсем не из-за того, что уединилась с мужчиной, как он вначале подумал.

Интересно, чего может бояться дочь правителя города? Старый граф, Долорес была поздним ребёнком, железной рукой правил городом. Его если и не боялся, то, как минимум уважал даже глава лас сомбрес дела ночи¹⁵. К тому же, по слухам, девушка пользовалась уважением в низших слоях Оливы. Сеньорита содержала несколько домов призрения и сиротских приютов. Так что обидеть Де ЛаВега не пришло бы в голову и самому закоренелому матону¹⁶. Если только…

Роланд прокрутил эту мысль в голове, но затем отбросил. Что может связывать прекраснейшую Долорес Де ЛаВегу – донну из знатного рода и парочку залётных компрачикос. Ни-че-го!

В ответ на это его ничего, тревожно заныл, давным-давно перерубленной в одной из компаний, бицепс левой руки. Роланду очень хотелось потереть руку, но боль, словно услышав его, отступила. Вместо этого он налил в хрустальный бокал вина и протянул его Долорес:

– Выпейте немного вина, прессиоса дона¹⁷ и успокойтесь.

– Я спокойна, сеньор Муэрто, – вопреки своему отказу девушка взяла предложенный бокал и нервно пригубила вино.

– Роланд, зовите меня Роланд и рассказывайте, я вас слушаю.

– М-м-м, дело в том, что один знакомый посоветовал мне обратиться к вам, как к человеку, умеющему улаживать, э-м-м, так сказать, касос делекадос¹⁸.

– Один человек? – Роланд изумлённо вскинул брови. – Позвольте узнать, кто?

– Я бы… – она запнулась, но твёрдо продолжила, – я бы не хотела называть его имени.

Роланд улыбнулся:

– В таком случае сеньорита Де ЛаВега, я вынужден прекратить нашу конверсион привада.

– Но… – Долорес опустила голову, – я не знаю как…

– Как он или она к этому отнесётся? – Роланд не сводил глаз с сеньориты, уже догадываясь, кто мог посоветовать воспользоваться его услугами. – Не беспокойтесь, это знание умрёт вместе со мной. И он… – Роланд сделал небольшую паузу, – или она ничего об этом не узнаёт.

– Я… хорошо, – девушка вскинула голову, – донна Изабелла, Изабелла Дельгадо.

Роланд улыбнулся и пробормотал себе под нос:

– Болтушка.

– Что?

– У сеньоры Изабеллы длинный язык.

– Вы мне поможете, сеньор Муэрто? – Слова дались ей с трудом, очевидно, что прессиоса дона не привыкла просить.

 Какие прекрасные глаза, машинально отметил Роланд, а сколько в них дел оргуло¹⁹. Да, гордости в глазах донны Де ЛаВеги много, можно сказать, прирождённой гордости, того, чего нет в глазах большинства простолюдинов, но и мольбы в них было предостаточно. Пожалуй, мольбы было даже больше, решил он, и хм… таким глазам отказать невозможно.

– Как же я могу помочь, если не знаю сути тема сенсибле²⁰?

– Это согласие?

А девочка, кстати, сколько ей – семнадцать вроде бы, имеет железную хватку, сразу видно, чья она дочь.

– Я решу это, когда выслушаю вас, донна. Надеюсь, речь идёт не об убийстве. Я хоть и отправил немало душ навстречу святому Диктину, но не сикарио²¹ и даже не эспадачини²².

– Нет… – опять короткая заминка. – Нет, – уже уверенней произнесла она, – речь идёт не об убийстве.

– Рассказывайте, донна, как я и говорил, наш разговор останется между нами. Рассказывайте, я вас внимательно слушаю.

– Хорошо!

Это хорошо, она произнесла так, словно собралась прыгать в бездну:

– Слушайте.

Рассказ Долорес Де ЛаВеги был интересным и даже забавным, но в принципе достаточно заурядным.

У Долорес пропала наперсница, девушка из бедной, но благородной семьи. Габриэль ДеАриес приехала три года назад с севера Спании из славного города Пие-де-Порто, навестить престарелую тётку. Тётка, к прискорбию племянницы, вскоре умерла, оставив ту без средств к существованию. Денег, чтобы вернуться, у Габриэль не было, и судьба сеньориты ДеАриес была бы печальна, если не сказать, трагична, не встреться на её пути Долорес.

Юная Де ЛаВега входила в тот возраст, когда благородные сеньориты выходят в свет, и ей требовалась наперсница её возраста или чуть старше. Габриэлла, как никто другой подходила на эту роль. Будучи старше Долорес на четыре года, она была, что называется девушкой голубых кровей, из рода пусть и обедневшего, но благородного.

Помимо славных предков, Габриэла была обладательницей стройной фигурки, симпатичного личика и, что самое главное – обладала безукоризненными манерами. Что в глазах отца Долорес, гранда Де ЛаВеги, было весомым аргументом. Так, ДеАриес оказалась в окружении взрослеющей Де ЛаВеги.

И вот третьего дня она пропала. Ушла в кирху помолиться и не вернулась. Но это не самое худшее. Вместе с ней пропала реликва де фамилиа²³, которая передавалась в семье Долорес от матери к дочери, уже на протяжении десяти поколений.

– Вы считаете, что это именно донна ДеАриес взяла эту вещь? – Роланд, до этого бесстрастно изучавший стол между ними, посмотрел на Долорес.

– Я… – девушка нервно поправила прядь волос, выбившуюся из причёски. – Я не знаю, что думать. Габби… Габриэль не способна на воровство, она… она честна до…, я не знаю человека более правдивого, чем она. А тем более, чтобы что-то украсть… – сбивчиво говорила она. – Может, её заставили? Я не знаю!

– Хорошо. – Роланд усмехнулся наивности девушки и решил зайти с другого конца. – Предположим, что это не она. Скажите, сеньорита Долорес, с чего вы решили, что ДеАриес пропала? Может быть, она просто загуляла, закрутила роман, отправилась к любовнику или просто се энаморе²⁴? И потеряла счёт времени? Тем более что она взрослая и свободная женщина, и никому не должна давать отчёта в том, куда и насколько она уходит.

– Нет, что вы, сеньор Муэрто, – глаза Де ЛаВеги от такого предположения вспыхнули огнём, – Габби не такая, она честная женщина. У неё есть жених, они помолвлены, и даже день свадьбы назначен. Она любит своего жениха, вы бы видели, как горят её глаза, когда она про него рассказывает. Габби, конечно, могла пойти к нему, – при этих словах Долорес покраснела и опустила глаза, – такое уже бывало, но его сейчас нет в городе.

Святая простота, думал Роланд, рассматривая прекрасную донну, – при всей её гордости, красоте и железе в характере, она смущается, когда речь заходит об ми энканта ла сераниа²⁵.

– Где же это весьма достойный сеньор, и кто он, кстати?

– Сеньор ДеКабреро в отъезде, с торговой миссией, где-то в Алисии.

– Сеньор ДеКабреро? – переспросил Роланд, – Хоакин ДеКабреро?

– Да, – удивлённо ответила Долорес, – Вы его знаете?

– Нет, – Роланд улыбнулся, – слышал что-то.

Хоакин значит ДеКабреро, Хокки Брибон²⁶, как его прозвали в злачных местах ночной Оливы. Большой любитель подростков, малолетних девочек и крепкой граппы, а также азартных игр, с хорошо подвешенным языком и очень красивый, ну-ну. Такой и впрямь мог подбить девушку на кражу, особенно если она влюблена в него до умопомрачения, но Хоакина и вправду не было в Оливе. Вот только отправился он не в Алисию, и, уж конечно, не по торговым делам. Насколько было известно Роланду, сей «доблестный идальго» отправился навести шороху в публичные дома Талии.

– Н-да, – произнёс он вслух, – весьма достойная кандидатура для прекрасной донны ДеАриес.

– Мне кажется или в ваших словах я слышу иронию? – Долорес выпрямилась, хоть казалась куда больше – её осанке позавидовала бы и королева Альбанских островов, и сурово свела красивые брови на переносице.

– Ну что вы, сеньорита Де ЛаВега, как можно, вам просто показалось. Как давно они вст… хм, помолвлены?

– Полгода.

– Хорошо.

Роланд замолчал, обдумывая услышанное. Отпив ещё глоток чудного, терпкого Альенского, он произнёс:

– Скажите, а слуги не пропадали из вашей асиенды? Может быть, кто-нибудь из обслуги ведёт себя не так, как всегда, нервничает, ну, что-нибудь такое?

– Нет, – задумчиво ответила Долорес, – слуги на месте, никто не пропадал и даже не отлучался и поведение…, я не замечала изменений в их поведении. Нет.

– Хорошо, донна Де ЛаВега. Я понял вас и займусь вашим тема сенсибле. И да, насколько я понимаю, ваш отец не в курсе произошедшего?

– Нет, и я бы не хотела, чтобы он что-то узнал.

– Это, само собой разумеется, только ему всё равно придётся рассказать об этом, если сеньора ДеАриес и ваша семейная реликвия не найдутся. Вы это понимаете?

– Прекрасно понимаю, – молодая Де ЛаВега побледнела, но смотрела твёрдо и решительно, – в этом случае я всё ему расскажу.