Андрей Кокоулин
Секретарь
– Приготовься, – сказал Штессан. – Бам-м!
Его палец кольнул Лёшку в лоб.
Лёшка не успел и вдохнуть – всё выключили. Свет, зал, самого Штессана. Осталась одна тьма. Чернильная. Бесконечная. Сплошная.
Ойме.
Эй, прошептал Лёшка и не услышал собственного шёпота. Губ не было. Горла не было. Воздуха не было. Тьма.
Паника вспухла в Лёшке невидимым комом. Куда? Что? Как? Я жив? Я стоял в зале, я точно стоял в зале, а Штессан нажал пальцем. Это, наверное, гипноз. Манипуляция. Он что-то сделал со мной. Надо… или кричать… Чем кричать?
Лю-у-уди-и!
Тьма текла, обтекала, проворачивалась. Или нет, она не двигалась. Она просто прижалась плотно-плотно, прилипла, отъела всё, что можно отъесть.
Как там: в стрессовой ситуации рекомендуют глубоко и медленно дышать. Охрененный совет, когда нет лёгких! Суки, лёгких нет!
Лёгких путей нет.
Лёшке казалось, всё в нём дрожит. Но это была иллюзия. Кишки, пальцы – где вы, мои дорогие? Нечему дрожать во тьме. Особенно если ты сам – тьма. Ты – всюду. Ты – ничто.
А-а-а-а!
Я убью его, подумал он. Как только он выпустит меня, сразу и убью. А если не выпустит? Сколько мне здесь… стоять? Я же стою в зале. Или я потерял сознание? А там – кома. И мне всё снится. Расхожий сюжет.
Какие-то принцессы, какие-то ассаи. Откуда они вообще? Откуда вообще Мёленбек? А Штессан? Из какой, блин, реальности? В четырнадцать попал в засаду… Мечи, кинжалы, шпаги в трости… Против кого они там воюют?
Темно.
Кажется, в Штатах делали что-то подобное. Я читал в интернете. Когда человеческому мозгу отрубали всё, из чего он мог черпать информацию, то он просто сходил с ума.
Ха, я тоже сойду с ума, если это продлится достаточно долго! Тогда, блин, и у меня обнаружатся принцессы и отступники. Не удивительно. А сам я буду король, сумасшедший король-секретарь. Ать-два, ать-два, шпаги наго-о-ло! Кому что надо записать, спросить короля, то есть, меня, я тогда списочек-то составлю…
Ничего-ничего, сказал себе Лёшка, меня спасут. Штессан же не зверь. Не будет он из-за небольшой хитрости с кистью… Она действительно разболелась, так бы я и стал врать. Я вообще не нанимался красить. Хельманне это долбанное…
Мамане, блин, ещё сказал, что ночевать здесь буду. Ага, так здесь и простою. Летом манекеном, зимой в ёлочку нарядят.
Спаси-ите!
Ни отзвука, ни ответа. Ни слуховой галлюцинации. И ведь не чешется ничего. Нос там или под коленкой. Нормально, да?
Я, Лёшка Сазонов – не понятно что. Тьма. Пустота.
– Мысли правильно, – проклюнулся вдруг голос. – Или стой, вянгэ.
Сам ты!..
Придумал же слово. Я так тоже могу. Ингэ, шмынгэ, дынгэ. Крекс-пекс-фекс. Сезам! И коронное: трингельпандум!
Ха-ха-ха.
Блин, куда мыслить, в какую сторону? Что вообще значит «правильно»? О чём? Можно же… Хорошо, я был не прав. Вот!
Что, неправильная мысль?
Хорошо, ладно, была пытка, стало испытание. У ассаев – благородство, и был выход. Какой выход могли придумать отступники и извращенцы? Наверное, какой-то извращённый. Тогда к чему «правильно»?
О-уууу!
Вдруг кто отзовётся. Когда долго плюешь мыслью во тьму, тьма может плюнуть обратно. И что тогда?
А сколько я уже здесь?
Лёшка сосчитал до шестидесяти, затем еще раз. Две минуты долой. То есть, к неопределенным минутам прибавилось еще две.
Хочу домой. Просто хочу домой!
Может, необходимо представить место, в которое хочешь вернуться? Тротуар, подъезд… Блин, совершенно не помнится цвет двери.
Хорошо, хорошо…
Зато я помню свою комнату, светлые обои в цветочек, плакаты, комп, колонки, кровать, застеленные клетчатым покрывалом. Вот, я представляю это, Кобейн и «mans territory», книжные полки…
Не работает. Как я туда перемещусь, если я на Шевцова? Силой мысли, ага. А ещё я могу гонять тучи и гасить звёзды. Блин! Надо искать выход! А где выход? А-а-а, убью этого Штессана. Солдат, блин. Ассай недобитый. Иначе откуда он про них столько знает?
Может, надо представить своего врага?
Штессан! Невысокий, небритый. Худой. Ловкий, тут не отнимешь. И я его руками за горло, и сильнее… Чтоб он сдох.
Глупо.
О чём можно думать «правильно»? О ситуации? О себе? Думай, Лёшка, думай. У тебя же голова… ну, была. В каком-то кино сказали: «Выход обычно находится там, где и вход». Какой был вход? Я потерял тело. Я потерял руки, ноги, глаза. Возможно, необходимо мысленно сосредоточиться на их возвращении. Это логично. Блин, это суперлогично! Тебя сделали пустотой, значит, эту пустоту надо заполнить обратно.
Хитро!
Ойме. Ой-мне. Что представить первым? Руку. Конечно, руку. Пальцы на правой. Большой палец я как-то здорово порезал, до сих пор есть косой шрамик у основания. Жижа тогда: берись да берись, ничего не случится. А лист возьми и выгнись, и кромка, зараза, острая, как полоснёт… Это, наверное, года два назад. Сначала вообще не заметно было, потом уже Жижа: блин, Лёшка, у тебя течёт…
Жиже бы такое испытание. Или Тёмычу. Это не демонов по подземельям гонять. Из ракетницы – по рогам. Тут ни демонов, ни ракетницы.
Тьма.
Так, представляю палец. Он должен быть где-то внизу. Если я стою, то ладони у меня находятся у бёдер, это от пола сантиметров девяносто. Или восемьдесят. Фиг здесь, конечно, определишься с полом. Суки отступники. Ну и Штессан тоже.
Был бы рот, Лёшка заскулил бы.
Китайские, блин, умения. Иглоукалывание и акупунктура. Куда он нажимал? Последний раз – над бровями. А раньше?
– Вянгэ-э, – прорезался звук.
Ну, ладно, пусть. Пусть вянгэ. Но большой, со шрамом палец… Он справа. Он есть во тьме. Он точно есть. Я его сгибаю, нервная система подаёт сигнал в мозг…
Ничего не подаёт!
Меня – нет. Как оказалось просто – исчезнуть. Интересно, смерть – она такая? Темнота и мысли, холодные, как рыбы в речке.
И бессилие.
Ну, хорошо, думаем «правильно». Монте-Кристо тоже мог сдохнуть в каземате, ничего не делая, но предпочёл копать. И я тоже буду копать. Что копать? То, что передо мной – тьму. Чем копать? Глупый вопрос для инвалида. Мыслью. Как копать мыслью? Вот это уже правильное направление для размышлений.
Тьма ведь не настоящая. Штессан своими касаниями отрубил мне органы чувств, но сказал, что оставил лазейку. Тёмка трепал, что разработчики всяких прог такие себе оставляют, типа, для оперативного вмешательства и контроля. Бэкдурами зовутся. Задними дверями, в общем. Шмыгнуть в заднюю дверь и вынести там всё…
Только мне к темноте нужен код.
А код завязан на правильные мысли. Ха, разложил по полочкам. Интересная задачка. Дано: тьма. Инструмент воздействия: мысль. Ассортимент воздействия: любой. Сто миллионов вариантов. Не, сто тысяч пятьсот.
Хоть бы болело что-нибудь.
Ладно, думаем. Противоположность тьме – свет. Еще тьма – это страх, зло, боль. Это если навскидку. А они там, в гвардии, наверняка усовершенствовали испытание. Чтобы уж совсем… Ассаи, те были дети по сравнению с гвардейцами. Буду стоять, блин, бородой зарасту, ни хрена не придумаю.
Как из тьмы сделать свет? Не скажешь же просто «свет». Это уж что-то из библии. И стал свет, и ещё там что-то… и вода, и небо.
Ну, если, конечно, подразумевать под светом светлые мысли, то надо о чем-то светлом и думать. Всё из головы вон… Ха-ха, где она, та голова?
О-ууу! Сдохну здесь.
Скоро, скоро принцессы на горизонте появятся. Верные сенешали и враги-сюзерены. Интриги, яд в перстне, полное сумасшествие.
Нет, попробовать-то можно, вечность впереди.
Ну-ка, давайте, мысли светлые… Штессан пусть живёт, Жиже обещаю отдать сто рублей, к тётке-молочнице никаких претензий не имею…
Лёшка напрягся.
Да, о светлом необходимо думать… Динка, конечно, соплюха, но ведь маленькая… И маманя… Нет, с маманей сложнее.
Я, в общем, вчера… ну, урод, что поделать!
Сложно признаться, но урод. Какая, блин, светлая мысль про «урода». Ляпнул, не подумав. Уже и не помню, что ляпнул. Что-то про отца… Она, конечно, тоже хороша, сразу про деньги. Блин, больной вопрос. Мозоль. Отдать, что ли, ей сразу пятерку? Типа, мне не нужно, я секретарь-маляр, нахожусь в ойме.
Опять что-то не то.
Думать о светлом, о светлом. Очень хочется поскрести затылок. Светлые мысли, они все скапливаются в затылочной части черепа. Доказано многолетними наблюдениями Алексея Сазонова.
Блин! Куда я всё виляю?
Штессан же говорил про упорство? Вот. Значит, надо упорно, не страшась… Чего, впрочем, страшиться, когда ничего нет? Темно.
Ш-шит, о светлом, о светлом.
Это Тёмка слово придумал – «нешитово». Классно звучит. То есть, не дерьмово. Кульно. Супер. Зараза, куда меня всё уводит?
Я – Алексей Сазонов…
…стою, курю… …плыву куда-то… …торжественно клянусь…
Светлых мыслей набиралось не много. Их было почему-то неимоверно трудно удержать, они елозили и просачивались, таяли, рассыпались. Куда ты, светлая мысль? Нет ответа.
И тогда Лёшка понял.
Это не он находится во тьме, это тьма находится в нём. Всё, что ни есть – злость, зависть, глупость, легкомысленность, заносчивость, самообман.
Свет – свет! – плеснул по глазам.
Плеснул и протаял в зал, наполненный солнцем из большого полукруглого окна. Прямо против Лёшки вылупился улыбающийся, скрестивший руки на груди Штессан, а за ним хлопал совиными глазами наполовину в косом солнечном столбе Мёленбек.
– Солье, – произнёс Иахим, чуть повернув голову, – а он не так безнадёжен.
– Я же сказал тебе – способный мальчишка, – Мёленбек подступил ближе и сощурился. – Мне кажется, он хочет тебя убить.
Штессан кивнул.
– Мне тоже когда-то хотелось. Какие, думал, уроды это придумали!
– Так и отпусти его.
– Это не я, это ойме не сразу отпускает. Ничего, сейчас очухается.
В тот же момент Лёшка почувствовал, как колкое электричество от кончиков пальцев побежало по телу.
– Вы вообще, блин! – сказал он, едва к нему вернулась речь. – Засунули в…
– С возвращением!
Штессан оказался рядом и обнял.
Это было неожиданно. Чёрт, это было приятно. Даже отец так не делал. Во всяком случае, Лёшка не помнил. Пятернёй Иахим взъерошил Лёшкины волосы.
– Да чё вы!
– У-у, какой! – Штессан поднял ладони. – Не трогаю.
Лёшка пофыркал.
– Так я сам?
– Сам, сам, – сказал Иахим.
– И сколько я…
– По времени? Семь минут сорок восемь цере… э-э, секунд… Вполне средний результат. Не выдающийся.
– Пойдём-ка, – поманил Лёшку пальцем Мёленбек. – Покраска откладывается. Иахим, – обернулся он, – ты закончишь?
– Ха! Только свою половину, – оскалился Штессан.
После ойме было странно вновь чувствовать своё тело. Какое-то время оно даже казалось отдельно существующим. Лёшка спустился вслед за Мёленбеком по ступенькам на первый этаж с чётким ощущением, что на самом деле парит чуть позади собственного левого плеча.
Впрочем, у кабинета всё пришло в норму.
– Проходи, – сказал Мёленбек.
Лёшка вошёл.
Мёленбек сдвинул одну из панелей, открывая спрятанную от посторонних глаз то ли кладовку, то ли стенной шкаф. В закутке размером метр на полтора, оклеенном сиреневыми обоями, одиноко стоял табурет.
– Вот что, – сказал Мёленбек, запуская внутрь Лёшку, – ко мне должен прийти один человек. Я ждал его завтра, но… В общем, он решил поторопить события. В некотором смысле, это опасно. И, увы, подозрительно, хотя раньше у меня не было оснований в нем сомневаться. Поэтому мне нужен будешь ты.
– Как уши? – спросил Лёшка, оглядывая уходящие под потолок пустые полки.
– Как секретарь.
– И мне здесь сидеть?
– Да, – почему-то понизил голос Мёленбек. – Отсюда, – он отстегнул кармашек на панели с внутренней стороны, – можно смотреть.
Лёшка наклонился – сквозь сеточку ткани были видны стол и подтянутое к нему, предназначенное для посетителя массивное кресло.
– Постарайся не шуметь, – чёрные, навыкате глаза Мёленбека приблизились к Лёшкиному лицу. – Не думаю, что разговор будет долгим. Но прошу: попробуй посмотреть на моего гостя, будто это хельманне.
– Это как?
– Попытайся увидеть его суть. Как хельманне Штессана отражает Иахима, так и люди часто отражают свои страхи или желания. У тебя может получиться.
– Вы что, серьёзно? Я никогда раньше не пробовал.
– Ну, с хельманне же получилось. Всё, я пошёл встречать.
Мёленбек закрыл панель за собой, оставив Лёшку в темноте. Ойме два, блин. Щёлкнул дверной замок.
Лёшка почесался. Сделай то, не знаю что. Сиди, смотри, слушай. А красить стену – это как называется? Он попробовал разозлиться и не смог. Было наоборот любопытно, что за люди ходят сюда с визитами. Из наших или орденские? Ну, там, мэр и директора всяких ООО или тоже кто-нибудь не отсюда.
Замок снова щёлкнул. Лёшка замер.
– Проходите, господин Фраги, – услышал он голос Мёленбека.
– Благодарю.
Раздались мягкие, погашенные ворсом ковра шаги, скрипнула кожа кресла. Тенью проплыл перед панелью Мёленбек. Брякнула кольцами штора.
– Что-нибудь выпьете?
– Думаю, у вас нет ни хафатрийского сладкого, ни двойного триольдо.
В голосе господина Фраги, жестком, с металлическими нотками голосе человека, привыкшего повелевать и командовать, не было ни сожаления, ни усмешки. Одна голая констатация факта.
– Вы правы, – судя по короткому звуку, Мёленбек занялся привычным перемещением предметов на столе. – Но есть крюс.
– Солдатское пойло. Впрочем…
Снова скрипнула кожа – видимо, господин Фраги устраивался поудобней.
Сдерживая дыхание, Лёшка осмелился посмотреть сквозь ткань. Свет лежал на кресле широкой полосой. Были видны левое плечо гостя и острый профиль его лица.
Господин Фраги оказался подтянутым мужчиной под пятьдесят, с орлиным носом и мощным подбородком. Веяло от него уверенной силой. Одет он был в мундир, на плече круглилось что-то вроде эполета. Стоячий воротничок собирал морщины.
– Крюс у меня ещё не выдохся, – сказал Мёленбек.
Звякнуло стекло. Лёшкин слух уловил плеск непонятного крюса в бокалы.
– За Империю! – первым сказал Фраги.
– За Гейне-Александру! – сказал Мёленбек.
А Гейне-то – девушка, подумал Лёшка. Королева? Или эта… принцесса? Во что они, блин, тут играют?
Несколько секунд было тихо. Затем почти одновременно бокалы стукнули о столешницу.
– Что-нибудь нашли? – спросил Мёленбек.
– Это стало опасно, – сказал Фраги.
– Это и было опасно.
– Теперь у них завелись нюхачи. Они ходят по домам. Найденное сразу сжигают. Кинфут передал им, пусть обрывочные, списки гвардии.
– Но вы хоть что-нибудь…
– Да, – Фраги поднялся. – Это тебе для коллекции.
Он вывалил из мундирного кармана на стол несколько предметов, которые Лёшка так и не смог рассмотреть.
– Известно, чьи?
– Нет, – Фраги опустился обратно в кресло. – Только ящерка из нефрита, кажется, была у Бертоффо. Помнишь его?
– Нет.
– Держал крепость Люн. Потом пошёл на прорыв с остатками гарнизона. Уцелевших развесили в Сестринском лесу. В общем, никто не верит, что он остался жив. Правда, это может быть хельманне совсем другого человека.
Лёшка закрыл глаза.
Кабинет нарисовался под веками. Стол, свет, Мёленбек. Гость-военный, даже в кресле умудряющийся держать спину прямо.
– Почему сегодня? – спросил Мёленбек.
– Потому что я не уверен, где буду завтра. Вызван к Сомбалю.
– Кто он теперь?
Фраги издал смешок.
– Он теперь Высокая комиссия. Вчера устроился в павильоне принцессы. Три дюжины хъёлингов охраны. Канасийские стрелки. И два цога с кристаллами.
– Плохо, – сказал Мёленбек.
– Мы проиграли, Солье.
– Нет!
– Посмотри действительности в глаза. Гвардия разбита. Остатки войск рассеяны. Половина двора присягнула Шикуаку на верность. Остальные прячутся в своих кошалях, надеясь, что тот о них забудет. Ты! – ты сбежал сюда.
– Это был единственный шанс… – глухо произнёс Мёленбек.
Фраги, живущий у Лёшки под веками, вдруг осел, осыпался бурой пылью, а на его месте повис в воздухе железный брусок, грани которого были побиты, словно его пробовали рубить мечом. С одного бока по бруску, кажется, шла рыжая трещина.
– Ты-то сам веришь? – спросил Фраги.
Лёшка открыл глаза.
Значит, суть Фраги – железный брусок? Железный человек? Или человек чести? Побитый, но не сломленный.
– Я верю в себя, – сказал между тем Мёленбек. – И в некого капитана гвардии в отставке Карсиса Фраги. И в то, что Замок-на-Краю однажды сгинет в Тёплой Бездне.
Посетитель мотнул головой.
– Скорее, сгинем мы.
Мёленбек хмыкнул в бороду.
– А я не дам. Погоди.
Он вышел из-за стола и направился к двери. Мягкий шорох шагов. Поворот ручки.
– Иахим.
Изменившегося в лице Фраги будто пружину вытолкнуло из кресла.
– Штессан?
Штессан, подойдя к визитёру, прижал кулак к груди.
Лёшке не было видно, что происходит с лицом Иахима, но голос у него дрожал:
– Капитан Фраги, Иахим Штессан, ликурт Третьего кнафура, прибыл.
– Ты?
Они обнялись.
У Лёшки комок подступил к горлу – Фраги стиснул Штессана так, словно не верил, что тот живой. Пальцы его побелели.
– Как ты… – отступил затем он, блестя глазами. – Я не верю. Мне сказали… Эрз-Кафар… Синие поля…
– Всё верно, только не совсем, – Штессан, морщась, повёл плечом. – А хватка у вас, господин капитан, так и осталась важья.
Фраги рассмеялся. Казалось, он разом скинул десяток лет. Лицо посветлело, расправились складки на лбу.
– Солье, бездна тебя проглоти, почему у тебя только крюс?
Мёленбек, наблюдавший за встречей давних знакомцев своими чёрными навыкате глазами, прошёл обратно за стол.
– Есть только местное. Своеобразное.
Стукнул ящик стола. На свет появилась пузатая бутылка. Фраги перехватил ее из руки Мёленбека, свинтил пробку.
– Ох, – он отвернул нос от горлышка, – такого даже в лантиганских штольнях не гонят.
– Это коньяк, – сказал Мёленбек, отбирая бутылку. – Здесь он в почёте.
– Пф-ф! – вскинул голову Фраги, но бокал подставил.
– Карсис, скажи, как Боаро? Жив? – спросил Штессан. – Кто-нибудь жив из наших? Олтлерой, Каварго, Син-Варсин?
– Погоди.
Бульканье. Звон стекла.
У Лёшки затекла спина, ноющая боль стала подёргивать плечо, но он боялся пошевелиться.
– За нас, – сказал Фраги, отделённый от него стенной панелью и тремя метрами пространства. – За гвардию.
– За гвардию, – эхом повторил Штессан.
– Ф-фу! – шумно выдохнул отставной капитан, глотнув коньяка. – Нет, неплохо. Думал, будет хуже. Но греет.
Он сел на подлокотник. Несколько секунд его пальцы задумчиво крутили опустевший бокал.
– Боаро видел, – сказал Фраги, помолчав. – Это было весной, когда Второй кнафур пытался прорваться к столице. Потом их разбили. Несколько мечников добрались до меня, рассказали… В общем, шансов у них не было. И Боаро, кажется, знал это. Мы тогда перекинулись парой фраз… Он зашёл ко мне. Я сказал ему, что он напрасно лезет в пасть Шикуаку. А он ответил мне, что, если есть хоть малая надежда, он просто обязан…
Не договорив, Фраги шевельнул подбородком.
– А остальные? – произнес Штессан.
Капитан качнул головой.
– Не видел. Никого не видел. Про Олтлероя говорили, что скрылся в лесах Бартмуда, там совсем дикие края. Может жив, может нет.
– Господин Фраги, – сказал Мёленбек, – я думаю, вам не стоит идти к Сомбалю.
– И куда мне, к вам? – усмехнулся капитан.
– Нет, я бы не хотел, чтобы меня здесь вычислили. По крайней мере, не сейчас. Это письмо, – Мёленбек достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо синеватый листок, – к Элоху Кранцу, оно без имени и подписи, но он поймёт. В сущности, это совершенно безобидная бумажка, можете даже прочитать ее на досуге.
– Шифр?
– Чуть тоньше. Запомните, кошаль Вессер, городок Лемурген.
– Это далековато.
Фраги с сомнением взял послание.
– Ничего, – Мёленбек обошёл стол, – до распутицы еще далеко, дороги пока хорошие. Советую уходить и непременно сегодня ночью. Утром Сомбаль, скорее всего, пришлёт сопровождающих. Пойдёмте, я вас провожу.
Он подхватил капитана под руку.
– Империя и королева, – напутствовал их Штессан.
– Гвардия и жизнь, – отозвался Фраги.
Пароль, блин, и отзыв, оторопело подумал Лёшка. «Три мушкетёра» какие-то. За свою небольшую жизнь он привык, что всякие выспренные фразы в его кругу вызывают в лучшем случае весёлое глумление и смешки. Но здесь…
Здесь почему-то пробирало.
Наверное, потому, что и Штессан, и Фраги, и Мёленбек всерьёз верили в то, что говорили. Империя, блин, и королева.
– Эй, – позвал Иахим, усевшись на подоконник, – секретарь, ты здесь?
Подумав, Лёшка сдвинул панель и, жмурясь, выглянул в кабинет.
– Здесь. Здесь темно, как в ойме.
Штессан хмыкнул.
– Ойме бывает разное. Ещё узнаешь.
– Вы садисты, что ли? – покинув прятку, Лёшка рухнул в освободившееся кресло. – Вообще какие-то ненормальные.
– Знаешь, кто такой ликурт?
На лице Иахима расцвела улыбка, не предвещающая Лёшке ничего хорошего.
– Воинское звание?
– Встать! – рявкнул вдруг Штессан.
Ноги сами вытолкнули Лёшку из кресла, и он застыл, хлопая глазами.
Спрыгнув с подоконника, Штессан медленно приблизился, тяжёлым взглядом упёрся Лёшке в переносицу.
– Ликурт – третье звание в гвардии. Первое – сквир – означает «птенец». Мечник в начальной стадии. Кое-что умеет, обучен кое-каким приёмам, прошёл испытание, срок жизни в бою с хъёлингами – минуты. С цогами – секунды. Второе звание – панцир. Означает «кулак». Командир боевой пятерки. Отрядом может успешно сражаться против равной стаи. Против цога со слабым кристаллом, скорее всего, тоже выстоит. А ликурта зовут по-разному. Кто отцом, кто палачом. Кто учителем. Слово «ликурт» вообще-то берёт начало от слова «ликас» – «дюжина». Но я предпочитаю думать о родстве со словом «ликрант» – «наказывающий». Ты понял?
– Только не ойме снова! – выдохнул Лёшка.
Правда, признаться, даже с каким-то азартом выдохнул. Подумал: ну, заверни, а я разгадаю. Идиотизм, да?
Штессан фыркнул.
– Понравилось? Правильно. Если уж думаешь одолеть такого, как я, научись тому же, что умею я. И сделай это лучше.
Скользнув в сторону, он снова оказался у Лёшки за спиной.
– Второй урок.
Лёгкое прикосновение к ямке под затылком – и Лёшка, как и перед ойме, потерял возможность двигаться. Тело своё он при этом ощущал, но будто спелёнутое простынёй или одетое в смирительную рубашку.
– Что это за королева? – спросил Лёшка. – Вы откуда?
– Это тебе к Солье, – Штессан присел перед ним на корточки. – А я скажу вот что. Это испытание называется «кришч» или «узелок».
– На каком это языке?
Штессан улыбнулся.
– Не важно. Важно чувствовать боль.
Он дотронулся до левой Лёшкиной лодыжки, и ту будто куснуло электричеством. И хотя Лёшка стоял неподвижно, у него появилось чувство, будто носок вывернулся, пропуская пятку вперёд. Затем Штессан ткнул пальцем в правое колено, и оно будто бы тут же ушло под левое. Лёшку качнуло к земле, но упасть ему («Ну-ну, куда ты?») Иахим не дал, отклонил назад, поднявшись и нажимая на точку под лопаткой. Ай, больно!
Последней досталось шее – ее свернули набок.
Лёшка заподозрил, что из него лепят какую-то идиотскую скульптуру. Или – да, верно – вяжут в узел. Именно. В кришч.
Он плюнул в Штессана и не попал.
– Замечательно! – обрадовался ликурт Третьего кнафура. – Какой ты всё-таки вянгэ! Я сделал четыре болевые стяжки. Все они снимаются одним движением. Но! Каждое неверное движение ведёт к усилению боли. С верным же движением всё просто – надо лишь проследить точку схождения стяжек. Ясно?
– Что?
Лёшка сморщился. Кололо под лопаткой, пульсировала лодыжка, шею словно пощипывало ноготками.
– Развлекаешься?
Мёленбек вошёл в кабинет неслышно, борода, чёрные глаза мелькнули перед туманящимся Лёшкиным взором.
– Учу, – сказал Штессан.
– Не переусердствуешь?
– Сам же говоришь, что способный парень, – Штессан забрался на свой излюбленный подоконник. – Пусть потихоньку…
– Изверги! – прохрипел Лёшка. – Вы откуда?
Шевелиться он все же побаивался, и так словно в фигу скрутили, а тут любое движение может в двойную фигу вылиться. Нет уж, спасибо.
– Я тебе отвечу, – сказал Мёленбек, – но в одном случае: если ты успеешь освободиться за пять минут. Время пошло.
– Да вы вообще!.. – Лёшка неосторожно качнул головой, и боль прострелила позвоночник. – Ай! Гадство!
– Пять минут, – повторил Мёленбек.
– Один, два, три… – начал считать Иахим.
– А можно, блин, без этого? – попросил Лёшка.
Штессан пожал плечами, но умолк.
Как нарочно, счёт продолжился в Лёшкиной голове, отщёлкивая шустрые секунды. Семь, восемь, девять… Больно? Да, больно. Четыре стяжки, говорите? Лодыжка, колено, лопатка, шея. Кажется, так. Ликурт, блин. Ликрант самый настоящий. Девятнадцать, двадцать… Как еще развязаться…
Лёшка подышал и, чтобы не мешала взмахивающая нога Штессана, закрыл глаза. Двадцать семь, двадцать восемь…
– Правильно, – подсказал Иахим, – сосредоточься.
Нет, боль была не то чтобы сильная, скорее, надоедливая. Колено давит на голень. Пятка вывернута. Тридцать шесть… Значит, надо вывести колено.
– Как Фраги? – спросил Штессан.
– Нормально, – ответил Мёленбек. – Пожалуй, он воспрял духом.
Лёшка скрипнул зубами.
Отвлекают. Пусть. Взрослые, казалось бы, люди. Сорок девять, пятьдесят… Ого, почти минута уже. Чуть присесть бы. Но верно ли это? Шее от приседания ни холодно, ни жарко. Плюс лопатка. Головоломка, блин.
В телевизоре как-то учили освобождаться от захвата запястья. Выводить руку надо было в сторону слабины, там, где при захвате, большой палец противника соединялся с остальными.
А ещё Лёшке вспомнилось, как отец притащил с работы три хитроизогнутых гвоздя, пронзивших друг друга.
В отцовских руках железный клубок посредством непонятных манипуляций со звоном распадался на элементы, а затем также непонятно снова собирался в целое. Магия! Колдовство!
Лёшке, кажется, было семь, и он, приглядывая за братом, одно время вовсю желал чуда – чтобы сплёвшиеся гвозди разделились и от его неловких попыток. Но нет, гвозди звякали, кололись, но упрямо держали трио так, что он даже разревелся от бессилия…
– Две минуты! – сказал Мёленбек.
Блин! Лёшка разозлился на самого себя. Думаю тут, вспоминаю, а время летит. А надо как в ойме, никого, ничего…
Лопатка, шея… лодыжка…
Он вдруг увидел тоненькие ниточки, протянувшиеся от них к животу. Ниточки пульсировали и пропадали, вновь проявлялись, взблёскивали.
Почему к животу? И что, стукнуть себя в живот? Что за странная точка схождения? Может это обманка?
Лёшка напряг внутреннее зрение. А какое ещё зрение за веками? Только внутреннее. Нити действительно сходились у солнечного сплетения, на палец, на два ниже. Как невесомые паутинки. Хорошо быть секретарём, всякие секреты – как на ладони, боль вот, пожалуйста. Что с ней делать только? Где кнопка, Урри?
Из набора доступных движений выберите единственно верное.
– Идём к четырём.
Это уже Штессан.
Сговорились, что ли? Комментируют. Ну и пусть комментируют. Будто он способен за пять минут вот так, с бухты-барахты!
Это ещё с ойме повезло…
Блин блинский! Хорошо, все точки связаны с животом. Что можно сделать с животом? С чем он связан? Нити-то сходятся не на поверхности, в глубине. Тут только…
Лёшка улыбнулся.
– Наш мальчик, похоже, прозрел, – сказал Мёленбек.
– Время есть, – сказал Иахим.
А Лёшка, вдохнув, медленно выпустил воздух через ноздри. Весь. И, выталкивая остатки из легких, втянул живот.
Плечи чуть опустились вниз, таз слегка просел, и болевые стяжки, оставшись без связавшего их узла, полопались с чуть слышным струнным звоном.
Дзаун-нг!
Лёшка открыл глаза, пошевелил несмело плечом, тем, под которым сидела червоточина боли, и не обнаружил неудобства.
– Ещё!
Самое смешное, он не хотел этого говорить, слово вырвалось само, раздвинуло челюсти – и фьюить! Впрочем, оно не показалось Лёшке не верным. Это поначалу было страшно, а сейчас… Зуд азарта – вот что он испытывал сейчас. Ведь разгадал, разгадал!
Расхохотался, откинувшись на спинку кресла, Мёленбек.
– Ты смотри, Иахим, ему мало!
– Ну, это ещё не сквир, – не без удовольствия сказал Штессан, – но где-то рядом.
– Я уложился? – спросил Лёшка.
– Да, – кивнул Мёленбек, – и моё обещание остаётся в силе. Но, пожалуй, я реализую его за ужином. Ты не против?
– Нет, – мотнул головой Лёшка.
– Ну и чего стоишь? – спросил Штессан. – Страшно, что ещё на стяжке? Солье, – обратился он к Мёленбеку, – может, пока отпустим его домой? Порывался же, в окно вылезал.
Лёшка покраснел.
– Я это… я уже передумал.
Мёленбек переставил фигурки на столе.
– Да, пусть идёт. Алексей, ты можешь быть свободен. До восьми. А сейчас, – он бросил взгляд на часы, висящие рядом с фальшивой панелью, – без двенадцати три. Думаю, успеешь обернуться туда и обратно.
– Заодно домашних обрадуешь, – сказал Штессан.
– Ну, наверное… – Лёшка нащупал в кармане деньги. Две триста мамане, три себе. Или наоборот? – Так я пойду?
– Беги уже.
– Спасибо.
Лёшка рванул за дверь.
– Халат не забудь снять! – крикнул вдогонку Иахим.
Халат, действительно, прилип, как вторая кожа.
Лёшка содрал его и накинул куртку, сдвинул козлы. Затем вернулся и аккуратно повесил халат на вешалку. А то потом, блин, искать. Взглядом скользнул по стене – его мазня на фоне жёлтой, уже окрашенной верхней половины выглядела жалко. Не, так-то понятно, с чего Штессан разозлился. Кто бы не разозлился?
Лёшка вздохнул и, пообещав себе завтра с утра закрасить свой участок, вышел во двор, хлопнул железными, не закрытыми воротами.
Домой?
На улице было не жарко. Над крышами пенились облака. И казались совершенно невозможными всякие хъёлинги, цоги, сквиры и прочие. Машины вон тарахтят, продуктовый с вывеской, в сквере пусто.
Лёшка даже головой помотал.
Отчего-то он решил не идти на остановку, не ждать транспорт, а пройтись пешком. Сначала по Шевцова, а там по Гусарской с поворотом на Первомайскую, от которой до дома – всего ничего. Может даже и быстрее получится.
Кроссовки шоркали по растрескавшемуся асфальту. В тени домов было холодновато. В арках, захватываемых краем глаза, стыли клумбы и «запорожцы». Из раскрытого окна кафе донесся стук бильярдных шаров.
Обернувшись, он уже не увидел особняка, только край зеленого забора ещё напоминал о себе в просвете деревьев.
Наверное, провались бывшее купеческое жильё в тартарары и заменись каким-нибудь безобидным домиком, Лёшка б вздохнул с облегчением. Честное слово. Незачем было бы пытаться мысленно совместить с ним, со швейной фабрикой, с редкими пешеходами и рейсовыми автобусами странного господина Фраги, всяких Сомбалей и Шикуаков, то ли принцессу, то ли королеву (здесь не ясно) Гейне-Александру и Замок-на-Краю.
А с другой стороны – интересно же!
Ойме, кришч. Мёленбек, похожий на Карабаса-Барабаса с укороченной бородой. Штессан, легко взлетающий на козлы.
Жалко, рассказать никому нельзя!
А ещё хотелось бы узнать, как подъезжал господин Фраги к особняку – в карете или на такси? Окно ведь было открыто, но ничего не слышалось. Не из воздуха же возник? Впрочем, сидючи за панелью, звуков с улицы можно было и не уловить.
Не, это чума, если у нас тут всякие кнафуры в боевые порядки развёртываться будут. Хотя, конечно, откуда?
Размышляя, Лёшка оступился, и боль от ушибленной ступни выстрелила в бедро и противной дрожью осела где-то в районе желудка.
