Андрей Кокоулин
Секретарь
– Если нападение, сквиры встают вторым рядом. И это тоже правильно. Солье?
– Мне много не надо, – Мёленбек подал свою тарелку.
– Я знаю, сколько, – сказал Иахим и насыпал Мёленбеку вдвое больше, чем себе. – Алексей…
Всего две ложки риса упало в тарелку Лёшке.
Затем Штессан также распределил мясо. Мёленбеку достался самый большой кусок. Лёшке – два маленьких. В общем, почувствуй себя Золушкой, бл… оладушек.
Ели молча, скребя по фарфору ножами и вилками. Пили соки из пакетов.
Мёленбек, несмотря на то, что принимал от Штессана тарелку с явным неудовольствием, справился со своей порцией даже быстрее Лёшки.
– Славный ужин, – сказал он, откинувшись на спинку стула. – Помнишь, Иахим, мясо на углях в «Тёмном господине»? Вряд ли он цел сейчас.
– Я больше скучаю по «Мокрому Риверо», – сказал Штессан.
– Я не ходил в такие заведения, уж извини.
– Тебя бы и не пустили.
– Меня? Цайс-советника?
– Ну, пустили бы, – неохотно признал Штессан. – Но, честное слово, ты испортил бы там весь праздник народу.
– А это вы сейчас нарочно, да? – спросил, вмешиваясь в разговор, Лёшка. – Вы так с темы съезжаете?
– Умный парень, Солье, – Иахим смущённо потыкал вилкой в остатки мяса.
– Алексей, я помню своё обещание, – уставился на Лёшку Мёленбек. – Только, боюсь, ты нам не поверишь.
– Ну, я знаю, что вы бежали.
– Бежали… – грустно повторил Мёленбек. – Мы из другого мира, Алексей.
От обыденности тона, которым это было сказано, Лёшку пробил озноб.
– Вы шутите, да?
– Алексей, ты же сам, наверное, пришёл к такому же выводу.
Лёшка привстал и сел снова.
– Вы, блин!.. – у него стиснуло горло, и он полез через стол за соком. Штессан подал. – Ага, спасибо! Из другого… Конечно! Их тут под кх-хаждым веником!
Не договорив, Лёшка на несколько секунд присосался к пакету и даже вкуса сока, что пьёт, не почувствовал.
– Вы бы это… – он кулаком вытер губы. – Ну, что-нибудь поправдоподобнее придумали бы.
Мёленбек улыбнулся.
– Алексей, не надо ничего придумывать. Наш мир называется Ке-Омм.
– И где он? – спросил Лёшка, щурясь.
– Везде. Рядом, – сказал Мёленбек. – Представь, Алексей, ты стоишь у зеркала. В зеркале отражается та же комната, тот же стол, те же тарелки. Такой же мир. Вообрази бесчисленное множество таких отражений.
– Отражений меня?
– Мира.
– Так моего же мира.
– А теперь представь, – сказал Мёленбек, – что твоё отражение также смотрит на тебя. И также думает о тебе в зеркале.
Лёшка попробовал нарисовать себе другого Лёшку, который вглядывается ему в глаза, кривит губы, расчёсывает намечающийся прыщик на подбородке, и вздрогнул, когда этот воображаемый, второй Лёшка показал ему язык.
Бр-р-р!
Это было жутко. Повеяло детскими страшилками, которые Лёшка вроде как благополучно перерос лет семь назад. Однажды в темном-темном зеркале…
– Миры отражаются, – продолжил Мёленбек, – но, отразившись, тут же начинают жить собственной жизнью и собственным временем, становятся не похожими друг на друга, и в каком-нибудь далёком отражении некий Алексей вполне может превратиться в оленя, дерево или воробья. Или не отразиться совсем.
– Вот спасибо!
– Отражения почти не соприкасаются, между ними существует тонкая, как слой амальгамы, но непреодолимая граница. Но иногда… иногда…
Мёленбек умолк. Взгляд его стал печален. Пальцы с перстнями утонули в бороде.
– Ке-Омм, Алексей, не похож на твой мир.
Лёшка посмотрел на Штессана.
– Вы серьёзно? Это не игра? Это на самом деле?
Иахим кивнул.
– Давным-давно, – сказал Мёленбек, – когда не было ни меня, ни учителей моих учителей, слой, отделяющий Ке-Омм от одного из отражений, треснул.
– Как это?
– Как? Так не объяснить, – Мёленбек вытряхнул из рукава молочно-белый продолговатый камень с неровными гранями. – Я покажу тебе, если не боишься. Иахим…
– Ты уверен, Солье? – спросил Штессан.
– Так будет гораздо проще.
– Что ж, пойду я постучу по манекенам.
Штессан поднялся, подмигнул Лёшке и, выйдя, прикрыл за собой двери.
– Это хольмгрим, кристалл-ловушка, – сказал Мёленбек, ставя камень на тонкую, проволочную подставку. – В него можно поймать чужое сознание на несколько часов или дней. Здесь он, конечно, будет работать хуже.
Внутри кристалла плыла, заворачиваясь спиралью, искорка.
– Вы такие чистили у Петернака? – спросил Лёшка, завороженно следя за путешествующим сквозь грани светом.
– Там были сфагнгримы, кристаллы концентрации, – Мёленбек чуть поправил подставку. – Здесь другое. Ты готов?
– Это как ойме?
– Нет. Смотри на кристалл.
– Смотрю.
– Ин-ца-а-а…
Долгое «а» выродилось в шипение. Хольмгрим подрагивал на подставке, будто живой. Лёшка вдруг почувствовал, как его тянет внутрь, к медленному танцу световой искры.
– Я поведу тебя по своей памяти, – услышал он.
Затем был хлопок.
В Лёшкиных ушах засвистел ветер. Правда, Лёшка не ощущал ни ушей, ни головы, ни тела, но ему почему-то казалось, будто воздух старательно обдувает невидимое лицо.
Вместо тьмы вокруг клубилась белая мгла. В глубине ее пробегали сполохи, в стороне проглядывали разрывы, и они то появлялись, то затягивались, как проплешины в тумане или бочаги в болотине.
– Ты увидишь то, что помню я, – прозвучал из-за невидимого плеча печальный голос Мёленбека.
Ветер взвыл.
Мгла вдруг опрокинулась вверх, и далеко под Лёшкой выпукло раскинулась, развернулась земля – цветные лоскутки полей, расчерченные тонкими извилинами дорог, серые гребни гор, желтые с зеленым леса, искристо сияющий край моря.
– Это Ке-Омм. Смотри!
Земля укрупнилась, словно Лёшка опустился ниже. Раскинув крылья, пролетела мимо похожая на коршуна птица.
Промелькнула пенным буруном скалистая береговая линия, ощетинилась, отступая, стволами корабельных сосен. Дневное солнце облизало взгорки и выступы, испятнало тропки. В узкой бухте покачивался на волнах парусник. Темнел частокол на берегу. Чуть дальше, среди мешанины камня, крохотные люди смолили лодки и развешивали сети. Над косыми крышами хижин курились ленивые дымки.
– Это Дикий край, – сказал Мёленбек.
Лёшку потянуло дальше.
Сосны поредели, взбираясь на горбы холмов. Холмы скоро сменились лугами, красно-желтыми от разнотравья. Высоко залетевший шмель выжужжал сердитую жалобу. Чашей выгнулось озеро. На берегу озера возник городок – соломенные крыши, каменные башенки, в золотых бликах пролетели многовёсельные лодки.
Лёшку качнуло влево. Через лесные кущи, через холмы и заросшие остатки крепостей его перекинуло к широкой реке и понесло над ней, между обрывистыми берегами, понижающимися и сбегающими в песчаные отмели.
– Это Кьяса, – выдохнул Мёленбек.
Река расплелась на рукава, одно по перекатам нырнуло к горам, другое юркнуло в низину, распаханную на квадраты полей, основное русло приросло домиками на сваях, а впереди забелели стены большого города, подмявшего под себя удобный, пологий склон. Мощеные дороги паучьими лапками расползлись в стороны.
– Это Гар-Кавар. Столица Речных Королей. Дед Гейне-Александры воевал с ними раньше.
За садами и целой вереницей прудов потянулись взгорья, прорезанные ущельями. У припорошенного снегами хребта Лёшку развернуло и повлекло обратно. Кьяса осталась справа, а внизу задышала под ветром степь, забелели солончаки, промелькнул городок, окольцованный стеной, горизонт заплыл маревом, проглатывающим лошадиные стада, погонщиков и их круглые юрты из жердей и шкур.
Через какое-то время степь выцвела и растрескалась, вдалеке слева выросли циклопические то ли каменные, то ли железные дуги, но Мёленбек направил Лёшку прямо, над жарким, красноватым песком и горным отрогом. За ними снова был лес, простершийся на долгие километры, и там, где он редел, проглядывали деревеньки и башенки.
– Это Ластвейг.
За цепью холмов, вершины которых усеивали развалины, открылось песчаное побережье. Под Лёшкой пронеслись черепичные крыши, причалы и корабли, затем выросли иссиня-черные, изъеденные ветрами и временем скалы. Целый город, врезанный в гору, промелькнул мимо, оставив на сетчатке глаз ряды каменных хижин, друг по другу забирающихся к небу.
Мёленбек опустил Лёшку ниже – извилистое ущелье бросило его в долину с высокой башней, десятком домиков и копями у подножья.
– Дьинжан, – сказал Мёленбек. – Здесь убили отца Гейне-Александры. Здесь легла вся его охрана и мой учитель.
От башни повеяло холодом.
– Ладно, – вздохнул Мёленбек, – пора показать тебе что-нибудь повеселее. Тридцать лет назад дед Гейне-Александры, Кристоф Лакке Твердый, наконец собрал все кошали от Пьершалота до Грунде-Карти под свою руку и основал Крисдольм.
Верхушки елей надвинулись и пронзили Лёшку. Игольчатые лапы обмахнули лицо. Бестелесного, Мёленбек приземлил его на тропинку и подтолкнул в спину:
– Беги!
Тропинка, разматываясь, завиляла среди деревьев.
Лёшке казалось, будто его, мягко поддерживая, несет ветер. Елки кончились, и распахнулась такая ширь, что захватило дух.
С небольшого взгорка – вниз!
Полный цветов луг взрывается бабочками, тропка взлетает на мостки, зеркало ручья отражает молодое, совсем не Лёшкино лицо.
Конечно! Это же Мёленбек!
Они с Мёленбеком, коротконогим черноволосым мальчишкой, бегут мимо крепких, низких изб, квохчут куры, вслед им мычат из клетей коровы, мальчишка-подпасок издалека, приветствуя, машет кнутом.
И… всё останавливается.
Лёшка повис посреди дороги, хлынувший ниоткуда белый туман принялся стирать все вокруг: людей, животных, ограды из жердин.
– Прости, – голос Мёленбека скрипнул, будто не смазанная тележная ось. – Это не стоило… Это совсем прошлое.
Пошёл дождь. Рядом, невидимая, хрустнула ветка. Зашумела листва.
– Вот, – сказал Мёленбек, – пусть так.
Лёшку качнуло. Мир оформился заново, обрёл глубину, только стал чуточку старше и, возможно, печальней.
День погас, холмы и поля выцвели, в темноте заплясали огоньки.
– Добро пожаловать в Крисдольм, – сказал Мёленбек. – Это южные окраины, Дьинжан справа, в двух днях пути на восток, Гар-Кавар в тридцати днях пути на запад. До столицы отсюда – семь дней в карете на север, северо-запад. Надо сказать, Алексей, путешествия по здешнему бездорожью помнятся на всю жизнь. Больше, конечно, заднице помнятся, чем душе. Душу из меня вытрясло на первом же каменистом участке.
Ночь была полна стрекота и птичьих перекличек.
Ветерок путался в невидимых Лёшкиных волосах, подгонял, тянул за собой. Крисдольм ночной, утренний, дневной. Лёшка проплывал через деревеньки и городки, крепости и замки. Где-то жили бедно, где-то богато. Где-то доили отощавших коз, а где-то торговали упитанными свиными тушами. На полях мокла пшеница. В садах белели незрелые яблоки. Дети постарше помогали родителям, помладше – махали игрушечными мечами или играли в салки. Старики грели кости на лавках.
Мёленбек комментировал односложно, ограничиваясь лишь названиями. Кошаль Кнеггер. Кошаль Декрат-Эгье. Кошаль Вессер. Кошаль Ливелам. Бартмуд. Рискьёффер. Сестринский лес. Гиммельлин. Темные Пути.
Мир дышал покоем.
Или нет, мир замер, как канатоходец на канате. Мгновение – и все опрокинется, закрутится, разлетится на осколки.
Лёшка это почувствовал.
Плескали водой колеса мельниц, раздувались мехи, звенело железо, пенилось пиво, хохотали в тавернах торговцы и гремели щитами панциры в летнем военном лагере.
Но…
– Ты правильно чувствуешь, – сказал Мёленбек.
В сизой дымке вдруг выросли горы, протянулись слева направо, складчатые, будто однажды поглаженные против шерсти. Дымные костры у подножий. Каменные постройки. Бездонные глотки пещер. Тихие люди в темно-красных одеждах. Мягкие сапоги. Лица под капюшонами. Лошадиные черепа на пиках.
– Голубые горы, – произнес Мёленбек. – Сейчас-то я знаю, что Тьму-Ольвангу подарил ассаям Шикуак, но раньше…
Он вздохнул.
Молочный туман, будто прибой, затопил огоньки костров.
– Там не было связи, никакой. Древнее дохлое божество и Шикуак… Знаешь, посетим-ка мы с тобой столицу, славный Паргид, город мостов и площадей, Голодной башни и Сливового сада. Запоминай, мой секретарь.
Из тумана, будто рифы из пены, поднялись широкие крепостные ворота, и Лёшку потянуло сквозь них. Блеснуло, мёдом потекло солнце. Хлынули звуки и запахи. В Паргиде было жарко. Дремал в караульной будке, бодая лбом стенку, пожилой ветеран в каске и при копье. Гремели колёса въезжающих в город повозок. На небольшом лужке у коновязи паслись лошади.
Широкая мощёная улица распахнулась перед Лёшкой и понесла его над собой. Дома из искристого серого камня и желтого песчаника выросли по сторонам. Двухэтажные, трехэтажные. Зашумела невидимая, спрятанная под мостками вода. Между домами расцвели небольшие садочки, за оградами притаились дворы. Гостиничные вывески заскрипели, словно призывая к себе путников.
Справа улица растеклась торговым рядом, за которым выстроились лабазы и лавки. Торговля шла живо. Кричали зазывалы, сновали девушки с лотками, полными горячей снеди, катил тележку зеленщик. Вкусный дым ходил кругами, и, казалось, околдованные им, горожане потому и не спешат уходить из рядов, прогуливаются, присматриваются, дышат.
Мимо Лёшки прошагал небольшой отряд в двухцветных куртках и коротких штанах, заправленных в чулки. За ним прокатила карета – четвёрка лошадей с плюмажами, два кучера, красные колеса. Мелькнул канал. На горбатом мостике застыл с удочкой серьёзного вида мальчишка лет семи-восьми.
Дома, дома, дома. Бельё на верёвках. Цветы в горшках. Столбы объявлений. Мастерские и лавки. Пекарни и трактиры. Закопчённый, звенящий металлом оружейный цех.
Несколько длинных, окрашенных в желтый цвет зданий прятались за частоколом деревьев с раскидистыми, пышными кронами. Во дворах, на многочисленных скамейках, как воробьи, сидели дети, мальчишки отдельно от девчонок.
– Гимнеты, – пояснил Мёленбек, – училища, школы.
За гимнетами потянулся парк со статуями. В центре его стояли шатры и фургоны бродячих артистов и помост с обтрёпанным лоскутным занавесом.
Далее дома встали тесно, приросли этажами. Улица, вильнув, стала забирать вверх. Окна заблестели витражами, вывески приобрели размах и позолоту. Втиснувшийся между двух пышных особняков дом с колоннами и оградкой оказался банком.
Слева из темного камня на взгорке, в окружении башенок, вырос форт со штандартом, полощущимся на шпиле, справа от него, через улицу и канал расположилось старое, сложенное из крупных, позеленевших от времени блоков здание.
– Это крепость городского гарнизона и казармы гвардии, – пояснил Мёленбек. – При захвате столицы гарнизон был сожжен.
Дальше он лишь перечислял: дом Керанти, дом Ольяно, дом Каварго, дом Кадель-и-Гранде, дом Шеми, дом Сомбалей, дом Принцев Побережья.
Дома соревновались друг с другом колоннами и капителями, окнами и пилястрами, крышами, арками, флюгерами и росписью фасадов. Лёшке так и представлялось, что их владельцы имеют общие с ними черты – то долговязую, то пышную фигуры, то выпяченную губу, схожую с балконом второго этажа.
Все дома тесным полукругом жались к широкой площади, с левого бока к которой примыкала низкая башня.
– Это Голодная башня, – сказал Мёленбек. – Раньше здесь жил Петернак, а потом я. Вид у нее, конечно, не самый лучший, но это лишь снаружи.
За площадью темнела ограда.
Лёшку потянуло к высоким воротам, на которых железные стебли и наконечники стрел свивались в арочный венок. Здесь стояла охрана – караул из четырех человек. Стеганые куртки, облегченные нагрудники, короткие мечи.
– Вперёд, Алексей, – сказал Мёленбек.
Ворота дрогнули, и венок проплыл над Лёшкиной головой.
– Я шёл здесь в последний раз три месяца назад. Правда, в твоём мире-отражении, получилось, что состарился уже на целый год.
Дорожка изгибалась перед рядом похожих на кипарисы деревьев. Деревья стояли тесно, прорастая друг в друга веретенообразными кронами. По правую руку, белела беседка, в нем сидела чопорная дама в зелёном и золотом, и, отставив мизинец, пила чай из чашки. На коленях у нее сидел кот, лениво помахивая тяжелым, перехваченным лентами хвостом. За беседкой перекидывался через искусственный пруд лёгкий мостик. По глади пруда скользили серые, с красными хохолками птицы.
Мёленбек ничего не сказал про женщину.
Дорожка, свернув, приблизилась к широким ступенькам, над которыми навис портик. Белые колонны, новый караул. Тяжелые двери с двухцветным гербом со скрипом подались в стороны, приглашая в шорохи и сумрак.
– Сюда, господин цайс-советник.
Голос раздался слева, в мягком свечном свете обозначились рука и лицо.
Слуга пошёл впереди, Лёшку повлекло за ним, он поплыл над узорчатыми полами по темному коридору сквозь залы с занавешенными окнами с одной стороны и с смутно угадывающимися панно – с другой.
Было тихо. Хотя откуда-то налетали шепотки и скрипы, в дверях колыхались портьеры или мельком, в отблесках утаиваемого света, появлялись и пропадали темные фигуры. Свеча слуги выхватывала из темноты черные ленты, протянувшиеся над притолоками.
– Неудачный день, – сказал Мёленбек, – долгий траур по королю.
Коридор окончился ступеньками.
Слуга поднялся, придерживаясь свободной рукой за вьющиеся спиралью перила.
– Следуйте за мной, господин цайс-советник.
Второй этаж был полон людей. Из-за обилия темных одежд в полутемной, с редкими вкраплениями тусклых свечей анфиладе они казались тенями. Поблескивали украшения и ордена. Шаркали подошвы, шуршала ткань. В бокалах на узких столиках стыло вино.
Шепотки вились под сводчатыми потолками.
– Тела так и не нашли…
– Она еще храбрится, бедная девочка…
– Говорят, Второй кнафур идёт к столице, и если их не перехватят…
– Вести неутешительны, моя дорогая…
– Паргид, я полагаю, не продержится и недели…
Появление слуги вызвало некий переполох и заставило шепотки испуганно истончиться. Тени раздались в стороны, пряча глаза в пол, и Лёшка был только рад миновать их побыстрее. Бледные лица, тонкие пальцы, узкие ниточки поджатых губ.
Трусы! – подумалось ему. Какие трусы!
– Через три месяца большинство из них присягнёт Шикуаку, – сказал Мёленбек.
Анфилада закончилась коротким переходом.
Караул в арке приветствовал их дробным стуком сапожных каблуков.
– Здесь, господин цайс-советник, – поклонился слуга.
Еще один коридор. Двери. Двери. Поворот и – неуместное, невозможное в общем трауре солнце, золотым пятном застывшее на полу. Штора отдёрнута.
Лёшка даже зажмурился.
Ближайшая дверь приоткрылась, плеснув изнутри светом и возбужденными голосами.
– Солье?
Вышедший в коридор мужчина в коротком чёрном камзоле, казалось, схватил Лёшку за невидимый рукав. У него были резкие черты лица, не отталкивающие, но и не приятные. Глубокие морщины, идущие от крыльев крупного носа, стягивали губы в желчный полумесяц. Иссиня-чёрные волосы серебрились на висках.
– Как она? – спросил Мёленбек.
– Сам увидишь.
Наполненная светом комнатка оказалась мала. Все её богатство составляли высокие, до потолка, шкафы с книгами и свитками, утыканная свечами, низко подвешенная на цепи железная люстра и стол в центре. На столе была расстелена ломкая, вручную отрисованная карта, с одного края прижатая несколькими томами в кожаных переплётах и – по диагонали, на другом конце – подносом с пузатой бутылкой темного стекла и бокалами.
Люди, склонившиеся над картой, водили пальцами по пунктирам и линиям тропок и дорог и пытались перекричать друг друга.
Людей было трое.
Ближним к Лёшке оказался полный, лысеющий мужчина лет пятидесяти, с толстыми щеками и крупным носом. Тёмно-синий камзол его поблескивал золотой нитью в вороте. Кружевной траурный бант на шее был схвачен заколкой с камнями.
– Нет-нет! – спихивал он с карты пальцы второго участника собрания. – Вы предлагаете невозможную вещь! Совершенно невозможную!
– Вот здесь!
Его оппонент, не обращая внимания на чужие руки, вонзил указательный палец в точку на карте. Резкие, отточенные манеры выдавали в нем военного. Жесткое, волевое лицо уродовал шрам, протянувшийся от губы к уху.
– Здесь нужна засада. Хотя бы ликурт с панцирами. Пусть мы ослабим гарнизон…
– Гарнизон должен быть здесь! – тут же, краснея, завопил мужчина с бантом. – Он призван защищать Паргид!
Серые глаза военного сделались злыми.
– Это Сомбаль и Кронваль, – шепнул Мёленбек. – Хранитель ключей и капитан гвардии. Один предаст, другой будет убит при прорыве хъёлингов через ворота.
– Хватит!
Ладонь третьего собеседника звонко хлопнула по столу.
Он поднял голову, и Лёшка вздрогнул. Его обманула свободная куртка и волосы, аккуратно зачесанные назад. Вместо живущей в его воображении принцессы в воздушном платье, капризной дурочки с розовыми щечками, на него посмотрела девчонка где-то одного с ним возраста, бледная, с темными кругами под глазами, до смерти уставшая, но не подающая вида и держащаяся из последних сил.
– Здравствуйте, Солье, – чуть хриплым голосом сказала она.
– Здравствуйте, Гейне-Александра.
Мёленбек поклонился, и Лёшку тоже дёрнуло вниз.
– Я рада вас видеть. Очень. У нас тут… – губы у девушки дрогнули, но она справилась с собой. – Мы строим план обороны.
– У нас катастрофически не хватает людей, – сказал приведший Мёленбека мужчина с резкими чертами лица.
– А сколько их, Шалок? – спросил Мёленбек.
– В гарнизоне – двести. Часть я отправил за крепостную стену – охранять крестьян, спешащих укрыться в Паргиде.
– А в казармах? – Мёленбек (а вместе с ним и Лёшка) повернулся к капитану гвардии.
– Тридцать семь, – хмуро ответил тот.
– Александра… – произнёс Мёленбек.
– Господин Солье, – торопливо произнесла девушка, – посмотрите, вот здесь, здесь узко…
Она прижала пальцем бумажную складку.
– Александра, – терпеливо и мягко, как маленькому ребенку, пытаясь завладеть его вниманием, повторил Мёленбек, – послушайте моего совета: защитить Паргид невозможно. Вам нужно бежать. Я могу открыть…
– Господин цайс-советник!
Голос прозвенел струной, но Лёшке показалось, что Гейне-Александра сейчас расплачется. В ее темно-синих глазах дрожала влага.
– Алек…
– Я не могу сбежать от людей, которые мне верят!
Сказав это, принцесса отвернулась – щёлкнули по плечу стянутые в хвост волосы.
– И она осталась, – вздохнул Мёленбек. – Я не смог спасти её, Алексей. Хотя желал этого всем сердцем.
Белый туман затопил комнатку, растворил в себе стены и стол, но тонкая фигурка, обиженно отклонившая, одинокая, какие-то мгновения ещё стояла у Лёшки перед глазами.
– А теперь я покажу тебе Скрепы, – сказал Мёленбек.
Земля проступила сквозь дымку и понеслась под Лёшкой, вспухая холмами и коричнево-зелёным, с пятнами полян и вырубок лесом.
Через горы Лёшку перекидывало как через барьеры, речки посверкивали лентами. Но красноватый песок скоро рассыпался, разлетелся повсюду, перемежаясь с каменистыми участками и узкими трещинами ущелий.
Нитки дорог, грибки круглых крыш, тонкие, прерывистые линии защитных стен, полузасыпанных, погребенных.
– Это Шамигха, – сказал Мёленбек. – На давно забытом древнем языке – Кровь земли. Мы уже пролетали эти места. Но теперь возьмём севернее.
С высоты казалось, рыжий океан катит куда-то бесконечные волны.
Словно из пучин поднимались скалы, темнели перекаты и дикие берега. Караваны мохнатых животных плыли по пескам медленными, неуклюжими, нагруженными кораблями. Несколько крепостей башенками обступали оазисы.
Затем песок кончился, и, вся в щетине черного кустарника, потянулась каменистая равнина. Бурная река, извиваясь, пересекала её наискосок.
– Скрепы, – сказал Мёленбек.
Гигантские дуги, уходящие в небо и смыкающиеся с землей где-то далеко за горизонтом, Лёшку ошеломили. Они были словно бивни или рёбра издохшего исполинского мамонта, а, может быть, и слона, на котором когда-то держался этот мир. Лёшка насчитал их пять, равноудалённых друг от друга, но, возможно, Скреп было больше.
Каждая – диаметром метров в пятьдесят.
Приблизившись, Лёшка различил трещинки и выбоинки, усеявшие поверхность. Некоторые трещины ветвились. Повеяло теплом. Воздух зашипел, забрызгал искорками.
– Скрепам около пятисот лет, – произнёс Мёленбек. – Когда разделяющий слой прохудился, и чуждый нам мир врезался в Ке-Омм, великие цайс-мастера, не чета нынешним, возвели их здесь, чтобы не дать мирам совместиться. Все пятьсот лет Скрепы исправно предотвращали эту угрозу, а в Замке-на-Краю отшельником жил цайс-мастер, наблюдающий за состоянием слоя. Их было пятеро за всё это время. Ганнум, Сигвар, Эйтвир, Оммат, Телеплавк. Шестым в свой срок отправился Береванн… – Мёленбек вздохнул. – Тогда-то и появился Шикуак. Возможно, Береванн поддался его образу и впустил Шикуака в Замок. Возможно, Шикуак проник в Ке-Омм сам. Так или иначе, это существо обосновалось в Замке. Скрепы держали и его, но по одной, по две, а то и небольшими группками к нам стали перебираться твари из чуждого отражения. Они сеяли смерть и беды. Чёрно-рыжие, худые хъёлинги казались непобедимыми, белоглазые, увешанные колокольцами цоги – бессмертными.
В Замок-на-Краю отправился отряд во главе с цайс-мастером Роделингом Иво и сгинул, как не бывало. Первый, Второй и Третий кнафуры по воле Кристофа Твёрдого спешно выступили к ослабшим Скрепам, чтобы предотвратить прорывы.
Шикуак, хоть и не мог покинуть Замок-на-Краю, всюду рассылал свои образы, и те пугали людей или шептали им, смущая умы и души. Те, кто принимал его, становились его орудиями. В окраинных кошалях, совсем недавно замирённых, начали зреть бунты. В Голубых горах появились ассаи и кровавые алтари, на которых людей стали резать во славу Тьмы-Ольванги…
Мёленбек замолчал.
Лёшка медленно обогнул Скрепу. Земля под ним стала похожа на сложенную уступчиками чёрную плитку.
– Так, Алексей, и пал Крисдольм, – сказал Мёленбек. – Не сразу, нет. Десять лет мы как-то продержались. Скажу даже, не самые плохие это были времена. И хъёлингов научились бить, и цогов приноровились замыкать в кристаллы. Ладно, я думаю, ты хочешь, чтобы я показал тебе Замок-на-Краю. Что ж, я видел его однажды. Я помню его. Мой учитель однажды показал его мне, как я показываю тебе сейчас.
Земля под Лёшкой слилась в сплошную черноту, изредка, будто изморосью, прорезаемую белыми изломами, и понеслась назад.
Лёшку качнуло.
Редкие скалы проскакивали пулями. Чудовищные складки вздувались и опадали. Свистел ветер, бросал в глаза снежную крошку и скукоженные коричневые листья. Земля дыбилась, поднималась вверх, и Лёшку тоже поднимало выше. Языки льда, изломанные, серые, поползли ему навстречу. Скоро лед накрыл землю сплошным панцирем, из которого, как оперения застрявших стрел, торчали голые ветви мертвых деревьев.
– Смотри, – сказал Мёленбек, – это здесь.
Лёшка повис над серыми, холодными льдами. Они тоже шли складками и уступами. Неведомая сила сжимала их, как и землю внизу.
– Выше, Алексей, – сказал Мёленбек.
И задрал Лёшке невидимый нос.
Над грязным льдом на головокружительную высоту, ныряя в густую облачную пену, стеной вырастала ледяная громада чужого мира. Прозрачная, синеватая, вся в белых прожилках и сколах, она казалась исполинским айсбергом, нависшим над берегом. Или, наоборот, носом заблудившегося, вмерзшего ледокола.
Отражение солнца, дробясь, желтым пятном плыло по прозрачным граням.
Несколько минут Мёленбек не тревожил Лёшку, позволяя до холода в иллюзорном животе, до мурашек на несуществующей коже насмотреться на жуткую картину. И чем дольше юный секретарь вглядывался в переливы прозрачной стены, тем больше ему хотелось очутиться как можно дальше.
От проломившегося в Ке-Омм отражения веяло ужасом. Необъяснимым, глухим, иррациональным. Полным шёпота и ледяного звона.
– А вот и Замок-на-Краю, – сказал Мёленбек.
Стена приблизилась, и каменный домик, замерший на заснеженной скале, на ее фоне казался крохотным серым пупырышком.
Дом совсем не походил на замок.
– Здесь…
Договорить Мёленбек не успел. Заряд ледяной крошки вдруг ударил Лёшку по глазам, молочная мгла, накрыв с головой, закрутила и вздёрнула его вверх. Свирепо рыкнул ветер. Раздался треск. Мгла поредела, распалась на нити. В вышине появились точки и пятна, они укрупнялись, расползались в стороны, обрастали деталями, и скоро Лёшка понял, что вовсе не летит вверх, а падает, падает, падает, блин…
…И едва не свалился со стула.
Яркий электрический свет брызнул в лицо, из него кое-как вылепились обеденная комната и Мёленбек, озабоченно навалившийся на край стола.
– Алексей, ты в порядке?
Чёрные навыкате глаза глядели с тревогой.
– Я это… – Лёшка зажмурился, несколько раз моргнул, прогоняя прилипчивое фиолетовое пятно в форме каменного домика, застывшего перед ледяной стеной. – Наверное. Наверное, да.
– Кристалл сдох, – пожаловался Мёленбек. – В вашем отражении артефакты приходится использовать с большой осторожностью.
– Значит, это правда?
– Что именно?
– Ке-Омм, Крисдольм, Гейне-Александра…
– Я думаю, я тебя убедил.
Лёшка ковырнул вилкой остывший рис.
– А она осталась жива? – с дрожью в голосе спросил он.
Мёленбек вздохнул.
– Вряд ли, Алексей. Очень мало шансов. Почти нет.
Лёшка отбросил вилку.
– А вы сбежали! – зло выкрикнул он. – Вы же могли спасти ее, но сбежали!
Мёленбек странно улыбнулся.
– В какой-то мере. Между гибелью и продолжением борьбы я выбрал второе.
– Где? Здесь? С кем вы здесь боретесь?
Лёшка вздёрнулся из-за стола.
– Сядь, Алексей, – попросил Мёленбек. – Я всё объясню.
– Вы, вы…
Лёшка отвернулся.
– Сядь, – устало повторил Мёленбек. – Ты секретарь или мальчишка? Снова хочешь уйти? Тоже сбежишь?
Лёшка, вспыхнув, мотнул головой.
– Нет. Не сбегу.
Наверху вдруг что-то грохнуло, и ему подумалось, что Штессан в боевом раже завалил на пол тяжеленную «грушу».
– Играется, – вперив глаза в потолок, произнес Мёленбек.
Лёшка шмыгнул носом, повозил ладонью по столешнице и сел.
– Я это… простите, господин Мёленбек.
– Забыл добавить слово.
– Какое? Пожалуйста?
– Блин.
Лёшка фыркнул.
– Я больше не блинкаю. Ну, как бы стараюсь.
– Вот и хорошо.
Мёленбек медленно обошёл стол и подсел ближе. Несколько долгих секунд он, закрыв глаза, не шевелился и, кажется, совсем не дышал. Камни в перстнях на скрючившихся пальцах чуть подрагивали, стреляя искрами.
– Господин Мёленбек… – решился потревожить его Лёшка.
– Постой. Сейчас… – проскрипел Мёленбек. – Я хотел сказать…
Он снова на несколько секунд замер.
– Гос… – Лёшка выскочил к раздвижным дверям. – Господин Штессан! – закричал он. – Господину Солье плохо!
Мёленбек слабо дёрнул щекой.
– Нормаль… но. Всё хорошо.
Иахим слетел вихрем.
– Солье! – он перепрыгнул через стол и поймал тяжело клонящегося Мёленбека на руки. – Что случилось?
– В каби… в кабинет, – прохрипел Мёленбек.
– Алексей! – подсаживаясь под цайс-советника, окликнул Лёшку Штессан. – Эй! Не спи. Помогай, сквир! Что рот раскрыл?
– А… да.
Скинув оцепенение, Лёшка подбежал к стулу. Вдвоём они приподняли Мёленбека и на плечах вынесли его из комнаты. Мёленбек еле перебирал ногами. Щеки его побелели, изо рта вывалился язык. Слюна пачкала бороду, капала на камзол и колени. Удивительно много было слюны.
